Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Авдошин взял у него газету, опять присел на бревно.

– Сводку читайте, товарищ гвардии сержант,

– Что там в Будапеште?

– О Будапешт! Будапешт! – разом заговорили толпившиеся поблизости мадьяры.

– Правильно,– сказал Авдошин,– начнем со сводки, с нашего участка фронта. Т-так... «В районе Будапешта наши войска вели бои по уничтожению окруженной группировки противника, в ходе которых заняли более трехсот кварталов в восточной части города. Одновременно наши войска закончили ликвидацию окруженных частей противника в горнолесистом районе северо-западнее Будапешта, заняв при этом населенные пункты Демеш, Пилиш-Морот, Башахарц...»

Старик-толмач стал что-то быстро-быстро говорить крестьянам по-венгерски. Наверное, переводил сводку.

– «...По предварительным данным,– продолжал читать Авдошин,– за время боев по ликвидации окруженных частей противника в районе северо-западнее Будапешта наши войска взяли в плен пять тысяч триста девяносто немецких и венгерских солдат и офицеров...» ...Т-так... Танков взято сорок два, самолетов – тридцать шесть, паровозов – четырнадцать, железнодорожных эшелонов – пять, автомашин... Ого! Автомашин аж семьсот двадцать восемь!..

– Мне бы сейчас одну, я бы вас всех с ветерком прокатил! А что? У меня третий класс... Права, правда, потерял...

Это сказал незаметно подошедший Бухалов. Он стоял позади Авдошина, дымя самокруткой и улыбаясь во все лицо.

– Ты почему здесь? – обернувшись, строго посмотрел на него помкомвзвода.– Тебя старшина куда направил?

– У меня тоже перекур, товарищ гвардии сержант,– вытянулся Бухалов.– И газету мне послушать очень интересно. Там, говорят, награждение есть.

– Где? – Авдошин перевернул газетный лист.– Ага! Вот приказ-то... Ух ты! Почти на целую страницу.

– Вас-то нету?

– Вроде нет,– прочитав начало списка, ответил помкомвзвода.

– Ну, в другой раз будет,– уверенно сказал Бухалов.– Видите, написано: продолжение следует. Понаграждали столько, что в одну газету не уместились.

– А чего удивляться-то? Гвардия воюет правильно!

5

Виктор Мазников с большим трудом уговорил Стрижанского выписать его на два дня раньше назначенного лечащим врачом срока. Он делал все, чтобы убедить командира медсанбата, что рука у него уже совершенно здоровая и он не нуждается больше ни в каком лечении. Виктор крутил и выворачивал руку, поднял табуретку, почти на шестьдесят килограммов выжал динамометр..

Стрижанский с любопытством поглядывал на него, потом сказал:

– Убедительно, конечно. Но денек-другой... Какое это имеет значение для полка? А для вашего здоровья...

– Тогда я удеру, товарищ гвардии подполковник!

– А как же, позвольте спросить, вы удерете? Прямо в халате и в тапочках?

– Прямо в халате и в тапочках.

– По морозцу?

– А что делать? В полку оденут.

– Что у вас за палата! Сосед ваш, сержант с оторванными пальцами, командующему фронтом на меня жаловаться хочет, придется в часть выписывать. Вы раньше срока хотите. Ладно, идите оформляйтесь. Скажите, что я разрешил вас выписать. Учитывая обстановку.– Стрижанский улыбнулся.– А совсем не из-за вашей угрозы совершить побег.

– Спасибо, товарищ подполковник!

– Не за что, мой юный друг! – Командир медсанбата наклонился к самому уху Мазникова и очень серьезно сказал: – Двадцать шесть лет назад я сам сбежал из гарнизонного госпиталя. И не в полк, а на свидание. Это был более тяжкий проступок. Вы только никому об этом не рассказывайте.

Через полчаса Виктор уже получал у старшины свое имущество: шинель, шапку, сапоги, планшетку, пистолет. Все было закончено очень быстро, и когда он расписывался в какой-то ведомости, в комнату, отведенную под каптерку, зашла Ниночка, положила на стол перед старшиной листок бумаги.

– Подготовьте все по этому списку. Через час я пришлю санитаров. Вас выписали? – спросила она, когда Мазников следом за ней вышел из каптерки.

