Текст книги "Том 4. История западноевропейской литературы"

Шестая лекция ^*

Шекспир и его век

Кто бы ни был тот писатель, сочинения которого дошли до нас под названием собрания сочинений Вильяма Шекспира, во всяком случае, известно, что жил и писал он в конце XVI столетия, захватив немного лет XVII века.

Когда я говорил о Бэконе, я дал вам краткую характеристику тогдашней Англии, а Бэкон был современником Шекспира. Остановимся, однако, еще на некоторых чертах того времени.

Это – время царствования Елизаветы, момент чрезвычайно большого, уже решающего, зрелого наступления капитализма. Это наступление частью втягивает в орбиту капитализма старую знать, приспособляет к себе старую феодальную Англию, частью заставляет ее выступить против него.

Развивается необыкновенно пестрая и яркая картина классовой борьбы. Влияние первоначального капиталистического накопления на деревню – разрушительно. Капитализм вызывает впервые в жизни пролетариат, частью трудовой, частью бродячий, который государство сдерживает железной рукой своего законодательства о безработных. Он выдвигает как главного своего носителя, как главного своего приказчика самодержавие, в высшей степени крутое и беспощадное, умеющее, однако, считаться с требованиями масс, – вожди капиталистических партий поддерживают это самодержавие на всех его путях.

Королева Елизавета, так называемая «королева-девственница», была человеком неглупым, но в высшей степени капризным, злым, безнравственным. Несмотря на это, она была окружена высокой и лестной легендой; английский народ ценил в ней крупную власть, независимую от магнатов. По крайней мере, когда высшее дворянство пыталось взять в руки Елизавету и вернуть монарха на его прежнее место, – так сказать, почетного приказчика интересов крупного феодализма, – почти весь английский народ шел за Елизавету и против дворянства.

Был, стало быть, известный союз самодержавия, капитала и мелкой буржуазии, интересы которой отчасти совпадали с интересами капитала.

Вне страны началось блестящее усиление престижа Англии. Развитие индустрии и торговли повело за собою вместе с тем развитие науки, культуры в верхних слоях самой страны. Мы уже говорили, что Бэкон, например, был родоначальником мировой точной науки.

Англия постепенно начала занимать одно из первых мест в Европе. Испанская монархия, которая была до того властительницей на всех морях, превосходно поняла, что у нее вырастает серьезный соперник. Именно к этому времени относится посылка того флота (так называемой Великой Армады), который должен был уничтожить мировую силу англичан; вместо этого Испания получила смертельный удар, после которого она покатилась все ниже и ниже, и властительницей морей оказалась Англия.

Но английский капитализм развивал с чрезвычайной быстротой не только военный флот; в то же время всякий колониальный и торговый мореплаватель-англичанин превратился в того просвещенного мореплавателя,который сделался потом нарицательным именем англичанина. Англия превращалась к этому времени в «Гордый Альбион», потому что она начала мировую политику, потому что она начала протягивать свои нити по всему миру и желала окончательно сделаться нацией, господствующей на всем земном шаре. То была заря всех этих процессов, шедших под флагом развитой торговли и роста мануфактуры, предвещавшей поворот к капиталистической промышленности, к фабрике, к современной крупной индустрии.

Венеция, когда она торговала с Востоком и была посредником между Востоком и Западом, сделалась городом контрастов и красок. То же можно сказать и об Англии. Она сделалась узлом, к которому протянулись нити со всех концов света. Это делало ее жизнь разнообразной, красочной; в короткое время наживались огромные состояния, и им на смену шло разорение; делались огромные, сказочные карьеры в несколько недель и опять обрывались; высокие вельможи оказывались политическими преступниками, их бросали в тюрьмы, рубили им головы, а с другой стороны, были случаи, когда человек мог выйти из народа и проделать совершенно сверкающую карьеру, вплоть до первых мест в государстве. Когда англичане говорят о «старой веселой Англии», то они обыкновенно говорят об этом времени королевы Елизаветы ¹ потому что в ту эпоху впервые стали приливать богатства к стране, в которой, однако, мерли с голоду согнанные со своих земель крестьяне и мучился под гнетом эксплуататоров зачаточный пролетариат. Вместе с тем люди еще были полны сил, не установились еще те сдерживающие и чопорные церемониалы, которые были введены буржуазией позднее. Новый мир только еще возникал из старого, феодального, все в нем еще было шатко и неустойчиво, и личность чувствовала себя, с одной стороны, необеспеченной, должна была постоянно себя защищать, но, с другой стороны, она окружена была необъятными возможностями и чрезвычайно пестрой, яркой, разнообразной обстановкой. В такое время должны были развиться литература и театр.

