Текст книги "Диктатор"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)

Глава седьмая

Было уже близко к полуночи, когда Мехлису позвонил Сталин. Тот вскочил с кресла и слушал его стоя, как во время исполнения государственного гимна.

– Товарищ Мехлис,– сказал Сталин спокойным, даже равнодушным тоном, сделав после этого обращения продолжительную паузу.

– Я вас внимательно слушаю, товарищ Сталин! – взволнованно воскликнул Мехлис, обозначая служебное рвение и пытаясь предугадать, что его ожидает – радостное или огорчительное, а может, и хорошая взбучка.– Добрый вечер, товарищ Сталин!

– Положим, уже не вечер, а ночь,– уточнил Сталин.– И я вот тут на досуге размышляю и неизбежно прихожу к мысли, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим являются люди, кадры. Вы разделяете это мнение?

– Безусловно, товарищ Сталин! – все еще не представляя, к чему клонит вождь, восторженно подхватил Мехлис.– Ценнейшая мысль!

– Хорошо, когда мнения совпадают,– резюмировал Сталин.– Надо наконец понять, что при наших нынешних условиях кадры решают все.

– Абсолютно все! – все в том же восторженном тоне подхватил Мехлис.

– Значит, вам это понравилось? А то многие наши товарищи, как это ни странно, против. Привыкли за триста лет, что их бьют, вот и говорят: «Зачем нам уважение? Это не для нас».

– К сожалению, таких немало, товарищ Сталин. Себя не умеют ценить и тем более своих подчиненных.

– Мы это поправим,– уверенно сказал Сталин.– Конечно, не без вашей поддержки.

Тут снова последовала такая большая пауза, что Мехлис даже подумал, что Сталин закончил разговор.

– Это как в шахматах,– неожиданно снова заговорил Сталин.– Вы любите шахматы, товарищ Мехлис?

– На отдыхе позволяю себе расслабиться за шахматной доской,– поспешно ответил Мехлис, не зная, как относится к шахматам Сталин, и знавший, что он увлеченно играет в городки и иногда в бильярд.

– Шахматы, товарищ Мехлис, такая серьезная игра, за которой невозможно расслабиться. Наоборот, шахматы требуют предельного напряжения ума и воли к победе. Так вот, на шахматной доске очень важно, чтобы каждая фигура стояла в нужный момент на нужном поле, где она может максимально проявить свои возможности.

– Это вы очень точно подметили, товарищ Сталин.

– Я вот тут продумываю вопрос о вашем дальнейшем продвижении, – начал Сталин.

– Товарищ Сталин, я поражен, как вам удается, решая вопросы мирового масштаба, не забывать о моей скромной персоне! – Мехлис дрожал от радостного предчувствия.

– Вот и вы заразились болезнью самоуничижения,– остановил его Сталин,– Не впадайте в достоевщину. Тем более что вопрос о вашем перемещении – это вопрос не сегодняшнего дня. Сейчас главное – совершенствуйте наш боевой печатный орган. Он призван в полную силу послужить делу социализма. Однако в последнее время стало заметно, что газета обходит стороной творческую интеллигенцию – важный интеллектуальный отряд нашего общества. Редкие выступления – не в счет, да и часто бьют мимо цели. Не считаете ли вы, что пора укрепить отдел, который напрямую занимается этими проблемами, испытанными и надежными кадрами?

– Абсолютно согласен с вами, товарищ Сталин!

– Кстати, там у вас в редакции уже давно работает на рядовой должности весьма способный журналист. Но вы его почему-то недооцениваете.

«Кого он имеет в виду?» Мехлис лихорадочно перебирал в памяти фамилии сотрудников редакции.

– Полагаю, что вы сами не догадываетесь, о ком идет речь,– выждав некоторое время и не дождавшись ответа Мехлиса, сказал Сталин, не вкладывая, впрочем, в свои слова упрека.– Вам известен товарищ Грач, Андрей Тимофеевич?

– Несомненно, товарищ Сталин! – поспешно откликнулся Мехлис, уже своим тоном давая как бы высокую оценку названному сотруднику,– Он у меня в резерве выдвижения,– экспромтом слукавил он.

