Текст книги "Диктатор"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

Глава девятая

Немецкий городок, в котором весной сорок пятого года разместился штаб 1-го Белорусского фронта, восхитил Ларису. Коттеджи за ограждениями из мелкой металлической сетки, окруженные деревьями, кустарниками и цветниками, хотя и были построены на один манер, радовали глаз своими чистотой и красотой. По существу, это был пригород Берлина, и Лариса сравнила эти коттеджи с нищими бревенчатыми избами в пригородах Москвы, стоявшими там, казалось, еще со времен Ивана Грозного; разница была столь ощутима, что вызывала боль в сердце за нищую Россию. Здесь, в этом почти игрушечном городке, все – и дороги, выложенные мозаичной брусчаткой, и строгая планировка улиц, и вроде бы даже кичащиеся своей добротностью коттеджи,– все кричало о немецком достатке и благополучии. «Им всего этого было мало,– подумала Лариса,– им нужна была еще и Россия».

Присмотревшись получше, она заметила, что и этот городок не обошла стороной война – иные коттеджи зияли пустыми глазницами окон, на иных черепичных крышах были видны черные, опаленные огнем пробоины от артиллерийских снарядов, там и здесь горбилась брусчатка, вздыбленная гусеницами танков, то и дело попадались груды кирпича от обвалившихся стен. И все это изо всех сил старалась скрыть весна, одаривая уставших, взмыленных, ожесточившихся в боях людей ошеломляющими запахами сирени и жасмина, цветущих и словно бы вознамерившихся затмить собой запах гари, бензина и порохового дыма. Даже при всем при том, что по городку основательно прошлась война, он и сейчас являл собой образец преуспеяния, которым так дорожили немецкие бюргеры.

И все же при воспоминании о России сердце Ларисы сладостно и горько щемило, а сознание того, что столь долгая и, как ей чудилось, едва ли не во всю человеческую жизнь война должна была вот-вот завершиться (счет уже шел даже не на дни, а на часы), все сильнее разжигало желание поскорее вернуться домой. Ведь там, на родной до боли земле, ее нетерпеливо ждали любимый муж и любимая дочь, лица которых так же пронзительно ярко проступали в ее воображении, как и тот последний день, в который она прощалась с ними. И очень часто, особенно по ночам, она слышала их голоса, слова любви, обращенные к ней.

Такого праздника, какой принесла с собой победа, Лариса не знавала никогда – ни на свадьбах, ни на новогодних встречах, ни на торжественных юбилеях. Гремели духовые оркестры, выводили хватающие за душу мелодии трофейные аккордеоны, наяривали русские гармошки, навевали легкую желанную грусть гитары, задиристо бренчали балалайки, неведомо откуда взявшиеся здесь, в немецком городке, звенели протяжные голосистые песни – на поверженную Германию вместо выстрелов низвергалось море музыки, песен, частушек и плясок.

Едва занялся багровым заревом вечер, как в покинутом немцами ресторане собрались отметить небывалое торжество штабисты. Здесь звучал «Голубой Дунай» Штрауса.

Ларису, как и других женщин, работавших в штабе, наперебой приглашали танцевать. Она очень любила вальс и самозабвенно кружилась по залу в своих легких хромовых сапожках, в защитной, почти новенькой, армейской гимнастерке. Талию туго перетягивал кожаный офицерский ремень, на пышных, тщательно вымытых волосах каким-то чудом держалась пилотка.

Вальс возвращал ее в юность, слегка заглушая тоску, и Лариса заранее решила, что, вернувшись в Москву, она обязательно уговорит Андрея поехать вместе с ней в Сокольники и там попросит музыкантов сыграть этот же самый вальс, который она слышала сейчас в этом немецком городке, в каких-то двух десятках километров от самого Берлина.

Лариса была сейчас в том приподнятом, взволнованном состоянии, какое испытывают люди, после долгого периода невезения вдруг осознавшие, что судьба вскоре повернется к ним совершенно другой, светлой стороной.

