Текст книги "Диктатор"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

…Собственно, суда над Ларисой в привычном понимании этого слова и не было. Три хмурых, озабоченных и словно бы на всю жизнь обиженных человека уже далеко за полночь допросили ее в крохотном, похожем на каземат кабинете и зачитали короткий приговор…

Ларису привели в мрачный сырой подвал. Каждый шаг по цементному полу гулко ударял в стены и низкий потолок, на котором призрачно светилась одинокая лампочка. Конвоиры приказали ей стать к стенке и пытались завязать глаза каким-то грязным платком. Но она брезгливо сдернула его со своего лица.

Второй раз в ее жизни – такой короткой и молниеносной, что ей казалось, будто она еще и не жила на этой родной и страшной земле,– ей выпадало быть расстрелянной. Тогда, еще в каком-то совсем другом мире, когда красные и белые схватились в яростном непримиримом поединке, свято веруя, что идут на смерть ради грядущего счастья людей,– тогда рука судьбы отвела от Ларисы нацеленный на нее револьвер. И отвел его «вещий Олег», белый поручик Фаворский. Теперь, три десятилетия спустя, в этом подвале, похожем на склеп, от смерти ее мог бы спасти только Андрей. Но он даже и не догадывался, куда исчезла его Лариса, обещавшая вернуться сразу же после войны.

Она смотрела прямо в нацеленные в нее стволы пистолетов, повторяя про себя имена мужа и дочери и моля Бога, чтобы он послал им не такую судьбу, какую послал ей.

«Простите, простите меня…– в последний миг вспыхнуло в ее сознании.– Женечка… Андрюша… Мамочка… Тимофей Евлампиевич… Все-все… И храни вас Господь. Боже мой, как я вас всех подвела! Как подвела…»

Глава десятая

– Ну, как там поживает ваша Старая Руза? – заинтересованно спросил Сталин Тимофея Евлампиевича, когда они устроились на просторной террасе.– Надеюсь, ваш архив не пострадал от рук немецко-фашистских оккупантов?

– К счастью, все в целости, Иосиф Виссарионович,– ответил Тимофей Евлампиевич.– Как вы знаете, немцы в нашем городе хозяйничали недолго. К тому же мне удалось заблаговременно и надежно упрятать свои материалы и рукописи.

– Вот и хорошо,– не то с одобрением, не то с досадой сказал Сталин.– Значит, вы имеете возможность продолжить свои исторические изыскания.

– Да, но я, кажется, начинаю терять к ним интерес.

– В чем же причина такой перемены?

– Жизнь так нещадно вторглась в мой дом, что занятия историей кажутся детской забавой.

Сталин недоверчиво взглянул на Тимофея Евлампиевича и никак не прокомментировал высказанную им мысль.

– Итак,– сказал Сталин после длительного молчания,– кажется, пришло время подвести итоги наших неоднократных дискуссий. Победоносное окончание войны дает нам всесторонние возможности сделать это.

Тимофей Евлампиевич согласно кивнул головой.

– Что вы теперь, товарищ Грач, скажете о диктатуре и диктаторах? – Сталин произнес эту фразу спокойно, не вкладывая в нее победного пафоса. Всем своим умиротворенным обликом он показывал, что расположен к длительной и пространной беседе.– Не кажется ли вам, что, если бы не воля диктатора, не видать бы нашему народу победы над заклятым врагом – фашизмом? В самом деле, на что годны ваши любимые, так называемые демократические государства? Может быть, перед Гитлером устояла демократическая Франция? Может быть, перед Гитлером устояли демократическая Польша и не менее демократическая Чехословакия? Кажется, даже сам Черчилль уже готов был, наскоро собрав свои пожитки, ретироваться в Канаду и укрыться там, за океаном? Так называемые демократические правительства проболтали, промитинговали и проспали, если не выразиться более грубо, свои страны, сдав их на милость Гитлеру. Играть в демократию очень даже интересно, если на небе светит солнышко, но если в небе полыхает и грохочет гроза,– извините, демократия вас не защитит.– Сталин лукаво взглянул на Тимофея Евлампиевича и достал из большого накладного кармана своей домашней куртки заветную трубку.

Тимофей Евлампиевич уже давно приметил, что Сталин вспоминает о трубке, когда предвидит неизбежный спор, когда крайне удовлетворен ходом своих мыслей или же когда убежден, что нокаутировал своего собеседника.