– Резерв выдвижения обладает свойством на долгие годы оставаться просто резервом, а то и резервом задвижения,– шутливым тоном подметил Сталин,– И куда же вы планируете назначить товарища Грача?

– Думаю, что он потянет отдел партийной жизни,– уверенно сказал Мехлис, впрочем, не будучи твердо уверен, что Грач этот отдел действительно потянет.

Сталин помолчал.

– С партийной жизнью,– вновь заговорил он,– у нас все более или менее ясно. Этот отдел потянет любой толковый партийный работник. Лишь бы он внимательно изучал наши партийные директивы. А вот с проблемами литературы и искусства дело обстоит сложнее. Все эти писатели, художники, композиторы – народ сложный, амбициозный и плохо управляемый. «Правда» должна помочь партии направлять всю эту творческую массу, порой обуреваемую сомнительными и далеко не безвредными идейками, в русло нашей политики. Но тут важно не наломать дров, направлять надо с умом, тонко.

– Задача архисложная,– согласился Мехлис.– С этим справится далеко не каждый. Разрешите, товарищ Сталин, до завтра подумать над кандидатурой? Завтра я готов буду вам доложить.

– Завтра? – В трубке был слышен короткий смешок Сталина.– Товарищ Мехлис, у вас есть часы? Скажите мне, если стрелка часов перевалила за полночь, мы с вами имеем право сказать, что «завтра» уже наступило?

– Конечно, конечно, товарищ Сталин. Я как-то об этом не подумал.

– Ничего,– успокоил его Сталин,– Все привыкли, что за них думают вожди. Так вот, считайте, что мы уже дождались этого самого «завтра», а следовательно, вам пора выполнить свое обещание и назвать кандидатуру.

– Я все понял, товарищ Сталин,– торопливо пролепетал Мехлис.– Сейчас, сейчас…

– Я постараюсь вам помочь. Поставьте на этот отдел товарища Грача. Риск – благородное дело.

– Прекрасная кандидатура! – воскликнул Мехлис, ругая себя самыми последними словами за то, что сам не додумался назвать эту фамилию, ведь не зря же Сталин упомянул его! – Завтра же я подпишу приказ о его назначении.

– Уже не «завтра», а «сегодня»,– поправил его Сталин.– И вот еще что. В ближайшее время, вероятно, состоится моя традиционная встреча с писателями у Горького. Надо поддержать старика, после смерти сына он совсем сдал и, кажется, разуверился в жизни. А ведь он в нашей литературе – звезда первой величины. Думаю, что товарищу Грачу будет полезно побывать на этой встрече, познакомиться заодно с мастерами вашей литературы.– И Сталин повесил трубку.

Мехлис медленно опустился в кресло, подперев холодными ладонями худые щеки. Сейчас его терзала одна загадка: почему Сталин обратил свое внимание именно на Грача? Правда, вождь как-то похвалил его статью в газете, но не это же было решающим! Возможность того, что Грач по своей инициативе вышел на Сталина с просьбой о назначении на более высокую должность, полностью исключалась: в партии ничто не оценивалось с таким большим знаком минус, как нескромность. Правильно ли он, Мехлис, поступил, сразу же согласившись на предложение Сталина? Скорее всего, где-то наверху у Грача есть сильная рука, коль уж о нем вспомнил Сталин. Но тогда повышение могло состояться значительно раньше… Мехлис решил не изводить себя, а просто утром вызвать секретаря и продиктовать ему приказ о назначении Грача редактором «Правды» по отделу литературы и искусства. Конечно, оставалось опасение, что этот новоявленный выдвиженец, заняв пост не с его, Мехлиса, подачи, а по повелению свыше, задерет нос, будет вести себя слишком независимо и, что еще более опасно, нести информацию о редакции, да и о самом главном редакторе на самый верх, иными словами, носить сор из избы. Но Мехлис тут же успокоил себя: опыта, с помощью которого он мог, в случае надобности, скомпрометировать и осадить любого работника, ему было не занимать.

Утром, едва начался рабочий день, Мехлис первым делом послал за Андреем. К его великому удивлению, того на работе не оказалось.

Андрей в этот день забирал из роддома Ларису с крохотной дочуркой.

