Текст книги "Диктатор"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)

– Знаю этого неисправимого анархиста под красным знаменем! А что в семье порядок, это похвально. Бывает, семья скреплена лишь физиологически. А надо, чтобы она была скреплена единством взглядов и принципов.

Слова Мехлиса доносились до Андрея как бы издалека, он напрягал слух, чтобы понять каждое слово и, главное, тот истинный смысл, который в них вкладывал его всемогущий начальник. «Все знает, все,– холодея от ужаса, повторял про себя Андрей.– И то, что Лариса была в плену, и то, как сложилась ее жизнь в Котляревской, и то, как она ненавидит Сталина… Но нет, если бы он это знал, то немедля выгнал бы с работы. А может, знает, но пока что делает вид, что не знает? Или еще не до всего докопался?»

С этими тяжкими думами он и покинул кабинет Мехлиса. Беседа с грозным шефом не принесла облегчения, не сняла напряжения.

Дома он подробно рассказал Ларисе о встрече с Мехлисом.

– Вот видишь,– ободряюще сказала она.– Все нормально. Он даже пообещал тебе важное задание. А это неспроста. Задания, да еще важные, дают лишь тому, кому доверяют.

– Мне бы твой оптимизм,– с завистью сказал Андрей.– Какой у тебя волевой характер! А у меня такое ощущение, что он все о нас знает.

– Конечно! – с иронией воскликнула она.– Он знает даже и то, что мы сами о себе не знаем. Идет, Андрюшечка, тотальная слежка – за поступками, за словами, даже за междометиями. Не дай Господь сказать «Ой!» вместо «Ах!». Без слежки диктаторы не могут спать спокойно.

Андрей прикрыл ей рот ладонью.

– Умоляю тебя, Лариса. Такие речи…

– Мы в тюрьме,– едва не простонала Лариса.– Нам только кажется, что мы на свободе. А мы в темнице. И скоро совсем будет нечем дышать.

Они помолчали, как молчат приговоренные к смерти, зная, что никакие слова не способны изменить их участь.

– Стань наконец мужчиной,– требовательно сказала Лариса, прервав молчание.– Все равно надо жить. Надо оставаться человеком. У нас нет другого выбора.

Она вдруг оживилась.

– А у меня радость. Представляешь, меня приняли на работу. Отныне я секретарь-машинистка у самого товарища Дергача,– хвастливо заявила Лариса.

– Это еще что за персонаж?

– Секретарь профкома Промышленной академии! – торжественно провозгласила Лариса.– Большевик с дореволюционным стажем. Сам из Нижнего Новгорода. И страшно гордится, что он земляк Максима Горького. Представь себе, он, кажется, с ходу в меня втюрился! И знаешь, как я об этом догадалась?

– Как? – вздрогнул Андрей, обомлев от сознания того, что его предчувствия начинают сбываться: мужчины не дадут ей покоя!

– Очень просто! Во-первых, он взял меня на работу, несмотря на то что я беспартийная. Сказал, что быстро подготовит меня к вступлению в партию. И долго расписывал мне, как мне будет чудесно с ним работать и каким вниманием я буду окружена. И даже читал мне наизусть «Песню о Буревестнике». Представляешь, от корки до корки. И еще, когда я уходила, вслед мне провозгласил: «Буря! Скоро грянет буря!» Представляешь, как я его вдохновила?

– Я тебя убью! – шутливо воскликнул Андрей,– Ты же знаешь, я ревнив, как Алеко.

– Как ты можешь ревновать к какому-то Дергачу!

– Ты специально сделала карикатуру, чтобы сбить меня с толку!

В первое время работа в Промышленной академии пришлась Ларисе по душе. Пишущая машинка издавна была ей знакома, и она относилась к ней как к живому существу и старому другу. Тем более что это был не тот громоздкий старенький «Ундервуд», с которым она не расставалась в дивизии Гая, а совершенно новая машинка с отличным шрифтом и послушными клавишами, по которым, в отличие от «Ундервуда», не приходилось изо всей силы ударять пальцами. Дергач, вглядываясь в Ларису подслеповатыми бесцветными глазами, долго и нудно расписывал ей, как ему удалось «выбить» эту машинку в хозяйственной части и что он сделал это лишь ради того, чтобы Ларисе было удобно и приятно работать и чтобы все исходящие из профкома документы выглядели бы солидно, впечатляюще, не хуже, чем они выглядят в вышестоящем учреждении. Одновременно Дергач сразу же предупредил Ларису о строжайшем сохранении тайны, о неразглашении содержания документов, даже не имеющих грифа «секретно».

