Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Рота будет готова в двадцать два тридцать. В двадцать три ноль-ноль выхожу к водному рубежу.

– Отлично! Атакуешь после артналета. С артдивом все будет согласовано. Связь держать только со мной. Позывные прежние: твой – «Орел», мой – «Ракета». Получишь сигнал «двадцать два» – немедленно отходи. Все ясно?

– Все! Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Виктор повернулся к отцу. Командир бригады глядел на него устало и как будто виновато.

– Я приказал послать твою роту, Витёк...

Он словно оправдывался, и это не понравилось Виктору. Чтобы замять ненужный и неприятный разговор и подбодрить отца, Виктор улыбнулся.

– Все как положено! Будет порядок!..

Когда Виктор ушел, Гоциридзе, не поднимая головы, тихо сказал:

– Иван Трофимович, извините, что вмешиваюсь... Но у вас давно нет адъютанта. Возьмите сына. Он повоевал. Хорошо повоевал. Никто вас не упрекнет. И его не упрекнет...

Мазников холодно взглянул на него, сел за стол, потрогал зеленовато-золотистый стакан гильзы.

– Никогда больше не говорите мне об этом.

Начиналась метель. Впереди, в клубящейся снежной мгле, смутно темнели по горизонту окраины Биа. Неподалеку, на берегу речушки, дымились три подбитых «тигра» и одна «тридцатьчетверка».

Надо было подождать начала артналета, чтобы под его прикрытием двинуться через речку. Наконец позади один за другим раздалось несколько приглушенных выстрелов, шурша, полетели где-то в черноте неба снаряды, и настороженную, молчаливую окраину Биа сквозь тучи снега тускло высветили первые разрывы.

Мазников легонько толкнул Свиридова ногой в спину. Это был сигнал «трогай». Машина дернулась и начала спускаться к реке. Нос танка встал на лед. Послышались треск и бульканье. Свиридов прибавил газу. «Тридцатьчетверка» до верха катков погрузилась в воду и спустя минуту вылетела на другой берег.

Противник заметил танки сразу же после окончания артналета. Виктор увидел в перископ, как в Биа, на темном фоне строений, то там, то здесь стали остро посверкивать вспышки выстрелов. Это били немецкие противотанковые орудия. Он засек первую цель, скомандовал Свиридову;

– Короткая!

Против роты Мазникова немцы бросили большую группу танков и самоходных артиллерийских установок. Грохот выстрелов слился в сплошной раскатистый гул. Вспышки пламени, вылетавшего из стволов орудий, озаряли мертвые домики на окраине Биа, голое поле, по которому были разбросаны танки, насквозь просвечивали метавшиеся над землей белые космы снега. Понять, где своя машина, где чужая, было почти невозможно.

В наушниках послышался высокий, певучий голос Снегиря:

– Прикройте слева, прикройте слева!.. Окружают четыре самоходки... Прикройте слева!

Виктор развернул орудие. В дымном внутреннем освещении башни золотом сверкнула гильза снаряда. Кожегулов зарядил пушку. Мазников приложился к прицелу, поймал на центральную марку «фердиианд», облитый багровым светом полыхающей среди поля «пантеры», нажал кнопку электро-спуска.

Громыхнуло. Снаряд с ревом вылетел из длинного ствола, слепящая вспышка разрыва голубым пламенем полыхнула по борту немецкой самоходки.

– Спасибо! – почти в ту же секунду крикнул Снегирь.

Тяжелый удар справа упруго качнул машину Мазникова. Кожегулов стукнулся головой о крышку люка. Виктора отшвырнуло назад. «Только бы не зажгли!.. »

– Товарищ гвардии капитан! Кожегулов! Живы? – прохрипел в наушниках Свиридов.

– Давай вперед! Живы!..

– Витя! Витя! «Пантера» сзади... Эх!...

Теперь немецкий снаряд попал в задний борт. «Тридцатьчетверку» словно подтолкнуло и чуть приподняло. Погас свет.

– Витя! Горишь!..

Мазников развернул башню пушкой назад и, целясь в «пантеру», совсем близко увидел взметнувшийся над решеткой воздушного охлаждения рваный, кровавый язык пламени, Пришлось выстрелить наугад, сквозь этот жутко шевелящийся клок огня.

