Текст книги "Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Иванюк-младший с ходу раскололся:

– Вчера вечером приходил. Денег просил.

– Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! – вскричал Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.

– Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! – Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.

Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая многодумную голову.

– Что тебе Стручок говорил? – не поднимая головы, спросил Роман.

– Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.

– Где это – «у одних»?

– Не знаю. Правда, не знаю.

– Ты ему денег дал?

– Дал. Двести рублей.

– Откуда у тебя деньги?

– Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.

– Совершеннолетний ты у нас теперь. Значит, сажать тебя по всей строгости можно.

– Вы все шутите. А мне жить как?!

– Так, «чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы». Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?

Геннадий Иванюк усек.

Иванюк-то усек, а Виталий Горохов – нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. Пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж – их дело.

…– Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С «вальтером» в руках. Так-то, – как бы не отвечая на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей Ларионов.

– Считаешь, что надо рубить концы? – спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.

– Делать больше нечего, – его словами обозначил ситуацию Ларионов.

– А что Санятка думает?

– Нет его, – раздраженно ответил Ларионов. – Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.

– Резюмируем: Колхозника – под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?

– Только так.

– Но где же все-таки Санек?

Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два «а», два «б» и два «в» забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.

Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.

 
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль…
 

– рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый и кающийся голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.

Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность – свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.

 
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош, —
 

раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифуркаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.

Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.

– Кадры растут, как грибы, – глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.

– А вон та блондиночка в голубом, чья это? – спросил Виллен.

– Макаровых, – ответил всезнающий Алик.

– Гляди ты! – обрадовался Виллен. – Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.

Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:

 
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
 

Танцевавшие тотчас, как в игре «Замри!», застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то для голубиного хозяйства.

– Завидно? – поинтересовался кто-то сверху. – Лезь к нам!

«В парке Чаир распускаются розы…» – сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:

– Хорошо?

– А то! – отвечал Лешка Без.

– Саню ждете? – спросил догадливый Константин.

– Его, – подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: – Гля, еще один!

Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.

– Кандехай, сюда, вертухай! – по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.

Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:

– Терем-теремок, кто в тереме живет?

– Я – мышка-тихушка, – признался Алик.

– Я лягушка-мокрушка, – продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:

– Шуточки у вас, фраера!

– Так их, Костя, – одобрил его Роман. – Фрайерам все – шуточки. Санятка где?

– Ждем! – ответил Алик.

– Он с тобой утром беседовал? – только у него спросил Роман.

– Беседовали, беседовали! – ответил Алик.

– Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.

– Какого еще Стручка?

– Созревшего. Для всяких веселых дел.

– Любите вы, милиционеры, загадками говорить.

– Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.

– Не вяжись ко мне, мент! – потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.

Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая «Спорта» выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.

– Ты – Фарида? – догадался он про партнершу по танцу.

– Ага.

– А Тайка что же на танцы не ходит? – это он про ее молодую тетку.

– Она замуж вышла.

– За татарина небось?

– Не за русского же!

– Мы – русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрапрабабкой побаловался.

– Какие вы глупости, Алик, говорите!

– Велик Аллах, а Магомет пророк его! – изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.

Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Александр.

– Танцую, жду тебя, – ответил Алик и оповестил: – Братцы, он явился!

– Ноги, ноги стали зябнуть, – жалостливо просипел Костя Крюков, и вся компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно предложил:

– Ко мне?

– У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, – решил Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись за ним.

– А то ко мне, – предложил Виллен. – Я теперь один, сеструху к тетке отправил.

– Как же отправил-то? – удивился Алик. – Ведь ей в этом году десятый кончать.

– Там окончит, – ответил Виллен. – Зато мне – полная лафа! Не надо воспитывать, не надо уроки проверять, не надо готовить, не надо убираться. Много чего теперь не надо.

– Полное счастье от того, что голодный и в грязи живешь? – ехидно поинтересовался Александр.

– Зато свобода, – возразил Алик.

– Этой свободой пользуйся один. А мы уж к Розе пойдем. – Костя всегда был четок и определенен.

– Стоп! – скомандовал Алик. – Кто побежит?

– Открыто только у Лозовского, – дал информацию Виллен.

– Тогда я, – вызвался Костя. – На велосипеде – десять минут. Скидываемся.

Скинулись. Костя побежал назад к голубятне, к велосипеду.