– С большим трудом. Хотели оставить еще на два дня. А полк вечером уходит...

– Странно, – медленно проговорила Ниночка. – Странно. У нас тихо, чисто, не стреляют, а все спешат туда. Раз так, счастливо!

Он пожал ее теплую маленькую руку и проводил взглядом до двери перевязочной. Потом пошел к себе в палату одеваться.

Около штаба полка первым Виктора увидел Казачков. Сбежав со ступенек, он, как на сцене, раскрыл для объятия руки.

– Ура! Блудный сын возвращается домой! Здоров, комбриг!

– Привет!

Казачков взял у Виктора вещмешок.

– Позволь за тобой поухаживать. Небось, от медсанбатовского внимания отвыкать трудно, а? – Он взглянул Мазникову в глаза. – Как, неохота было уходить?

– Наоборот! С радостью вырвался. Надоело!

– Значит, дело, комбриг, худо. Характерами не сошлись? С Ниночкой-то.

– Костя! Будь другом, не мели чепухи!

– Точка. Все. Вот сюда, – сказал Казачков, сворачивая в переулок. – Твоя рота здесь. Заходи, отдыхай. Начальству потом доложишь, его сейчас все равно нет.

– Роту пополнили?

– Подбросили людей из танкового резерва. Экипаж, по-моему, неплохой.

Дверь домика, к которому они подходили, распахнулась, и, загородив ее почти сверху донизу, на пороге появился старшина Свиридов. Механик-водитель улыбался во все лицо.

– Здравствуйте, товарищ гвардии капитан!

– Привет, старшина!

– С выздоровлением и благополучным возвращением!

– Спасибо!

Казачков подал Виктору вещмешок.

– Заходи ко мне, комбриг! Я тут с машиной рядом. А вот и твой экипаж в полном составе, – кивнул он на дверь.

Из-за широкой спины «бога вождения» показалось чье-то смуглое лицо с быстрыми черными глазами. Следом выглянул еще один танкист, рыжеватый, веснушчатый паренек в новеньком танковом шлеме.

– Что ж ты, Свиридов, дорогу своим товарищам загородил?

Старшина оглянулся:

– А! Гвардейское пополнение! Это наше пополнение, товарищ гвардии капитан. Радист-пулеметчик Каневский и командир орудия Арзуманян.

– Полный боекомплект?

– Точно.

– Ну, хорошо, сейчас будем знакомиться...

6

Весь день и всю ночь первого января к переднему краю немецкой обороны шли из района Комарно танковые, пехотные, артиллерийские и кавалерийские части. Опять падал снег, мела поземка, посвистывал ветер...

В ту же ночь противник предпринял несколько попыток прощупать позиции советских войск на флангах армии – около местечка Эшкю (севернее Балатона) и на участке Дунаальмаш – Товарош. Но эти попытки не дали ожидаемого результата и никого не ввели в заблуждение. Советское командование расценило их как сковывающие, отвлекающие удары перед чем-то значительно большим и серьезным.

Вечером второго января в окопах и траншеях, в местах сосредоточения танков и на огневых позициях артиллерии немецкие офицеры зачитывали солдатам приказ Гитлера:

«В Будапеште окружены четыре немецкие дивизии. Вас будут поддерживать мощная артиллерия и авиация. Нужно сделать все, чтобы освободить товарищей. Я сам буду руководить операцией... »

В два часа тридцать минут противник бросил в бой свои главные силы – 4-й танковый корпус СС. На советские войска, стоявшие западнее Эстергома и Бичке, обрушился ураган огня. Стреляли сорок артиллерийских и двенадцать минометных батарей. Потом пошли танки – почти триста пятьдесят «тигров» и «пантер». Они смяли боевые охранения и прорвались к первой линии траншей. Но, встреченные здесь сильным огнем противотанковых и полевых орудий, резко сбавили скорость движения.

На рассвете зашевелился противник в северо-западной части Буды. Три дивизии – танковая, моторизованная и кавалерийская – попытались прорваться навстречу своим войскам, шедшим из района Комарно, но, понеся большие потери, были вынуждены от этой попытки отказаться.