В башне стало жарко и уже пахло дымом. Виктор поправил у подбородка проводок ТПУ, крикнул механику:

– Паша, гони! Надо сбить пламя!

Командир бригады и Гоциридзе, каждый с одним наушником, сидели в машине радиостанции. Оттуда, куда ушла рота Виктора Мазникова, доносилась артиллерийская и танковая стрельба, сдавленный перестук пулеметов.

Гоциридзе выходил в эфир через каждые пять минут, коротко спрашивал:

– Как дела?

– Выполняю задачу! – докладывал Мазников.

Еще пять длинных медленных кругов секундной стрелки, и снова:

– Как дела?

– Сильный лобовой огонь .. Вижу немецкие самоходки.

В ноль десять «Орел» передал:

– Меня подожгли. Пробуем сбить пламя.

Услышав это, полковник Мазников нахмурился, достал папиросу, медленно размял ее, потом спросил:

– А что слева?

Гоциридзе вызвал своего заместителя, который пошел с двумя ротами в обход Биа слева. Тот сообщил:

– Противник оттягивается на северную окраину... Я посадил на броню десант автоматчиков...

– Пора,– сказал командир бригады.– Отводите. По-моему, уже можно отвести.

Казалось, что Гоциридзе только и ждал этого. Он рывком переключил рацию.

– «Орел»! «Орел»! Я – «Ракета»... Двадцать два.

– Я «Орел»! Вас понял!—откликнулся Виктор.– Выполняю! Двадцать два выпол...

Голос внезапно оборвался. Командир бригады вскинул голову, потом перевел взгляд на темно-зеленую коробку рации, В наушниках была звенящая ледяная тишина.

– «Орел»! Я – «Ракета»,—снова заговорил Гоциридзе.– Отвечайте! «Орел», отвечайте!..

– «Орел» – горит,– ответил незнакомый полковнику . Мазникову голос.– Горит... Двигаться не может...

Не глядя на Гоциридзе, командир бригады положил наушник на стол и отвернулся от света.

16

Свиридов, яростно гонявший «тридцатьчетверку» по снежному полю, сбил наконец пламя. Теперь танк, обгоревший, с вмятинами от немецких болванок, но еще способный кое-как двигаться, отстреливаясь, шел к берегу. Тяжелый снаряд «фердинанда» нагнал его в сотне метров от реки. По инерции «тридцатьчетверка» проползла еще несколько секунд с разорванной гусеницей, становясь поперек курса и подставляя противнику бортовую броню.

Новый снаряд разбил два катка с правого борта. Вышла из строя рация. Пять вражеских самоходок возникли неподалеку из метельной мглы и сразу же открыли огонь по одинокой, неподвижной машине Мазникова« Экипаж ее ответил выстрелом. Тогда самоходки стали окружать «тридцатьчетверку», заходя с тыла и с обоих бортов. Теперь их было уже девять.

Виктор выстрелил по головной, но в тот же миг снаряд «фердинанда», подкравшегося в темноте слева, ударил в лобовую броню рядом с местом механика-водителя. Следующий сорвал люк башни. Без крика сник на казеннике орудия Кожегулов.

Виктор нырнул к боеукладке. Там были только пустые гильзы.

– Всем выходить! – скомандовал он. Потом пошарил возле своего сиденья, нащупал две дымовые шашки. Зажег их одну за другой и выбросил через башенный люк.

«Тридцатьчетверку» стало заволакивать дымом, Противник, решив, что она загорелась, прекратил огонь, а немного погодя отошел обратно на окраину Биа.

Первым через свой люк вылез наружу Свиридов. Взобравшись на броню, он помог Виктору вытащить потерявшего сознание, а может, и мертвого, Кожегулова. Петя Гальченко выбрался сам и словно слепой судорожно хватался обгоревшими руками за холодную, мокрую от снега сталь катков:

– Хлопцы! Вы здесь, хлопцы? Товарищ гвардии капитан! Не вижу я ничего... Хлопцы!..

К нему подошел Свиридов.

– Здесь мы, здесь! Держись за меня.

– А машина?

– Накрылась, Петя, наша машина. Вечная ей память!..

Ночь кончалась.