– Отсюда напрашивается вопрос: кому нужны такого рода демократии, которые не способны сплотить свои народы в единое целое? – Сталин держал в зубах нераскуренную трубку.– И чем в таком случае демократия предпочтительнее диктатуры? Тем, что дает возможность неисправимым болтунам развязывать свои поганые языки? Даже Черчилль признал, что демократия – отвратительная вещь.

– Но он же сказал, что человечество пока не придумало ничего лучшего,– вставил Тимофей Евлампиевич.

– Однако зададимся вопросом: кто победил Гитлера – диктатор Сталин или демократ Черчилль? Демократия – фиговый листок, которым монополисты, воротилы бизнеса прикрывают свои разбойничьи делишки. С помощью так называемых демократий они втирают простым людям очки, создают видимость свободы. Себе они оставляют свободу грабить страну и купаться в роскоши, а простому народу – свободу лаять из подворотни и нищенствовать. Народ же питается иллюзиями, вроде той, что он тоже якобы допущен к штурвалу государственного корабля. Между тем это более чем фикция! Демократы давно выбросили знамена свободы за борт и стали лакеями империалистических акул.– Сталин немного передохнул.– Итак, кто является победителем во Второй мировой войне? Ответ напрашивается сам собой: победителем является Советский Союз, возглавляемый диктатором Сталиным. А демократ Рузвельт и демократ Черчилль открыли второй фронт лишь в сорок четвертом году, когда убедились, что исход вооруженной борьбы на советско-германском фронте решен в пользу Советского Союза.

– Иосиф Виссарионович, не в пример Гитлеру, вы удачливы,– выслушав довольно продолжительный монолог Сталина, сказал Тимофей Евлампиевич.– А значит, удачливей и все мы. Вам очень повезло с народом. Вы получили в свое распоряжение народ до такой степени живучий, терпеливый и послушный, что самое жестокое порабощение не повергло его в прах. Вы получили землю настолько богатую, что ее не смогло истощить даже ужасное расточительство. Вы получили союзников, без которых вряд ли смогли победить и которые не смогли бы победить без вас.

– Если следовать вашей логике, то, пожалуй, можно было бы и согласиться с вами. Но все дело в том, что ваша логика не покоится на прочном фундаменте фактов. Разве Гитлер получил в свое распоряжение не менее послушный народ? Или не менее храбрый народ? На первое место по храбрости, разумеется, следует поставить русского солдата. А разве Гитлер не располагал огромными ресурсами оккупированной им Европы? И разве его союзники – такие как Япония, Италия, Испания, Финляндия, Румыния, Венгрия, Турция – не оказывали ему помощь? Анализ этих бесспорных фактов дает нам основание утверждать, что причина нашей победы – в социалистическом строе и пролетарской диктатуре.

Сталин, слегка прищурившись, взглянул на Тимофея Евлампиевича, пытаясь понять, убедил ли он его своими доводами или нет.

– А вы знаете, товарищ Грач,– настолько проникновенно сказал Сталин, что это сразу же отразилось на его дотоле серьезном лице,– я пришел к убеждению, что если бы Иисус Христос жил в эпоху социализма, он не только был бы его ярым сторонником, но и обязательно бы вступил в коммунистическую партию.

Он помолчал, довольный своей находкой и своим откровением.

– Вам нравится такая погода? – неожиданно спросил Сталин, и Тимофей Евлампиевич воспринял этот переход к совершенно другой теме как стремление не дать своему собеседнику возможности оспаривать мысль о Христе, желающем вступить в коммунистическую партию, и, таким образом, оставить ее как мысль неоспоримую и единственно правильную.– Такая погода располагает к размышлениям философского порядка.

– Иосиф Виссарионович, по мне это лучшая погодка, какую только можно придумать. Я же грибник, а что может быть лучше для грибника, чем такой тихий, ласковый дождичек? Идешь по лесу, с веток капает на брезентовый плащ, грибки отлично видны, шляпки словно умылись специально для грибника. Это надо видеть своими глазами!

– К сожалению, у меня нет возможности любоваться природой… Не представляю себе, какое чувство может вызвать у человека увиденная им в лесу мокрая шляпка гриба. У людей, посвятивших себя политике, иные пристрастия, природа для них – всего лишь фон, нечто ирреальное. Как декорации в спектакле.

– Иосиф Виссарионович, война, к счастью, закончилась, можно позволить себе и отдохнуть.