И западнее Бичке, и на окраине Буды бои шли весь день. Снегопад прекратился, очистилось от тяжелых туч небо. Над позициями советских войск беспрерывно висели «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты» 4-го германского воздушного флота. Опять волна за волной бросались вперед «тигры» «Тотенкопфа» и «Викинга», Но добиться существенного успеха они так и не смогли.

Наступило третье января. С рассветом по исполосованной гусеницами, изрытой воронками равнине на оборонительные позиции советских войск снова двинулись триста танков и штурмовых орудий. Черный дым повис над передним краем. Земля содрогалась от грохота и огня. Натиск врага был настолько ожесточенным, что наши части получили приказ ночью отойти на новые, более выгодные в данной обстановке рубежи обороны вдоль линии Эстергом – Бичке – Секешфехервар. Они отошли, организованно и спокойно, и встали здесь непреодолимым противотанковым барьером на всех путях, ведущих с запада к окруженным в Будапеште дивизиям противника.

Но командующий 6-й немецкой армией генерал Бальк уже доложил Гитлеру о первом успехе своих войск. У немцев, запертых в Будапеште, поднялось настроение. Однако ни четвертого, ни пятого января танковый клин «Тотенкопфа» и «Викинга» не продвинулся дальше ни на метр.

В четыре тридцать утра пятого января мехбригада гвардии полковника Мазникова прибыла на место – в Бичке. Батальоны выгрузились и пошли сменять в обороне понесшую большие потери стрелковую часть.

Командир бригады, задержавшийся в штабе корпуса, приехал сюда только на рассвете. В сопровождении Кравчука и двух офицеров из оперативного отдела поднялся на свой наблюдательный пункт в башне старинного костела, подошел к барьеру, огляделся.

Летел редкий косой снег. Площадку башни насквозь продувал морозный ветер, и когда Мазников посмотрел вниз, ему показалось, что костел шатается.

– Очень удобный НП и очень неудобный,– сказал Кравчук.– Верная мишень.

– Прямое попадание маловероятно,– сухо отозвался Мазников.

– Но возможно.

– Возможно, конечно.

Командир бригады расстегнул планшетку, достал карту – надо было сверить ее с местностью. Плотный лист бумаги в его руках затрепетал па ветру.

Отсюда, сверху, хорошо просматривался весь Бичке, его окраины, застроенные одноэтажными домиками, крыши которых были засыпаны снегом, прямая темная стрела шоссе, уходящего на запад к кирпичному заводу и дальше на Обарок и Тату. У выхода из города эта дорога раздваивалась, и левая ее ветвь резко поворачивала на юго-запад, к городу Мор.

Внутри развилки по глубокой выемке, тоже разветвляясь, в направлении на Тату и Секешфехервар шла железная дорога. Там был участок обороны батальона Талащенко.

Командир бригады поднял бинокль и почти сразу же, не оборачиваясь, сказал Кравчуку:

– Прикажите артдиву лучше замаскировать позиции второй батареи. Стоят как в артпарке!..

Он оглядел горизонт слева направо. Между Обароком и деревней Мань, оседлав еле видимую, обсаженную деревьями проселочную дорогу на Чабди, занял оборону второй батальон. А в придорожных посадках притаились роты танкового полка Гоциридзе.

«Где же машина Виктора? Видимо, его рота вон там, неподалеку от водяной мельницы».

– Николай Артемыч!

– Слушаю, – отозвался Кравчук.

– Организуйте круглосуточное наблюдение за противником. Самоходчикам и танкистам все время быть в готовности. Всем батареям ПТО [4]4
  ПТО – противотанковые орудия.


[Закрыть]в случае атаки танков выходить на прямую наводку!

Сухова разбудил ленивый, тягучий голос. За перегородкой в соседней комнате, где разместились писарь и кладовщики бригадных тылов, кто-то нехотя и фальшивя пел:

На позицию девушка Провожала бойца.

Темной ночкой простилися На ступеньках крыльца...

Поеживаясь, Сухов вышел в коридор. В разбитое окно тянуло холодом, с улицы доносились голоса, топот ног.

– Хлопцы, санрота тут стоит? – спросил кто-то у входа.

– Кажись, тут.

– А Сухов, капитан?

– В том конце ищи.

Услышав свою фамилию, командир санроты бросил и затоптал окурок.

– Кто Сухова спрашивает?

