Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Колонну догнали на развилке дорог, одна из которых круто отваливала влево, а другая – на нее уже вступила первая рота – уходила прямо на запад, исчезая в глухой снежной черноте ночи.

Батальон шел против ветра напористо и трудно, прочным увесистым шагом. В рябой метельной тьме чуть светлели припорошенные белым ушанки, плечи и вещмешки солдат, кое-где над колонной маячили длинные жерди противотанковых ружей, на сгорбленных спинах покачивались тяжелые катки и стволы станковых пулеметов.

Часто сигналя, разбрызгивая истолченное сотнями ног грязное месиво из глины и снега, «виллис» осторожно пробрался вдоль колонны, поравнялся с головой первой роты. Впереди всех, коротко взмахивая руками, по-бычьи упрямо, будто рассекая воду, шел старшина Добродеев – коренастый и кряжистый, с большим вещевым мешком за спиной и с автоматом на груди.

«От самого Сталинграда шагает,– сразу узнал его Талащенко.– Тысячи километров вот так отмахал!»

На обочине, поджидая машину, в плащ-палатке, надетой поверх полушубка, стоял старший лейтенант Бельский – командир роты. Талащенко приказал шоферу остановиться, открыл задрожавшую под напором ветра дверцу:

– Как дела?

Волна мокрого снега ударила ему в лицо, холодной пылью завихрилась внутри «виллиса».

– Идем, товарищ гвардии майор! – весело ответил Бельский.– Как положено царице полей.

– Почаще подменяйте передних. И петеэровцам с пулеметчиками помогите.

– Ясно.

– Минометная давно прошла?

– Минут пятнадцать. Мы им тут помогли два «студика» вытащить. Теперь, надо полагать, на месте.

– Ну, добре. Вам еще максимум час ходу.– И, обращаясь к шоферу, сказал: – Поехали, Федько!

«Виллис» тронулся. Поежившись, Талащенко поднял остро пахнущий овчиной воротник полушубка, перекинул с бока на колени планшетку и, посвечивая себе карманным фонариком, посмотрел на карту под прозрачной исцарапанной целлулоидной пленкой. Выехали точно – слева неуютно чернела меж пустынных ночных холмов Сигетфалу – деревушка, где к рассвету должны были сосредоточиться тылы и все транспортные средства батальона.

Дорога пошла параллельно прибрежной дамбе. С передовой стали слышны редкие пулеметные очереди. В западной части неба, за Дунаем, вспыхивая и угасая, знакомо колыхалось по горизонту размытое метелью холодное желтое сияние осветительных ракет.

– Направо, Федько,– сказал Талащенко, гася свет.

За ночь немцы не сделали по левому берегу ни одного выстрела – их боевые охранения только изредка освещали Дунай ракетами. Батальон спокойно занял позицию во втором эшелоне стрелкового полка, стоявшего в обороне на этом участке, и в пять часов двадцать семь минут Талащенко кодом доложил по радио в штаб бригады, что его «хозяйство» вышло в район сосредоточения.

Обойдя все роты, он вернулся к себе в блиндаж усталый и промокший и сразу лег, накрывшись полушубком и чьей-то старой шинелью: с вечера его временами знобило, бросало то в жар, то в холод, в глазах была какая-то непонятная резь и голова гудела как чугунная. Но поспать ему удалось часа три, не больше – разбудил тяжкий железный грохот: где-то совсем близко рвались немецкие мины. Не открывая глаз, Талащенко прислушался, потом сел, накинул па плечи полушубок, посмотрел время. Было без четверти девять. Снаружи шумел ветер. За разбитым окошком блиндажа, по низу залепленным снегом, серело низкое облачное небо.

Вошел старший адъютант капитан Никольский – новый начальник штаба батальона. За ним неуклюже протиснулся в узкую дверь Зеленин: ушанка съехала набок, глаза – испуганные и веселые:

– Вот, паразит, д-дал! Видать, из шестиствольного.

– Не зацепило? – спросил Талащенко.