– Отдохнуть? – Сталина крайне удивила эта фраза Тимофея Евлампиевича.– А кто будет восстанавливать страну? Вся европейская часть лежит в руинах. А кто будет создавать атомную промышленность? Без атомной бомбы нас слопают и косточек не оставят. О каком отдыхе может идти речь?

– Но, кажется, мир теперь наступил надолго. Немцы не оправятся и за полсотню лет.

– Вы рассуждаете как законченный идеалист. Немцы оправятся, и очень скоро. Германия – высокоразвитая индустриальная страна с очень квалифицированным рабочим классом и технической интеллигенцией. Лет через двадцать, от силы – пятнадцать они снова будут на ногах. И потому нам крайне необходимо единство славян. Если славяне будут едины – никто и пальцем не пошевельнет!

Сталин повертел пальцем едва ли не перед самым носом Тимофея Евлампиевича.

– Война кончилась, через два десятка лет мы оправимся, а затем – снова.

– Как снова? – изумился Тимофей Евлампиевич.– Неужто опять война?

– Не исключено,– спокойно ответил Сталин.– Покуда существует империализм, существует и опасность войны. Вы думаете, Запад потерял аппетит и не захочет нас проглотить?

– И каков будет ваш дальнейший курс? – поинтересовался Тимофей Евлампиевич.

– Товарищ Сталин, в какие бы шторма ни попадал наш государственный корабль, не предаст власти, созданной Лениным.– Сталин произнес это так твердо и убежденно, словно Тимофей Евлампиевич склонял его к иному решению.

– Значит, речь идет об еще большем усилении диктатуры? С мечтами о демократических свободах, о свободной прессе, о возможности свободно думать и говорить придется расстаться? – обеспокоенно спросил Тимофей Евлампиевич.– И значит, опять наш удел – страх и безропотное повиновение?

– Апостол сказал: «К одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, исторгая из огня». Видите, даже апостол повелевает спасать страхом. Хочешь не бояться власти, так будь послушен и делай добро, а если заболел инакомыслием или делаешь зло – бойся. Помните, нечто подобное писал Иван Грозный изменнику и отступнику Андрею Курбскому? А еще он писал: «Подумай, какое управление бывает при многоначалии и многовластии и как погибли эти страны! Это ли и нам посоветуешь, чтобы к такой же гибели прийти? И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам? Одно дело – спасать свою душу, а другое дело – заботиться о телах и душах многих людей; одно дело – отшельничество, иное монашество, иное – священническая власть, иное – царское правление». Вот вас, товарищ Грач, можно, пожалуй, отнести к отшельникам, а товарищ Сталин этого удовольствия себе позволить не может. В монахи уходить товарищ Сталин тоже пока не собирается. И приходится товарищу Сталину заботиться не столько о своей душе, сколько о телах и душах многих людей.

Сталин говорил все это, глядя куда-то вдаль, будто старался разглядеть что-то невидимое сквозь непрерывную сетку дождя и будто бы совсем забыв о присутствии Тимофея Евлампиевича.

– Иисус Христос сказал: «Если царство разделится, то оно не может устоять»,– неторопливо и даже отрешенно продолжал он.– Какое дерево будет расти, если у него вырваны корни? Русские цари делали одно хорошее дело – сколотили огромное государство до Камчатки. Мы это государство получили в наследство. И мы впервые в истории сплотили это государство как единое и неделимое, причем не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих государство. Тот, кто пытается нарушить это единство,– враг, заклятый враг советского народа. И мы будем уничтожать каждого такого врага, кем бы он ни был, хотя бы и старым большевиком,– мы будем уничтожать не только его самого, но и весь его род, всю его семью!

Последнюю фразу Сталин почти выкрикнул, и оттого сейчас, в слабом шепоте тихого дождя, она показалась Тимофею Евлампиевичу еще более страшной.

– Иосиф Виссарионович, вы конечно же знакомы с сочинениями Платона?

– Что вы имеете в виду? – Сталин сразу же обернулся к Тимофею Евлампиевичу,– Его утверждение, будто тирану для сохранения власти придется уничтожить всех врагов и что в конце концов у него не останется ни врагов, ни друзей? Но может ли общество быть сильным и прочным, если в нем не поддерживать непрерывно высокий накал борьбы?