– Даже родная мать не должна об этом знать,– подняв кверху обкуренный до желтизны указательный палец и вознеся круглые, с почти неприметными белесыми ресницами глаза к потолку, провозгласил Дергач,– Даже родная мать!

Он показал ей, как пользоваться новым сейфом, который он тоже вырвал у прижимистых хозяйственников.

– Если вы, милейшая Лариса Степановна, соблаговолите отлучиться даже на одну минутку, допустим, извините, в туалет,– тут он комично растянул тонкие бескровные губы в ухмылке,– бумажечки, все до единой, убирайте в сейфик, а ключик, естественно, с собой. Оппозиционеры, извините, спят и видят, как бы это наши документики, простите за грубое слово, уконтрапупить. А мы им от ворот поворотик! Хрена лысого им! Бдительность, Лариса Степановна, наше острейшее оружие! И ничего не берите печатать со стороны. Охотничков до этого у нас несть числа: профессура, слушатели, да мало еще кто! Они могут вам подсунуть такое, что в ОГПУ ахнут! Все перепечатки – только с моей персональной визой. А копии, черновички, бумажечку копировальную – в особую папочку и тоже в сейфик. Времена сейчас позабористее, чем в Гражданскую! Тучи реют, молнии полыхают! Прямо как у моего любимого Горького! Ухо надо держать ох как востро!

В течение рабочего дня Дергач не раз выходил из своего кабинета абсолютно неслышно, крадучись и все с той же неменяющейся, будто навсегда зафиксированной на лице улыбкой медовым голосом увещевал:

– Вы уж себя поберегите, не утомляйте, Лариса Степановна. Вы женщина молодая, можно сказать, писаная красавица. Репина на вас нету!

Наклонившись к ее голове так, что Лариса ощущала его горячее прерывистое дыхание, он говорил, будто открывая великую тайну:

– В следующем месяце у нас культпоходик в театр. В оперетту! Обожаю! Льщу себя надеждой посидеть рядом с вами, обогатиться, так сказать, духовно.

– Как сошлись наши вкусы! – специально подыгрывала ему Лариса.– От оперетты и я без ума!

– Вот и чудненько! – млел Дергач,– Одного опасаюсь: зрители на вас смотреть будут, а не на сцену, занавес раньше времени дадут!

– А что? – задорно смеялась ему в лицо Лариса, решив играть роль ветреной женщины,– Я такая!

– Ну, Дергач, и повезло же тебе! Ну, Дергач! – игриво повторял он, норовя полапать Ларису. Она отстраняла его рукой,– Льщу себя надеждой!

Постепенно Лариса осваивалась со своей новой работой и с академией. Ее удивляло, что в учебном заведении, именовавшемся столь громко, слушателями были люди, часть которых окончила лишь сельскую школу и основой знаний были у них таблица умножения да букварь. Некоторые пришли после завершения учебы на рабочих факультетах – рабфаках, и считалось, что они имеют полное среднее образование. Другое дело, что эти слушатели, находясь по своим теоретическим знаниям, можно сказать, на нижней ступеньке, до академии занимали должности директоров предприятий, секретарей райкомов и обкомов, профсоюзных «шишек». Большинство слушателей по возрасту были старше Ларисы, но тем не менее относились к ней уважительно, а не как к какой-то несмышленой девчонке, видимо по своему опыту хорошо зная, что секретарь начальника – это не только его правая рука, но также его глаза и уши.

Дергач обычно работал до полуночи, и хотя Ларису почти всегда отпускал домой после шести вечера, иной раз задерживал ее на часок под видом того, чтобы открыть ей глаза на события как в партии, так и парторганизации академии. К своей некрасивой, ворчливой и давно уже постылой жене с ее нижегородским отчаянным оканьем он особо не спешил. Куда приятнее было общение с молодой, красивой и умной Ларисой. Она не давала повода заигрывать с ней, и все же он с первого же месяца распорядился выписать ей солидную премию.