… – Сколько же вас! – обрадованно удивилась Роза. Не утруждая себя вставанием, Яша от стола приветствовал всех молчаливым поднятием руки.

– Еще один будет! – дополнительно обрадовал Розу сынок. – Костя Крюков по делу на десять минут отлучился. Готовь пожрать, мамахен.

– Знаю я эти дела. Вы пока в домино играйте, а я что-нибудь посоображаю.

– В домино не выходит. Нас шестеро, – доказательно возразил Яша.

– Ну, тогда в лото! – решила Роза.

Яша, не поднимаясь со стула, дотянулся до настенного шкафчика и извлек из него скрипящий голубой в белый горох мешочек и затрепанную колоду продолговатых картонок. Объявил:

– По пятаку за карту. Кто первым кричать будет?

– Я! У меня голос громкий! – вызвался, демонстрируя этот голос, Алик.

Разобрали – кто по две, кто по три карты, поставили на кон соответственно, подобрали инструмент для закрытия номеров – копейки, пуговицы, полушки, – и началось.

– Шестнадцать! Тридцать пять! Туда-сюда! Двадцать семь! Сорок! Шестьдесят один! Топорики! Девять! Дед, девяносто лет! Пятьдесят четыре! Шесть! Барабанные палочки!

Нижняя полоса – весь кон, средняя – половина, верхняя – выигравший не ставит в следующей партии на кон.

– Семьдесят два! Четырнадцать! Лебеди! Тридцать три! Восемьдесят семь!

– У меня квартира, – взволнованно объявил Александр.

– Ура советской милиции! – обрадовался за него Роман.

– Зачем вам выигрывать? Вы отобрать можете, – сказал Виллен.

– Так интереснее, – ответил ему Роман.

– Не мешайте работать, – рявкнул Алик.

Нежная на ощупь ветхая материя мешочка, с ядреным скрипом перекатывающиеся под пальцами затертые картонки на столе, черные бумажные шторы на окнах, – все в желтом колеблющемся свете коптилки. Господи, как недавно это было! В войну.

– Семьдесят пять! Шестьдесят шесть! Чертова дюжина! Двадцать семь! Срок до упора!

– Я кончил, – индифферентно сообщил Яша.

– Сроком до упора кончают особо опасные преступники. Ты – рецидивист, Яша, – скрывая раздражение, отметил Александр. Яша поднял на него страдальческие (лото – не домино, в паузах не поспишь) глаза и ответил лениво:

– Я – не рецидивист. Я просто выиграл.

– Проверить, – решил Леша.

– Отец, отец, а обыскать все равно надо, – прокомментировал лешино требование Роман. Проверили. Сошлось. Яша тщательно отсчитал полкона. Новую партию начать не успели: объявился Константин. И не один. В левой руке у него была сумка, а правой он крепко держал за локоток сияющую Софью.

– Я вам дамочку доставил! – похвастался Константин.

– Твоя рама чуть меня не прикончила. И не доставил бы, – укорила его Софья.

– Но доставил! – возликовал Алик. – Софа, с твоими формами никакая рама не страшна!

– Ты по-прежнему шутишь пошло, – жеманно осадила его Софья и увидела Романа. Сказала галантерейно: – А я с этим товарищем не знакома.

Протянула Роману руку лодочкой. Роман протянул свою.

– Софка! – заорал осененный Алик. – Жених! Вот такой жених! Интеллигентный, молодой и с армянским темпераментом!

– Алик ужасно бестактен, – сообщила Роману Софья. – А вы кем работаете?

– Помощником Александра. Милиционером, – проинформировал ее Роман. Но Алик не дал ему уйти от матримониальных устремлений Софьи:

– Софка, у него отец – знаменитый профессор. У него квартира четырехкомнатная!

– Зачем ты мне это говоришь?

– Не теряйся. Он – армянин. А у тебя – бюст, у тебя задница!

– Дурак, – обиделась было Софья, но по-настоящему обидеться не успела, вошла Роза и приказала:

– Все со стола. Накрывать буду.

Роскошно пожареная картошка на громадной сковороде. Квашеная капуста под лучком и с подсолнечным маслом в миске. Соленые огурцы прямо в банке с рассолом. Открыли килечку, порезали колбасу и приступили. Прошли первый этап, и Яша спросил:

– Александр, ты Тимирязевского злодея словил?