– Это и предвидел Платон, писавший, что когда тиран примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. Значит, вам, Иосиф Виссарионович, теперь все время нужны будут войны внутренние, чтобы постоянно будоражить всех посредством войны и держать народ в напряжении.

– Надо отдать должное Платону, Платон был не дурак. Но заметьте, товарищ Грач, что главное – не в диктатуре, главное – не в товарище Сталине. Главное – в идее. Благодаря идее миллионы считают и будут считать своего высшего руководителя за бога и благодарить его, ибо он, этот высший руководитель, согласился над ними господствовать.

– Значит, идея классовой борьбы остается и война ничего не изменила,– поникшим голосом произнес Тимофей Евлампиевич,– Но с кем будет воевать новый класс, который вы создали?

– Что вы имеете в виду?

– Новый класс – это политическая партийная бюрократия во главе с партийной верхушкой.

– Если бы мы не создали партийного аппарата, мы потерпели бы неудачу,– жестко сказал Сталин, словно Тимофей Евлампиевич посягал на права этого аппарата.– Но что это вам взбрело в голову именовать партийный аппарат классом?

– Потому что у этого аппарата монополия на управление государством,– ответил Тимофей Евлампиевич.– Это и есть класс, которого доселе не знала история. А его ядро – партия, особая партия. Именно она создала класс, а теперь, когда этот класс сформирован, он сам нуждается в партии как в своем фундаменте. Выходит, что идея построения бесклассового общества на практике не состоялась. И не состоится. К власти этот новый класс вознесли рабочие и крестьяне, а теперь эти рабочие и крестьяне интересуют новый класс лишь как работники и как его опора для подавления непокорных и инакомыслящих.

– А почему вы сбрасываете со счетов, что этот новый класс, если признать правоту ваших рассуждений, как раз и составляют рабочие и крестьяне?

– Вы лукавите, Иосиф Виссарионович. Основа этого нового класса – партийная элита. А что в нем есть рабочие и крестьяне, так это скорее исключение из правила.

Сталин как-то по-новому посмотрел на Тимофея Евлампиевича: так смотрят на достойного противника.

– Оставим теорию теоретикам. Я не люблю проповедовать, я сторонник принятия решений. А вы что это до сих пор не прикоснулись к вину? Оно куда приятнее, чем крепкие напитки.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, я уже нахожусь в том возрасте, когда предпочтительнее кино, вино и домино, а не водка, лодка и молодка.– Он осушил бокал превосходного грузинского.– Ваша сила, Иосиф Виссарионович,– в чувстве действительности, в реализме. Как оратор вы, конечно… несколько уступаете, скажем, Троцкому.

– Не напоминайте мне о Троцком! – со злобой прервал его Сталин.– Этот христопродавец четырнадцать лет блуждал среди меньшевиков, обвинял большевиков во всех смертных грехах – в узурпаторстве, сектантстве, в организации государственного переворота, а когда увидел, что перевес на стороне большевиков, мгновенно приполз к ним на брюхе. Вы не задумывались, товарищ Грач, почему Троцкий, несмотря на свой блестящий ораторский талант, не смог захватить власть в партии и пробраться к ее руководству?

– Сам Троцкий, насколько я помню, объяснял это тем, что партия слепо идет за Сталиным.

– Вот-вот! И по-барски именовал эту партию голосующим стадом баранов. Скажите, какой выискался аристократ! К тому же имел наглость ставить себя вровень с Лениным. Да он не стоит и сапога Ленина!

Сталин занялся трубкой.

– Вот вы и вам подобные, товарищ Грач, третируете товарища Сталина как основоположника террора и репрессий. А между тем, если подходить к этому вопросу непредвзято, следует раз и навсегда запомнить, что основоположником террора и репрессий был не кто иной, как Троцкий. В одном из своих выступлений в декабре восемнадцатого года в Курске сей архиреволюционер, говоря о положении в партии, утверждал, что в ней много слюнявых интеллигентов, которые не имеют никакого представления о том, что такое революция. По наивности, по незнанию или по слабости характера они восстают против объявленного партией террора. И этот блестящий оратор доказывал, что революцию такого размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя, и ссылался на пример Великой французской революции. И как хитро, даже искусно он обосновал необходимость террора! Троцкий разглагольствовал в том духе, что старые правящие классы свое искусство и мастерство управлять государством получили в наследство от дедов и прадедов. А мы, пришедшие к власти, еще неопытны. Чем же нам компенсировать нашу неопытность, спрашивал Троцкий. И отвечал: только террором, террором последовательным и беспощадным. И если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи людей, то теперь пришло время уничтожить их десятки тысяч. Больше того, сей ортодокс доказывал, что у нас нет времени и возможности выискивать действительных врагов, мы вынуждены стать на путь физического уничтожения всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти потенциальные враги нашей власти,– Сталин победоносно оглядел собеседника,– А вы говорите – Сталин. Да Сталин по этой части и в подметки Троцкому не годится.