Приглашая Ларису к себе в кабинет с отпечатанными за день бумагами – справками, протоколами заседаний профкома, различными донесениями, он нарочито долго изучал их, изредка поглядывая на нее. Потом заводил разговор о том, как прошел день, кто обращался с просьбой отпечатать что-либо на машинке, не обидел ли ее кто-либо, о чем расспрашивали и что говорили. Лариса в уме просеивала все события дня, разговоры в приемной и делилась с Дергачом лишь тем, что не могло повредить кому-либо из посетителей. По ее рассказам выходило, что день прошел нормально, все говорят только правильно, по-большевистски, а о самом Дергаче – только хорошее.

Недоверчиво косясь на нее, Дергач медленно, но сноровисто, как паук, плетущий стежок за стежком свою паутину, наставлял Ларису:

– У вас, Лариса Степановна, как я погляжу, слишком доброе сердце. Послушать вас, так выходит, что вокруг только чудесные, милые люди. А жизнь, она штука крутая. Разве вы не видите, что все кипит, бурлит, того и гляди, взорвется. Вам, будущей партийке, это надо понимать.

Лариса ничего не понимала. Слова Дергача, как густой туман, обволакивали ее, но она так и не могла уяснить из его словесной вязи ничего конкретного. Правда, в газетах было много информации о бурных схватках между различными группировками. Дергач набрасывался на газеты, исчеркивая их своими пометками, вопросительными и восклицательными знаками вдоль и поперек. Лариса дивилась, до какой степени может увлечь человека водоворот политической жизни, превращая его в безумца. По тем пометкам, которые делал Дергач, невозможно было понять, на чьей он стороне, а сам он предпочитал не раскрывать своих симпатий.

– К вам еще не заходила Надежда Сергеевна? – как-то спросил он Ларису, заметно понизив голос.

– Надежда Сергеевна? – переспросила Лариса,– А кто это?

Дергач поманил ее пальцем почему-то не в кабинет, а в коридор. Там никого не было. Дергач пригнулся к ней и прошептал:

– Секрет… Как-нибудь расскажу… Очень хорошая женщина, она вам понравится. Постарайтесь подружиться с ней. Она – великая скромница, просто всем на удивление. Другая на ее месте ох как задрала бы нос! Если зайдет, скажите, что я очень хочу ее видеть.

– А она может зайти?

– А почему же и нет? Она же парторг факультета. Может, посоветоваться надо. Или помочь кому. Она всегда вступается за тех, кому помощь требуется, особенно материальная. А это уже компетенция моя! Может, попросит курсовую работу отпечатать. Или справочку какую. Не отказывайте.

– Хорошо,– сказала Лариса, а сама никак не могла взять в толк, почему это Дергача так интересует эта Надежда Сергеевна.

Разглядывая в перерывах между занятиями слушательниц (а их в академии было поменьше, чем мужчин), Лариса все пыталась угадать, кто из них и есть Надежда Сергеевна, но ничего из этого не выходило.

Как-то, уже незадолго до обеденного перерыва, в дверь приемной негромко постучали. Лариса удивилась: обычно посетители входили без стука.

– Войдите! – громко сказала Лариса.

Дверь открылась, и она увидела перед собой молодую женщину с овальным смуглым лицом, на вид типичную горянку, с черными, гладко причесанными и коротко подстриженными волосами с пробором посередине головы. Плотно сжатые губы были резко очерчены, темные карие глаза блестели, как спелые маслины. Она была бы красива, если бы не слишком тяжелый подбородок и чуть вздернутый нос, который, однако, был длиннее, чем это пристало женщине. Лицо ее было озарено тихой доброй улыбкой, затаенная грусть пряталась в глазах.

– Здравствуйте,– просто сказала она, обращаясь к Ларисе как к старой знакомой.– Наши мужчины прожужжали мне уши, рассказывая о вас. Есть, мол, в профкоме такая красавица! Вот я и решила проверить.– Улыбка просияла на ее лице, приоткрыв ровные белые зубы.