Совсем недавно ей удалось с оказией передать Андрею свое письмо. Оказией этой был фотокорреспондент «Правды», представившийся Виктором Теминым. Это был невысокий, стремительный в движениях человек, непоколебимо убежденный, что именно он и делает главное дело на войне – запечатлевает для истории события, которые народ просто не имеет права забывать, и он, Темин, призван не давать ему возможности впасть в историческое забытье.

Темин был из породы тех вездесущих, крайне пронырливых и удачливых журналистов, которые знают абсолютно все и абсолютно всех, для которых не существует никаких тайн и которые своим адским динамизмом как бы опережают время. Он несказанно ошеломил и обрадовал Ларису: оказывается, он уже и сам знает, что она – жена Андрея Грача, и Грач – один из его лучших друзей, и что у него, Андрея, все в полном порядке, и что не далее как месяц назад он видел Андрея вместе с дочуркой, которая прекрасно, насколько это возможно в военное время, выглядит, и даже запомнил, что ее зовут Женей. Для Ларисы это был такой драгоценный подарок, что она, услышав все это, бросилась к Темину и расцеловала его.

– Жаль, что некому запечатлеть,– с притворной досадой сказал Темин, сверкнув той озорной улыбкой, при которой улыбаются и глаза, и губы, и все лицо.– А то я смог бы вручить этот исторический документ Андрюшке. Представляю, как бы взъярился этот ревнивец!

– Он тут же вызвал бы вас на дуэль,– шуткой на шутку ответила Лариса.

– И пожертвовал бы своей жизнью! – засмеялся Темин.– Я же первоклассный стрелок!

– А если я попрошу вас вручить ему мое послание? – с надеждой, что Темин не откажет, вцепилась в него Лариса.

– С превеликим удовольствием! – охотно согласился Темин.– Я страшно люблю делать людям добро! Жаль, что я не успел повидаться с Андреем перед отлетом из Москвы. Я так спешил, так боялся опоздать к штурму рейхстага! А то обязательно привез бы вам его письмо. Пишите, только скорее, особенность моей профессии и конечно же моей натуры состоит в том, что я могу внезапно испариться! Сейчас вершится мировая история!

Лариса схватилась за карандаш, время от времени поглядывая в ту сторону, где сидел Темин, готовый, как ей казалось, исчезнуть в любую минуту. Мысли ее путались, она боялась упустить главное, а Темин, будто желая обозначить свое присутствие, говорил и говорил, не думая о том, что сбивает ее, не давая ей сосредоточиться. Словно издалека долетал до нее его рассказ о том, что еще до войны, во время поисков дирижабля «Италия», он плавал на ледоколе «Красин», бывал у Папанина на льдине в Арктике, снимал нашумевшие на весь мир перелеты Водопьянова, Чкалова, Гризодубовой, фотографировал знамена, водруженные советскими воинами на сопке Заозерной у озера Хасан, а теперь вот сделал главный снимок в своей жизни: запечатлел Знамя Победы над рейхстагом в Берлине. Говорил и том, что «лейка», которой он делал свои знаменитые снимки, была подарена ему Максимом Горьким.

Едва Лариса вручила ему письмо, как он, церемонно поцеловав ей руку, тут же исчез, будто его никогда и не было в штабе. А на другой день Лариса невзначай услышала, как маршал Жуков сердито говорил своему начальнику штаба:

– Этот Темин – авантюрист и анархист самой высшей пробы! Представляешь, позвонил мне, сказал, что у него в кассетах исторические снимки, и попросил как можно скорее переправить его в Москву. Стремление понятное: «Правда» должна первой из мировой прессы дать снимок Знамени Победы на куполе рейхстага. Я дал ему самолет до города Янув, что в Польше, а там велел пересесть на бомбардировщик, который возвращался в Москву. И что ты думаешь, какой конек выкинул этот махровый авантюрист? Он не сел в Януве, а погнал мой самолет прямо в Москву.

– Так он же пересекал границу! – ахнул начальник штаба.– Без пароля, без уведомления московской зоны ПВО! Его же могли запросто ухлопать наши зенитчики!

