Текст книги "Диктатор"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

В редкие минуты, оставаясь наедине, Сталин предавался невеселым, часто горестным раздумьям. Особенно страдал он из-за того, что душу раздирали мучительные противоречия: он хорошо понимал, что ему лично крайне необходимо побывать на фронте, на месте событий; сообщение об этом придало бы веры и стойкости войскам, и он мысленно рвался на фронт, но в то же время сознавал, что такая поездка мало что изменит, как мало изменяет исход боя то, что командир, выхватив наган, увлекает за собой бойцов, вооруженных винтовками, на танки противника. И конечно же такая поездка отвлечет его, Верховного Главнокомандующего, от решения стратегических задач, более важных и оказывающих определяющее влияние на ведение войны.

Сталин предвидел, что его «московское сидение» будет потом, после него, истолковано ретивыми историками как слишком преувеличенная забота о безопасности своей личности. Но соображения дела перевешивали все иное. Бог с ними, с историками, они всегда будут дуть в ту дуду, звуки которой ласкают слух правителя, которому они служат. В конце концов, главное не в том, что о тебе скажут после твоей смерти – все равно хорошего ничего не скажут, более того, сделают на поношении твоего имени блестящую политическую карьеру и прослывут мужественными борцами за правду, может быть, даже будут наречены совестью народа. Так стоит ли думать об этом: пускай лягают, коль не способны ни на что другое!

Сталин продолжал жить на своей любимой даче в Кунцеве, хотя немцы уже пытались ее бомбить во время воздушных налетов на столицу. Он и сам не мог понять, почему, словно магнит, притягивает его к себе эта кунцевская дача. Ничего примечательного и особенно комфортного для жизни здесь не было: с севера к даче примыкал сосновый лес, его рассекало Можайское шоссе, откуда в окна то и дело доносился гул и гудки машин; поблизости, с западной стороны, приютилась деревушка Давыдково, вечерами нарушавшая покой визгом гармошек; с юга – главный возмутитель спокойствия – товарная станция Киевской железной дороги, где непрерывно лязгали при сцепке буфера вагонов и неугомонно возвещали о своей неутомимой работенке маневровые паровозики «овечки».

Да и сама дача мало походила на виллу или на дворец. Просторный дом в один этаж, семь комнат, двадцатиметровая спальня, в которой стояла полутораспальная деревянная кровать. Стены были обшиты мореной фанерой – под дуб. Радовал глаз лишь превосходный паркетный пол в зале да приносила удовольствие баня, в которой он очень любил попариться. Было время, парился в баньке вместе с Сергеем Миронычем, да где он теперь, Мироныч… Как бы он был сейчас кстати, в эту военную страду!

Так чем же притягивала его к себе эта ближняя дача?

Может, просто близостью к Москве? Или желанием иногда побыть наедине, подумать, помечтать? Или тем, что напоминала ему о мирных днях и о годах, когда он был моложе, когда на даче кипела жизнь, когда он мог позволить себе сыграть в городки, а главное, был всецело обуян грандиозностью планов, таких, что захватывало дух?

Сейчас вокруг дачи все дышало близкой войной: вокруг дома, укрытые маскировочной сетью, стояли, устремив в студеное небо хищные стволы, дальнобойные морские зенитки. Дачу, воспользовавшись тем, что Сталин какое-то время не приезжал на нее, заминировали. Охрана попыталась напугать его тем, что в рощу, рядом с дачей, угодила авиабомба, которая, к счастью, не взорвалась.

– Не принимать во внимание,– хмуро изрек Сталин, выслушав доклад начальника охраны генерала Власика,– И ты, Власик, не переживай: наша бомба мимо нас не пролетит. И немедленно разминируйте все к чертовой бабушке!

…Оборона Москвы держалась на волоске, и все же Сталин принял решение побывать на одном из участков фронта. Посоветовавшись в Генштабе, он остановился на Волоколамском направлении…

Стояла глубокая ночь, когда небольшой кортеж машин, среди которых был тяжелый бронированный «паккард» Сталина, вырвался из притихшей настороженной Москвы на Волоколамское шоссе. По мрачному небу, сыпавшему на землю смесь снега с дождем, панически метались жадные щупальца прожекторов, изредка хлопали зенитки.