В Англии театр стал играть большую роль. Одной из характерных особенностей его было то, что это был театр не только для придворной знати, не только для простонародья, а одновременно театр для тех и других. В этой общественной мешанине, в этой передвижке всех общественных классов аристократия, конечно, чувствовала свою громадную дистанцию от простонародья, но была все же многообразно соединена сним, встречалась с ним. В ложах или на самой сцене сидели вельможи, а в партере, стоя на полу, размещались конюхи, медники, ткачи, мелкие лавочники и т. д. Конечно, и пьесы, ставившиеся таким театром, должны были как-то привлечь и умело захватить народного слушателя, дать некоторую грубоватость, некоторую плакатную яркость; но они должны были дать нечто и ложам, то есть быть снабженными каким-то изяществом, каким-то философским отблеском, какой-то серьезностью и психологическими тонкостями.

Надо сказать, что это было свойственно почти всем театрам того времени. Нечто подобное было и в испанской комедии. И там на сцене изображались все, от лакея до короля, и в зале часто сидела разнообразная публика – тоже от лакея до короля. И Мольер, о котором я буду говорить в следующей лекции, несомненно, идет навстречу публике простонародной, во всяком случае, мелкобуржуазной парижской публике, и вместе с тем помнит, что он является королевским поставщиком пьес. В старой Англии жизнь как бы тянулась к искусству, хотела получить яркое отражение новых своих сторон и, хотя бы в отличие от средневекового поста, насладиться ярким зрелищем, – так сказать, повеселить душу. Эта жажда яркой жизни, яркости впечатлений гнала всех в театр, который изображал ту же самую жизнь, но только в сконцентрированном виде.

Таким был английский театр. Предшественники Вильяма Шекспира почти все были люди богемы. Это были часто пропойцы, драматурги-полуактеры, писавшие специально для определенной труппы. Среди них был целый ряд необыкновенно талантливых людей. Публика требовала, чтобы пьеса была полна содержания. Нужно было изобразить что-нибудь потрясающее, страстное, или нужна была шутка, способная вызвать неудержимый хохот. Тут требовались и клоуны, и большие актеры. Находить сюжеты было нетрудно, потому что на каждом шагу совершались такие перевороты, такие авантюры, такие неожиданные конфликты, что стоило только черпать вокруг себя из хроники аристократических семейств, жизнь которых была почти всем известна, и из явлений, происходящих на улице, – и готова была трагедия или комедия.

И вот, благодаря этой яркости впечатлений, благодаря резким и трагическим контрастам, вызываемым наступлением капитализма, росла потребность взбудораженной публики в ярком зрелище, – а отсюда вытекали и соответствующие запросы к театру, и способность давать театр необычайно острый, чрезмерный. Этими качествами отличаются авторы пьес до Шекспира, и сам Шекспир входил в такую же манеру чрезмерного театра. Например, великий французский мыслитель, философ и драматург Вольтер говорил, что, конечно, Шекспир гениальнейший драматург, но все-таки это пьяный дикарь ² . Так казалось более вылощенному парижскому властителю дум. А между тем Шекспир отличается от своих предшественников тем, что он более умерен, гармоничен, целомудрен, что он до некоторой степени дал классически законченное завершение всей этой драматургии.

Для того чтобы хорошенько понять Шекспира, надо присмотреться к личности человека эпохи Возрождения, в частности англичанина того времени. Личность была в эту эпоху более свободной от всяких пут, чем когда бы то ни было ранее.