– В том-то и дело! – еще сильнее разгорячился Жуков.– И все-таки, бродяга, приземлился-таки в Москве! – Трудно было понять, возмущен ли Жуков или же восхищен удачливой наглостью Темина.– И вчера вернулся как ни в чем не бывало! Хотел его примерно наказать, а он, стервец, мне под нос «Правду» сует со своим снимком. Да еще и бахвалится, что сам Сталин, мол, в восторге от этой фотографии, Поспелову якобы звонил. Наверняка брешет, разбойник!

– И что же вы ему припаяли, Георгий Константинович? – Рассказ Жукова позабавил начальника штаба.

– А что? Сказал ему, что за такую оперативность заслуживает Героя, а за то, что угнал самолет, пойдет под арест.

– Неужто и впрямь арестовали?

Жуков добродушно усмехнулся и махнул рукой:

– Такого разве арестуешь? Такие из воды сухими выходят. Вручил ему орден Красной Звезды.

И Лариса, слушая этот разговор, радостно подумала о том, что этот чудесный пройдоха Темин, если будет жив, обязательно доставит ее письмо Андрею, и уж представляла себе, как обрадует мужа и дочь эта ее не жданная ими весточка…

Вальс сменился фокстротом, и к Ларисе, сидящей за столиком, быстрым шагом приблизился незнакомый офицер. Он легким, изящным кивком головы пригласил ее на танец. Лариса уже готова была отказать ему, ей уж очень хотелось немного передохнуть после утомительного вальса. И тут, всмотревшись в офицера, поняла, что перед ней стоит Бурлаков. За те годы, что они не виделись (а Бурлаков после того, как Лариса написала ему шуточный «донос» на Жукова, увлекающегося игрой на трехрядке, больше не попадался ей на глаза), Лариса уже успела начисто позабыть его, и это неожиданное появление особиста привело ее в некоторое смятение. Неужели снова будет домогаться информации о том, как ведут себя высшие военные чины, и прежде всего, конечно, Жуков?

Бурлаков же стоял перед ней и смотрел на нее так трогательно и восхищенно, будто, потеряв ее в водовороте войны, вновь отыскал, хотя и не надеялся отыскать.

– Это вы? – изумленно спросила Лариса, не скрывая своей иронической улыбки.– Вот уж не думала… Каким ветром вас сюда занесло?

– Ветром победы! – Глаза его вспыхнули радостью.– И, как видите, занесло не зря. Я снова встретил вас.

– А я никуда и не пряталась,– Своим подчеркнуто равнодушным тоном она стремилась охладить его радость: недоставало еще, чтобы этот бериевский служака снова начал обхаживать ее.

– Не откажите потанцевать с вами,– Он произнес это с мольбой в голосе, и Лариса не смогла ему отказать.

Повинуясь быстрому ритму фокстрота, они оказались в центре зала, и Бурлаков, умело ведя Ларису в танце, увлекал ее в дальний, слабо освещенный угол. Не прерывая танца, он, наклонившись к ней, негромко произнес:

– Лариса Степановна, нам надо сейчас же уйти отсюда.

– С какой стати?

– Вам угрожает опасность. Берия вновь заинтересовался вами. Я хочу помочь вам уйти от его ищеек.

– Какая еще опасность? – возмущенно спросила Лариса.– Что за вздор вы несете? Нет никаких причин для того, чтобы меня преследовали.

Она не желала верить предостережению Бурлакова и хотела даже оттолкнуть его от себя, но он, чувствуя это, сказал с той предельной искренностью, которая не оставляла сомнений в его желании помочь ей:

– Поверьте мне, клянусь вам! Пойдемте скорее, иначе будет поздно!

И Лариса нехотя повиновалась ему. Они незаметно для танцующих покинули зал и вышли на улицу. Было уже темно, прохладно, в небе беспокойно и нервно перемигивались звезды.

– Там, за углом, моя машина,– тихо сказал Бурлаков,– Нам надо немедленно скрыться.

Быстрыми шагами они пошли по темной, неосвещенной улице. Лариса судорожно дышала, будто опасалась, что ей не хватит воздуха.

Бурлаков подвел ее к машине. Вдруг к ним подскочили два человека в черных плащах.

– Ни с места! – рявкнул один из них, и Лариса увидела в его руке пистолет.– Вы – Казинская-Грач?