Кортеж миновал утонувший во тьме Красногорск, затем вытянувшееся вдоль шоссе Нахабино. В Дедовске уже отчетливо слышалось злое рявканье минометов, осветительные ракеты, непрерывно взлетавшие над лесными массивами, будто вознамерившиеся навсегда оторваться от земли и уйти в космические дали, достигнув предельной для них высоты, нехотя возвращались на землю и, не долетев до нее, тихо угасали. На смену им взлетали с равными промежутками новые ракеты, их зеленоватый призрачно-холодный свет таил в себе невероятное сочетание праздничной ослепительной красоты и зловещей угрозы.

Машины остановились в деревушке с разухабистым названием Лупиха. Здесь нашел себе пристанище штаб дивизии генерала Белобородова.

Невысокий, подвижный и деятельный Афанасий Павлантьевич Белобородов, безудержно храбрый по натуре, увидев Сталина, оробел столь отчаянно, что не мог унять дрожащие пальцы, когда, приставив ладонь к папахе, рапортовал Верховному Главнокомандующему.

– Прекрасное название – Лупиха,– сказал Сталин, выслушав рапорт.– Вот тут вы, Афанасий Павлантьевич, и призваны лупить гитлеровских оккупантов.

– Постараемся, товарищ Верховный Главнокомандующий! – в тон ему по-военному рьяно повторил Белобородой. Он подивился тому, что Сталин, оказывается, знает имя-отчество его, простого командира дивизии, каких в армии множество. Да еще такое замысловатое!

– Белобородов слов на ветер не бросает,– заметил Жуков, желая в глазах Сталина поднять авторитет комдива.

– Товарищ Белобородов вряд ли нуждается в наших похвалах,– не любящий постороннего вмешательства в подобных обстоятельствах, одернул его Сталин.– Товарищ Белобородов – закаленный сибиряк, дальневосточник, а это – свидетельство крепости не только тела, но и духа. Пожелаем ему успеха,– А вы, товарищ Жуков, чем надо помогите Белобородову.

В блиндаже комдива Белобородов принялся в стремительном темпе докладывать обстановку, водя пальцем по разложенной на столе карте, докладывать по привычной и уже знакомой Сталину схеме: противник, свои силы, соседи справа и слева, тылы. Сталин внимательно слушал, не перебивая комдива, дождался, когда тот сформулирует свое решение, и сказал:

– Главное – ни шагу назад. Отдать Москву в руки противника – опозориться перед всем миром.– Он оглядел присутствующих тяжелым взглядом, как бы проверяя, какое воздействие на них оказали произнесенные им слова.– В таких кровопролитных боях, какие вы ведете, товарищ Белобородов, обычно бывает много раненых. Как обстоит дело с уходом за ними и их лечением?

– Тяжело раненных отправляем в Москву, в госпитали, товарищ Верховный Главнокомандующий,– четко ответствовал комдив.– А для легко раненных развернули полевой медсанбат в Дедовске.

– Думаю, что нам следует побывать в вашем медсанбате,– сказал Сталин, взглянув на свои ручные часы.

– Надо успеть до рассвета, товарищ Сталин,– поняв жест Верховного, тут же вставил начальник охраны Власик.

– Власик у нас очень не любит бомбежки,– усмехнулся Сталин: ему доставляло удовольствие выставить кого-либо из своего окружения в неприглядном свете,– не надо бояться, Власик, наша мина мимо нас не пролетит.

Все негромко рассмеялись, довольные удачной шуткой вождя.

Пока шел этот разговор, Белобородое успел сменить «декорацию»: его помощники моментально убрали со стола карту и на ее месте появились бутылки с водкой, коньяком и закуски.

– Товарищ Верховный Главнокомандующий,– засуетился Белобородов, опасаясь, что Сталин отнесется к его затее отрицательно,– просим в честь вашего исторического приезда принять наши фронтовые сто грамм…

Сталин удивленно посмотрел на вмиг преобразившийся стол и улыбнулся.