– Словили. Нам вон Алик помог, – нехорошо улыбнувшись, ответил Александр.

– Он шутит, Яша, – осторожно сказал Алик.

– Я не шучу. Правда, помог. Только вот дальше помогать не хочет.

– Не надо об этом, Саня, – попросил Алик.

– Надо, Алик, надо. Ты вон Колхознику позвонки разобрал, челюсть в кашу превратил. А он в младенчестве ротиком пузыри пускал, на колеблющихся ножках к мамкиному подолу мчался. Что ж ты его не пожалел?

– Саня, прости меня, пожалуйста, но я не могу.

– Гуманист! Ты – не гуманист, ты чистоплюй.

Все, кроме Романа, ни хрена не понимали, хлопали глазами.

– Саня, – предостерегающе потребовал Роман.

– Что – Саня? Что – Саня?

– Ничего, Саня, – ответил Роман. – Переживем.

– Извините меня, ребята, – еще раз покаялся Алик.

– Э-э, да что с тобой разговаривать. – Александр махнул рукой. Яша, оценив накалившуюся обстановку, глянул на Софью и отдал распоряжение:

– Сонька, пой!

Софа сходила в соседнюю комнату, принесла гитару с фиолетовым бантом, уселась, кинула ногу на ногу, показав круглую коленку, пристроила инструмент между ногами и титьками, запела. Софа за богатого интеллигента замуж хотела, Софа изысканного Вертинского пела:

 
– В бананово-лимонном Сингапуре, где плачет и смеется океан,
Вы, брови темно-синие нахмуря…
 

Константин пробрался к Александру, положил руку на плечо.

– Не злись на Альку, начальник.

– Я не на него, я на себя злюсь.

– Не ври, Санечка, – встрял в разговор Алик и улыбнулся.

– Обалдуй, – без сердца уже сказал Александр.

Софа пела. Сильно дефонируя, но с неподдельной страстью. Уж больно жизнь, про которую она пела, была хороша.

Во время второго этапа прибежала младшенькая Элеонора, от подружки прибежала, поклевала малость со всеми и пошла спать. Объявился, наконец, и Мишка. Со свиданья, надо полагать: в лешкином пиджаке и галстуке. Этому налили соответственно небольшим его годам. Он выпил, молниеносно нахватался пищи до отвала, осоловел, расплылся по стулу и улыбчиво щурился на все – на лампу, на родителей, на разговоры.

После второго этапа танцевали под патефон. Мужики, ногами изображая фокстротные кренделя, с удовольствием по очереди тискали королеву бала Софью.

Третий этап был краток: допили и стали прощаться. Размягченные, добрые, любящие друг друга и всех, они, благодаря за шикарный прием, лобзали Розу, Яшу, Лешку и особо тщательно Софью. И, вспомнив, Мишку тоже. Выкатились.

На улице глотнули свежего воздуха и загалдели. Обняв Александра за плечи, Алик конючил:

– Санек, ты на меня не сердишься? Не сердишься, да?

– Да иди ты, знаешь куда? – добродушно ответствовал Александр.

Костя натужно выкрикивал:

– Разбрелись все кто куда, и нет двора! А как вот так, когда все вместе, хорошо! Держаться надо друг за друга, тогда и не утонем!

– А почему мы должны тонуть? – недоумевал Виллен.

– Потому что мы тяжелее воды – объяснил Роман.

Расставаясь, хлопали друг друга по бицепсам.

– Ты на меня не сердишься? – в последний раз спросил Алик у Александра, который в ответ улыбнулся. Алик понял, что прощен и сказал: – Мы с Вилленом пойдем?

Виллен жил в Шебашевском, и им было по пути. Они ушли.

– Пойду и я, – решил Костя, – завтра мне в первую смену.

На проезжей асфальтированной части Малокоптевского Александр и Роман остались вдвоем.

– Что делать будем, Саня? – спросил Ромка.

– Не знаю.

– Сережка сегодня с фотками по основным свидетелям прошелся. Твердо опознать Стручка никто из них не смог. Ну, найдем мы его, ну, возьмем мы его. Он в отказку от всего будет играть. Небось, по хазам натаскали. И будем мы все гоняться неизвестно за кем, как собака за собственным хвостом.

– Что вы с Серегой предлагаете?

– Оформлять Колхозника и закрывать дело.