Раньше родился ты крестьянином, слугой, цеховым мастером, мелкопоместным барином, или знатным человеком, – и вся твоя жизнь точно расписана, всякий знал, как этому человеку надлежит жить. Целые поколения жили-были, как жили-были отцы, и никто из наезженной колеи не выходил. А тут все сошло с рельс, все перемешалось, стала строиться новая жизнь, начались революции, сопровождавшиеся большими народными бунтами и подлинной гражданской войной, заговорами, арестами, казнями. В таких социальных бурях совершался переход от феодально-земледельческой Англии к Англии капиталистической.

Итак, личность была свободна. Она скептически относилась к религии, сегодня служила одному человеку, завтра другому, на третий день третьему и т. д. и искала своих собственных путей. Одно из типичнейших отражений того времени – Яго, который оболгал прекрасную женщину, Дездемону, толкнул Отелло на убийство Дездемоны, – настоящий негодяй, но негодяй возрожденский. Он говорит, между прочим, в одном месте: «Что такое жизнь? Жизнь есть сад, в котором ты можешь посадить, что хочешь» ³ . Именно так тогдашний возрожденский человек считал: он думал, что он сам себе хозяин. Какой там долг, какая там религия, традиция? Я сам хозяин положения.

То же наблюдалось и в Италии. И характерно, что литература и театр английского Ренессанса брали большей частью сюжеты из итальянской жизни; англичане чувствовали глубокое родство с итальянским Возрождением, – они вступали в ту же полосу развития.

Личность стремилась получить большую силу, потому что надо было удержаться на этой дрожащей земле. Каждый был игралищем судьбы. Заранее каждый развивал свою мускулатуру и закалял себя для предстоящей борьбы. Редко когда в истории человечества мы видим такое огромное количество сильных людей, изумительных характеров, поразительного развития интеллекта. Шла борьба всех против всех, борьба людей с неистерзанными нервами, впервые вышедших из недр домовитой буржуазии или крепкого крестьянства, искателей приключений и представителей далеко еще не выродившейся аристократии.

Вся эта обстановка, вся эта купля-продажа, все эти заговоры и перевороты, аресты и казни, – все это делало человека игрушкой в руках фортуны. Никогда в Англии столько не говорили о фортуне, а не о провидении, как раньше, ибо провидение предполагает, что все идет по раз установленному порядку, а тут – какое же провидение! – тут какая-то азартная игра со стихией жизни. И отсюда авантюризм, неуверенность в сегодняшнем дне и готовность рисковать во всякое время.

Но толкало ли это тогдашнего человека к оптимизму или к пессимизму? И к тому, и к другому. Некоторые могли сказать: кто такие люди? Это – волки, которые рвут друг друга на части. Разве существует порядок в этом мире? Нет, это – иллюзия. Разве существует закон? Нет, есть только беззаконие. Разве существует народ? Нет, народ – это злобная, хаотическая чернь, которая готова во всякое время на бессмысленный бунт, если ее не держать крепко в руках. На кого же опираться? Вся жизнь есть какая-то дьявольская чехарда, какой-то звериный маскарад, и перспектива быть убранному в ящик гробовой – это лучшее, чего можно желать.

И очень многие люди, склонные к размышлениям, делали такие сугубо пессимистические выводы. Правда, Бэкон прозревал во всем этом рост науки, техники и т. д., но это был совершенно исключительный человек, а другие терялись в пессимизме.

Но для того чтобы более или менее понимать происходящее, нужно делать выводы, а выводы делали не все, – многие жили как веселые звери. Сил было много, нервы были свежие и когда такой сильный человек выходил на улицу, он готов был орать во всю глотку и небу, и солнцу, и людям, и земле, что весело жить, потому что пестро, интересно и красочно вокруг. Это толкало к оптимизму. И величайший выразитель этой своеобразной и яркой эпохи, Вильям Шекспир, выразил и то, и другое.

