Текст книги "Мелодия на два голоса [сборник]"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

7

Это моя последняя запись, потому что кончилась моя старая жизнь и тоска: Катя согласилась выйти за меня замуж. В Сокольниках, а это было сразу после собрания, у нас состоялся решительный разговор. Я люблю ее больше всего на свете.

Она обрушилась на меня.

– Ты не боец, Степан! – кричала она среди деревьев парка. – Ты смешной, добрый, старый человек. Из-за таких, как ты, всякие ничтожества набирают силу и становятся главными. Самсонов всех оплевал, растоптал, и ты больше всех оплеван… А ты достал платочек, женский, с разводами, посюсюкал, утерся и затих. Ненавижу тебя, слышишь! Ненавижу!

– Значит, ты не пойдешь за меня замуж? – спросил я, робея и умирая.

– Пойду, – крикнула она. – За кого же мне еще идти? Ты знаешь, что я уже была замужем?

– Нет, не знаю. Я ничего про тебя не знаю.

Она неистовствовала:

– Мужик юродивый! Как же ты можешь делать женщине предложение, не узнав толком, кто она. А может, я аферистка.

– Это ничего, – сказал я. – Это можно.

Мы целовались с ней под липами. Больше не было во мне раздвоенности и тишины.

– Любимый, – сказала Катя, – ты сильнее всех, знаю. Прости меня!

– Ничего не случилось, – улыбнулся я. – За что "прости"? И на Ивана Эдуардовича ты напрасно злишься. Каждый устраивается, как может.

Мы действительно говорили об этом в наш первый день любви. А остальные дни были разные, всякие, но о них нет времени писать. Когда живешь с толком и работаешь со сноровкой, ей-богу, забываешь про бумагу и карандаши…

1974

Мелодия на два голоса
(Повесть)

Знакомство с Аленой

1

Кирилл Воробьев с зимы торговал у Дугласа «Москвич». Начали они с двух тысяч, потом Дуглас скинул двести рублей, и теперь вдруг заюлил. Старая развалина, может, и на тысячу не тянула, но сладкая мысль о покупке присосалась к Кириллу, как змея. Тысячу рублей Кирилл за зиму накопил, не пил, не ел. Но и только, больше не наработал. Один раз пошел с другом подхалтурить на новостройку, дырки в стенах дрелью сверлить, но там какая-то фирма «Заря» орудовала вовсю. Чуть до драки не дошло дело. Да и стыдно было брать за пустяковую работу с растерянных женщин мятые трешники. Теперь деваться Кириллу Воробьеву было некуда, он отправился к сестре Наташке, жившей замужем за богатым ученым человеком Викентием Иссидоровичем Белецким.

По бульвару бегали детишки и голуби, похожие с голодухи на орлов. Озабоченный Кирилл не замечал, какое покойное и неяркое солнце кружило в серебряных пятнах подсыхающего асфальта. Шагая апрельским влажным бульваром, он думал вот о чем. Если сестра не даст ему восемь сотен, а она вполне могла не дать, – деньги большие, а у Наташки своя семья, – если не даст, то можно, пожалуй, ткнуться к Николаю Павловичу, первому учителю по слесарному мастерству. Можно было, конечно, настрелять у ребят по червонцу, по четвертному, но это плохо и долго. Дуглас не утерпит, есть, видно, другие покупатели. Кирилл думал еще так. Когда он купит автомобиль, то сперва, пока не оформит покупку, поставит его на общественную стоянку при заводе, где у него был знакомый сторож, прозванный отцом Висасуалием, бесшабашный старик, который за пол-литра водки устережет Змея Горыныча. Кирилл иной раз с получки заходил к нему в будку "притормозить" с ребятками по стаканчику. Всегда за помещение наливали и Висасуалию. Дед от вина делался буйным и подбивал компанию снаряжаться куда-то к знакомым ему одному, доступным девицам, но быстро от диких желаний и разговоров утомлялся и засыпал.