– Рубить концы?

– Мы свое отработали, убийца найден.

– Хорошо говоришь – «мы»!

– Тогда просто – убийца найден.

Пришла Валя, и не было в том ее вины: появлением своим в «Загородном» позвал. А сейчас вроде и не надо бы – после встречи с ребятами успокоился, расслабился, устал. И, ощущая ненужность происходящего, понимая душевное непотребство свое, был с ней внимателен, нежен, добр до слез. До ее слез.

Сам полистал бумажки из канцелярской папочки, еще полистал, останавливаясь на особо заинтересовавших его местах, закрыл папочку, встал, прошелся по кабинету и спросил, не глядя на Смирнова:

– И что вы предлагаете?

– На ваше усмотрение, – с трудом выдавил из себя Александр.

– Убийство раскрыто, и я могу рапортовать начальству. – Сам все ходил по ковру, стараясь наступать на симметричные части узоров. Спел задумчиво: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!»

– Так что же нам делать, Иван Васильевич?

Сам наконец посмотрел на Александра и сказал совсем о другом:

– А ведь справились мы, Саша, справились! Вернули покой Москве. Когда они к нам явились, а имя им – легион, ей-богу, страшно стало! Но, как говорится, глаза страшатся, руки делают. Сделали наши ручки, сделали! Ну, согласись!

– Так ведь то шпана была. Она количеством брала.

Сам заржал, как стоялый конь. Александр глянул на него вопросительно.

– Сынок мой, поэт хренов, все один стишок гундосит последнее время беспрерывно. Свой ли, чужой – не ведаю:

 
Наивное трюкачество
Стараться ради качества.
Нам более приличествует
Бороться за количество.
 

– Гимн нашей отчетности, – мрачно изрек Александр.

– А ты что – против отчетности? Насколько я понимаю, ты пришел ко мне, чтобы закрыть дело и чтобы в твоей отчетности полный ажур был.

– И в вашей.

– Не хами начальству. Впрочем, и в моей тоже. Концов рубить много придется?

– Достаточно.

– Давай по порядку.

– Убийство по решению правила. Кто инициатор толковища, тот, по сути дела, и сообщник преступления, соучастник убийства. Колхозник только тупой исполнитель.

– У тебя же по этому правилу ни черта нет. Одна, брат, теория. Давай дальше.

– Правило собиралось явно по меховому делу. Когда его разматывали, совсем забыли про исчезнувшие контейнеры, удовлетворились найденным, а из-за этого немалого остатка могут быть отнюдь не малые, выходящие на чистую уголовщину преступления.

– Достаточно убедительная гипотеза. Но гипотеза! Еще что?

– Существование неизвестного лица, разработавшего операцию со складом, объединившего всю эту разношерстную компанию и, по всей видимости, обладающего не найденными нами ценностями.

– Так сказать, профессор Мориарти. Это из Шерлока Холмса, Саша.

– Если бы, Иван Васильевич.

– Теперь предлагаемые выходы на связи.

– Стручок.

– Ноль. И ты сам знаешь, что ноль.

– Одноделец Васин.

– Шестерка, которую при таком повороте событий не задействуют никогда. Ноль.

– Шофер грузовика Арнольд Шульгин.

– Или знает все, или ничего. Девяносто девять шансов из ста, что был тогда использован втемную и не знает ничего. Третий ноль, Саша. Два ноля – это сортир, а три… Прямо уж и не знаю, как назвать все это.

– Значит, будем рубить концы? – догадался Смирнов.

– Нам было поручено расследовать убийство в Тимирязевском лесу. Выяснили, что, сводя свои счеты, один амнистированный уголовник застрелил другого амнистированного уголовника. В конце концов убийца был обнаружен. Следовательно, мы исполнили, и добросовестно исполнили свои обязанности.

– А вдруг опять стрелять начнут?

– Из чего? Среди них бродил только один ствол.

– Будет охота, найдут, из чего стрелять.

– Начнут стрелять – станем искать стрелявших. Что еще у тебя, Смирнов?

– Кто перевернул труп?

Сам разозлился. Подошел к своему столу, к креслу, но не сел, стоял, упершись руками в зеленое сукно. Постоял, подрожал ноздрями.

– Кто-то перевернул труп! Труп! А живого человека превратил в труп Николай Самсонов, по кличке Колхозник. Вот он-то и пойдет под суд. Вы свободны.