Во-первых, он был влюблен в жизнь. Он ее так видит, как никто до него и после него не видел. Он видит страшно широко. Он видит все зло и добро, он видит прошлое и возможное будущее. Он глубоко знает людей, знает их мечты, знает сердце каждого человека, затаеннейшие страсти, внутреннюю борьбу каждого, и всегда, смотрит ли он в прошлое, или выражает настоящее, или создает свой собственный тип, из своего сердца, – все живет полной жизнью. Мы с вами гораздо менее живые люди, чем король Лир, Макбет или Гамлет. Огромное большинство из нас помрет, и никто не будет знать, что мы и жили-то на свете, а Гамлет существует уже триста лет и еще будет существовать, и каждый будет его знать, с ним знакомиться и в нем разбираться, знать не только его судьбу, но и его душу, и из века в век большие, сильные артисты считают за великую честь побыть один вечер Гамлетом. Так он живет, меняя только внешнюю оболочку, но оставаясь неизменно самим собой. Вот что значит могучее создание огромного гения.

Шекспир принимал жизнь и умел изображать ее с титанической мощью; в этом смысле он страстно любил жизнь. Были в его жизни разные периоды, когда он больше или меньше любил ее, но в общем ее пестрый ковер, цветник с огненными цветами, привлекал всегда его внимание. С этой точки зрения он необыкновенно радостный поэт, потому что он и добро и зло, и темное и светлое изображает с такой радостью самого творчества, что читать Шекспира – значит любоваться жизнью. Но выводы он делал часто пессимистические, потому что порядка в жизни не видел.

В бога он верит плохо, говорит о нем вскользь. Он прекрасно знает, что бог не играет в жизни большой роли, он иногда говорит прямо атеистические вещи. В самодержавие он не только не верит, но и терпеть его не может и считает его своим врагом. Аристократию он глубочайшим образом ценит, но считает, что она разваливается и что время ее прошло. Демократию он признает и считает, что она права, когда вопит от голода, когда сомневается в том, что в государственных законах есть сколько-нибудь правды, но считает ее слепым и бешеным стадом. И, видя перед собой все происходящее, как не прийти к пессимистическим выводам! Ведь он свидетель страшных столкновений страстей, вражды между людьми, гибели лучших и торжества худших элементов и затем смерти, которая неизбежно, часто преждевременно и трагически, пресекает жизнь каждой отдельной индивидуальности. Поэтому у Шекспира слышится какой-то вечный похоронный марш на мрачных басах, какой-то угрюмый речитатив, какое-то рыдание над жизнью. И в то же самое время разливается золотом и серебром другая, роскошная тема во славу жизни, – первый голос, поющий, что жизнь прекрасна, ярка, пьяна, страстна, увлекающа. Это и есть шекспировская музыка. Это и есть то настроение, в которое погружается человек, который читает Шекспира. Он – величайший цветок человеческого гения, который произвела тогдашняя возрожденская культура, – культура, как вы видите, чрезвычайно богатая, но хаотическая и беспорядочная.

Кто же был этот Шекспир, о котором мы столько говорили? Одни говорят, что Шекспир был сыном средней зажиточности обывателя из маленького провинциального городка, что будто бы он довольно рано бежал от отца, пережил разные, неизвестные нам, авантюры в Лондоне, караулил лошадей знатных людей около театров, когда те уходили в ложу посмотреть спектакль; сам сделался артистом, и притом артистом неважным – на третьих и четвертых ролях, но был не дурак деньги дать в рост, закрутить своего брата актера вокруг пальца и нажил таким образом капиталец, сам сделался директором, удачно подобрал труппу, которую держал в кулаке, приобрел покровительство нескольких лордов, которые любили с ним выпить, считая его остроумным куманьком, потом нажил деньги, уехал к себе на родину, шесть последних лет жизни ничего решительно не писал, кроме завещания, которое подписано неграмотно, с ошибкой в собственной фамилии, подписано такой корявой рукой, что защитники этой теории говорят, что он оттого так написал, что был болен. В этом завещании он подробнейшим образом писал, кому какую кровать отдать, – лучшую кровать. дочери, а худшую жене: кроме кровати второго сорта, он ровно ничего жене не оставил, а все остальное имущество, довольно солидное, разделил между членами семьи, ни одним словом не упоминая о своих сочинениях, которые в это время уже пользовались огромным успехом на всех тогдашних подмостках и которые после его смерти под его фамилией были изданы полным изданием с портретом, о котором одни говорят, что он будто бы похож, а другие – что совсем не похож, и что это выдуманный образ. Друг Шекспира, драматург Джонсон, написал целый некролог по поводу его смерти, но написал очень странно, так что можно думать, будто некролог написан на смех ⁴ .