– Я! Из штаба бригады. Пакет вам. – Солдат-связной вынул из-за борта шинели конверт. – Вот... А на конвертике распишитесь. И время, значит, поставьте.

– Знаю, – хмуро сказал Сухов.

На тоненькой папиросной бумаге темнели фиолетовые, отпечатанные на машинке строчки. Сухов взглянул на подпись – начсанбриг. Короткий приказ: к девяти ноль-ноль за счет роты развернуть передовой медицинский пункт в районе первого батальона, за его стыком с соседом. Остро, с болью подумалось: «Катя попросится – это же у Талащенко».

Он вернулся к себе, разбудил Кулешова.

– Поднимайте девчат! А лейтенанта Марченко пришлите ко мне. Рузаеву скажите, чтоб готовил машину. И старшину тоже пришлите ко мне!

Подпоясывая на ходу шинель, Кулешов вышел. Сухов остановился около окна, постоял минуту, прислушиваясь. Расплывчатые тени метались по грязным, давно не мытым стеклам, деревья, снег, небо за окном были фиолетово-синие. Шумел ветер, где-то далеко послышались выстрелы.

Пришел Марченко, фельдшер санроты, и с ним старшина. Сухов коротко объяснил им, в чем дело, приказал немедленно начать погрузку имущества.

– Из сестер возьмите Славинскую.

– Ясно! – Марченко потер замерзшие руки.– Двенадцать ниже нуля.

Катя пришла в комнату, где Сухов отбирал медикаменты и инструменты для Марченко, сразу же, как только старшина объявил Славинской, что та назначена на ПМП в первый батальон.

– Сергей Сергеич,– остановилась Катя на пороге.– Пошлите меня.

– Так, как приказал я, будет лучше. Там очень опасно.

– Спасибо! Я не просила вас о такой заботе!

Сухов поднял голову, и то, что он встретил в ее взгляде, было ненавистью. Ему стало жаль и ее и себя.

– Я понимаю,– командир санроты невесело улыбнулся.– Я, Катерина Васильевна, понимаю все... Я понял все давно, еще на той стороне...

– Что вы поняли? О чем вы говорите?

– Вы знаете, о чем я говорю. Но не лишайте меня моего маленького счастья видеть вас. Только видеть.

Что ей оставалось делать? В словах этого человека, усталого и, казалось, очень несчастного, было столько тоски и боли, что она не смогла ни оборвать его, ни засмеяться, ни просто повернуться и уйти.

Сухов отошел к окну, сразу как-то ссутулившись, поблекнув. Он смотрел сквозь грязное стекло на пустынный голый сад, засыпанный синим снегом, и боялся оглянуться. Брезгливая жалость к нему со стороны Кати – вот что виделось командиру санроты впереди. Он был почти уверен, что Катя расскажет обо всем подругам, станет избегать его, при встречах выдерживать строго официальный служебный тон, а за глаза – смеяться над ним...

– Можно ехать?

Это спросил неслышно вошедший Марченко. Сухов ответил, по-прежнему глядя в окно;

– Поезжайте.

Скрипнула дверь. Марченко ушел. А она?

– Сергей Сергеич, что нужно сейчас делать?

Спокойный злой голос Кати обжег его. «Гордая...» Он обернулся, чувствуя, как кровь приливает к лицу,

– Готовьте перевязочную,

7

Одновременно с началом немецкой артподготовки над северо-западной окраиной Бичке появились девять «юнкерсов». С тяжелым прерывистым гулом они шли на небольшой высоте, разбившись по звеньям. Зенитчики, стоявшие в выемке железнодорожного полотна, открыли густой заградительный огонь. В небе, затянутом дымкой, насквозь пронизанной золотым светом встающего солнца, один за другим стали расцветать черные вспышки разрывов. Самолеты поравнялись с передним краем бригады, и в воздухе засвистело. Над окопами повисло неподвижное слоистое облако дыма, за которым наблюдатели еле разглядели двинувшиеся по снежной целине немецкие танки.

Наблюдая за вражеской атакой, командир бригады все время думал о сыне. Сердце его дрогнуло и заныло старческой, давящей грудь болью, когда в молочной белесой дымке на горизонте он заметил медленно ползущие на восток «тигры». Танки сразу же открыли огонь. Они прошли пятьсот, семьсот, тысячу, тысячу триста метров, почти вплотную приблизившись к месту засад танкистов, а полк Гоциридзе молчал, словно не замечая их.