Гоциридзе барабанил пальцами левой руки по столику перед рацией, командир бригады держал незажженную папиросу и хмуро глядел перед собой.

Вдруг Гоциридзе поднял голову:

– Идут!

 Не надевая папахи, он распахнул дверь кузова, вывалился из машины в свистящую ветром метельную тьму. У Мазникова заныло и словно остановилось сердце. Он с трудом заставил себя подняться и тоже выйти наружу.

Голые виноградники стыли холодной снежной синевой. Ветер, доносивший глухую канонаду со стороны Будапешта, трепал короткие жесткие волосы Гоциридзе.

Совсем недалеко шли танки. Мазников сосчитал их. Не хватало четырех.

Передняя машина остановилась. От нее, как две тени, отделились две шатающиеся фигуры. Каждый что-то нес на руках. И в том, кто тяжело шел по глубокому снегу впереди, командир бригады узнал сына. Хотел шагнуть навстречу и не смог.

Виктор осторожно опустил Кожегулова на сброшенную кем-то из подбежавших штабников шинель. Рядом с «начальником артиллерии» Свиридов положил обессилевшего, тихо стонавшего Петю Гальченко.

Гоциридзе схватил Виктора Мазникова за плечи:

– Танкисты! Черти мои! Герои!..

Тот оглянулся. Отец неподвижно стоял в стороне.

– Ну как, Витёк? – глуховатым голосом спросил он.

– Порядок в танковых войсках! Правда, немножко зацепило. В руку. Когда уже уходили... За нами Снегирь вернулся, взял на броню.

... Спустя четверть часа машина командира бригады шла по зимней накатанной дороге на юго-восток, к Эрчи.

– Мы прямо в медсанбат, – обернулся к сыну командир бригады, сидевший рядом с шофером. – Там Стрижанский, мой старый однополчанин... Он сам тебя посмотрит,

 Каждый день, даже каждый час Пфеффер-Вильденбрух с тревогой отмечал, что, казалось, прочная, хорошо подготовленная оборона 6-й немецкой армии на «Линии Маргариты» бесславно рушится под мощными, прекрасно организованными ударами советских войск. Двадцать третьего декабря они взяли Секешфехервар и Бичке, затем – Мартон-Вашар, Паз-манд, Ловашберень, Этьек, Торбадь, двадцать пятого декабря – Пать, Жамбек, Мань и, что ужаснее всего, – Будакеси и Терекбалинт, пригороды, лежащие в пяти-шести километрах от западной окраины Будапешта. Все железные дороги, ведущие из венгерской столицы, были теперь перерезаны.

Вечером двадцать пятого декабря Пфеффер-Вильденбрух, разогнав всех, оставив около себя только радиста, пытался связаться со штабом Балька. Генерал сидел у аппарата, прижав к ушам наушники, когда на узле связи появился начальник штаба.

– Несколько часов назад,– сказал он, наклонившись, и так, чтобы не слышал радист,– русские войска взяли Эстергом и соединились севернее Будапешта.

Вильденбрух несколько секунд оцепенело глядел на него, потом с горечью усмехнулся.

– Неплохой рождественский подарок!.. Идите. В ставку я доложу сам.

Секретный подземный кабель через Вену еще действовал. В ставке к аппарату подошел Гудериан, доклад Пфеффер-Вильденбруха выслушал молча, заканчивая разговор, сухо сказал:

– Мы доложим фюреру.

– Я хотел бы поговорить с фюрером сам,– не очень смело попросил Вильденбрух.– Чрезвычайные обстоятельства...

– Фюрер нездоров и не может подойти к аппарату. Вас могут соединить с имперским министром доктором Геббельсом.

– Понимаю, группенфюрер,– сказал Геббельс, когда Пфеффер-Вильденбрух доложил, что Будапешт окружен русскими.– Фюрер имел в виду такой вариант развития событий.

– Русские могут начать штурм в любую минуту!

– И что же? – усмехнулся на другом конце провода Геббельс.– Вы их боитесь, группенфюрер?

– Исходя из обстановки, бои примут затяжной характер. Будапешт подвергнется сильным разрушениям...