– Он по дороге ударил.– Никольский снял ушанку, отряхнул с нее снег.– Мотоциклист из полка в тылы поехал, фару буквально на секунду включил... Все равно засекли.– Он присел к столику, забарабанил пальцами по пустому котелку.– Веселенькая, доложу я вам, начинается жизнь!

– Никандров приехал? – поеживаясь от озноба, сбоку взглянул на него командир батальона.

– Приехал. И уже развернул свою ресторацию.

– Народ завтракает?

– Рубает на всю железку! – ответил вместо Никольского Саша. Он не спеша снял со спины туго набитый вещевой мешок, сел, вытер рукавом вспотевший лоб: – Может, и вы, товарищ гвардии майор, малость перекусите?

– Да вроде еще рано.

– Э! Рано! Покушать никогда не рано! Меня, товарищ гвардии майор, один старшина в сорок первом, я только на передовую прибыл, так учил: на войне, мол, ешь, пока возможность имеется. И в первую очередь мясо из котелка вылавливай. А то вдруг бомбежка или еще что наподобие – пропадет харч.

Талащенко скрыл усмешку в своих пушистых светлых усах:

– Ну, раз старшина тебя так учил – ничего не поделаешь. Старшины порядок знают. – Он кивнул на вещевой мешок: – Что у тебя там?

– Второй фронт, товарищ гвардии майор. Свиная тушенка.

– И только? – вяло удивился Никольский.

– Сальца у этого скряги Никандрова достал. Каши сейчас принесу. И вот тут кое-что есть. – Зеленин подбросил на ладони прицепленную к ремню трофейную фляжку с черной пластмассовой крышкой-стаканчиком на горлышке,

Никольский поинтересовался:

– Бор? [2]2
  Бор—вино (венгерск. ).


[Закрыть]

– Нынч [3]3
  Нет


[Закрыть]. Медицинский.

– Это подойдет. Как раз по погоде и по настроению.

– Ах, Зеленин, Зеленин! – командир батальона попытался сделать строгое лицо. – Отправлю я тебя в штрафную роту...

– Я для лечения достал, товарищ гвардии майор. Я же вижу: трясет вас, как лихорадка какая. А это верное средство. Мне сам гвардии капитан медицинской службы Сухов говорил. Водички развести я сейчас принесу.

– Значит, сам Сухов? – переспросил Талащенко.

– Точно. Я ему специально доложил, что вы прихворнули. Можете проверить.

– Верю, верю. Давай командуй, раз уж такое дело.

– Есть командовать!

Зеленин отвязал от мешка котелки, положил фляжку па столик и выскочил из блиндажа.

– Холодно, черт! – начальник штаба поднял воротник полушубка. – Ветер, слякоть... Я был о загранице лучшего мнения. А тут не погодка, я вам доложу, а мерзость какая-то!

– Это ты зря, погода самая подходящая, – хмуро отозвался Талащенко. – Хорошо бы до ночи такая продержалась. А то стоит немцу с того берега нас заметить – сразу зашевелится.

Он встал и, потирая замерзшие руки, прошелся по блиндажу – пять шагов туда, пять – обратно. Никольский, не поворачивая головы, проводил его взглядом, потом потянулся к зеленинскому мешку, достал оттуда тускло сверкнувшую желтизной банку тушенки.

– Ты знаешь, – Талащенко остановился около едко дымящей печурки. – Седьмую реку буду сегодня ночью форсировать. Дон, Донец, Днепр, Южный Буг, Днестр, Тисса... И вот Дунай на очереди. Никогда не думал, что доведется тут побывать!..

– Дунай! – хмыкнул Никольский. – Только название новое. Вода везде одинаковая. Какая разница, где захлебнешься! – Он открыл консервный нож, ловко вонзил его в круглое, блестящее дно банки. – Надоело все до чертиков! Мокнуть, мёрзнуть, не спать сутками, ковыряться в грязи и ждать, когда тебя укокошат. Лучшие годы! Э! – начальник штаба махнул рукой и начал яростно кромсать мягкую податливую жесть. —Лучше уж не думать. Без философии легче.