Стоявший рядом с командиром бригады Кравчук увидел, как тот, не отрываясь от стереотрубы, чуть-чуть закусил нижнюю губу. И в это мгновение сюда, на НП, донеслись первые выстрелы «тридцатьчетверок»...

Около десяти Гоциридзе доложил, что атака противника на участке его полка отбита. Враг оставил на поле боя пять машин, полк, поддержанный артиллеристами и пехотой, не потерял ни одной.

С тех пор прошло почти полтора часа. Натиск противника, бросавшего в бой эшелон за эшелоном, не ослабевал, и по всему Бичке продолжали рваться снаряды. Еще дважды отбомбились над передним краем «юнкерсы» и ушли, потеряв один самолет.

В половине двенадцатого Гоциридзе доложил, что его атакует новая группа танков и самоходок.

– Вижу,– ответил командир бригады.

– Разрешите контратаковать?

– Нет! Встречайте огнем из засад, маневрируйте гусеницами. Все!

– Товарищ гвардии полковник, первый батальон,– мальчишеским голоском доложил со своего места телефонист.

Мазников не глядя сунул микрофон радисту, взял трубку.

– Атакуют двадцать танков и пехота! – сквозь треск и свист прокричал на другом конце провода Талащенко.– Поддержите огнем!..

– Сейчас! – Мазников передал трубку начальнику артиллерии бригады.– По твоей части. Надо помочь.

Он снова прильнул к стереотрубе и замерзшими пальцами покрутил холодную головку маховичка. Нужно было посмотреть, что делается в районе «девятки».

– Седьмой! – басил позади начальник артиллерии.-Седьмой! Одной батареей, беглым, по квадрату тридцать шесть – семнадцать!..

Где-то очень близко разорвался снаряд. Вверх взметнулось облако черного дыма. Здание костела словно пошатнулось. Запахло порохом, гарью и кирпичной пылью.

– Угодил ведь, а! – нервно ухмыльнулся Кравчук, протирая глаза.– Метил-метил и все-таки угодил!..

Начальник артиллерии отдал трубку телефонисту.

– Теперь можно жить спокойно,– сказал он.– Два снаряда в одно место никогда не попадают... Закон!

Прислушиваясь к их голосам, командир бригады наблюдал за районом «девятки». Как и тогда, при первой атаке противника, оттуда доносилась частая, приглушенная расстоянием стрельба танков и самоходок. На снежном поле, ярко освещенном солнцем, вспухали бурые вспышки разрывов. Один «тигр» кружился на месте. Видимо, у него была разбита гусеница. Два – горели, и от них тянулся по ветру жирный черный дым.

«Полк потерь не имеет,– повторил Мазников слова командира «девятки».– Не имеет... Но ведь это было почти два часа назад! Лучше бы Виктор служил в другой части, на другом фронте. Было бы легче и мне и ему!»

Крохотный осколочек мины, разорвавшейся прямо перед амбразурой НП, поцарапал Талащенко кожу на лбу, и теперь батальонный фельдшер, сняв первую, не очень умело и торопливо наложенную Сашей Зелениным повязку, перевязывал командира батальона заново.

– Касательное... Можете считать, что вам, товарищ гвардии майор, здорово повезло,– сказал фельдшер, стягивая в узелок концы бинта.– Минимум сантиметр от смерти.– Он улыбнулся и начал застегивать свою объемистую сумку.– Не иначе, вас кто-нибудь крепко любит... Верная примета!

– Может, для кого-нибудь и верная, не знаю,—хмуро ответил Талащенко.

«Верная примета!» – с горечью повторил он про себя.

– Разрешите идти, товарищ гвардии майор? – вытянулся фельдшер.

– Иди, иди.

Фельдшер юркнул в узенькую низкую лазейку, и тотчас опять завибрировал его бойкий, развязный тенорок.

– А-а! С благополучным возвращеньицем! Очень рад за вас!

«С кем это он?» – прислушался командир батальона, осторожно надевая каску.

Зацепив головой за тонкие бревнышки перекрытия, кто-то неловко ввалился в тесный блиндаж НП и встал в проходе, не говоря ни слова. Желтые лучи заходящего солнца косо били в амбразуру, и, когда человек, пошатнувшись, попал в золотисто-дымный столб света, Талащенко узнал и не узнал его.