– Вас беспокоит только это? – голос Геббельса мгновенно похолодел и стал жестким.– Прошу запомнить, группенфюрер: одна Вена для нас дороже десятка Будапештов! Вы обязаны оборонять даже развалины Будапешта! Для нас важна линия Дуная, и ваш долг – удерживать ее, если даже от Будапешта ничего не останется!

17

Морозило. В лунном свете снег на крышах окраинных домиков Буды казался искристо-синим. Кое-где в окнах поблескивали уцелевшие стекла.

Передний край молчал. Только изредка взмывали над ничьей землей осветительные ракеты, да где-то справа, видно, у развилки дорог, короткими, в пять-шесть патронов, очередями постреливал станковый пулемет.

Талащенко присел в окопе на корточки, потер ладонью замерзшее ухо, развернул карту:

– Посвети-ка!

Бельский тоже присел и включил фонарик, прикрыв его полой полушубка.

– Ну, точно! – вглядевшись в карту, сказал командир батальона.– Будаерш – справа, Келенфельд – слева. А вот развилка. Значит, пойдут здесь.

В тылу роты опять заговорила мощная звуковещательная станция (спецмашина пришла еще в сумерках). Чужой металлический голос внятно и медленно читал что-то на венгерском языке...

– Я сейчас все-таки уточню.– Бельский выключил фонарик.– Будут еще раз передавать по-немецки, и я уточню.

Оба выпрямились, повернулись на звеневший над передовой, многократно усиленный человеческий голос.

– Молчат немцы,– зло усмехнулся Талащенко.– Слушают.

– Будет ли толк?

Голос затих, и после короткой паузы другой голос заговорил по-немецки. Бельский слушал, не двигаясь.

– Точно,– сказал он, когда передача закончилась.– Толбухин и Малиновский предъявили немцам ультиматум – сдаться и сложить оружие. Ультиматум вручат наши парламентеры. Завтра утром.

В третьем часу ночи комбата разбудил начальник связи.

– Шифровка, товарищ гвардии майор!

– Давай,– зевнул Талащенко.

Снаружи по-прежнему постреливали, и по-прежнему на всю мощь работала звуковещательная установка.

Шифровка, переданная от имени командира бригады Кравчуком, предписывала Талащенко ровно в одиннадцать ноль-ноль прекратить на участке батальона всякий огонь.

«Господину генералу, командующему немецко-венгерскими войсками, окруженными в районе Будапешта, командирам, генералам и офицерам немецких дивизий: 13-й тд, мд СС «Фельдхеррнхалле», 271-й пд, 8-й и 22-й кд, 239-й бригады штурмовых орудий.

Командирам, генералам и офицерам венгерских дивизий: 1-й тд, 10-й, 12-й, 20-й пд, 1-го охранного полка, 3-го полицейского полка, 206-го запасного полка.

Командирам всех окруженных в районе Будапешта немецких и венгерских частей.

25 декабря войска 3-го Украинского фронта, выйдя к реке Дунай и заняв город Эстергом, соединились с действующими в этом районе на другом берегу Дуная войсками 2-го Украинского фронта и завершили полное окружение немецких и венгерских войск, находящихся в районе Будапешта.

Одновременно части Красной Армии, громя разбитые немецкие войска, успешно развивают свое наступление в Чехословакии и, преодолев Вэртэшхэдыпэгские горы, завершают полное очищение от немецких войск всей Венгрии.

В Прибалтике доколачивается окруженная группа немецких армий генерала Шернера.

На западе германское наступление, широко разрекламированное гитлеровцами, выдыхается и ничего в ходе войны изменить не может.

Действительной помощи вам ждать неоткуда. Положение накопившихся под Вашим командованием в районе Будапешта остатков разгромленных в Венгрии немецких войск и еще не сложивших оружия венгерских частей безнадежно. Все пути отхода для вас отрезаны. Наше многократное превосходство в численности и вооружении очевидно.

Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла и поведет только к истреблению Ваших войск, к многочисленным жертвам среди мирного населения и разрушению столицы Венгрии – Будапешта.

Во избежание ненужного кровопролития, а также в целях сохранения Будапешта, его исторических ценностей, памятников культуры и искусства, населения от гибели предлагаем вам принять следующие условия капитуляции:

1. Все окруженные немецкие и венгерские войска во главе с Вами и Вашими штабами немедленно прекращают боевые действия.