Жена вернулась в Москву две недели назад. Увидев его на перроне, Лариса удивилась, как он мог узнать о ее приезде. «Почувствовал… угадал… интуиция подсказала…» Все эти уверения Андрея не убедили ее, и только телеграмма из Котляревской, подписанная ее матерью и оставленная Андреем на столе, объяснила все. Она приехала в воскресенье, а во вторник, вернувшись с работы, Андрей увидел пустую комнату, в беспорядке разбросанные вещи… В первый момент он испугался, что Лариса снова сбежала от него, но возникшая на пороге Берта Борисовна торжественно объявила, что кончилась его беззаботная жизнь и скоро он станет солидным папашей, если уже не стал…

Лариса уверенно перепеленала дочку и подала ее Андрею:

– Держи, привыкай…

Девочка была настолько крошечной, что Андрей боялся дышать на нее.

– Ты уже придумал ей имя?

– Имя? Давай назовем ее Женей… Женечкой…

– Женя? Ну что ж, я согласна.

В это время в дверь постучал посыльный из редакции:

– Вас срочно вызывает главный редактор.

Не ожидая от вызова к Мехлису ничего приятного для себя, Андрей с сожалением передал дочку Ларисе и поехал на работу.

Встретивший его Мехлис был разъярен.

– Вы анархист! Разгильдяй! Вы забыли, что такое дисциплина! – накинулся он на Андрея, даже не поздоровавшись с ним.– Вы забыли, где вы работаете!

– Простите, но…– начал было Андрей, но Мехлис тут же заткнул ему рот:

– Вы не заслуживаете прощения! О вас думают…– Он едва не выпалил «о вас думает товарищ Сталин», но вовремя спохватился и осекся.– Вам предстоит задание государственной важности, а вы болтаетесь черт его знает где, беззастенчиво нарушаете трудовую дисциплину!

Андрей терпеливо выслушивал его гневную тираду, всем своим видом напоминая человека, обреченного на казнь, а внутри у него пело: «А Лариса снова со мной! А Лариса снова со мной!»

Разрядившись, Мехлис сел, долго молчал, хмуря густые черные брови, потом вдруг милостиво махнул рукой, указывая Андрею на стул:

– Садитесь! Я не буду наказывать вас обычным способом. Все эти выговоры – мертвому припарка! Их пора списать в архив! Я вас накажу по-своему.– Он победоносно взглянул на Андрея, готовясь окончательно обескуражить его.– Не догадываетесь, о каком наказании идет речь?

– Нет, не догадываюсь, товарищ Мехлис,– холодея от предчувствия чего-то страшного, проговорил Андрей.

– Куда уж вам! – торжествующе произнес Мехлис.– Такое наказание вам и не снилось! Так вот, только что я подписал приказ о назначении вас редактором «Правды» по отделу литературы и искусства.

«Да он просто издевается надо мной! – с прежним страхом подумал Андрей.– А сейчас объявит, что пошутил и что на самом деле подписал приказ об увольнении».

Мехлис не спускал глаз с Андрея, пытаясь понять, какое впечатление произвели на того его слова.

– Что ж вы не радуетесь? – сердито спросил он.– На вашем месте я бы подпрыгнул до потолка.

– Благодарю за оказанное мне доверие,– неживыми губами пробормотал Андрей.– Боюсь только, что не справлюсь. Я же не профессиональный литератор.

– Чепуха! – взвизгнул Мехлис, как он и делал это всегда, когда хотел отмести мнение, с которым он был абсолютно не согласен.– Чушь! Отсебятина! Вы – коммунист! И нет таких крепостей, которых не смогли бы взять большевики! Прекрасно именно то, что вы не профессиональный литератор. Такой профессионал, вместо того чтобы решительно улучшить освещение проблем творческой интеллигенции на страницах газеты, сидел бы в тиши своего кабинета и кропал бы свои романы. И в этом смысле вы, человек, далекий от писательства, будете на своем месте. Не будете справляться – поможем, не захотите – заставим! – Мехлис с самого начала разговора решил ни в коем случае не открывать Андрею того, что повышает его в должности по прямому указанию Сталина.