– Афанасий Павлантьевич у нас прямо-таки чародей,– сказал он,– Думаю, можно принять его гостеприимное предложение?

Все согласно поддержали Сталина. Белобородов поднял рюмку:

– Позвольте поднять этот тост за великого, гениального вождя и полководца…

Сталин повелительным жестом руки остановил его:

– Пейте не за товарища Сталина, а за победу над врагом.– Он тоже поднял рюмку: – За победу, товарищи! За то, чтобы выстояла наша Москва!

Все дружно опорожнили рюмки. Белобородов поспешно наполнил их снова.

– А вот это уже ни к чему, товарищ Белобородов,– остановил его Сталин, все еще улыбаясь.– Вы предлагали фронтовые сто грамм? Мы свою фронтовую норму выполнили. А это уже будет явный перебор. Наш рассудок должен быть незамутненным. Чтобы победить врага, надо иметь ясный ум и стойкий характер, не говоря уже о храбрости. Да и других тостов нам сейчас не надо.

Сталин и все сопровождающие вышли из блиндажа. Казалось, что ночь стала еще темнее.

– Разрешите, я поеду впереди? – спросил Белобородов.

– А вы садитесь в мою машину,– предложил Сталин, и Белобородов сноровисто юркнул в ее темную пасть.

Кортеж, развернувшись, двинулся в обратную сторону.

Вскоре кортеж втянулся в Дедовск и остановился у ближнего корпуса больницы, в котором и разместился медсанбат.

Вслед за Белобородовым Сталин прошел в невысокое строение и уже в коридоре сразу же ощутил ударивший в нос запах йода, хлороформа и еще каких-то лекарств. Выбежавший навстречу человек в белом халате, надетом поверх полевой военной формы, не разобравшись, что за гости вторглись на территорию его медсанбата (телефонная связь со штабом была нарушена, и Белобородов не смог заранее предупредить о приезде Верховного), отчаянно замахал руками:

– Сюда нельзя! Часовой, почему пропустили?

И тут же осекся, разглядев вошедших, хотя желтоватый свет то и дело мигающей лампочки был крайне тускл.

– Доложите Верховному Главнокомандующему! – рявкнул Белобородов, как истинный вояка, не переносящий такого рода «проколов»,– Вы что, ослепли?

– Товарищ Верховный…– осторожно, спотыкаясь на каждом слове, начал было человек в халате.

– Не надо никаких докладов,– отмахнулся Сталин.– Ведите нас в палату к раненым.

– Слушаюсь! – Начальник медсанбата порывисто распахнул дверь ближайшей палаты.

Сталин перешагнул через порог. В призрачном свете он увидел несколько рядов железных кроватей, на которых в самых разнообразных и даже причудливых позах спали раненые. Из дальнего угла доносился тяжелый храп. Кто-то прерывисто бормотал во сне.

Врач щелкнул выключателем. На койке, стоявшей у самого прохода, потревоженный этим светом, зашевелился раненый. Сгоняя сон, он покрутил крупной стриженой головой, наполовину перевязанной бинтами, и сонными глазами уставился на пришедших из-под густых, цвета спелой ржи, бровей. Сразу сообразив, что перед ним высокие военные чины, он попытался было свесить ноги с койки и встать, но подошедший к нему вплотную Сталин мягко опустил свою ладонь на плечо бойца.

– Не надо вставать, лежите,– сказал он негромко,– Как ваша фамилия?

Раненый, в упор глядя на Сталина, все еще не веря, что перед ним действительно Сталин, а не кто-то другой, молчал, словно потерял дар речи.

– Доложите Верховному Главнокомандующему! – с громким возгласом метнулся к нему Белобородов.

– Сержант Брусникин, товарищ Сталин! – У раненого наконец «прорезался» голос, и он выкрикнул это так громко, что на соседних койках испуганно взметнулись бойцы.