2. Вы передаете нам весь личный состав, оружие, все боевое снаряжение, транспортные средства и технику неповрежденной.

3. Гарантируем всем генералам, офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность. Немцам, после войны – возвращение в Германию или любую другую страну по личному желанию военнопленных, а сдавшимся Красной Армии венграм, после регистрации и допроса– роспуск по домам.

4. Всему личному составу сдавшихся частей будут сохранены: военная форма, знаки различия, ордена, личная собственность и ценности, а старшему офицерскому составу, кроме того, будет сохранено и холодное оружие.

5. Всем раненым и больным будет оказана медицинская помощь.

6. Всем сдавшимся генералам, офицерам, унтер-офицерам и солдатам будет обеспечено немедленно питание.

Ваш ответ ожидается:

На правом берегу Дуная – 30 декабря 1944г. к 12. 00 по московскому времени в письменной форме через

Ваших представителей, которым надлежит ехать в легковой машине с белым флагом по дороге, идущей из Буды в Эрд.

Ваши представители будут встречены уполномоченным русским офицером в районе передовых русских позиций южнее Буды 30 декабря в 12.00 по московскому времени.

На левом берегу Дуная – 30 декабря к 12.00 по московскому времени в письменной форме через Ваших представителей, которым надлежит ехать в легковой машине с белым флагом по дороге, идущей от Будапешта на Вечеш.

Ваши представители будут встречены уполномоченным русским офицером в районе передовых русских позиций на этом шоссе в 12.00 по московскому времени.

Если Вы отклоните предложение сложить оружие, то войска Красной Армии и Воздушного Флота начнут действия по уничтожению окруженных Ваших войск и всю ответственность за их уничтожение, а также за все разрушения в Будапеште и гибель его жителей понесете Вы.

Командующий войсками Командующий войсками

3-го Украинского фронта 2-го Украинского фронта

Маршал Советского Союза Маршал Советского Союза

Толбухин Малиновский».

Парламентеров, которым надлежало доставить этот документ немцам на правом берегу Дуная, было двое: капитан и старший лейтенант. Примерно в полукилометре от переднего края они вышли из машины, развернули большой белый флаг и, миновав окопы боевого охранения батальона гвардии майора Талащенко, двинулись на север по изрытой минами и снарядами дороге. На фоне снежного поля резко выделялись их темные фигуры в новых шинелях.

Сотни пар глаз и с той и с другой стороны смотрели на этих двух офицеров. Они шли ровным, спокойным шагом. Белый флаг, развеваемый ветром, трепетал над их головами.

На окраине Буды парламентеров встретили немцы, сухо извинившись, завязали глаза, потом посадили в машину и повезли.

Через полчаса машина остановилась. Парламентерам предложили выйти и долго куда-то вели. Сначала по улице, потом по большому гулкому зданию и по спускавшимся вниз каменным лестницам.

Принявший их генерал сидел за письменным столом в большой квадратной комнате с голыми стенами и без окон. Справа и слева от стола и позади генерала толпилось с десяток офицеров.

– Я слушаю вас,– генерал поднял голову, прищурившись, поглядел прямо перед собой.– У меня мало времени.

– С кем имеем честь говорить? – перевел старший лейтенант вопрос капитана.

Генерал чуть заметно усмехнулся:

– У русских так плохо работает разведка? Объясните им, Ульрих.

Майор, стоявший ближе всех к столу, с расстановкой проговорил:

– Вас принимает начальник обороны Будапешта группенфюрер СС, что соответствует званию генерал-лейтенанта, Карл Пфеффер фон Вильденбрух.

Советское командование,– начал капитан,– уполномочило меня вручить вам ультиматум следующего содержания.

Он достал из планшета сложенный вдвое листок и хотел было положить его на стол. Ульрих фон Дамерау опередил его, выхватил листок и подал Вильденбруху.

– Ультиматум? – не взглянув на бумагу, генерал встал.– Фюрер и командование германской армии предписали мне не принимать никаких ультиматумов. Мы будем защищать Будапешт до последнего солдата. Ульрих, проводите господ русских офицеров.