– Да, я,– Лариса едва смогла произнести два этих коротких слова, чувствуя, что холодеет и теряет дар речи. Впрочем, зачем она утвердительно ответила на его вопрос?

– Вы арестованы.

– Не имеете права! – резко и зло выкрикнул в ответ Бурлаков и стремительно извлек пистолет из своей кобуры.

– А вы тут при чем? Кто вы такой? – вскинулся на него неизвестный.

– А вот при том! – ледяным голосом произнес Бурлаков и выстрелил в неизвестного.

И тут же раздался второй выстрел. Бурлаков, странно взмахнув руками, повалился на землю.

Неизвестный схватил Ларису за руку:

– А ну за мной, сука!

Он потащил ее к машине, стоявшей поодаль, и, распахнув дверцу, грубо втолкнул ее в салон. Взревел мотор, и машина рванула с места в густую непроглядную тьму улицы.

Машина долго петляла по оглохшему от тишины ночному городку и наконец резко затормозила у небольшого особняка. Ни в одном его окне не горел свет, они казались безжизненными. Незнакомец приказал Ларисе выйти из машины и повел ее в дом, открыв запертую дверь своим ключом. Поднявшись по каменным ступенькам крыльца, они вошли в темную переднюю, и тут мужчина включил фонарь. Луч света заметался по старинной мебели и картинам в тяжелых багетовых рамах, висевших на стене.

– Куда вы меня привезли? – Голос Ларисы дрожал от волнения.– По какому праву вы меня арестовали? Я буду жаловаться маршалу Жукову!

В комнате царил сумрак, но, даже не видя лица незнакомца, Лариса почувствовала его усмешку.

– Вы арестованы по указанию руководства НКВД,– нервно ответил он.– И потому не трепыхайтесь. Вам никто не поможет, маршал Жуков тем более. Вряд ли он испытает радость или желание заступиться за вас, если узнает, что в его штабе работала агент абвера.

– Да вы что, совсем с ума спятили? – вскинулась на него Лариса.

– Полегче на поворотах,– зло посоветовал энкаведист.– В обвинительном заключении вам приплюсуют еще и то, что вы были связаны с бывшим майором Бурлаковым, который еще с прошлого года объявлен во всесоюзном розыске как изменник и предатель. Кроме того, из-за вас погиб наш сотрудник. Для «вышки» вполне достаточно. Да вы садитесь, у нас будет долгий разговор.

Лариса медленно опустилась на стул. Что это? Сон? Или то, что с ней происходит,– результат потери рассудка? Она была настолько парализована, что превратилась в безмолвное, лишенное нервов и памяти существо, недвижимо, как изваяние, застывшее на стуле. В опустошенном мозгу назойливо кричали когда-то созвучные ее душе строки:

 
Напрасно все: душа ослепла,
Мы червю преданы и тле;
И не осталось даже пепла
От русской правды на земле.
 

Всю войну Лариса боялась, что ее убьют и она оставит на этой яростной земле свою кровинку, свою Женечку, покинет ее одну в этом холодном жестоком мире. Победа окрылила ее: теперь Женечка снова будет под ее надежной материнской защитой. И вот – новый безжалостный, немилосердный поворот судьбы. А Андрей… Темин конечно же доставит ему письмо, полное радостных надежд и предчувствия встречи; вместе с Женечкой они, наверное, уже считают дни, часы и даже минуты, оставшиеся до ее возвращения. А она снова в сетях всесильного Берия, который, как она сейчас поняла, не простит ей ничего…

– В соседней комнате – кровать. Отдохните. За вами придут. И не вздумайте бежать – охрана надежна,– как сквозь сон услышала она слова чекиста.

Шатаясь, Лариса пошла в спальню, присела на край кровати.

«Бурлаков, Бурлаков…– Она задрожала всем телом, вновь переживая весь ужас случившегося.– Значит, он – хороший человек. Прошел всю войну и не погиб, а взялся спасти тебя – и погиб.– Она беззвучно заплакала, содрогаясь от своего бессилия.– Нет, нет, все это привиделось тебе в кошмарном сне. Или ты перепила на вечере? Этого не могло быть, этого не может быть, все это – видения твоей больной фантазии…»

Лариса внушала себе эти мысли, с ужасом понимая, что пытается обмануть саму себя. Уже это доказывало, что она теряет рассудок.