Дуглас держал автомобиль в деревянном сарае, укрепленном ржавым амбарным замком с секретом. Секрет заключался в том, что любой мальчишка мог открыть замок гвоздем. Но мальчишки боялись Дугласа, так как он распустил сам про себя слух, что он убийца.

Кирилл шагал, не разбирая луж, у него были на ногах туристские на толстой подошве бутсы; но, подойдя к Наташиному дому, он спохватился, как грязны и мокры они.

Обмывая ботинки в одном из ледяных, шуршащих, весенних ручейков, которые во множестве струились под ногами, он отчетливо припомнил, как давно, мальчишками, они пускали по таким вот ручейкам спички и подолгу брели за ними вслед. И припомнил даже на миг воздушное чувство безмятежности, которое сопутствовало невинной игре. "Что было, то было!" – сказал он вслух, с улыбкой оглядывая Наташкины окна.

2

Теперь об Алене. Она студентка педагогического института; учится на четвертом курсе художественного факультета. Фамилия ее Борисоглебская. Алена говорит, что ее далекие предки были самыми первыми князьями на Руси. Но это неверно. Бабушка Алены родом из Рязанской области, Комолова в девичестве, крестьянка, правда, из крепких крестьян. Дед Комолов был упрямый мужик, точно уж кулак, вдобавок грамотей и жулик. В 20-м году он уехал из села на ярмарку, да так и сгинул без вести.

У Насти Комоловой было три сына и дочь Вера. Сыновья остались крестьянствовать, а дочка, ясноглазая гордячка, на свой страх отправилась за счастьем в Москву. Счастье она встретила в лице сироты, студента Военной академии Сергея Борисоглебского.

Не помнил родителей потомок первых русских князей и понятия не имел, почему он Борисоглебский.

Странная у этой пары сложилась судьба. Поженились они до войны, а детей у них долго не было. Сергей воевать пошел майором. Через два месяца в страшном бою под деревней Соколовка потерял он ногу. Мог и голову потерять. Сорок ребят остались лежать под той деревней.

Алена, единственный и поздний ребенок, родилась в пятидесятом, а еще через год Сергей Борисоглебский умер от разрыва сердца.

Жили мать с дочкой небедно, в двухкомнатной квартире. Пенсию получали за отца, и Вера Петровна устроилась в женское ателье портнихой. Она и дома иной раз брала заказы. Шила с толком, но по старинке, с трудом приспосабливаясь к новым модам.

Алена с тринадцати лет сама себя обшивала, раня материнское сердце кошмарными рукодельными фантазиями. К выпускному вечеру в школе Вера Петровна тайком смастерила дочери чистый белоснежный наряд с оборками, как невесте, а Алена платье примерила, повертелась перед зеркалом, пофыркала и спрятала в гардероб, не надела. На бал отправилась в простенькой белой блузке и черной мини-юбке.

Характером Алена была в мать, приветлива и сдержанна, но без лишней застенчивости. Выросшая в городе, она хранила в душе странное чувственное, первобытное воспоминание, любила книги, где описывалась природа, жизнь животных и дальние путешествия. Впрочем, об этом она никогда никому не рассказывала.

Первый ее жених был хипповатый юноша Боря Григорович, то ли композитор, то ли сын композитора. Алена этого до конца не узнала. Трепетное и тонкое чувство жениха требовало от Алены каких-то окончательных действий, а она медлила и не поддавалась; и поэтому музыкальный мальчик вскоре испарился, как светлый ангел, обозвав ее на прощанье "динамисткой" и "мещанской дурой".

Долгое время Алена водила дружбу с аспирантом Семушкиным, который даже был вхож в дом и знакомился с мамой. Вере Петровне приглянулся Семушкин основательностью в рассуждениях и светлым лицом, и она собиралась уже сшить ему модные брюки, но не успела снять мерку. Алена в Семушкине разочаровалась и его прогнала.