Вильденбрух надменно поклонился советским парламентерам и, когда они вышли, снова сел, поднял телефонную трубку:

– Ширмайстер? Я отправил их обратно. Обеспечьте выполнение моего приказа. Что? Какие еще объяснения! Ну хорошо, скажите, что это переодетые немецкие солдаты... Бывшие немецкие солдаты, добровольно сдавшиеся врагу и предавшие фюрера. Они должны быть наказаны... Разумеется, мы могли бы оставить этих... господ здесь, допросить и потом... Но так, как решил я, будет лучше. Мы должны показать свою твердость и готовность сражаться, и поэтому их надлежит расстрелять на глазах у русских войск. Выполняйте!

Полчаса спустя постучали в кабинет командира первого венгерского корпуса генерал-полковника Хинди. Это звание «повелитель и вождь нации» Ференц Салаши пожаловав ему к рождеству.

Вошел генерал-лейтенант Бильницер, командующий штурмовой артиллерией.

– Что случилось, генерал? – позевывая, спросил Хинди.– Садитесь.

– Вам известно об ультиматуме русских?

– Разумеется...

– Я считаю, что каждый, кому действительно дорога Венгрия, дорог наш Будапешт, должен принять этот ультиматум.

– Извините, генерал, но вы сошли с ума! – Хинди медленно поднялся и горестно покачал головой.– Вы же присягали!..

– Я присягал Миклошу Хорти, а не этому...– не договорив, Бильницер достал из кожаной папки лист бумаги, исписанный четким прямым почерком.– Вот мой официальный рапорт. Надо спасти Будапешт! Русские пушки и бомбы погубят его!.. Они вынужденно погубят нашу национальную гордость!..

– Не надо громких слов, генерал. Успокойтесь! Мы связаны договором.

– С кем? С мертвецами! С мертвецами, которые хотят уволочь нас с собой в могилу?!. Когда я получу ответ?

– Никогда!

Хинди взял рапорт Бильпицера, аккуратно разорвал его на четыре части, бросил в пепельницу, поднес спичку.

– Советую в будущем воздерживаться от выражения подобных мыслей на бумаге. Такие вещи интересуют гестапо. И если оно не церемонилось с самим регентом, то... Вы понимаете? И потом, потерять Будапешт – это еще не значит потерять Венгрию!..

Весь батальон ждал возвращения парламентеров. Никандров, час назад приехавший с батальонной кухней и теперь стоявший в траншее рядом с Авдошиным, молча разглаживал свои огненные усы и поминутно поглядывал на развороченное снарядами, грязно-белое поле перед окопами. Потом сказал:

– Не согласятся, сволочи!

– Не стоило б и посылать,– кивнул Авдошин.– С такими один разговор – кулаком в зубы!

– Точно! – отозвался Приходько.– Бить их надо безо всякой дипломатии!

– Город-то, говорят, больно красивый,– обернулся к нему Никандров.– Ведь жалко. Наши «катюши» да «илюши» изуродуют его, как бог черепаху. И ребятишек с бабами там, видать, битком набито...

– Факт, набито.– Авдошин достал из кармана газету, оторвал клочок на самокрутку, вынул кисет, ярко-голубой, с большими розовыми цветами.

Старшина потянулся посмотреть,

– Варвара, что ль, прислала?

– Да нет, жинка моя вышивать не мастер. Подарок. Под октябрьские от полтавки одной в посылке получил... Помнишь, нам тогда на бригаду посылки прислали?

– Ишь ты!

Помкомвзвода насыпал на бумажку махорки, протянул кисет Никандрову,

– Вертаются! – сказал вдруг кто-то из солдат.– Хлопцы! Вертаются!..

– Точно! Идут.

По знакомой дороге, как и полтора часа назад, неторопливо шли, теперь уже к своим окопам, две фигуры с белым флагом.

И вдруг необычно мирную тишину, стоявшую над передним краем, железным грохотом распорола длинная пулеметная очередь с той стороны. Белый флаг, который нес парламентер, шедший справа, начал медленно падать. Офицер выпустил его из рук, прошел еще шага два и, оглянувшись, рухнул в снег. Второй бросился к нему. Тишину резанула еще одна пулеметная очередь. За ней другая, третья, четвертая...

– А, гвардия? Как же?! – растерянно поглядел вокруг Авдошин.