Она прилегла на кровать, и тут же зыбкая дремота охватила ее. Все плыло, колебалось, смешивалось в ее сознании, ей чудилось, что она плывет на утлом суденышке по бурным морским волнам.

Лариса очнулась лишь тогда, когда кто-то, невидимый в темноте, грубо растолкал ее, бесцеремонно схватив за плечи.

– Вставайте,– жестко приказал разбудивший ее человек – Идите за мной.

Он привел ее в комнату, где неярко, желтоватым колеблющимся огнем светила большая керосиновая лампа-трехлинейка. Лариса осмотрелась. У одной стены громоздились книжные полки, часть книг россыпью валялась на полу. У окна, плотно задернутого массивной шторой, стоял письменный стол с причудливыми витыми ножками. На стенах висели портреты каких-то немецких вельмож.

За столом монументально восседал высокий худой человек с аскетическим узким лицом, крючковатым носом и бескровными тонкими губами, слегка приоткрывавшими зубы.

– Следователь Валдаев,– представился он сухо, и по его голосу Лариса поняла, что это не тот человек, который арестовал ее и застрелил Бурлакова.– Вы, гражданка Казинская– Грач, обвиняетесь по статье пятьдесят восьмой в измене Родине. Отвечайте мне всю правду и распишитесь вот здесь, что за дачу ложных показаний будете нести уголовную ответственность, о чем и предупреждены.

Лариса не узнавала себя: на нее накатила страшная в ее положении апатия. Лариса бесстрастно расписалась на листке, который пододвинул ей следователь, и по ее угасшему, постаревшему, почти неживому лицу тот понял, что она морально сломлена.

– Как вам удалось проникнуть в штаб Жукова? – спросил Валдаев после того, как скрупулезно записал все биографические данные Ларисы.

– А никак,– отчужденно проронила Лариса.– Я и не собиралась проникать в штаб маршала Жукова.

– Это первое ваше ложное показание,– с натугой произнес Валдаев, и худые впалые щеки его зарумянились, будто это не Лариса, а он сам вместо правды говорил ложь.

– А вы спросите об этом у товарища Берия,– Ларисе настолько осточертели настырные преследования и козни этого бериевского ведомства, что она ожесточилась до той степени, при которой исчезает всякий страх.

– Будете наглеть – пожалеете,– сразу круто предупредил он ее.

– Какой же вы, к дьяволу, следователь, если у вас нет ни капельки терпения? Может, не терпится поскорее получить за меня орденок? Тогда записывайте: я шпионила одновременно в пользу Америки, Англии и Японии. Можете еще добавить от себя: и Турции. Вам этого достаточно?

– Вас еще никогда не пытали? – осведомился Валдаев, и в его словах сквозила явная угроза.– Могу доставить вам это удовольствие, если вы будете так хамить.

– В нашем советском НКВД не существует пыток,– с видом человека, осведомленного во всех тайнах этого ведомства, заявила Лариса,– Вы прекрасно знаете, что это грубое нарушение социалистической законности.

– Вы лучше потрудитесь отвечать на вопросы, философ в юбке,– зло проворчал Валдаев, шмыгнув носом, будто ему не хватало воздуха,– Я вас еще раз спрашиваю, как вы проникли в штаб Жукова, с кем были связаны и кому передавали секретную информацию?

– Я уже ответила,– невозмутимо сказала Лариса.– В штаб меня определил сам Лаврентий Павлович Берия, информацию я передавала майору Бурлакову, сотруднику НКВД, которого вы зверски убили, за что должны понести суровую ответственность.

– Это не вашего ума дело! – рявкнул он,– В свое время вы уже арестовывались за попытку осуществить террористический акт во время демонстрации на Красной площади?

– Вы и сами знаете, что это обвинение – сущий вздор, оно ничем не доказано. И то, что по личному указанию товарища Сталина я была направлена на фронт,– лучшее тому подтверждение.