От Семушкина остался в доме портрет, который Алена набросала в несколько штрихов углем на широкой гладкой доске. На портрете – это умный и лукавый молодец, с четким носом и мефистофельскими бровями, но почему-то бритый наголо. Почему он обрит, знает одна Алена, но она только дерзко смеется, когда ее спрашивают об этом, видно, тайна какая-то была у них тут с аспирантом Семушкиным.

В тот день Алена более всего была озабочена студенческими делами. У нее сессия и три незачета. Два – пустяк, а один – по эстетике – она дважды завалила. Принимала зачет Мыльцына Екатерина Иосифовна, которая редко кому ставила зачет с первого захода, но это бы полбеды. Беда в том, что Мыльцына, по слухам, считала себя много умнее тех философов, о которых шла речь в учебниках, а потому была чрезвычайно обидчива и злопамятна.

Алена решила схитрить и позвонила прямо домой к милейшему Викентию Иссидоровичу Белецкому, который вел семинар на курсе, и тому уж действительно насочиняла с три короба. Сказала, что ей надо ехать во Львов к тяжело заболевшему брату, на ночь взят в общий вагон билет, он у нее с собой; но уехать к брату она не может, не сдав сессию. Белецкому всегда врали, и всегда он верил. Про Белецкого говорили, что у него жена – простая крестьянская девка, которая обманом и страхом женила его на себе и мучила подозрениями и зверством, запрещая по вечерам жечь электричество, и Белецкий вынужден был заниматься при лучине. Еще говорили, что жена Викентия Иссидоровича гонит самогон и принуждает его, желтушного, беспробудно пьянствовать по ночам.

И в этот раз Викентий Иссидорович посочувствовал в трубку, для важности переспросил, какой раздел ей сдавать, и разрешил зайти к нему домой от семи до восьми…

3

Викентий Иссидорович после того, как ему позвонила днем Алена Борисоглебская, сказал жене:

– Натусик, я отправляюсь по делам в министерство, пробивать эту самую экспедицию. А ко мне должна вечером подойти девушка. Если я задержусь, встреть ее, пожалуйста, поласковее. У нее брат заболел во Львове. Ты поняла меня?

– Вон седой скоро будешь, а туда же, де-евушка, – передразнила Наташа, с бесшабашным вызовом заглядывая мужу в глаза. Викентий Иссидорович беспомощно покачал головой и заторопился в переднюю.

В сорок лет Белецкий считал себя глубоким стариком. А Наташа по-прежнему казалась ему девчонкой с бантиками. Их сын Андрюша ходил во второй класс и носил домой одни пятерки. Викентий Иссидорович уважал сына, но воспитывал его в строгости и последовательно.

Он считал себя абсолютно удачливым и счастливым человеком и думал, что счастье, которое ему привалило, незаслуженно, и все видят со стороны, что оно незаслуженно, и считают его бездельником, который ловко устроился.

Летом Белецкий готовился в длительную командировку за границу.

В марте, однако, произошла заминка, где-то в неизвестном месте засомневались в надобности и срочности его поездки, и Белецкого три раза вызывали в министерство.

Наконец дело окончательно решилось, и сегодня Викентий Иссидорович должен был присутствовать на предварительном совещании, где утвердят кое-какие детали и приблизительную смету.

Белецкий очень волновался, но, как оказалось, напрасно. Совещание заняло около получаса и носило формальный информационный характер.

Все-таки от встречи у Белецкого остался горьковатый осадок чего-то недосказанного, туманного. Чтобы развеяться, он зашел в книжный магазин, в один, в другой.