– Вы шутите,– смутилась Лариса.

– Нисколько, теперь я и сама убедилась, что мужчины не преувеличивают. Будем знакомы. Меня зовут Надежда Сергеевна. Да просто Надя. А вы – Лариса?

– Лариса.

– Время обеда,– сказала Надежда Сергеевна.– Вы питаетесь в столовой?

– Да, хотя и живу не так уж далеко. Но столовая мне нравится.

– Пообедаем за компанию?

Лариса спрятала в сейф бумаги, и они поспешили в столовую. В просторном зале со множеством столиков было уже многолюдно. Они уселись на свободные места вблизи от пальмы.

– Прямо как в Сочи,– улыбнулась Надежда Сергеевна.– Только моря не хватает.

– Не люблю эти пальмы в деревянных кадках,– призналась Лариса.– Жалко их. Словно люди в каземате.

– Представьте, я тоже так думаю,– согласилась Надежда Сергеевна,– Мне жалко собак, которых держат в городских квартирах, кошек. Вы обращали внимание, с какой грустью, сидя на подоконниках, смотрят они на улицу? Неволя никому не мила.– Она полистала меню.– Что возьмем на первое? Я обожаю фасолевый суп с бараниной.

– У нас сходные вкусы! – обрадовалась Лариса.– Фасоль люблю с детства. Я же с Терека.

– Правда? – Глаза Надежды Сергеевны радостно оживились.– Я так люблю Кавказ! Значит, нам сам Бог велел подружиться.– Она зачерпнула суп ложкой и, попробовав его, аппетитно причмокнула губами.– Вкусно! Вот только зелени маловато. И совсем было бы чудесно, если бы повар заправил суп свежими помидорами.

– Экономят, наверное,– предположила Лариса.

– Скорее, не знают тонкостей кавказской кухни,– заметила Надежда Сергеевна.– Академия наша в средствах не нуждается. Она же подчинена богатому дядюшке – самому Госплану. А там, вы, наверное, знаете,– Валериан Владимирович.

– Куйбышев?

– Да. Прекрасный организатор. Отвоевал для академии отличное общежитие. Здесь недалеко, на Покровке. У каждого слушателя – комната. А у чинов повыше даже две, они здесь с семьями живут. А вы где живете?

– В Лялином переулке.

Она не сказала, где живет сама, и перевела разговор на другую тему.

– Фасоль мне всегда напоминает стихотворение Коста Хетагурова. Это знаменитый осетинский поэт,– задумчиво сказала Надежда Сергеевна,– Не читали?

– Что-то не приходилось,– призналась Лариса.

– Маленькие голодные дети сидят вечером у очага в сакле и ждут, когда в котле сварится фасоль. А там вместо фасоли – камни. Дети об этом не знают. Мать обманула их, надеясь, что они уснут прежде, чем будет готова эта мифическая фасоль. И они действительно уснули. И мать тихо рыдает над ними. Когда читаю эти стихи, рыдаю вместе с матерью…

Они помолчали.

– Боюсь, как бы все это снова не повторилось,– осторожно сказала Лариса.– Что может быть страшнее голода?

– Вы давно с Кавказа?

– Недавно. Только не из Осетии. Из Кабарды.

– Наверное, и сейчас эти дети живут впроголодь.– Надежда Сергеевна нахмурилась, лицо ее как-то странно постарело.– Если совсем сгоним крестьян с земли и отучим ее любить, лучше жить не станет.

Лариса с удивлением посмотрела на нее, не зная, поддерживать ли ей эту непростую тему. Вспомнила предупреждения Андрея не откровенничать с малознакомыми людьми и решила промолчать.

– Поговорим лучше о наших женских делах. Вы замужем?

– Да.

– И счастливы?

Ларисе был неприятен этот прямой вопрос, но она не выказала этого:

– Очень.

– Завидую вам. Семья, муж, дети – это ведь главное, от чего зависит женское счастье.

Ларисе сразу же пришлась по душе эта простая миловидная женщина, но было в ней что-то скрытное, неразгаданное, и это мешало сближению.