– Я убежден, что сама идея классовой борьбы уже содержит в себе необходимость террора,– сказал Тимофей Евлампиевич,– У Маркса эта идея была только в голове и на бумаге. Мы ее испытали на своей шкуре. Вы же знаете, Иосиф Виссарионович, что в вас очень много от Петра Великого и Ивана Грозного?

Сталин самодовольно улыбнулся: это звучало для него высшей похвалой.

– Хотите подарить товарищу Сталину комплимент? А что плохого в том, что Петр «уздой железной Россию поднял на дыбы»? А чем плох, во-вашему, Иван Грозный? Он сломал сопротивление бояр ради укрепления государства. Во имя этого казнил многих бояр, пролил немало крови, однако в народной памяти остался не как тиран, а именно как Грозный, как царь, устрашающий всех врагов Руси. С таким же успехом можно и Петра причислить к тиранам. Чего стоит одна лишь казнь стрельцов или казнь царевича Алексея. Но стрельцы – дезертиры, покинувшие боевые позиции, осмелившиеся выступить против правительственных войск. Разве кара, которую обрушил на них Петр, не была заслужена ими? А царевич Алексей? Он стал на путь измены, чтобы позвать иноземцев помочь ему вернуть Россию в прошлое. Разве у Петра был иной выбор? Он должен был или пожалеть родного сына, или пожалеть Россию. И он выбрал Россию. Разве не в этом величие Петра? Разве можно на основании этих фактов причислять его к тиранам?

По всему было видно, что это излюбленная тема Сталина и что он не только любуется своими кумирами, но и откровенно завидует им.

– Чего стоит лишь один приказ Петра генерал-прокурору Ягужинскому! – ухватился Сталин за припомнившийся ему исторический факт.– «Напиши именной указ, что если кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет на ней и повешен». Да, недаром и Пушкин, и Герцен, и Белинский, и даже декабристы восхищались Петром и считали его истинным патриотом и национальным героем.

– Иосиф Виссарионович, в наши дни, особенно после великой победы, ваш культ достиг наивысших пределов,– Тимофея Евлампиевича так и подмывало «завести» вождя,– Отдать вам должное как творцу победы – разумеется, дело естественное. Но вас уже так обожествили, что вы затмили собою Бога. А вспомните, после разгрома Наполеона Сенат решил преподнести Александру Первому в знак его особых заслуг по спасению Отечества титул «Благословенный». И что ответил на это царь? Отказавшись от титула, он сказал: «Когда мы с Богом, то и Бог с нами». А теперь послушайте, что принародно изрекает ваш сподвижник Хрущев: «Сталин – друг народа в своей простоте. Сталин – отец народа в своей любви к народу. Сталин – вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов».

– Могу вам откровенно сказать, товарищ Грач, что товарищ Сталин очень спокойно относится к такого рода славословиям, ко всяческой аллилуйщине. Более того, не раз еще в довоенные годы товарищ Сталин убирал прочь с дороги всякого рода лукавых царедворцев. Товарищ Сталин знает им истинную цену. Если у вас, товарищ Грач, коротка память, я позволю себе напомнить, к примеру, такой опус.

Сталин выудил из ящика стола лист бумаги, и Тимофей Евлампиевич подумал: этот лист вождь заранее приготовил и принес сюда, на террасу, полагая, что он может пригодиться ему в их беседе.

– Вот, извольте набраться терпения и выслушать,– сказал Сталин,– «На Мавзолее Ленина, окруженный своими ближайшими соратниками – Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе – стоял Сталин в серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага уверенной поступью лобового отряда будущих победителей капиталистического мира. К сжатой, спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли волны уверенности, что там, на Мавзолее Ленина, собрался штаб будущей победоносной мировой революции». А кто автор?

– Догадываюсь, кто-то из лукавых царедворцев, но кто?