В некоторых магазинах его по знакомству даже пускали во внутренние помещения. Как раз в одном из них, в плохо освещенной и сыроватой комнате, Викентий Иссидорович привычно погрузился в некое полумистическое забытье. Запах плесени и картона кружил голову, строчки страниц взывали к тайнам, старинные гравюры и иллюстрации действовали на Белецкого, как наркотические уколы. Он листал книгу за книгой, морщился, переступая с ноги на ногу, посапывая от удовольствия и нетерпения. Казалось, еще мгновение – и что-то произойдет, что-то неведомое откроется перед ним, в какие-то глубины он заглянет, откуда и выхода вовсе нет.

В седьмом часу Белецкий опомнился и заспешил, наскоро отобрал три книги, но денег ему хватило только на один фолиант с застежками, причем Белецкий не знал, что это такое, а купил древнюю штуковину, прельстившись единственно ее странным голубовато-багровым переплетом и медными пуговицами-застежками. Довольный, он уплатил в кассу тридцать четыре рубля, затем за руку подобострастно попрощался с продавцами, выскочил на воздух и – ловите миг удачи – тут же остановил такси.

4

– Зачем тебе машина, с ума спятил? – спросила сестра. В нейлоновом халатике в шикарной квартире, сплошь заваленной книгами, она была Кириллу просто давно знакомой стареющей женщиной, и больше никем.

– Ну зачем тебе машина, Киря? – повторила Наташа сварливо. – Делать тебе нечего. Тебе жениться надо, а не машину заводить. Велосипед у тебя ведь есть?

Кирилл молчал, поискал глазами пепельницу. Сестра удивленно взглянула, как он чиркает спичкой, развалясь на тахте. Он выглядел озабоченным, раздраженным, даже больным. Глупая затея с покупкой машины лишний раз подтверждала ее догадки. Бесится брат оттого, что некуда ему деть себя, нет у него ни жены, ни своего угла, а пора, давно пора как-то укрепиться.

Хотела сказать брату что-нибудь мудрое, какие-то чистые слова, чтобы он понял, как желает ему тепла и добра; такие слова знал ее муж, Викентий, но говорил их только ей, наедине.

Наташа присела рядом на краешек тахты. Дым от сухой сигареты резал ей ноздри и глаза. Викентий не курил, и она отвыкла от ядовитого тумана. Но запах напомнил ей дом и отца, закопченные стены кухни; повсюду – в раковине, на полках с книгами – короткие, с ноготь, желтые окурки. Ей стало стыдно оттого, что она сама редко и на минутку забегает к старикам.

– Не крути, Наташка. Сегодня выкупать надо машину.

– Деньги на сберкнижке.

Кирилл вспылил.

– Чего ж ты сидишь здесь. Давай, беги в кассу.

– Ну зачем тебе машина, Киря, – жалобно протянула сестра. – Ведь тебе учиться надо, а не на машине прохлаждаться.

Чтобы как-то протянуть время, она достала из шкапчика и поставила перед братом графинчик с ликером.

– Деньги давай взаймы, – сказал Кирилл.

Сказал это и вдруг подумал: зачем ему, правда, деньги? Зачем машина? Какое-то глухое беспокойство, как часто в последние дни, охватило его. Словно желанного гостя ждал, а гость все не шел, и теперь неизвестно, придет ли вообще. Печально и спокойно взглянул он в глаза сестры.

– Прости, – сказал он, – если не можешь, не надо.

Наташа наспех поправила волосы, накинула плащ и вышла вон.

Кирилл покурил, пошастал по жилплощади.

"Сколько книг, – тоскливо сожалея, думал он. – Может быть, такая библиотека дороже машины".

Мебель была у сестры обычная, без шику, и вся обстановка была как у людей. Телевизор не цветной, приемник "Ригонда", небольшой холодильник "Бирюса". Кухню сестра держала в чистоте и порядке, но обе комнаты сплошь завалены книгами. Кирилл открыл одну, на которой но синему сверкающему картону было написано вязью непонятное длинное слово. Попробовал читать. Слова с твердыми знаками не несли смысла. "Сильно грамотный Викентий, – поерничал Кирилл. – Чего он нашел в Наташке? Какую забаву?"