– Потише,– остановил его Сталин,– Иначе мы поднимем на ноги весь медсанбат. Брусникин, Брусникин,– он несколько раз повторил эту фамилию.– Есть такая хорошая ягода – брусника. Особенно много ее в Сибири.

– Так точно, товарищ Сталин! – все так же громко выпалил сержант.– У нас в Сибири ее хоть косой коси!

– А я, между прочим, товарищ Брусникин, сразу догадался, что вы сибиряк. Вон какой великан.– Сталин обернулся к Жукову и Белобородову, стоявшим у него за спиной,– С такими богатырями можно воевать! А где вас ранило?

– Под Истрой, товарищ Сталин!

– И каково ваше самочувствие, товарищ Брусникин?

– Нормальное, товарищ Сталин! – широко улыбаясь, отчеканил Брусникин, и щеки его, щедро обсыпанные веснушками, зарделись,– Да я хоть завтра в бой! Валяться на печи да жрать калачи нынче недосуг!

– Хорошо сказано,– одобрил Сталин,– Впрочем, калачи вам перед боем не помешали бы, а вот что касается того, что валяться на печи недосуг, тут вы, товарищ Брусникин, попали в самую точку,– Он немного помолчал, все пристальнее всматриваясь в понравившегося ему бойца и будто вознамерившись отгадать его истинные мысли, а не услышать только то, что сержант говорит вслух,– И как вы считаете, товарищ Брусникин, отдадим мы немцам Москву?

Брусникин заморгал рыжими ресницами и непонимающе уставился на Сталина.

– Москву? Немцам? – переспросил он, подозревая, что Сталин просто решил подшутить над ним,– Да ежели мы Москву сдадим, то грош нам цена в базарный день!

Сталин протянул Брусникину руку и ощутил в своей ладони его горячую, крепкую, по-мужицки грубую ладонь.

– Власик,– сказал Станин,– дайте мне орден Красной Звезды.– И, приняв из рук подскочившего Власика орден, прикрепил его к больничному халату раненого.

Брусникин, памятуя запрещение вставать, радостно выпалил сидя:

– Служу Советскому Союзу!

– С такими бойцами грех отступать,– сказал Сталин,– Товарищ Жуков заверял меня, что Москву не отдадим. Честно говоря, товарищу Брусникину я верю даже больше, чем товарищу Жукову. Пусть товарищ Жуков на меня не обижается.

– Не обижаюсь, товарищ Сталин,– улыбнулся Жуков,– Солдат – главный кузнец победы.

На выходе из палаты Сталин приметил в коридоре стоявшую в сторонке женщину в белом халате. Она была стройна, красива, из-под белой шапочки выбивались густые черные волосы. Что-то трудносоединимое светилось в ее по-молодому блестевших глазах: удивление, испуг и затаенная печаль. В вытянутых руках она держала поднос со множеством лекарств в пузырьках и коробочках. Видимо, это была медсестра, готовившая лекарства для утреннего приема.

Что-то неуловимо знакомое почудилось Сталину в облике медсестры. Сталин смотрел на нее немигающими глазами, пытаясь заставить свой мозг восстановить в памяти, где и когда он уже видел эту женщину. Но усилия эти были тщетны: память подсказывала ему разные варианты, но он, убедившись в их недостоверности, отбрасывал эти догадки прочь.

– Власик,– обернулся Сталин к начальнику охраны.– У вас есть медаль «За отвагу»?

– Найдется, товарищ Сталин!

– Дайте.

Власик поспешно протянул ему медаль.

Сталин медленно подошел к медсестре и бережно, стараясь не задеть рукой поднос с лекарствами, прикрепил медаль к ее халату. Она потрясенно смотрела на вождя.

– Спасибо,– тихо прошептали ее похолодевшие губы.

– Не по-уставному отвечаете, медсестра! – сердито проронил Белобородов: этот медсанбат подводит его на каждом шагу!

– Ничего,– остановил его Сталин.– Чем можно лучше выразить благодарность, как не русским словом «спасибо»? Не надо зря нападать на женщин, товарищ Белобородов. Это мы должны говорить им спасибо за то, что вместе с нами воюют. Если хотите, мы их должны на руках носить.