– Как же, как же! – передразнил его Приходько и, бросившись к пулеметной ячейке, оттолкнул пулеметчика.– Чего рот разинул?

– Отставить! – крикнул Бельский.

– Людей же... Товарищ гвардии капитан! Наших же!.,

Талащенко чувствовал, что десятки взглядов обращены на него в эту минуту.

– Бельский! Трех человек, чтобы вынесли! – повернулся он к командиру роты.– Пулеметчикам – прикрывать огнем!...

Три солдата в маскхалатах выскочили за бруствер и, низко пригибаясь, побежали через поле к лежавшим на дороге офицерам.

Через четверть часа парламентеров принесли в окопы батальона. Капитан был убит. Пулеметная очередь прошила его сзади ниже лопаток. Вглядевшись в лицо убитого, Талащенко вспомнил, что где-то видел этого человека. Кажется, у командующего армией. Им вместе вручали тогда ордена. Как же его фамилия? Антипенко? Опанасенко? Остапенко. Точно, Остапенко! Кажется, инструктор политотдела армии...

Старший лейтенант, переводчик, черноглазый, невысокий, зажимая рукой рану в плече, тихо ругался.

– Ах, сволочи! Ну, хорошо, ну, отказались, черт с вами! Но ведь белый же флаг! Ах, сволочи!..

Флаг лежал тут же, рядом с убитым, залитый его кровью, простреленный в нескольких местах немецкими пулями.

В течение ночи на тридцатое декабря, как раз в то время, когда в районе Комарно выгружались части 4-го танкового корпуса СС, переброшенного по личному приказу Гитлера из Польши, бригада полковника Мазникова сдавала оборону стрелковой дивизии, только что прибывшей с того берега Дуная. Части гурьяновского корпуса после двадцати пяти дней боев уходили в резерв фронта.

Рота Бельского снималась последней, почти перед самым рассветом. Соблюдая маскировку, отделения шли грузиться в машины, стоявшие километрах в четырех от передовой у разбитого железнодорожного виадука.

– Вот тебе, гвардия, и взяли Будапешт! – собирая свои пожитки, сказал Авдошин. – Уж как не повезет, так не повезет! Думал, «Будапештских» получим, да, видно, не всю стратегию учел. – Он повернулся к пехотинцам, по-хозяйски располагавшимся в окопах. – На готовенькое, значит? Ну ладно, пользуйтесь на здоровье! Да поскорей с Будапештом закругляйтесь! Ложись, сержант, отдыхай! Я вот тут соломки малость припас. Н-да, городок вам приличный достался! Столица! А нам, наверно, опять какие-нибудь господские дворы придется брать. Всего наилучшего!..

Через час весь батальон уже сидел в машинах. Колонна стояла на правой стороне дороги. Люди разговаривали, курили в рукав, поеживались от предрассветного холода.

– Командиры машин, к комбату!

Авдошин, сидевший на подножке грузовика, смял в пальцах самокрутку и побежал в голову колонны. Здесь, возле крытой штабной машины, уже толпились офицеры и кое-кто из сержантов.

Перехваченный ремнями Талащенко держал в руках карту.

– Запишите маршрут.

Собравшиеся столпились возле включенных шофером подфарников.

– Маяки по дороге расставлены, – сказал командир батальона. – Но маршрут на всякий случай запишите: Эрд – Эрчи – Адонь – Надь-Перката... Место сосредоточения – западная окраина Надь-Перката, господский двор Бель.

– Ясно!

– Добре. По машинам!

... Когда батальон подходил к Эрчи, на восточном берегу Дуная начал бледнеть горизонт и в той стороне, откуда отошла колонна, послышался тяжелый артиллерийский грохот. Сотня солдат повернулись на звук канонады, и все увидели на окраинах Будапешта отсветы орудийных выстрелов. Хвостатыми огненными сигарами взлетали в серое светлеющее небо снаряды «катюш».

Ласточкин, сидевший у левого борта замыкавшей колонну машины, приподнялся, держась за плечи товарищей, посмотрел на север, туда, где начинался бой:

– Наши тронулись! Не захотели фрицы по-хорошему, теперь получат!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТАНКИ С ФРОНТА

1

– Ну-с, показывайте, в чем дело! – Стрижанский, в халате поверх гимнастерки, умывшийся и аккуратно причесанный, осмотрел раненую руку Виктора, пожевал губами, потом обернулся к командиру бригады.– Пустяк! Сущий пустяк! Кость не задета, осколка нет.