Если принять другую версию, что этот Шекспир был подставное лицо, что он взялся за хорошие деньги подписать своей фамилией пьесы, которые кто-то другой писал, то все это будет глаже, ибо Шекспир – человек малограмотный, а пьесы написаны кем-то, обладающим гигантским образованием. Ни один писатель в мире, вплоть до наших дней, не употреблял столько слов, сколько употреблял Шекспир. Как это может быть при том уровне развития, который был у человека, подписавшего свое имя под этими произведениями? Мы знаем целый ряд трудов о Шекспире: «Шекспир-философ», «Шекспир-натуралист», «Шекспир-психолог» и т. д. По каждой такой рубрике вы можете найти очень точные сведения, замечательные гипотезы, которые иногда открывают перспективы дальнейшего развития науки, полные изящества мысли. Вряд ли возможно, чтобы Вильям Шекспир, такой, каким он обрисован документами, был бы действительно автором гениальных произведений; скорее возможно, что кто-то скрылся под маской этого Шекспира. Естественно, что стали искать, кто же это мог быть? Делали предположение, что это был – Бэкон ⁵ . Бэконом написано много книг научного характера. Бэкон был канцлером, знал придворные сферы, торговые сферы, пережил возвышение и падение (его, как я вам уже говорил, изобличили в казнокрадстве, и он потерпел крах). Бэкон много путешествовал, и автор пьес Шекспира тоже много путешествовал, много видел и знал. Таким образом, казалось бы, это возможно. Но, с другой стороны, вся писательская манера Бэкона довольно суха и нисколько не напоминает манеру Шекспира. Чего только не делали, чтобы доказать, что это был Бэкон, – и подложные рукописи открывали, и какие-то особые сетки изобретали: если эту сетку на рукопись наложить, то выходило чуть ли не прямо так: «это я, Бэкон, написал», и пр. Но все это до такой степени было жалко, что всякое прикосновение научного исследования разрушало эту гипотезу.

Были выдвинуты другие претенденты ⁶ . Я еще боюсь утверждать, что новая гипотеза верна, но, по всей вероятности, она подтвердится. По-видимому, это не кто иной, как граф Ретленд. Почему нужно думать, что это граф Ретленд? Потому что мы сразу констатируем чрезвычайно странные совпадения. Граф Ретленд, когда был в университете, имел кличку. Эта кличка была «Шекспир», что значит «потрясающий копьем». Это – первое, что наводит на мысль. Затем Ретленд живал во всех тех местах, которые точно описаны в произведениях Шекспира. Он сделал именно те путешествия, которые проделал автор этих пьес. Этого нельзя сказать об актере Вильяме Шекспире. Затем многие темы произведений совпадают с историей семьи Ретлендов. В хрониках он с особым интересом относится к роду Ретлендов, а «Гамлет» есть изображение события, имевшего место в семье Ретлендов. Совпадение между непосредственной жизнью Ретленда и жизнью автора пьес необычайно велико. И, наконец, последнее. Только это объяснит вам социальные воззрения Шекспира: партийное положение автор занимает совсем не похожее на положение ростовщика, директора театра. Это – адепт совершенно определенной партийной линии, определенной группы. Мы знаем, что пьеса «Ричард II» была запрещена полицией Елизаветы как памфлет, написанный и выдвинутый партией Эссекса, которая имела своей целью низвергнуть тиранию Елизаветы и установить власть аристократии.

Вот эти доказательства, как и многие еще другие, заставляют думать, что так много совпадений нельзя объяснить иначе, как тем, что автором пьес Шекспира являлся граф Ретленд. Если вы прочтете книги Дамблона и Гартлебена [4]4
  Доводы за эту гипотезу на русском языке суммировал Шипулинский ⁷ .


[Закрыть], вы убедитесь, что против этого трудно спорить. Нам было бы приятнее, может быть, чтобы этот величайший в мире писатель был не из аристократии, а из низов, и я сам говорил: почему вы не допускаете, что такой многообразный гений мог выйти из низов? Но приходится признать, что Шекспир и Ретленд, по-видимому, одно и то же лицо.