– Я приложу все свои силы… Все знания…– все еще не веря в реальность происходящего, проговорил Андрей.

– Проблемы литературы и искусства в нашей газете освещаются не по-большевистски,– продолжал Мехлис.– Хвалим тех, кого надо стегать и развенчивать, критикуем тех, кого следует поднимать на щит. Критика носит заушательский характер. Настоящей борьбы за высокую идейность нет и в помине! Учтите, главное – идейность, а не всякие там штучки-дрючки и выкрутасы! Идейность – становой хребет искусства социалистического реализма. Рисуя дворец, нечего разыскивать отхожее место. Нам нужны не слюнявые интеллигентики, сладострастно копающиеся в человеческой душе, как нищие в помойке на манер Достоевского, а бойцы железной гвардии пролетариата!

Он долго еще рассуждал в том же духе, а потом вцепился в Андрея неожиданным вопросом:

– Где вы болтались весь день? Небось завели любовницу?

– Я выписывал жену из роддома,– ответил Андрей.– Вместе с нашей малышкой.

У Мехлиса широко раскрылись глаза.

– Это какая же жена? – быстро спросил он, будто пытаясь уличить Андрея в нечестности,– Вторая? Третья?

– У меня единственная жена,– обидчиво сказал Андрей,– Лариса Степановна Казинская.

– Значит, она вернулась? Вы снова сошлись? И вас можно поздравить с рождением ребенка? – Вопросы Мехлиса звучали так, словно он был недоволен тем, что произошло.

– Да, она вернулась, и мы уже никогда не расстанемся,– убежденно сказал Андрей.

– Ну, это еще бабка надвое сказала,– все так же недовольно пробурчал Мехлис.– Не зарекайтесь. А сейчас будьте предельно внимательны. На днях состоится очень ответственная встреча писателей у Максима Горького. Вы будете в ней участвовать. Запоминайте и записывайте каждое слово. Учтите, стенографисток там не будет. Затем доложите мне все свои записи. В вашем распоряжении будет редакционная машина. О дне и времени встречи я вам сообщу дополнительно.– Он сделал паузу.– Но из дома – ни шагу. Я вам могу позвонить в любой момент. Будьте готовы как штык.

…Андрей мчался домой взволнованный и окрыленный. Уже с порога сообщил Ларисе о своем повышении.

– Ты не радуешься? – удивился он, приметив, что на лицо ее тенью легла грусть.

– А чему радоваться? – с тревогой спросила Лариса,– Тебя бросили в самый водоворот. Всех этих писателей хотят приручить и посадить на короткий поводок. И если ты не справишься с этим, тебе несдобровать.

– Лариса, у тебя всегда на уме только мрачные мысли! – укоризненно воскликнул Андрей,– Ты можешь смотреть в будущее с радостью и надеждой?

– Я всегда была оптимисткой,– сказала Лариса,– А сейчас не узнаю себя. Но разве я виновата в этом? Виновата наша жизнь.

Он еще долго успокаивал ее, рисуя радужные перспективы, которые могут открыться им в ближайшем будущем. Может быть, удастся получить отдельную квартиру. Кроме того, они смогут войти в круг интересных знаменитых людей, и это духовно обогатит их, сделает жизнь более содержательной. Да и зарплата ведь будет повыше. Лариса молча слушала его и как-то странно улыбалась.

– Теперь я не очень-то побегу на приемы и банкеты,– наконец прервала она его,– Даже если на них предстоит встретиться с гениями.

– Но почему же?

– А вот он, человечек, который будет держать меня за юбку,– кивнула она в сторону ребенка.– Человечек по имени Женька…

Глава восьмая

…Близился полдень, когда Андрей помчался в редакционной «эмке» по Рублевскому шоссе на дачу Горького. Встреча с писателями должна была состояться во второй половине дня, ближе к вечеру, но Андрею хотелось приехать пораньше, чтобы получше уяснить себе суть предстоящего события. Нервы его были напряжены до предела: накануне Мехлис сообщил ему, что на встрече будет сам Сталин с членами Политбюро.

Осень стояла еще теплая, «бабье лето» так «распоясалось», что, казалось, будет продолжаться до первых белых мух. Леса стояли в золоте, местами пылая багрянцем. Небо было непостижимо высоким, ослепительно чистым.