– Не надо ссылаться на высокие авторитеты,– поморщился Валдаев.– Вам вменяется в вину и то, что вы, получив важное и ответственное задание от руководства НКВД, полностью провалили его. Зато использовали свое пребывание в штабе Жукова совершенно для других целей, снабжая секретной информацией гитлеровский абвер.

– Это уже полный идиотизм!

– Вы опять за свое? – Голос Валдаева снова приобрел грозную интонацию.– Сейчас я вам устрою очную ставку с одним арестованным диверсантом, и вы, я уверен, запоете совсем по-другому.

Лариса насторожилась. О каком еще диверсанте он ведет речь? И при чем тут она? Кажется, эти ребята из НКВД и впрямь решили устроить ей какую-то ловушку и хотят под конец войны украсить свои груди орденами за разоблачение мифической немецкой шпионки!

Валдаев встал из-за стола и рукояткой пистолета постучал в стену. Через минуту солдат-конвоир ввел в кабинет человека в поношенной и изодранной военной форме. У него был изможденный, страдальческий вид. Оголенное плечо и лицо были в кровоподтеках и синяках. По всему было видно, что этого человека уже не раз подвергали пыткам.

Валдаев взмахом тяжелой руки отпустил конвоира и велел арестованному подойти к столу. Потом он рывком отдернул штору. В окно ворвался майский рассвет. Первые лучи солнца ударили в стекла, в кабинете стало светло. И тут Лариса напрягла всю свою волю, чтобы не вскрикнуть от изумления: перед ней, прищурив глаза от внезапного света, стоял Олег Фаворский.

Валдаев звучно дунул в стекло лампы, и она погасла, распространяя вокруг легкую копоть и запах керосина.

– Садитесь,– Валдаев указал человеку на стул, который, видимо, был заранее поставлен так, чтобы Лариса и Фаворский оказались друг против друга.

Фаворский сразу же узнал Ларису, и по тому, как он резко зажмурил глаза и так же резко открыл их, она догадалась, что он подает ей некий знак, и скорее всего это повеление не узнавать его.

– Очная ставка,– почти торжественно объявил Валдаев.– Подсудимый Фаворский, вам знакома эта женщина?

Фаворский поднял голову и посмотрел на Ларису отчужденным и даже враждебным взглядом.

– Эту женщину я вижу первый раз в жизни,– он с трудом произнес эту фразу сухими, с запекшейся на них кровью губами.

– Гражданка Казинская-Грач, вам знаком этот мужчина?

– Этого мужчину я вижу первый раз в жизни.– Лариса намеренно повторила почти слово в слово ответ Олега.

– Решили прикинуться незнайками,– почему-то радостно подытожил этот незатейливый диалог Валдаев,– Ну фокусники, ну маги, ну кудесники! Забыли, что вы не в цирке, не на манеже? Здесь этот номер не пройдет! – Он открыл лежавшую перед ним толстую картонную папку, выудил из нее небольшую фотокарточку и поднес ее едва ли не к самому носу Фаворского,– Может быть, вы не знаете, кто изображен на этой фотографии?

Фаворский долго вглядывался в снимок.

– Понятия не имею,– наконец сказал он, потеряв к фотокарточке всякий интерес.

Валдаев обдал его ехидной усмешкой и протянул снимок Ларисе. Это была ее фотография!

– И вы тоже, конечно, понятия не имеете? – В иронии Валдаева уже проступала угроза.

– Да, не имею понятия,– глядя прямо в глаза следователю, отрезала Лариса.

– Будете утверждать, что на фотографии не вы? Тут же сходство один к одному, это любой эксперт подтвердит.

– Мало ли на свете двойников,– отмахнулась от его назойливых вопросов Лариса.– И какое отношение к делу имеет эта злосчастная фотка?

– Кажется, здесь следователь я, а не вы. И все же скажу вам, что отношение к вам эта фотка имеет исключительное.– Эти слова он произнес со смаком.– Она была обнаружена при аресте агента абвера Фаворского, которого вы имеете возможность лицезреть сейчас перед собой. И этот факт со всей очевидностью подтверждает, что вы были с ним знакомы, более того, находились с ним в преступной связи.