Талащенко искоса посмотрел на него, на его тонкие нервные пальцы. «А вот ты, оказывается, какой хлопчик-то! Без философии, значит? Ладно, побачим, как это у тебя получится». Ему сразу расхотелось говорить с этим человеком. Он нащупал в кармане полушубка пачку трофейных венгерских сигарет (они назывались «Симфония»), достал одну и, присев перед печуркой на корточки, прикурил от клочка ярко вспыхнувшей газеты.

Снаружи опять загрохотало – теперь уже дальше, чем четверть часа назад, когда немцы били по мотоциклисту. Никольский, настороженно замерев, несколько секунд слушал не мигая, потом молча вытряхнул тушенку в пустой котелок, поднялся, собираясь пристроить его на печке.

У входа в блиндаж послышался торопливый тяжелый топот, дверь рванули – и вниз, гремя по ступенькам сапогами и расплескивая воду, скатился Зеленин.

– Полковник! – ординарец перевел дух, поставил на стол котелки с кашей и с водой. – Сюда идут... Меня гвардии капитан Краснов послал. Бегом. Сказал – предупредить.

– Все ясненько, – поморщился Никольский: – Начальство прибыло ставить задачу на местности. Даже пожрать некогда. Далеко они?

– Да уже...

Сколоченная из неотесанных досок дверь блиндажа распахнулась, и вверху, в сером прямоугольнике просвета, загородив идущего сзади капитана Краснова – замполита батальона – возникла высокая сутуловатая фигура командира бригады полковника Мазникова.

Батальонная кухня, прицепленная к обтянутому брезентом кузову полуторки, стояла по соседству с радиостанцией в неглубокой, заваленной снегом, исхоженной вдоль и поперек лощинке неподалеку от штабного блиндажа. Завтрак уже кончился, и возле машины Зеленин увидел только одного человека – помкомвзвода из первой роты сержанта Авдошина – в замызганном маскхалате, в ушанке набекрень, с автоматом, небрежно закинутым за спину. Никандров сидел на канистре в кузове около двери и, повернувшись к свету, перебирал в полевой сумке какие-то бумаги.

– Степа, землячок! Знаешь, какое дело? – Авдошин чиркнул зажигалкой, закурил толстую махорочную самокрутку и, выпустив дым, поглядел на Никандрова невинными, сияющими глазами: – Каша сегодня была оч-чень хорошая! Просто мировая каша! Хоть и шрапнель, но все равно мировая!..

– А ты что – благодарность от лица службы пришел вынести?

– Это дело начальства. Я, товарищ гвардии старшина, с вопросом.

– С каким таким вопросом? – уставился на него Никандров, подозревая подвох.

– Насчет спецпайка.

– Чего, чего?

– Насчет спецпайка,– не повышая голоса, ласково повторил Авдошин.– Я чужого не требую. Но что положено солдату – отдай. Я нынче не получал.

– Как это так не получал? – прищурился Никандров, в упор глядя на помкомвзвода.– Ты да не получал? Мне старшина вашей роты доложил, что ты даже за Осипова и за Ласточкина выпил.

– За Ваню Ласточкина, за тезку своего дорогого, не спорю – выпил. А за Осипова не пил. И своего не получал,

– У старшины роты отмечено. Так что – точка!

– У старшины, конечно, может, и отмечено – бумага все стерпит. Только я-то лучше знаю. Фактически не получал. Исправить надо ошибочку.

– Ошибочки, Ванюша, по было,– язвительно-ласково, как минуту назад сам Авдошин, сказал Никандров.– По-хорошему прошу: топай!

Помкомвзвода вздохнул:

– Все ясно. Для себя, значит, за наш счет неприкосновенный запасец держишь? Злоупотребляешь служебным положением ?

А честный человек страдает из-за твоей бюрократии! В бумаге отмечено! – Авдошин перешел на трагические ноты: – Ах Степа, Степа! Не думал я, что ты, наш бывший колхозный бригадир, таким скрягой на фронте станешь. Для кого жалеешь, товарищ тыловик? Для активного штыка? Ты же гвардеец, Степа!