Это был Никольский. Но от его щеголеватости не осталось и следа. Лицо начальника штаба отекло и заросло, он тяжело мигал опухшими красными веками и наконец сделал правой рукой какой-то странный жест»

– Р-разреш-ш-шите долож-жить?

«В дым!» – понял Талащенко.

– Не разрешаю,– покосившись на дремавшего телефониста, негромко, но твердо сказал он.

Никольский вяло поморщился, пожал плечами.

– П-почему... разреш-шите узнать?

– Поговорим, когда проспитесь.

– А! Понимаю... Я выпил... Да. Ну и что? Ну и выпил! Может, последний раз...

– Пистолет! – сухо потребовал Талащенко.

– Пистолет? Э-э! Не выйдет! Я на пер-редовую пришел! Я должен бить немцев! – Никольский, шатаясь, подошел к нему вплотную. Его налитые кровью мутные глаза глядели холодно и жестоко.– Н-не выйдет, понимаешь? – Он поднял растопыренные пальцы к самому лицу комбата и захохотал.– Пистолет! Х-ха! А дулю в-видел?

Побледнев, Талащенко молча поймал его руку, стиснул ее, вывернул за спину и вытащил из расстегнутой кобуры Никольского новенький «ТТ». Сгорбившись, начальник штаба только охнул.

– А теперь спать! – сказал Талащенко.

– М-может, ты меня... п-побаюкаешь?

– Я тебе сейчас морду набью!

Никольский ухмыльнулся.

– А ты... это... ничего парень! Свойский!

– Спать, говорю! Иначе трибунал и штрафная рота!

– А ш-шуму не надо! Не надо шуму! Есть спать! Буду спать, буду!.. Я, знаешь, выиграл!.. Эти... пенги [5]5
  П е н г е – денежная единица в Венгрии.


[Закрыть]ихние... Тыщи три. Ну и выпил. Вина достали, закусочки... Спиритус винис! «С-сердце к-красавицы...» – попробовал было запеть Никольский, но на втором слово затих, осоловело осмотрелся, покачнувшись, шагнул в темный угол, сел там на пол и откинулся к земляной стене.

– Спать! И никуда но выходить! – сказал командир батальона, толкнув ногой дверь блиндажа.

– Ладно, ладно! Только эт-то... не надо шуму!

Саша, болтавший о чем-то со связными в окопчике рядом с НП, увидев Талащенко, вскочил, как подброшенный пружиной.

– Пошли, Зеленин,– кивнул ему командир батальона.

Глубокий, с обвалившимися краями ход сообщения привел их на позиции первой роты, оборонявшей центр батальонного участка. Солдат почти не было видно, и до ответвления траншеи к окопам взводов комбату и его ординарцу навстречу попались только двое. Пригибаясь, они несли на носилках убитого или раненого, бережно укрытого шинелью, разорванной и залитой кровью. Буро-зеленый солдатский погон отстегнулся от пуговицы и, свисая, болтался в такт их тяжелым шагам. Талащенко и Зеленин молча посторонились, пропустили их.

На самом переднем крае, в стрелковых окопах, было тоже очень мало людей. Это удивило и испугало Талащенко. «Неужели так потрепаны все роты?»

– Где народ? – спросил он у появившегося в траншее Махоркина.

– Кроме боевого охранения все отдыхают, товарищ гвардии майор!

– Бельский... жив?

– Жив.

– Где он?

– Во втором взводе видел. Проводить?

– Идемте.

– Только тут по-пластунски придется, товарищ гвардии майор. Траншея завалена. «Тигр» малость поутюжил. Двоих засыпало, но быстро откопали.

Все трое перебрались через завал и опять оказались в ходе сообщения. Здесь солдат было уже побольше. Кое-кто курил, молча глядя перед собой усталыми глазами. Сержант в полушубке, сидя на корточках, перевязывал себе левую руку. Чуть подальше трое автоматчиков делили сухари.

Бельский, говоривший о чем-то с командиром второго взвода, заметив Талащенко, поднялся ему навстречу, припадая на левую ногу.

– Товарищ гвардии майор, рота приводит себя в порядок!..

– Добре, добре... Чего хромаешь-то?