Миновав березовую рощу, в которой от белых стволов было светло, машина въехала в ворота дачи. Это был большой двухэтажный дом в стиле ампир, цвета охры, с массивными белыми колоннами. Первое, что бросилось в глаза Андрею, были аллеи, посыпанные желтым песком, и благоухающие множеством цветов хорошо ухоженные клумбы. Когда же он, выйдя из машины, шел к дому, мимо него пронеслась, как вихрь, стая разномастных кошек. Андрей машинально пересчитал их: кошек было аж четырнадцать! «Дурная примета,– подумал Андрей, вспомнив рассказы бабушки еще в далеком детстве.– Они перебежали мне дорогу. Впрочем, всяческие суеверия надо отбросить прочь».

Охранник, встретивший Андрея еще в воротах, провел его на первый этаж в кабинет секретаря Горького Крючкова. Андрей уже немало был наслышан о нем от Кольцова. Тот нещадно честил горьковского секретаря, уверяя, что Горький у Крючкова самый типичный узник, что этот хитрый делец создал вокруг писателя настоящую блокаду. Андрей возразил ему, сказав, что подле Горького суетится множество всякого разномастного люда – от истинных писателей до графоманов, авантюристов и просто любителей пожрать на дармовщинку и что ему как раз и нужен надежный человек-фильтр, который бы, обладая хорошим чутьем, допускал бы к своему хозяину одних, окружая их вниманием и заботой, и безжалостно отсекал других. Кроме того, надо было ввести в упорядоченное русло тот поток писем, который постоянно, наподобие Ниагарского водопада, низвергался на Горького. И, естественно, не мог же Горький сам, без помощи Крючкова, заниматься издательскими делами, всеми этими «Историями фабрик и заводов», «Историями Гражданской войны в СССР», «Жизнями замечательных людей» и многими другими идеями, которые исходили от Горького как из рога изобилия, а также связями с правительственными учреждениями, да и мало ли еще чем.

На все эти доводы Кольцов кривил губы в многозначительной усмешке и даже намекнул Андрею, что этот Крючков не может не зависеть от Ягоды, а значит, «основоположник литературы социалистического реализма» постоянно находится «под колпаком».

И вот теперь Андрей имел возможность познакомиться с Крючковым лично. Петр Петрович принял его довольно сдержанно, давая понять, что «Правда» – это еще не Политбюро и потому отношение к ее представителю, прибывшему на дачу к Горькому, не может быть ни преувеличенно любезным, ни слишком холодным.

– Встреча начнется в восемь часов вечера, вы прибыли чересчур рано. С одной стороны, это похвально, ибо подчеркивает заинтересованность вашей газеты. С другой же стороны, это опрометчиво, так как вы теряете много драгоценного времени.

И, как бы сразу отсекая Андрея от его возможных поползновений побеседовать с Горьким до встречи, поспешно добавил:

– Состояние Алексея Максимовича таково, что он не сможет уделить вам внимания. Ему нужно беречь силы для весьма важной встречи. Он все еще не может оправиться от шока, вызванного внезапной смертью сына. К тому же здоровье основательно подорвал писательский съезд. Надеюсь, вы сочтете мои доводы убедительными. До встречи прогуляйтесь по парку, спуститесь к Москве-реке, это вас хорошо настроит, да и сможете глотнуть кислорода. А теперь извините, у меня еще уйма дел, я вас принужден покинуть. А на встречу приходите загодя, опоздание исключается совершенно.

– Не беспокойтесь,– сказал Андрей, глядя в бесстрастное лицо Крючкова.– Все будет в порядке.

Андрей неторопливо пошел в конец парка, где внизу, окаймляя дачу, беззвучно текла Москва-река. По деревянной лестнице в десяток ступенек Андрей спустился к реке и огляделся вокруг, вдохнув полной грудью свежий, бодрящий воздух. Река была здесь неширока, довольно извилиста, тут и там желтели песчаные отмели. Противоположный берег был высок, крут, в песчаных извилинах его гнездились птицы. А за рекой далеко, сколько видел глаз, тянулся дикий, сплошь заросший вымахавшей за лето в рост человека травой и кустами ивняка пойменный луг. В стороне от реки простирался большой овраг с подвесным деревянным мостом.