– Извините, подняли вас среди ночи...

Стрижанский усмехнулся:

– А у нас не нормированный рабочий день. Так что не смущайтесь... Нина Сергеевна!

В перевязочную вошла Никитина. Увидев Виктора, она, показалось ему, удивленно взмахнула ресницами, но с ним и с его отцом поздоровалась холодно, как с незнакомыми людьми.

– Помогите мне, пожалуйста,– сказал ей командир медсанбата.

Промыв и перевязав Виктору рану и введя на всякий случай противостолбнячную сыворотку, Стрижанский добродушно похлопал его по плечу:

– Через недельку, молодой человек, будете как огурчик! Заранее разрешаю на Новый год танцевать с нашими девушками. Нина Сергеевна, проводите, пожалуйста, капитана наверх, в четвертую палату. Режим и питание – общие, перевязку – раз в сутки. И, конечно, – внимательный уход. Иногда это действует значительно лучше проверенных медицинских средств.

Части гурьяновского корпуса постепенно выходили из боев, и раненых в медсанбате почти не было: они оставались или при своих санчастях или после первичной обработки уезжали в тыловые госпиталя. Поэтому в палате, где лежал Виктор, находились кроме него только два человека – сержант-сапер, у которого оторвало два пальца на левой руке, и капитан-пехотинец по фамилии Никольский, легко раненный в ногу и ходивший с костылем.

Сержант-сапер, человек степенный и солидный, вернувшись утром вместе с Мазниковым из перевязочной, не изменил своему правилу и лег досыпать. А капитан долго шуршал какими-то бумажками (было похоже, что он считает деньги), потом накинул на плечи халат, взял костыль и не торопясь заковылял вниз.

Виктор тоже лег, проснулся часа два спустя и не сразу смог понять, что сейчас: утро, день или вечер? За окном серело скучное зимнее небо. Оно было таким с рассвета до сумерек.

Сержант все еще спал. Капитан лежа читал газету и, услышав, что Виктор зашевелился, поднял голову:

– А к вам тут Ниночка приходила. Знаете такую?

– Зачем приходила?

– К сожалению, не доложила. Но мне кажется, вы пришлись ей по вкусу. Не теряйтесь, капитан!..

– Учту ваш мудрый совет.

Спускаясь обедать, он увидел внизу в длинном коридоре Никитину. Ниночка была без халата, в гимнастерке с узенькими погонами старшего лейтенанта медицинской службы.

– Вы приходили ко мне? – спросил Виктор, догнав ее.

– Да. Вам звонил полковник Гоциридзе. Просил к телефону. Я поднялась, но вы спали.

– Надо было разбудить.

– Пожалела. Вы спали очень сладко.

В голосе Никитиной послышался озадачивший Виктора вызов.

– Надо было разбудить, – повторил он, поддерживая ее здоровой рукой за локоть. – И если будут звонить еще раз...

– Если будут звонить еще раз, я обязательно вас разбужу, – освобождая руку, договорила Никитина. – Столовая вот здесь, – кивнула она на неплотно прикрытую дверь справа, – Приятного аппетита!

Через два дня, когда медсанбат переехал из Эрчи в Надь-Перкату, в палату, где лежал Виктор, поднялся после завтрака Стрижанский.

– Приехал ваш отец... Внизу, в приемной.

Разыскивая приемную, Виктор чуть не заблудился в длинных коридорах и многочисленных комнатах бывшего графского дома, украшенных картинами и заставленных старинной тяжелой мебелью. Сверкающий, как стекло, поскрипывал под его ногами натертый до блеска паркет.

Отец сидел на зачехленном белом диване со старым номером «Красноармейца» в руках. Услышав мягкие шаги, полковник обернулся, бросил журнал на круглый, покрытый простыней стол, поднялся навстречу:

– Здравствуй, Витёк!

– Привет!

– Ты садись, садись!..

Командир бригады усадил сына рядом на диван, чуть отодвинулся, чтобы лучше разглядеть его.