– Да так, пустяки! Когда в контратаку пошли, меня обратно в окоп взрывной волной отшвырнуло... Упал неудачно.

– Потери большие?

– Подсчитываем, товарищ гвардии майор.

– А у противника?

– Посмотрите сами.– Прихрамывая, командир роты пошел по траншее вперед.– Вот отсюда хорошо видно. Только особенно не высовывайтесь...

Командир батальона остановился возле узенькой сквозной выемки в бруствере, прорубленной специально для наблюдения, посмотрел в сторону притихшего, невидимого противника.

У самого горизонта, в красно-багровых неподвижных тучах, сверкало заходящее солнце, и отблески зари окрасили снежное поле перед окопами в ало-кровавые с фиолетово-синим отливом тона. Продолговатыми пятнами чернели на снегу трупы убитых немецких солдат. Метрах в ста от окопов стоял «тигр». Из-за его башни тянулся густой столб черного дыма. Неподалеку горел второй немецкий танк. Поле было вдоль и поперек исполосовано широкими рубчатыми следами гусениц.

Талащенко обернулся к Бельскому:

– Сегодня же представляйте людей к наградам!

– Есть!

– Сколько танков уничтожила рота?

– Всего семь, товарищ гвардии майор! И вон еще два бронетранспортерчика, видите? Петеэровцы подбили.

Пригнувшись, в окоп из неглубокой боковой траншеи спрыгнул замполит батальона. Потопал ногами, стряхивая с сапог снег.

– Ты где пропадаешь? – спросил Талащенко.

– С утра был здесь. Сейчас – из тылов.

– Как там?

– Нормально! Никандров обед привез. Две машины боеприпасов.– Краснов помолчал.– Ласточкина со строевой запиской видел. Двадцать девять убито, шестьдесят четыре ранено. Не считая тех, кто не пошел в санчасть.

Гурьянов прислушался к знакомому голосу диктора, читавшего сводку Советского Информбюро, поднялся, повернул рукоятку радиоприемника.

Голос стал громче.

«...Ожесточенное сражение произошло также к западу от города Бичке. Бои неоднократно переходили в рукопашные схватки. Советские части выдержали натиск превосходящих сил противника и отбили его атаки. По неполным данным, в этом районе уничтожено более тысячи немецких солдат и офицеров, подбито и сожжено сорок вражеских танков и самоходных орудий, пять бронемашин и одиннадцать бронетранспортеров...»

Полковник Заславский, стоявший около стола над развернутой картой, тоже прислушался.

– Кажется, и нас не забыли.

– Да,– сухо ответил командир корпуса.—И пока это только цветочки!..

Генерал был не в духе. Он молча дослушал сводку, выключил приемник, вернулся к столу.

– Так. Дальше!

– В соответствии с вашим решением противотанковый резерв сегодня ночью будет переброшен в район высоты 161,0 с таким расчетом, чтобы он мог в любой момент выйти на все танкоопасные направления – и у Бичке, и у Мани, и у Жамбека...

– Приказ отдан?

– Час назад.

– Потери на сегодняшний день?

– Вот данные ПНШ-4 [6]6
  Пом. нач. штаба по учету личного состава.


[Закрыть].

– Свежие?

– На двадцать два ноль-ноль.

Гурьянов взял поданный ему листок, придвинувшись к лампе, просмотрел цифры.

– Землей-матушкой пренебрегать стали! Привыкли наступать. А надо и обороняться уметь. Вырыли окопчики по колено и думают в них танки встречать! А танкисты? Ни одного капонира, все за деревьями да за домами... Пишите боевое распоряжение от моего имени и немедленно передайте всем командирам частей.

Начальник штаба раскрыл полевую книжку, но, видя, что Гурьянов не садится, тоже остался стоять.

– Садитесь и пишите.– Генерал зашагал вдоль стола, перебирая левой рукой потускневшие пуговицы старого кителя.– Отмечаю низкое качество инженерных работ в следующих частях...

Карандаш Заславского забегал по шершавой бумаге полевой книжки. Начальник штаба писал, не поднимая головы, па ходу оформляя мысли командира корпуса в строгую форму приказа.