Андрей заприметил небольшую, легкую, словно летевшую над рекой беседку и пошел к ней.

Как ни прекрасен был этот погожий день и как ни манила к себе такая же прекрасная природа, Андрей, присев на скамеечке в беседке, весь ушел в думы о предстоящем событии. И было отчего прийти в волнение. Там, на партийном съезде, он видел Сталина каждый день, пока шли заседания, но видел его издали, на приличном расстоянии. На вечеринке в квартире Ворошилова, куда его случайно занесла нелегкая, он, хотя и сидел с ним за одним столом, все же опасался смотреть на него даже искоса. Теперь же ему предстояло оказаться вблизи от Сталина, а может, даже и говорить с ним. И такая возможность несказанно пугала его. Этим можно было гордиться и от этого же можно было сойти с ума, потому что вождь, как был уверен Андрей, своим прозорливым взором сразу же определит ему, Андрею, истинную цену, и тогда эту оценку уже не сможет ни изменить, ни поправить никто.

«Неужели эти экзамены будут преследовать тебя всю жизнь? – спрашивал себя Андрей.– Тебя все время влечет в эту орбиту повышенного риска!» И он остро позавидовал тем, кто живет в стороне от сильных мира сего, живет простой, обычной, земной жизнью.

Среди собравшихся в холле первого этажа писателей Андрей без труда узнал Алексея Толстого, Федина и молодого Леонида Леонова. Фадеев, заприметив Андрея, стремительно подошел к нему, дружески протянул сильную руку и рассмеялся.

– От «Правды» никуда не скроешься! – весело объявил он так громко, что все, кто был в холле, обернулись,– Так оно должно и быть!

На холеном, европейского типа лице Федина легкой тенью промелькнула слегка снисходительная улыбка. Барственно важный Толстой, словно одаряя подарком, кивнул львиной головой. Породистое лицо лоснилось, будто было смазано маслом, волосы были подстрижены в кружок, и Андрею припомнилось, что так стриглись еще до революции извозчики. Весь он был полон самодовольным, ликующим ощущением жизни.

Горький появился позже всех и удивил Андрея тем, что выглядел более старым, чем его изображали на портретах. Неприятно поразило его большое некрасивое лицо с крупным, по-утиному вытянутым носом. Большие руки и ноги плохо гармонировали с худым плоскогрудым и согбенным туловищем. Впрочем, худобу слегка скрывала широкая свободная рубаха-косоворотка, которую стягивал тонкий кожаный ремешок. Он мог бы казаться суровым и нелюдимым, если бы не светло-голубые печальные глаза, затаившие в себе готовую в любой момент расплескаться доброту.

– Хозяева по русской традиции встречают гостей на пороге,– с отчетливым и даже, как показалось Андрею, сознательно подчеркиваемым оканьем проговорил глуховатым низким баритоном Горький и вышел на крыльцо.

Вскоре на шоссе, ведущем к даче, послышался гул машин. Сумерки уже сгустились, когда правительственные лимузины и машины сопровождения заполонили собой все пространство перед дачей. На просторном крыльце вспыхнул яркий свет, и Горький стоял на нем, хорошо видный со всех сторон, как артист на сцене, готовый произнести торжественный монолог. Ослепительные щупальца фар, шныряя по сторонам, то набрасывались на притихшую в темноте дачу, словно бы пытаясь ее поджечь, то выхватывали и являли на свет божий лесные тайники с белоствольными березами и мрачными елями и наконец, как бы удовлетворив свое жадное любопытство, погасли.

Андрей видел, как из первой машины вышли Сталин и Молотов, из второй появились Ворошилов и Каганович, из самой дальней – Бухарин и наконец Ягода.

Сталин неторопливо зашагал к крыльцу, поднялся по ступенькам и поздоровался с Горьким, глядя на него снизу вверх с едва приметной улыбкой, будто хотел с первых же секунд встречи определить, доволен ли тот приездом гостей. Горький с трудом согнал тяжелую хмару с лица и тоже в ответ улыбнулся, но улыбка была вымученной и страдальческой.