– Карл Радек, который думал одно, говорил другое, а делал третье. И что же, товарищ Сталин пощадил его за эту неприкрытую лесть? Товарищ Сталин хорошо знал – Карл Радек из тех, кто говорит, что верит в Христа, а сам ходит молиться в мечеть.

– Что касается проницательности, тут вам надо отдать должное,– улыбнулся Тимофей Евлампиевич.

– Иван Грозный, как известно, срубил головы многим боярам, своим ярым противникам. И что же? Кто сейчас помнит имена этих бояр? Никто, кроме дотошных историков вроде товарища Грача. А Грозного помнят все, включая школьников младших классов, и величают его великим государем всея Руси.

– И все же я осмелюсь призвать вас быть добрым к нашему народу. Тем более что он, этот народ,– победитель. Зачем вы вызволенных из плена наших людей снова бросаете теперь уже в свои концлагеря? Разве это милосердно?

– Какое может быть милосердие к изменникам и предателям? – вскинулся Сталин.

– Человеку свойственно стремиться к накоплению, по мысли Толстого. Это может быть накопление денег, картин, лошадей… А накопление одно только нужно: добра.

– Мечты о добром правителе – весьма заманчивые мечты,– задумчиво произнес Сталин, на минуту покоряясь тому, что говорил его собеседник.– Вы думаете, я против добра? Вы думаете, моя душа соткана только из зла и ненависти? Чтобы нести добро, нужно уничтожить зло. Вот потому-то диктатор не имеет права быть добрым. Разве не ненавистью мы победили в войне? Разве добро помогло нам создать великую империю?

– Но зачем нам великая империя? – Тимофей Евлампиевич давно хотел поговорить со Сталиным на эту тему.– Все великие империи неизбежно гибли, рушились. И под их обломками страдали и гибли народы. Кому нужна империя? Народу, по моему разумению, лучше жить в самостоятельной и благополучной Рязани, если бы она таковой стала. Империя нужна императорам, диктаторам, чтобы стать властителями громадных частей земного шара. Чем могущественнее империи, тем больше страдает народ, ибо ему приходится расплачиваться за свое призрачное могущество. Удел народа в любой империи – либо безмолвствовать, либо бунтовать. Если безмолвствует – он остается рабом. Если бунтует – он становится разрушителем и мучеником. Вот кончилась одна из самых беспощадных войн в истории человечества. И что же ожидает победителей? Разумеется, кроме голода и других бедствий. Снова – классовая борьба, снова погоня за ведьмами?

– Не хотите ли пройтись по аллее? – Сталин, по-видимому, устал от длительного разговора.– Кажется, дождь слегка приутих.

Они надели плащи и спустились с крыльца. Было сыро, туман обволакивал кусты, аллея выглядела сумрачно и заброшенно.

– Вот вы рассуждаете: зачем империя? – заговорил Сталин, обходя лужицы на асфальте.– Ответ абсолютно ясен: империя – это сила. А сила – закон мировых взаимоотношений. Все остальное – партнерство, джентльменские ужимки – наивный бред. На Потсдамской конференции Трумэн прозрачно намекнул мне, что американцы создали оружие невиданной разрушительной силы. И что же, мы должны хлопать ушами, а потом плясать под дудку сильнейшего? Нет, мы создадим такое же оружие, и еще более мощное. Будет у нас и атомная бомба, и еще кое-что посильнее.

– И начнется безумная гонка вооружений, которая разорит государство и народ,– заметил Тимофей Евлампиевич.

– Другого выхода нет. Лучше затянуть пояса, чем идти в услужение мировому капиталу. Борьба – основа и двигатель человеческой жизни, ее высшее проявление, стимул прогресса. Вы, товарищ Грач, как и многие другие вам подобные, видимо, опьянены победой в войне и всерьез думаете, что отныне и навсегда наступил благословенный мир. Нет ничего ошибочнее такой точки зрения.

– Очень хотелось бы надеяться, что в конце концов разум победит и у нас установятся нормальные, а может, и дружеские отношения с Западом.

– Дружба с Америкой? – едва не фыркнул Сталин,– До чего же вы наивны, товарищ Грач. Такого рода наивность возникает всегда, когда предается забвению классовый подход. Вы хотите, чтобы американцы, как вредоносные бациллы, проникли во все поры нашего общества и заразили его неизлечимой болезнью накопительства, проникли и вторглись в экономику, в политику, стали обладателями наших военных и государственных секретов, отравили наших людей ядом тлетворной буржуазной культуры? Да они мигом наводнят нашу страну своими агентами. И не потребуется никакой войны, никакой атомной бомбы… Они без единого пистолетного выстрела взорвут наш социалистический строй изнутри.