Забулькал колокольчик у двери. Кирилл открыл и увидел незнакомую высокую девицу. Он-то думал – Андрюшка-племянник явился. Девушка была такая, что Кириллу мгновенно захотелось проверить, все ли пуговицы у него на костюме.

– Викентий Иссидорович здесь живет?

– Да, кажется, – ответил Кирилл.

– Что значит – "кажется"? – удивилась Алена.

– Да, здесь, точно, в квартире.

"Кто это? – подумал он. – Кто такая?"

– Я к нему пришла, он дома?

– Нет его.

Кирилл не сделал ни одного движения. Как открыл дверь, так и застыл истуканом, рука на замке. Алена растерялась.

– Нет его? Как странно, мы договаривались. Может быть, он на минутку вышел?

– Да, конечно. Он так и сказал. На минутку, говорит, выйду. От силы на полторы. Проходите!

– А это удобно?

Кирилл отстранился. Она окутала его, проходя, запахом лаванды. Без приглашения толкнула свой синий плащ на столик под вешалку. Кирилл тупо глядел сзади на ее ноги. Это были такие ноги в тонких сапожках, какие только в кино показывают. Слегка ослепший, он побрел за ней в комнату. Там она по-хозяйски огляделась, потрогала зачем-то длинными пальцами стол. Дружески улыбнулась Кириллу. Непонятное, изысканное приглашение проскользнуло в ее улыбке.

– А вы кто ему? Братишка? – спросила она.

– Сын я ему. Добрачный. Харчуюсь вот у него покамест.

– Сколько же вам лет?

– Двадцать семь. Ликеру хотите?

– Нет, мне нельзя. Я сдавать зачет буду,

– А я выпью, ничего. Мне не сдавать.

Он плеснул себе треть стакана и осушил в один глоток. Алена смотрела на него поощрительно, но с испугом. Кирилл передохнул и сказал:

– Конфеты кушайте, пожалуйста. Шоколадные они, по пять рэ кило.

– Спасибо, не хочу.

Но одну конфету Алена взяла и положила около себя. Она сидела на стуле в неловкой, но изящной позе, напряженная, готовая, казалось Кириллу, в любую секунду сорваться с места и, может быть, вылететь в форточку.

– Еще, что ли, ликеру принять? Алкоголик ведь я.

Алена шутку не приняла.

– Викентий Иссидорович точно сказал, что скоро вернется?

Кирилл горько обиделся.

– Когда надо, сказал, тогда и приду. Не любит он этого.

– Чего не любит?

– Суеты не любит. Вас как зовут?

– Алена.

– А по батюшке?

– Зачем ты придуриваешься, парень? Не придуривайся. Я же все понимаю.

– Придурок я, конечно. Потому, без отца рос. Викентий семью на учебники променял. Нехороший он человек, подлец.

Он все-таки решил, что сейчас прикоснется к ее волшебным пальцам, а там будь что будет. Хоть смерть.

– Вы острите, а мне не смешно, ничуть. Не протягивай ты мне свои конфеты. Сам ешь, если хочешь… И руки не протягивай. Очень что-то рано руки протягиваешь. Убери руки, а то я Викентию Иссидоровичу пожалуюсь.

– Времени мало, – беспомощно сказал Кирилл. – Эх, времени мало. Отсюда и спешка. Слышишь, кто-то уже пришел. Прости, Алена, если я обидел.

– Кого ты обидел, с кем разговариваешь? – спросила Наташа из коридора. Картина ее поразила. Брат с взволнованным, покрасневшим лицом, неузнаваемый, сияющий, как будто уже купил машину, вышагивал перед незнакомой модной девицей в черной юбке и вызывающе ярком свитере.