– Будем носить, товарищ Верховный Главнокомандующий! – все так же рьяно заверил Белобородов.

– Не уроните,– улыбнулся Сталин.

«А как она похожа на мою Светланку,– что-то трогательное вспыхнуло в его душе.– Правда, постарше и, кажется, красивее. Но где я мог ее видеть прежде? – не давала ему покоя навязчивая мысль.– И сколько их, таких Светланок, на всем этом безбрежном фронте…»

– Власик, оставшиеся награды передайте Белобородову, он ими распорядится лучше нас,– приказал Сталин.

– Да у меня их чуть-чуть…– начал было Власик.

– Надо было взять побольше,– сердито сделал ему внушение Сталин.– И не надо жадничать. Никакая самая высокая награда не стоит и одной капли крови, пролитой защитниками Москвы.

…Когда кортеж устремился к столице, Сталин с облегчением подумал о том, что наконец-то он лично побывал на передовой, к тому же не на обычной, а на передовой главного направления, на котором наступают гитлеровцы. Пусть теперь попробуют упрекать его в том, что он сторонится фронта! Каждый его шаг будет запечатлен в истории и останется в ней, как не подвластное времени эпохальное событие, как и эта ночная поездка в деревню, хотя и со странным, но тем не менее символическим названием Лупиха, и в городок тоже со странноватым названием Дедовск. Причем поездка не в победные часы войны, а в часы, когда решается судьба Москвы, а значит, и всей России…

Въезжая на рассвете в Кремль, Сталин вздрогнул. Его неожиданно осенило: медсестра, которую он так безуспешно пытался опознать, была той самой женщиной, которую он видел на праздничной вечеринке у Ворошилова девять лет назад, той, которая, по версии наркомвнудельцев, готовила против него, Сталина, террористический акт, той, которую он велел Берия отправить на фронт. А теперь вот наградил медалью, да еще – «За отвагу»!…

…Несмотря на заверения Жукова, Сталин понимал, что в обстановке, когда противник придвинулся почти вплотную к Москве и готов был совершить на нее последний бросок, возможны любые повороты событий, и к любому повороту событий нужно быть готовым. Размышляя над этим, Сталин не исключал и такого исхода, при котором Москва окажется в руках немцев, как когда-то она оказалась в руках французов. И все же для самого себя он твердо решил: в любом случае не покидать Москву до последней возможности, ибо и армия и народ уверовали в то, что, если он, Сталин, в Москве, значит, ничего катастрофического с ней не произойдет.

Сталин верил Жукову, верил в его неистребимую энергию, в его умение принимать молниеносные решения и добиваться их осуществления, в его поразительную способность сохранять спокойствие и уверенность в самой катастрофической обстановке. Чем опаснее была обстановка, тем крепче была его воля и неотразимее устремленность к победе. Сталин с радостью обнаруживал в Жукове те черты характера, которые были типичны и для него самого. Не склонный к мифотворчеству, Сталин все же верил в счастливую звезду этого твердого, как кремень, строптивого, как молодой бык, в высшей степени самолюбивого человека, способного протаранить любую преграду – чем она была крепче, тем лучше. Сталин открыл в Жукове несомненный полководческий талант, соединявший в себе искрометную военную хватку Суворова и мудрую хитрость Кутузова. Порой Сталин проникался чувством зависти к Жукову, пытаясь в процессе принятия важных стратегических решений перенять его знания, опыт и хватку и утвердить себя в роли Верховного Главнокомандующего не просто как некую символическую фигуру, а как реального стратега. Ценил он и начальника Генерального штаба Шапошникова, прошедшего школу еще царской армии, по характеру резко отличавшегося от Жукова. Борис Михайлович был человеком мягким, до крайности уравновешенным, неспособным высекать искры при столкновении прямо противоположных мнений, стремившимся обязательно сгладить острые углы. При всем этом он отличался мудростью и умело противостоял всяческим крайностям, способным бросать человека от одной ошибки к другой.