– Но нельзя же нам жить в отрыве от мировой цивилизации,– возразил Тимофей Евлампиевич.– Человечество едино, а мы хотим быть чем-то вроде монахов-затворников…

– Противостояние между Востоком и Западом имеет глубокие исторические корни. Еще колонисты-пуритане объявили, что Божественным Промыслом именно им предначертано создать на земле Царствие Божие. Отсюда пошла идея, не дающая Америке покоя и доныне,– идея об особом избранничестве Нового Света, идея американского мессианства. Если хотите, мессианство и вытекающий из него экспансионизм – официальная доктрина Соединенных Штатов. Все президенты США, сменяя один другого, неизменно заявляли, что Америка – это мировой лидер, что американская политическая система неизбежно станет образцом для всего мира. А идеологические подпевалы прямо провозглашали, что англосаксы, подобно народу библейского Израиля,– избранный Богом народ. Возможно, вам приходилось читать откровения Вильсона? Этот бывший профессор Принстонского университета, ничтоже сумняшеся, заявил, что перед Америкой открывается новая эра, и отныне только она должна руководить миром.

Они дошли до конца аллеи и повернули назад.

– Да что там Вильсон, это уже история. Вы лучше познакомьтесь с мыслями нынешнего американского президента Трумэна. Воспроизведу по памяти. Хотим мы этого или не хотим, говорит Трумэн, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром. Что вы на это скажете? Можем ли мы дружить с людьми, которые, мило улыбаясь нам, в то же время мертвой хваткой держат нас за горло? Неужели не понятно, что мессионизм Америки носит исключительно агрессивный характер? И потому задача товарища Сталина – оградить советский народ от этих новоявленных мессионеров.

– В этом с вами, пожалуй, можно согласиться,– вздохнув, сказал Тимофей Евлампиевич.– Но в результате такого адского противостояния жизнь нашего народа не станет лучше.

– Не до жиру, быть бы живу,– Сталин тоже вздохнул,– Придет время, когда мы с Америкой будем на равных, вот тогда и заживем лучше и веселее. Нам не обойтись без «железного занавеса». Только это и спасет Советский Союз от подрывных действий наших «друзей». Вспомните, кого породила Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года?

– Декабристов.

– Вот именно, декабристов. А почему же нынешняя война не пожелает породить нам такого же рода смельчаков, готовых посягнуть на существующий строй и замахнуться на великие завоевания нашего народа? Они попытаются проникнуть в партию, собственно, они уже проникают в нее. Пример – сепаратизм ленинградских партийных функционеров, возомнивших, что пуп Земли – не в Москве, а в Питере. Нам еще со многими предстоит разобраться,– многозначительно произнес Сталин,– Вот мне недавно товарищ Берия докладывал весьма любопытные вещи. Он утверждает, что располагает неопровержимыми данными о том, что Молотов – английский шпион. Товарищ Берия утверждает также, что Жуков – тоже шпион, только американский. Если предположить, что товарищ Берия прав и шпионы у нас уже орудуют на самом верху, то что же творится у нас внизу?

– Но все же это похоже на фантастику! – воскликнул Тимофей Евлампиевич.– Этого просто не может быть! Жуков – да это же спаситель Отечества! Молотов – ваш вернейший и преданнейший соратник!

Сталин посмотрел на Тимофея Евлампиевича как на несмышленыша.

– А известно ли вам, товарищ Грач, что у моего вернейшего и преданнейшего соратника товарища Молотова жена, по фамилии Жемчужина, уже давно и весьма активно сотрудничает с сионистскими кругами? Дошло до того, что компетентные органы вынуждены завести на нее уголовное дело. А товарищ Жуков не нашел ничего лучшего, как подружиться с американским генералом Эйзенхауэром отнюдь не на деловой почве.

– Вы имеете в виду поездку маршала Жукова и Эйзенхауэра в Ленинград? Но разве в этом что-то предосудительное? Кстати, у меня в досье уже имеется текст тоста, произнесенного сыном Эйзенхауэра Джоном на торжественном приеме в Ленинграде.

– Вот уж не думал, что вы коллекционируете такие пустяки, как тосты, да еще произнесенные каким-то молокососом Джоном.