"Ах, это к Викентию", – вспомнила Наташа с досадой. По дороге она придумала еще возражения против покупки. Например, она собиралась сообщить брату о приятеле Викентия, который польстился и купил себе "Жигули", новые, а потом от постоянного лежания под машиной схватил чесотку и полиартрит и теперь проводит время между гаражом и больницей.

– Какая прекрасная погода, – весело сказал Кирилл.

Наташа обратилась к девице:

– Вы к Викентию Иссидоровичу? Он предупредил. Можете подождать его.

Но девица и так ждала, такая уж была девица.

– Угостил бы гостью чаем, – вежливо попеняла Наташа брату.

– Она ликеру выпила стакан, – отрезал Кирилл.

– Неправда, – растерялась Алена, – он так шутит.

– Ничего, – сказала Наташа, – если и выпили, ничего.

– Да не пила я ликер, – от горя Алена покраснела. – Вообще я не пью, не люблю.

– Выпила, – сказал Кирилл, – чего уж тут теперь. Сама налила и выпила. Я и слова не успел вымолвить. Ая-яй!

– Перестань, – одернула брата Наташа. – Разве так можно.

Алена благодарно ей улыбнулась и со светлой ненавистью взглянула на Кирилла. Шут гороховый, хотела она сказать, но не посмела. Вдруг он и впрямь сын Белецкого.

Тут вернулся озабоченный и счастливый Викентий Иссидорович. Новую книгу держал в руке, как туземец, яркую погремушку.

– Простите, я опоздал, – извинился Белецкий. – Здравствуй, Кирилл! Здравствуйте… э-э… Борисоглебская, если не путаю. Вот, представьте, забежал в магазин, а там, знаете, всегда на меня находит некая эйфория. Перестаю, к сожалению, чувствовать, как мимолетно время. Простите великодушно!

Кончив хитроумную фразу, Белецкий пожал руку Кириллу и сразу сел к столу. Весь вид его выражал радость и удовлетворение. Алена в присутствии преподавателя с шиком встала, как в аудитории.

Белецкий не обращал внимания на то, что она стоит, а Кирилл злорадно щурился. Вот какой вредный молодой человек, совсем расстроилась Алена.

– Пойдем на кухню, Наташа, – сказал Кирилл. – Мы здесь помешаем им зачеты сдавать.

– Пожалуйста, – смущенно подтвердил Белецкий. – Мы быстренько. Да вы почему стоите… э-э… Борисоглебская. Садитесь, прошу вас, пожалуйста.

На кухне Наташа протянула брату пухлую пачку.

– Спасибо, – сказал Кирилл, – верну через два месяца. Да и зачем тебе деньги? Ну, пока.

– Останься, Киря, чаю попьем.

– Спешу, Наташенька. До свиданья.

Во дворе он задержался, закурил, присел на скамейку. Какая-то туманная сила не пускала его бежать к Дугласу. Деньги жгли карман, но он сидел, неподвижный, как сфинкс.

"Что со мной? – недоумевал он. – Чего я выжидаю?"

Чудо происходило в нем. Нетерпение и злость набухали в груди. "Прозеваю машину, кретин, – клял он себя, но сидел как прикованный. Он думал так: – Посижу еще десять минут, еще пять. Успею к Дугласу. Успею. Еще выкурю одну, последнюю сигаретку".

А тем временем стемнело, и кто-то истошно вопил: "Митя, Мите-енька. Иди кушать!"

Зажглась тусклая лампочка над подъездом. Заморосил дождичек. Кирилл поднял воротник. Он час просидел с лишним, не сходя с места.

"Пойду, – решил он. – Бегу!"

Пусто стало в душе, одиноко. С чего бы такое? Он смял с хрустом пустую пачку и заерзал на скамеечке. В этот самый момент на порожке дома вспыхнула стройная, летящая фигура. "Красивая какая женщина, – подумал Кирилл. – Разве к ней подойдешь с пустяками?"

Но он встал и приблизился.