Чтобы не слишком выпячивать себя (Сталин знал, что это сделает за него его окружение) и чтобы подчеркнуть, что решения, принимаемые им по наиболее сложным стратегическим, а порой и по тактическим вопросам, суть не просто плод его личного озарения, но плод коллективной мысли, он объявил о создании Ставки Верховного Главнокомандования. Однако все, и прежде всего Жуков, понимали, что решения, выдаваемые за решения Ставки, есть решения самого Сталина. Для обсуждения неотложных вопросов Ставка, за редким исключением, не собиралась. Сталин действовал самостоятельно, вызывая в Ставку военачальников тогда, когда он сам считал это необходимым. И вовсе было не важно, был ли это член Ставки или просто командующий. Сталин вызывал нужного ему человека в Ставку вместе с начальником Генерального штаба или его заместителем и выслушивал их мнение. Ставка – это Сталин, Государственный Комитет Обороны – тоже в основном Сталин. Постепенно, приобретая военный опыт, он уверовал в то, что способен принимать единственно правильные стратегические решения, хотя изначально эти решения порой формулировались военачальниками, а затем уж становились решениями, исходящими от Сталина, если эти решения приводили к нужному результату. Решения же, выполнение которых оборачивалось неудачами и даже поражениями, всегда можно было списать за счет промахов Ставки или соответствующих командующих фронтами. Главное же состояло в том, что сейчас, когда вся жизнь страны была подчинена войне, Сталин командовал всем и всеми, он был главным дирижером всего, что происходило и на полях сражений, и в глубоком тылу, и на «фронтах» международных отношений.

Как-то в доверительном разговоре с Шапошниковым Жуков спросил:

– Существует ли у нас Ставка? Или это некий загадочный символ?

Шапошников улыбнулся своей тихой неброской, доброй улыбкой, в которой можно было всегда прочесть гораздо больше, чем он позволял себе высказывать вслух:

– Разумеется, Ставка существует. Но вы же знаете, голубчик, что ставка – это старинное русское название походного шатра, в котором располагался высший военный начальник, не более того.

– В таком случае у нас многовато этих «шатров»,– буркнул Жуков, впрочем не ожидавший от Шапошникова, что тот хотя бы краешком заденет Сталина или намекнет на странный стиль его руководства.– Один «шатер» – Кремль, второй – кунцевская дача, третий – бомбоубежище на Кировском, четвертое – в здании Генштаба…

– Это не самое главное, голубчик,– устало произнес Борис Михайлович, не погасив, однако, своей тихой улыбки.– Главное, что «шатер» существует и в «шатре» есть Верховный Главнокомандующий.

– Но исполнителям порой приходится круто, сразу не сообразишь, кому что исполнять. Вчера, например, Верховный приказал оформить мое предложение как решение Ставки, а неделю назад – как директиву ГКО.

– Не переживайте, голубчик,– успокоил его Шапошников.– Исполнителям ведь тоже надо иногда шевелить мозгами и все схватывать на лету. Это же какое счастье, что во время такой войны у нас есть стальной предводитель, а не какая-нибудь тюха-матюха вроде Керенского. Думаю, что и вы, Георгий Константинович, такого же мнения. Хотя нам с вами и достается частенько на орехи.

– Мнение у нас единое.– Жуков привычно зажал ладонью мощный подбородок.– Однако иной раз стальная воля выходит нам боком. Эти злополучные контрудары в районе Волоколамска и Серпухова…

Шапошников согнал с лица милую, доброжелательную улыбку: он-то знал, что идея этих контрударов исходила от него самого.

– Да, голубчик, но что поделаешь? – дипломатично изрек Борис Михайлович.

Нанести контрудары под Волоколамском и Серпуховом потребовал от Жукова лично Сталин: Шапошников, видимо, боялся, что строптивый командующий фронтом не выполнит указаний начальника Генштаба. Сталин же, осведомившись у Жукова, как ведет себя противник, и выяснив, что немцы завершают сосредоточение своих ударных группировок и, по всей вероятности, в ближайшее время начнут наступать, поинтересовался, где противник может нанести главный удар по нашим войскам.