– Дальше. В ряде артиллерийских и минометных подразделений нет орудийных окопов, земляных ниш для укрытия личного состава и хранения боеприпасов. Все это приводит к излишним потерям и повреждению боевой техники. Приказываю: к шести ноль-ноль седьмого первого сорок пятого полностью дооборудовать стрелковые окопы и огневые позиции артиллерии и минометных подразделений в полном соответствии с требованиями наставления и учитывая характер местности! Инженерное оборудование позиций должно быть рассчитано на длительное огневое воздействие артиллерии противника, на бомбардировку с воздуха и на утю... Есть такое слово – «утюжение»?

Заславский сверкнул стеклами пенсне:

– Может быть, лучше написать так: и на случай прорыва танков противника?

– Ладно! Пишите! Поймут. Материал для указанных работ изыскать на месте! Об исполнении донести к семи ноль-ноль. Все!

Начальник штаба ушел, и генерал снова начал рассматривать карту.

Бичке... Мань... Жамбек... Алые подковки, аккуратно вычерченные кем-то из оперативников, прерывистой цепочкой тянулись чуть западнее этих населенных пунктов, обозначая наш передний край. Почти параллельно им, но еще западнее, синим карандашом были нанесены позиции немецких войск, номера дивизий, бригад, полков, отдельных батальонов. Их правый фланг уперся в Дунай западнее Эстергома, левый – обогнул Секешфехервар, удерживаемый нашими частями. Две синие стрелы – два направления главных ударов врага: одна из них нацелилась на Эстергом, другая – на Бичке. Отсюда к Будапешту тянутся узенькие красные ленточки шоссейных дорог. Лучшего и более близкого пути к цели для танков «Тотенкопфа» и «Викинга» не сыщешь.

Гурьянов распрямился, посмотрел па часы. Было уже начало второго. «Надо поспать. С шести утра на ногах». Он накинул на плечи шинель, прикрутил лампу и вышел.

На улице его сразу обдало снежной свежестью ночи. Под сапогами скрипнуло. Гурьянов сделал несколько шагов и остановился. Дом, где была его квартира, находился рядом с оперативным отделом, но командиру корпуса почему-то не захотелось сразу туда идти. На улице было хорошо и тихо. Падал редкий лохматый снежок, и крыши деревушки с названием Алчут, словно по ступенькам спускавшейся к шоссе, смутно белели в ночной тьме среди голых черных деревьев.

Гурьянов постоял минут пять, с наслаждением вдыхая морозный воздух, послушал тишину, которая, как он чувствовал, не предвещала ничего хорошего, и медленно, тяжелым, усталым шагом пожилого человека побрел к себе.

Седьмого января с утра до поздней ночи командир корпуса опять мотался по частям и всюду видел одну и ту же картину: ожесточеннейший, беспрерывный, порой даже какой-то безрассудный натиск вражеских войск. Эсэсовские дивизии по трупам собственных солдат рвались вперед. Натыкаясь на огонь артиллерии и танковых засад, неся большие потери от круживших над передовой ИЛов, они на время отходили, меняли направления ударов и снова поворачивали на восток, не теряя надежды пробить брешь во встреченном ими противотанковом барьере.

Лишь после одиннадцати, когда Гурьянов вернулся на командный пункт корпуса, бои западнее Бичке, Мани и Жамбека чуть поутихли. Отпустив машину и приказав шоферу, радисту и автоматчикам поесть и немедленно ложиться спать, генерал прошел к себе на квартиру, умылся и, попросив у повара чаю, включил радио.

Диктор уже дочитывал сводку Информбюро.

«... В Венгрии наши войска оставили город Эстергом... »

8

Уже неделю Пфеффер-Вильденбрух не видел дневного света: его штабом, его квартирой, его спальней были полупустые гулкие отсеки старинных подвалов в королевском дворце на Замковой горе. Здесь было тихо. Под крутыми сводчатыми потолками горели яркие электрические лампочки, штабные офицеры двигались бесшумно, как призраки. Но эта холодная, залитая ровным светом тишина очень часто казалась ему тишиной могилы. Генерал не был пессимистом, и когда в первый день нового года Бальк шифрованной радиограммой известил его о том, что готовится прорыв к окруженному Будапешту, что этой операцией будет руководить «лично фюрер» и что срок «освобождения» – третье января, он не удивился. Так, по его убеждению, и должно было быть.