– Это какой-то бред! – воскликнула Лариса.

– Не смейте оскорблять! – Валдаев грохнул тяжелым кулаком по столу,– В моем лице вы оскорбляете наши славные органы НКВД. Мы и это приплюсуем к вашему обвинению.

– А мне теперь уже все равно,– махнула рукой Лариса.– И все же я требую, чтобы вы дали мне возможность встретиться с товарищем Берия. И он убедится, что дело это состряпано вами в корыстных целях. Хотите на мне сделать свою карьеру?

Валдаев смерил ее уничтожающим взглядом:

– Вы даже не представляете себе, насколько серьезно ваше дело.– Валдаев все же удержал себя, чтобы не сорваться на крик.– Подследственный Фаворский обвиняется в том, что он замышлял совершить террористический акт против товарища Сталина. Фаворский, вы подтверждаете свои прежние показания?

– Да, подтверждаю.

– Повторите их, пусть ваша сообщница тоже послушает.

– Я отметаю ваши утверждения,– негромко, но упрямо произнес Фаворский,– И еще раз заявляю, что сидящая передо мной женщина никогда не была моей сообщницей. Прошу это занести в протокол допроса. Более того, я ее совершенно не знаю.

– А фотокарточка? – вскинулся Валдаев.

– Это ваша работа или ваших подчиненных,– спокойно ответил Фаворский.– Не надо пришивать к моему делу невинных людей. Жалею только лишь об одном: о том, что мой святой и праведный замысел не удался.

– В чем состоял ваш замысел, какие цели вы преследовали? Повторите то, что уже показали на следствии.

Сгорбившийся до этого Фаворский выпрямился, видно было, каких неимоверных усилий это ему стоило, он едва не застонал от адской боли.

– Цель моего задания,– начал он,– состояла в том, чтобы убить палача и тирана Сталина. Задание было разработано в ведомстве главы службы безопасности Шелленберга. Пройдя необходимую подготовку в разведцентре, я под видом майора фронтовой контрразведки СМЕРШ был переброшен через линию фронта. Меня снабдили документами, из которых явствовало, что я являюсь Героем Советского Союза, кавалером многих боевых орденов. Фамилия моя значилась в Указе Президиума Верховного Совета СССР, напечатанном в газете «Правда», которая была при мне. Разумеется, этот номер газеты был фальшивым. Вместе со мной был напарник, радист. Мы должны были приехать в Москву и совершить покушение на Сталина.

– И как вы все это намеревались осуществить? – Ответы на все эти вопросы уже были хорошо известны Валдаеву, кроме того, они были занесены в протоколы многочисленных допросов, покоящихся сейчас в его толстой папке, но он задавал их, чтобы Лариса осознала, с каким матерым террористом она была в преступной связи.

– Я должен был изучить маршрут, по которому наиболее часто ездит Сталин, и обстрелять его автомобиль бронебойными снарядами. В секретной лаборатории абвера было разработано оружие, названное «Панцеркнакке». В переводе с немецкого это означает «прогрызающий броню». «Панцеркнакке» крепилось ремнями к правой руке, и достаточно было нажать кнопку, чтобы оружие сработало. Был предусмотрен и запасной вариант: меня снабдили магнитной миной особо большой мощности с прибором для дистанционного взрыва. Эту мину я рассчитывал пронести в помещение, где должно было проводиться совещание высшего армейского командования.

– Почему вам не удалось осуществить этот злодейский преступный план?

– Была допущена целая серия ошибок.– Фаворский с трудом разжимал пересохшие губы,– Можно воды? – с надеждой, что следователь не откажет ему, попросил Фаворский.

– Обойдетесь,– буркнул Валдаев, хотя графин с водой стоял у него на столе.

– В таком случае я прекращаю давать показания.