Смирнов вернулся к своим.

– Как дела? – осторожно спросил Ларионов.

– Оформляйте все для передачи в прокуратуру.

– Гора с плеч! – Казарян рухнул на стул, показывая, какое он испытывает облегчение.

Смирнов сказал:

– Пойдем ко мне.

… В его кабинете уселись на привычные места. Смирнов погладил руками пустой стол, признался:

– Дурацкое ощущение, что что-то не сделал. А делать нечего.

– Как это нечего? – удивился Ларионов. – Дел – навалом.

– Тогда излагай, – решил Смирнов и зевнул.

– Ограбление квартиры нумизмата Палагина, – начал Сергей, но Александр сразу же, азартно, забыл даже, что спать хочется, перебил:

– Квартирами пусть район занимается!

– Письмо Комитета по делам искусств, – пояснил Казарян. – Коллекция Палагина – монеты, среди которых даже древнегреческие, медали, ордена, – имеет государственное значение.

– Комитет по делам искусств, Союз писателей, ансамбль песни и пляски – все наши начальники! Дожили! – разрядился Смирнов и спросил спокойно: – Ну и что там с нумизматом?

– Старичок забавный, – заметил Казарян. – С ходу меня достал. Оказывается, с папулей моим приятели. Вчера, как тебе известно, я домой изволил поздно вернуться, а он у нас сидит, меня ждет. Мой Сурен уже носом клюет, ранняя птичка, но Палагин, интеллигент хренов, не уходит, ибо волнует его только одно: как бы преступники золотые его и серебряные раритеты по глупости не переплавили.

– По делу, – прервал его Смирнов.

– А я – по делу, – обиделся Казарян, – нам его раритетами вплотную заниматься придется. Так что все это прямо дела касается.

– До вчерашнего дня это дело вел район, – прекращая пикировку, дал вводную Ларионов. – И, надо отдать им должное, вел грамотно и толково. Дверь вскрыта, когда дома никого не было. Палагин находился на заседании своего комитета, общества, то бишь сдвинутых по фазе нумизматов, а дочка (он вместе с дочкой живет, старой девой) гостила у брата в Люберцах. У того жена заболела, сидеть с детьми некому было. Взята не вся коллекция, только самая ценная ее часть. Барахло не тронуто, знали, где и что лежит. Палагин поначалу и не догадывался, что его обокрали.

– А когда догадался? – поинтересовался Александр.

– У него вроде молитвы перед сном – осмотр всех своих драгоценностей. Только к ночи и трехнулся.

– У районных версии имеются?

– Районные – они и есть районные. Пошли по местным, по своим.

– Ну, а что? Неплохой метод, – одобрил районных Смирнов.

– Неплохой, но не для этого дела, – возразил Казарян.

– У вас что, уже версия? – удивился Смирнов.

– Версии, – поправил Ларионов. – Но не у вас, а у Казаряна.

– Ну, Роман у нас – голова!

– Твою иронию с презреньем отметаю. Версий у меня еще нет, поскольку нет материалов для них. Но две основные линии, по которым должен идти поиск, ясны уже сейчас. Конечно же, в любом случае – наводка, и наводка зрячая. Итак, ход первый – опытный, неглупый, ясно представляющий ценность палагинской коллекции домушник-скокарь находит человека, хорошо знающего Палагина, его окружение, его привычки и, естественно, его квартиру. Потом берет этого человека в долю и, полностью информированный, получает отличную возможность спокойно, без помех, ковырнуть скок.

В данной ситуации фигура номер один – вор. Параметры этой фигуры: в меру интеллигентен, умен, предельно осторожен, не подвержен воровскому азарту. Судя по работе, квалификация высокая. Фигура номер два – наводчик. Из ближайшего окружения Палагина, потому что коллекционеры крайне неохотно пускают к себе домой малознакомых людей.

Ход второй. Кто-то весьма состоятельный мечтает владеть палагинской коллекцией. Подходы через третьих лиц с предложением продать ее терпят неудачу…

– Почему через третьих лиц, почему не впрямую? – перебил Смирнов.