Когда они возвращались из столовой, Надежда Сергеевна предложила:

– А хотите, Лариса Степановна, мы вечером, после занятий, вместе пойдем домой? Пройдемся по городу, поболтаем.

Лариса охотно согласилась.

Стояла та самая пора московской осени, когда листья кленов, ясеня, берез уже покрываются золотом и багрянцем, а солнце пригревает своей последней перед заморозками лаской. Лариса и Надежда Сергеевна шли неторопливо, как на прогулке. Уже был час пик, работа в многолюдных учреждениях и конторах была завершена, и служащие валом валили из подъездов, спешили к остановкам трамваев. На Садово-Черногрязской было настоящее столпотворение.

– А вот и мой Лялин,– Лариса показала на дом, в котором Жила.– А вы в общежитие на Покровку?

– Нет. Мне еще далеко,– поспешно ответила Надежда Сергеевна.– На трамвае, а потом еще и пешком.

Лариса вопросительно посмотрела на нее, надеясь, что она назовет и свой адрес, но она промолчала.

– А хотите посмотреть, как я живу? – неожиданно предложила Лариса: ей очень не хотелось так быстро расставаться с новой знакомой, тем более что Андрей сегодня дежурил в редакции и должен был вернуться домой очень поздно. Лариса подумала, что ей придется долго упрашивать, но Надежда Сергеевна сразу же согласилась.

Надежда Сергеевна с интересом осматривала комнату, и Ларисе подумалось, что она, наверное, впервые попала в коммуналку.

– Какое у вас уютное гнездышко,– похвалила она.

– До уюта еще далеко,– возразила Лариса.– Мы ведь только начинаем жить.

Она отлучилась на кухню, разожгла примус и поставила кипятить чайник. Вернувшись, выложила на блюдо пирожные, купленные в академическом буфете.

– Будем чаевать? – обрадовалась Надежда Сергеевна.– Как заправские московские купчихи! Только заварочку покрепче.

За чаем Ларисе захотелось рассказать, как ей удалось после долгой разлуки разыскать Андрея, как они полюбили друг друга еще на фронте. Надежда слушала не перебивая, с таким вниманием, с каким обычно слушают исповедь очень близкого человека, чья судьба небезразлична собеседнику.

– Это прямо-таки сюжет для поэмы! – восхищенно сказала Надежда Сергеевна, выслушав рассказ до конца,– Честное слово! Какая вы счастливая, как я рада за вас!

– А вы замужем? – наконец решилась спросить Лариса.

Улыбка на лице Надежды Сергеевны померкла. Она едва приметно кивнула головой.

– И как сложилась ваша жизнь? – Вопрос этот вырвался у Ларисы помимо ее воли,– Извините за не очень тактичный вопрос…

– Как бы вы отнеслись к тому, что ваш муж был бы ну, скажем, значительно старше вас? – спросила Надежда Сергеевна,– Представьте, ваш муж такой большой пароход, а вы – маленькая лодочка и он ведет вас за собой по бурному океану жизни?

– Мне кажется, в этом нет ничего страшного,– дипломатично ответила Лариса,– В прошлые времена это считалось нормальным. Такой муж имеет большой жизненный опыт и может быть хорошей опорой для женщины. Все дело, наверное, в чувствах. Если есть любовь…

Надежда Сергеевна задумчиво помешала ложечкой сахар в стакане и, будто решившись на что-то отчаянное, выпалила:

– Так вот, мой муж старше меня на двадцать два года!

– На двадцать два? – стараясь скрыть изумление, переспросила Лариса,– Это тоже не беда. Правда, когда вам будет, скажем, пятьдесят, эта разница даст о себе знать.

– На столько вперед я и загадывать боюсь,– поежилась Надежда Сергеевна. Лариса поспешила прикрыть форточку,– Нет, нет, мне не холодно…– Она помолчала.– Да я и на один день загадывать боюсь…

– А хотите вина? – предложила Лариса и тут же попеняла себе: подумает Бог знает что! Предлагает, мол, выпить, чтобы развязать язык.

Надежда Сергеевна протестующе замахала руками:

– Нет, нет! Что может быть прекраснее вашего чая! К тому же у меня к вину стойкое отвращение.