– Мы рады приветствовать великого пролетарского писателя,– сказал Сталин.– Не испугались, Алексей Максимович, что я с собой притащил такую ораву? – И он плавно повел правой рукой в сторону своего окружения.

– Нисколько, Иосиф Виссарионович,– заверил его Горький.– Чем больше гостей, тем выше может задрать нос хозяин.

– Ну, в таком случае ведите нас в свои хоромы. Сразу хочу предупредить, что после многочисленных заседаний вся эта братия голодна, как стая волков в зимнюю пору.

После Сталина к Горькому стали подходить стоявшие до этого чуть поодаль его сподвижники. Молотов и Каганович поздоровались с хозяином деловито, даже с серьезным видом, не позволив себе улыбнуться. Ворошилов отпустил какую-то шутку и первым рассмеялся, зато Бухарин схватил Горького за плечи и стал весело и столь усердно турсучить его, что тот запросил пощады:

– Вы, Николай Иванович, хоть с виду и мужичок с ноготок, но ручищи у вас тяжелые, как у волжского грузчика! Прошу пощадить старого и очень спокойного писателя!

– А кто был на Волге первостатейным грузчиком, как не будущий классик Максим Горький? – задиристо спросил Бухарин, звонко рассмеявшись.

– Молодость побеждает,– смиренно сказал Горький.– Молодость всегда права.

– Николай! – раздался повелительный голос Сталина.– Ты рискуешь вывести Алексея Максимовича из строя. И сорвешь нашу встречу. А главное, непростительно тормозишь наше успешное продвижение к столу.

Трудно было понять истинное настроение Сталина – едва приметное недовольство было смешано с шуточной интонацией.

– Главное, чтобы не тормозил продвижение к социализму! – попробовал отшутиться Бухарин.

– Социализм ты нам еще раньше пытался затормозить,– хлестнул его обидной фразой Сталин.– Но не будем сейчас об этом, мы же не на заседании Политбюро, а в гостях у хлебосольного хозяина.

По дороге в столовую, предназначенную специально для торжественных приемов и как бы соединявшую на первом этаже дачи два ее противоположных крыла, Сталин и сопровождавшие его здоровались с писателями, которых им представлял Горький.

– К чему тратить время на весь этот церемониал? – весело спросил Сталин,– Разве мы не знаем наших советских писателей? Мы не знаем только тех, кто не с нами, кто поет с чужого голоса.

И тут Сталин, неожиданно увидев стоящего в сторонке Андрея, подошел к нему и протянул руку. Андрей не ожидал этого и в сильном смущении пожал руку вождя, боясь взглянуть ему прямо в лицо. Сейчас его особенно поразило то несоответствие, которое было между Сталиным, изображенным на портретах, и живым Сталиным, стоящим рядом с ним, смотревшим на него в упор и слегка пожавшим его вздрогнувшую от страха и счастья руку. Отважившись взглянуть на вождя, Андрей хорошо рассмотрел, что Сталин был невысок, худощав, в темных его волосах сквозила седина. Прямой, с явно выраженным чувством достоинства взгляд был исполнен неброского мужества, а улыбка, обозначавшаяся на лице, мгновенно менялась и, наверное, потому так и осталась не распознанной Андреем: в ней сквозила то сердечность, то насмешливость, то добродушие, то непреклонность – тот многомерный спектр, казалось бы, несоединимых и взаимно исключающих друг друга чувств, от которого становилось не по себе.

Горький, еще незнакомый с Андреем, смотрел на него удивленно и озабоченно, так как не мог представить его Сталину. И тут Андрей совладал с собой и, будто бросаясь в ледяную воду, представился сам:

– Грач, сотрудник «Правды», товарищ Сталин.

Сталин, уже собиравшийся проследовать дальше, подзадержался.

– Так это вы и есть тот самый товарищ Грач, о котором мы недавно говорили с товарищем Мехлисом? – Он спросил это мягко, даже дружелюбно.

– Да, товарищ Сталин.

– Очень хорошо. Мы возлагаем на вас определенные надежды.– И, заметив, что Андрей смущенно опустил глаза, добавил: – Только никогда не прячьте глаза! Глаза даны человеку, чтобы он смотрел на мир прямо и честно!