– Из района Волоколамска,– ответил Жуков, сразу догадавшись, почему Сталин задает ему именно такой вопрос.– Что касается танковой группы Гудериана, скорее всего, она нанесет удар в обход Тулы на Каширу.

– Мы с Шапошниковым считаем, что нужно упредить противника и нанести ему контрудары.– И Сталин ткнул дымящейся трубкой в Волоколамск и Серпухов, обозначенные на карте, расстеленной на столе.

Жуков нахмурился. Что ответить Сталину? Что сил, способных нанести такие контрудары, у него попросту нет? Что даже оборону, которую удалось с грехом пополам организовать из частей, не попавших в окружение, нескольких дивизий народного ополчения, спецчастей да курсантов военных училищ, вряд ли можно было считать неприступной.

– В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и корпус генерала Доватора. В районе Серпухова контрудар нанесет кавалерийский корпус Белова, танковая дивизия Гетмана и часть сил Сорок девятой армии.

Жуков набычился: все, что сейчас говорил Сталин, противоречило здравому смыслу. Неужели этот тишайший Борис Михайлович внушил Сталину такую бредовую идею?

– Товарищ Сталин, этого делать сейчас нельзя,– стараясь быть спокойным, тем не менее упрямо возразил Жуков,– Бросать последние резервы фронта на какие-то сомнительные контрудары? Мы ослабим свою оборону, и противник без особого труда прорвет ее.

– Западный фронт располагает шестью армиями. Вам этого мало? – Тихая ярость уже клокотала в душе Сталина.

– Линия обороны Западного фронта растянута более чем на шестьсот километров,– продолжал упираться Жуков.– К тому же в глубине, особенно в центре фронта, мы располагаем самыми скудными резервами.

– Ваши доводы, товарищ Жуков, совершенно неубедительны,– отрезал Сталин.– Вопрос о контрударах считайте решенным. Сегодня к двадцати ноль-ноль доложите план.

Жуков стремительно вышел и тут же отправился в штаб фронта. Там его встретил взволнованный Булганин.

– Сейчас звонил Сталин и устроил мне форменный разнос. Сказал: «Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!» Требует немедленно организовать контрудары.

– Ты хоть раз принес мне хорошую весть? – буркнул Жуков.– Теперь я вижу, в чем заключается роль члена Военного совета,– поддел он Булганина.– Впрочем, всю эту кашу Шапошников заварил. Это легко проигрывать на карте, в тиши кабинета. Думает, что контрудары Жукова под Ленинградом можно повторить под Москвой. Но под Москвой совсем другая обстановка и совсем другой расклад сил.

– А что делать? – растерянно спросил Булганин.– Ослушаемся – быть беде.

– Ударим! Контрударом! – со злостью воскликнул Жуков.– Сейчас отдам приказ Рокоссовскому. Вот уж и впрямь подумает: Жуков свихнулся.

Когда Рокоссовский получил приказ контратаковать, причем на подготовку этой контратаки отводилась всего одна ночь, при всей своей выдержке он едва не схватился за голову. Малочисленным войскам предстояло выйти из обжитых траншей и окопов, в которых они способны были отразить атаки немцев, и устремиться под пули и снаряды противника, изготовившегося к броску.

Как и следовало ожидать, контрудары окончились провалом. Пользуясь внезапностью, нашим войскам удалось на несколько километров вклиниться в расположение противника и тут же, встретив шквальный огонь, пришлось откатиться, неся громадные потери.

Немцы начали стремительное наступление из района Волоколамска на Клин. На армию Рокоссовского ринулась мощная танковая группа Гёпнера. Рокоссовский выбрал для обороны район Истринского водохранилища. Река Истра и холмистая местность, поросшая лесами, представляли собой превосходный естественный рубеж для организации обороны. Сюда Рокоссовский и предполагал заблаговременно отвести свои войска. Но Жуков был неумолим.

«Не отходить ни на шаг!» – таков был его приказ.