– Тогда я продолжу за вас,– крикнул Валдаев.– Первая ваша ошибка состояла в том, что в Риге вы заказали в пошивочной мастерской кожаное пальто и попросили правый рукав сделать шире левого. Откуда вам было знать, что портной работал на советскую разведку. За вами установили слежку. И за отелем, в котором вы остановились. Вторая ошибка. После приземления самолета в тылу советских войск вы ехали на мотоцикле в сторону Москвы. Задержавший вас патруль поинтересовался, откуда вы едете. И вы назвали населенный пункт, в котором всю ночь лил дождь. А ваш мотоцикл, как и ваша одежда, были абсолютно сухими. Это вызвало подозрение. Отправляясь в путь, вы уже были в капкане у чекистов. Были и другие ошибки…

Валдаев помолчал, довольный собой.

– Хорошо, на этом закончим. Сегодня же вы оба будете отправлены в Москву. Обвинения против вас настолько серьезны, что вами займутся следователи по особо важным делам.

В Москве Лариса снова оказалась во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Фаворского увезли в Лефортово. Он улучил момент и шепнул ей:

– Прощайте… Ни в чем не признавайтесь. И простите меня… За все…

Лариса не успела ответить. За что он просит у нее прощение? Он же ни в чем не виноват перед ней. Сохранил ее фотографию на свою беду? Но разве это вина? И вот настал момент, когда жизни их, соединившись было в вихре Гражданской войны, разошлись в их горькой судьбе, теперь уже навеки. Теперь он уже не сможет спасти ее, а она не сможет спасти его…

Следователи, сменяя друг друга, изощрялись изо всех сил, стараясь выбить у нее нужные им показания. Им хотелось, чтобы она предстала перед ними как злодейка, посвятившая свою жизнь одной преступной цели: убить товарища Сталина. Лариса, как могла, отметала все их обвинения и наконец добилась, чтобы ее привели к Берия.

Берия со знакомым ей плотоядным любопытством долго всматривался в нее, и в его лице смешались непостижимым образом самоуверенность, кичливость и осторожность.

– Кажется, вы доигрались,– наконец сказал он ей.-Тут уж придется отвечать по всем правилам закона. И товарищ Берия не в силах вас защитить.– Он перенял манеру Сталина говорить о себе в третьем лице,– Как бы вы ни отвергали предъявленные вам обвинения, ваша виновность полностью доказана материалами следствия. Я внимательно ознакомился с вашим делом. Теперь совершенно ясно, что Фаворский завербовал вас еще в Котляревской. Угораздило же вас связаться с махровым контрреволюционером! А какие перспективы открывались перед вами!

И Лариса поняла, что ничего не сможет доказать этим людям, если их можно было назвать людьми: они все решили за нее, они уже вынесли ей приговор и будут теперь хвастаться перед товарищем Сталиным, какой коварный и злодейский заговор против вождя всего прогрессивного человечества они раскрыли. В отчаянии она почувствовала, что летит в бездонную черную пропасть…

– Мы живем, значит, мы умираем,– тихо, почти про себя прошептала она.

– Что вы сказали? – встрепенулся Берия, ему показалось, что Лариса хочет во всем сознаться и покаяться: кто устоит перед угрозой смерти?

– Нет, нет, ничего,– спокойно ответила она,– У меня только одна просьба: разрешите отправить письмо мужу и дочери.

Берия поморщился: такие «крепкие орешки» способны испортить настроение. Что он доложит товарищу Сталину? Что не смог «расколоть» какую-то бабу? Впрочем, доложить можно так, как выгодно ему, Берия, и возглавляемому им наркомату. И тут же признался самому себе, что кара, которую они уготовили Ларисе,– это кара вовсе не за то, что она, как ей приписали его рьяные следователи, была агентом абвера, все это сущий вздор, а за то, что она отвергла его, Берия, лишила его радости обладания еще одной приглянувшейся ему женщиной.

– Такого рода разрешение входит в компетенцию суда,– сердито проронил он,– Думаю, что суд не разрешит переписки, ибо дело ваше относится к разряду государственных преступлений.

Когда Ларису выводили из его кабинета, Берия вслед ей сказал:

– А вы, Лариса Степановна, ко всему прочему, большая проказница! Сочинить такой донос на товарища Жукова! Он, видите ли, играет на гармошке! Вы бы посмотрели, как хохотал товарищ Сталин, когда я ему рассказал о ваших проделках!