– Я постараюсь…– начал было Андрей, сам еще не осознав, относятся ли заверения, которые он хотел высказать, к тому, что вождь возлагает на него определенные надежды, или к тому, что обещает впредь смотреть на мир честными глазами.

– Не надо заверений,– остановил его Сталин.– Докажите делом.– Он лукаво взглянул на Андрея и негромко добавил, почему-то слегка нахмурившись: – Вот теперь я, кажется, припоминаю, что мы с вами уже встречались. Правда, при совсем других обстоятельствах.

И, не вдаваясь в подробности, пошел дальше рядом с Горьким.

«Он сказал о разговоре с Мехлисом,– подумал Андрей,– Значит, самому Сталину я обязан своим назначением?»

В столовой все расселись, видимо, по заранее определенным местам. По одну сторону стола, посередине, сел Сталин, рядом с ним опустился на стул Горький. И хотя все приглашенные писатели разместились напротив, Алексей Толстой занял место слева от вождя, как бы подчеркивая свою близость к нему и тем самым обозначая свою значительность.

Стол ломился от яств. Тут было и множество холодных закусок, и окорока, и блюда со стерлядью в окружении креветок и маслин, и рябчики, зажаренные на вертеле, и икра, и множество всевозможных напитков – от коньяка и водки до французских вин, ликеров и шампанского.

Когда все расселись и в столовой установилась тишина, Горький, превозмогая боль в пояснице, тяжело поднялся из-за стола с рюмкой в руке и, нещадно морща бугристый лоб, глухо заговорил, то и дело прерывая слова покашливанием:

– Я хотел бы обратить внимание братьев писателей, что событие, участниками которого нам выпало счастье сегодня быть,– из тех, которые, не мудрствуя лукаво, следует отнести к разряду исторических. Надеюсь, вам понятно, почему Иосиф Виссарионович, признанный вождь Страны Советов и мирового пролетариата…

– Алексей Максимович,– дотронувшись пальцами до его локтя, прервал Горького Сталин,– Мы же не на съезде. К чему эти официальные речи? Пусть у нас будет просто дружеское застолье. А где же еще, как не во время застолья, можно по-дружески обсудить все вопросы, которые волнуют наших интеллектуалов?

– Хорошо, Иосиф Виссарионович,– согласно прогудел Горький.– Тамада из меня, честно признаться, никудышный. Я вам лучше напишу.

– Если так длинно и скучно, как «Жизнь Клима Самгина», то мы, не дослушав, всхрапнем прямо за столом,– воскликнул Толстой, уже настроив себя на роль веселого и нагловатого балагура.

– Попросим нашего тамаду сказать хороший тост.– Сталин повернулся к Горькому.

– Абсолютно верно, товарищ Сталин! – подхватил Толстой.– Тост – это мощный рычаг, это энергичный призыв к действию. Это равнозначно маршу энтузиастов!

– Первый тост, разумеется, за нашего дорогого гостя товарища Сталина,– провозгласил Горький.

– Согласен лишь в той мере, в какой этот тост поможет дать хороший старт нашей встрече,– ответил Сталин.

Все дружно выпили до дна. Сталин пил только «Кахетинское».

– Что касается вашего «Клима», то можно, пожалуй, в какой-то мере разделить мнение Алексея Николаевича,– сказал Сталин, вглядываясь в Горького.– Лучшие ваши книги – это «Городок Окуров» и «Мать».

Горький опрокинул рюмку, слегка поморщился и фыркнул в усы:

– «Мать», Иосиф Виссарионович (да позволено мне будет, как автору, иметь мнение, отличное от вашего), книга скверная. Написана в состоянии запальчивости и раздражения с намерениями агитационными после революции пятого года. Полагаю, что своей цели она – в некоторой степени – все-таки достигла, что, однако, не делает ее лучше, чем она есть. А что касается «Клима», то книжица сия по объему зело солидная. А посему рекомендую ее или вообще не читать, или читать только по средам и пятницам, в дни постные, мне кажется, что от этого она будет интереснее. А из человеколюбия предупреждаю, второй том будет еще толще.