– После предложения продать вряд ли разумно идти на ограбление. Сразу же – первый подозреваемый. Продолжаю. Сей гражданин за весьма порядочную сумму – такой квалифицированный слесарь-домушник, как наш, за мелочевку на серьезное дело не пойдет – нанимает скокаря и точно объясняет ему, что и где брать. В этом случае фигура номер один – наниматель. Фигура номер два – технический исполнитель, вор. Параметры и той, и другой фигуры – весьма и весьма размыты.

– Ты и вправду молодец, Рома, – серьезно похвалил Казаряна Смирнов. – Твои соображения считаю хорошей основой для оперативной разработки. Конечно, хотелось бы, чтобы прошел первый вариант. Очень хотелось бы…

– Они, по сути, равноценны, Саня, – встрял вальяжный от похвалы Казарян.

– Не скажи, не скажи. В первом варианте вор – почти наверняка москвич, и москвич, хорошо нам известный. Мы его можем просчитать. Наводчика – тоже. Просеем всех знакомцев Палагина через мелкое сито, и он у нас в решете останется. Второй же вариант – полная неизвестность. Кто этот наниматель? Фанатик-коллекционер? Лауреат? Человек, желающий выгодно вложить капитал в непреходящие ценности? Иностранец, мечтающий сделать состояние?

– Ну уж прямо – иностранец! – возразил Ларионов. – Они у нас тихие.

– А Кастаки?

– Кастаки не в счет.

– Все в счет, Сережа. Какой он, наниматель, – не будем загадывать. Но, во всяком случае, ловкий и хитрый. Будет ли такой нанимать московского домушника, чей почерк и связи, в принципе, нам, МУРу, известны? Не думаю. Скорее всего – сделка с залетным гастролером, который, провернув операцию, растворяется в воздухе. И перед нами – пустота. Исчезнувший неизвестно куда гастролер и наниматель, не имеющий никаких контактов с преступным миром.

– Да, картиночку ты нарисовал. – Казаряновской вальяжности заметно поубавилось. – Двенадцатый стул, исчезнувший в недрах Казанского вокзала. Только Остапу Бендеру веселей было: одиннадцать – за, один – против. А у нас – два стула, пятьдесят на пятьдесят.

– Срочно разрабатываем первый вариант, – решил Смирнов. – За Сережей – картотека по домушникам, за Романом – окружение Палагина.

– А за тобой? – не утерпел Роман.

– За мной – общее руководство. Помогать тому, кому делать нечего. Кстати, Роман, наш клиент с Красноармейской где содержится? В Матросской тишине?

– У нас пока. Потрясти этого Угланова имеет смысл, это идея, Саня! Ему скучно, на допросы не водят, и без допросов доказано, что грабанул нашего знаменитого мастера художественного слова он, и только он; думать о том, сколько дадут, надоело. Так что для него беседа с симпатичным оперативником на отвлеченные темы – необходимая и желанная развлекуха.

– Кто у нас симпатичный оперативник? – Смирнов оглядел своих бойцов.

– Симпатичные все. Но самый симпатичный – я, – признался Казарян.

– Тогда потряси его, Рома. На отработку первого варианта вам два дня. Приступайте.

В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.

Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:

– Вас ждут.

– Наслышан, наслышан, – поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом. – Проходи, садись, будем разговаривать.

– За меня уже, наверное, все сказали. – Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони. – Просто я готов и очень хочу работать.

– Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости в исполнении заданий, дисциплинированности, отсутствия каких бы то ни было колебаний в проведении генеральной линии, – именно тех качеств, которыми так славна армия, – недостает нам, комсомольцам. Ну, так решаем: в отдел военно-физкультурной подготовки инструктором.

– Николай Александрович, вы должны понять меня…

– Почему вдруг на «вы»?! – грозно удивился сорокапятилетний заматерелый хозяин кабинета. – Мы с тобой – комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?

– Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.

– Резонно, резонно, – владелец кабинета широко зашагал. – Что ж, тогда – общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?

– Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек. Вы сами знаете, Николай Александрович.

– Ты знаешь, ты! – поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:

– Ты же знаешь…

Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала в ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал – и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он – на них.

Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:

– Ух вы, мои красавцы! – И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.

– А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста – примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие. – Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами. – Как твои дела?

– Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом подходит лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского, сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?

– Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.

– Будем на это надеяться. У тебя что?

– Вот эти три.

– Что ж, надо исповедовать. – Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросив на стол. Отошел к окну. – Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда – они не дураки, они про это знают – мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.

– Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.