Рокоссовский уже созвонился с Шапошниковым, чтобы заручиться согласием Генштаба занять новый рубеж обороны. Об этом демарше стало известно Жукову. Реакция была молниеносной:

– Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю! Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и стоять насмерть!

И в результате немцы отбросили армию Рокоссовского на восточный берег Истры и захватили там новые плацдармы, еще более приблизившись к Москве.

Так, столкнувшись лбами, Сталин и Жуков оказались в одной упряжке, и это стоило нашим войскам многих жертв. На мягкий упрек Шапошникова Жуков ответил категорично и резко:

– Если бы я поступил иначе, немцы могли бы раскусить мои замыслы. И двинули бы войска не на Рокоссовского, где их удалось изрядно измотать, а рванули бы туда, где у меня в окопе нет ни единого солдатика.

Тем временем Сталину доложили, что немцы взяли город Дедовск. Сталин вздрогнул: Дедовск? Тот самый Дедовск, который еще совсем недавно был наш, в котором он, Сталин, недавно побывал и который с особой силой, уже не теоретически, а чисто практически напомнил ему: немцы всего в тридцати восьми километрах от столицы! Сталин никак не мог совместить в своих мыслях тот факт, что он совсем недавно лично был в Дедовске и, следовательно, уже одним своим пребыванием не мог не укрепить дух бойцов, его оборонявших, и тот факт, что сейчас в этом же самом Дедовске засели немцы, предвкушавшие близкую победу и как бы издевающиеся над ним, Сталиным. Этого нельзя было перенести.

Сталин схватил телефонную трубку:

– Жукова!

– Я вас слушаю, товарищ Сталин!

– Вам известно, что занят Дедовск?

– Нет, товарищ Сталин, неизвестно.

– Кажется, вы у нас командуете Западным фронтом? Или я ошибаюсь? Если не ошибаюсь, то хочу напомнить: командующий обязан знать, что у него творится на фронте. Немедленно отправляйтесь в район Дедовска и контратакой верните его!

«Опять эти чертовы контратаки!» – поморщился Жуков.

– Товарищ Сталин, в такой критической обстановке покидать штаб линии фронта было бы с моей стороны крайне неосмотрительно,– попробовал отговориться Жуков.

– Кажется, я говорю по-русски,– рассвирепел Сталин,– Или вам нужен переводчик? Мы тут как-нибудь справимся, а за себя на время своего отсутствия оставьте Соколовского.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– И сразу же позвоните мне.

Жуков тут же связался с Рокоссовским. Оказалось, что Дедовск немцам не сдан. Сталину, вероятно, сообщили о деревне Дедово. О чем Жуков тут же и доложил Верховному.

– Немедленно отправляйтесь в Дедовск! – Жуков явственно ощутил негодование Сталина.– Возьмите с собой командующего артиллерией пятой армии Говорова и во что бы то ни стало верните нам Дедовск.

«Провалился бы пропадом этот треклятый Дедовск!» – мысленно выругался Жуков и помчался в машине по Волоколамскому шоссе.

В штаб командира 9-й гвардейской стрелковой дивизии прибыл к его приезду и Рокоссовский. Белобородов удивленно вглядывался во внезапно появившихся высоких гостей, не понимая, чем вновь вызван столь повышенный интерес к его дивизии.

– Утром я намерен наступать на деревню Селиваниху,– доложил Белобородов, отвечая на вопросы Жукова.– А деревня Дедово еще дальше, за Селиванихой.

– Взять это чертово Дедово и доложить мне в штаб фронта! – приказал Жуков.

И тут в блиндаже Белобородова раздался звонок. Трубку взял Рокоссовский. Жуков сразу же заметил, как враз побледнели разрумянившиеся на морозе щеки командарма.

– Что случилось? – нетерпеливо спросил Жуков.

– Гитлеровцы прорвались в Крюково.

Жуков поспешно застегнул полушубок.

– Вот тебе и Дедовск.– Ему хотелось от души матюгнуться, но он сдержался,– Не Дедовск, выходит, надо отбивать, а Крюково. Впрочем, это тоже сорок километров от Москвы. Я поехал!