– Почему же? У меня, кстати, сухое, грузинское. Я иногда не прочь…

– На то есть причины…– не стала вдаваться в подробности Надежда Сергеевна.

– А вы любите своего мужа? Извините, что вторгаюсь в ваши семейные тайны. Мы, женщины, любопытные существа…

– Люблю? Очень хочу любить его! А у него главное – дело. И я, и дети, и родственники – все где-то на обочине. А на главной дороге – он.

– Кто он у вас? Я в том смысле, какая у него профессия?

– Ну, он партийный работник. Из тех, кого называют профессиональными революционерами.

Эти слова очень заинтриговали Ларису.

– А я думала, вы знаете,– сказала Надежда Сергеевна.– Удивительно, как это ваш начальник не рассказал вам. Кстати, я никогда не была интриганкой, но хочу дать вам добрый совет: остерегайтесь его. Он скользкий человек. И к тому же гнет линию правых, хотя и притворяется. Самый настоящий двурушник.

– Я привыкла делить людей только на две категории,– сказала Лариса.– Порядочный человек – непорядочный человек. А за совет большое спасибо.

Надежда Сергеевна посмотрела на нее так, как обычно смотрят на наивную девочку.

– Хотите быть вне политики? Я тоже так пыталась делать. Увы, при нашей общественной системе ничего не получается… У вас ласковый муж? – вдруг без всякой связи с предыдущим спросила она.– Он не бывает с вами груб?

– Что вы! Мне кажется, он боготворит меня. Море ласки… Как бы не сглазить!

– Не бойтесь, я не сглажу. Просто порадуюсь за вас. А может, и позавидую. По-доброму, конечно. И надо вам подумать о детях… Не откладывайте!

– Андрей очень хочет ребенка. И почему-то девочку.

– А у меня есть девочка,– по-матерински ласково проговорила Надежда Сергеевна, будто ее дочка была сейчас рядом с ней.– Светлана, Светлячок. Ей уже седьмой год. А сын постарше.

– Как это прекрасно! Двое, да еще брат и сестричка.

– Да, это прекрасно,– согласилась Надежда Сергеевна,– Отец их очень любит. Правда, по-своему. Да и времени на них у него не остается… Ой, я, кажется, засиделась у вас. Пора бежать, а то, чего доброго…

Надежда Сергеевна не договорила и стала поспешно собираться. Мельком взглянула на себя в зеркало. Она была высокого роста, и ей пришлось немного пригнуться, чтобы увидеть свое лицо.

– Как я благодарна вам за этот вечер,– голос ее дрогнул,– Надеюсь, мы будем дружить?

– Конечно! – Лариса не скрывала своей радости.– Мне так недостает подруги. Я вас провожу.

Они спустились по каменным ступенькам лестницы и вышли из подъезда. Солнце уже пряталось за крыши домов. Невдалеке звенели трамваи. Надвигались легкие сумерки.

– А вы так и не узнали, кто же мой муж.– Надежда Сергеевна почувствовала, что не сможет уйти от Ларисы, не открыв свою тайну этой искренней и, по всему видно, хорошей женщине,– Я вам скажу. К чему скрывать, раз мы хотим подружиться? Все делают вид, что не знают. А муж мой… Вы, наверное, не сразу поверите… Сталин.

– Сталин?! – обомлела Лариса. Она предполагала все, что угодно, только не это. И в это единственное слово сумела вместить и страх, и изумление, и едва ли не отчаяние. Разве сможет она теперь, простая смертная, дружить с женой самого Сталина?

– Да, Сталин. Я думала, что вы изобразите ликование,– грустно улыбнулась Надежда Сергеевна,– а вы так испугались. Спасибо, я окончательно убедилась, что вы порядочный человек. До встречи?

И то, что Надежда Сергеевна произнесла эту фразу – «до встречи?» – как вопрос, а не как уже предрешенное событие, Ларисе показалось очень странным. Она хотела было уточнить, где и когда они снова встретятся, но Надежда Сергеевна уже стремительно удалялась от нее в сторону Покровки. Она шла решительным, по-мужски твердым шагом и, ни разу не оглянувшись, скрылась за углом.