Огненные усы Никандрова зашевелились и поползли вверх, правая рука стиснула крышку жестяного бидончика с водкой.

– Ты... шутить шути, да это самое... того...– Он только теперь заметил подошедшего к кухне Зеленина: – А ты чего заявился? Тоже спецпаек?

– Трех человек покормить надо, товарищ гвардии старшина.

– Завтрак кончился!

– Мое дело – что? – равнодушно сказал Саша.– Мое дело солдатское: приказано – выполняй. Гвардии майор приказал покормить.

– Гвардии майор приказал! – передразнил Никандров.

– Можете проверить.

– Ладно – проверить! А кто такие?

– С командиром бригады приехали. Радист его, автоматчик и шофер.

Никандров повернулся к повару, возившемуся среди ящиков в глубине кузова:

– Хватит там, Карпенко? У нас еще расход на девять человек.

– Накормим, товарищ гвардии старшина. Нехай йдуть.

– Давай веди,– взглянул старшина на Зеленина.– Только не чухайся.

– Чухаются свиньи! – беззлобно огрызнулся Саша и пошел разыскивать шофера, радиста и автоматчика командира бригады.

– А как мой вопрос, товарищ гвардии старшина? – по-прежнему ласково спросил Авдошин. – Решим положительно?

– Отрицательно! – рубанул Никандров. – Решим отрицательно.

«Точно – отрицательно,– усмехнулся про себя Зеленин, оглянувшись на продолжавшего топтаться возле полуторки Авдошина.– Не пройдет у тебя, Ванечка, этот номерок! Не на того нарвался».

За поворотом лощины человек пять солдат из первой роты, сидя на снегу спиной к ветру, неторопливо покуривали после завтрака. Тут же на сложенной вчетверо плащ-палатке пристроился непьющий и некурящий Ласточкин, не так давно прибывший в батальон с пополнением из запасного полка. Фиолетовыми от холода руками он протирал автомат и чему-то улыбался. За эту привычку – тихо улыбаться самому себе – Ласточкина с легкой руки Авдошина прозвали в роте «Улыбочкой».

– Улыбочка! – окликнул его Саша. – Как делишки? Ничего?

Ласточкин поднял на него васильковые глаза и улыбнулся:

– Нормально. Автомат вот драю.

– Хвалю за службу! Не видел, где тут комбригова машина?

– Вон там какой-то «виллис» стоит, – Ласточкин показал вдоль лощины зажатой в руке промасленной тряпкой. – Может, этот?

Саша присмотрелся:

– Видать, он. На наш не похож.

Командир второго отделения сержант Приходько – смуглый и темноглазый богатырь саженного роста, – пыхнув длинной «козьей ножкой», угрюмо спросил:

– Что там слышно? Ты ж у нас вокруг начальства крутишься.

– Что слышно? – обернулся к нему Зеленин. – Улыбочке специальное задание готовится – поймать Салаши живым или мертвым. Ты, Улыбочка, знаешь, кто такой Салаши? Был вчера на беседе, которую капитан проводил? Главный мадьярский фашист – вроде ихнего Гитлера... Как поймаешь – сразу тебе Героя. В Москву в Кремль поедешь свою Звезду получать...

Приходько ткнул окурок в снег:

– Ты брось языком трепать! Форсировать сегодня будем? Или когда?

– Ничего не знаю, ребята, честное слово! Одно точно могу сказать: раз полковник приехал – значит, будет дело под Полтавой! Совещаются они сейчас с гвардии майором. Как говорится, оперативный простор разрабатывают.

2

В то же вьюжное декабрьское утро к контрольно-пропускному пункту на окраине Кечкемета подошел офицер-танкист в звании капитана, лет двадцати пяти на вид, неторопливо протиснулся к мокрому черному столбу, облепленному великим множеством указок и опознавательных знаков.

– Не сто тридцатый шукаете, товарищ капитан? – спросил у него кругленький синеглазый старшина, тоже танкист, в новом, ладно подогнанном бушлате.

– Нет, старшина, не сто тридцатый. Гурьяновцев.

Капитану было известно, что гвардейская механизированная бригада, в которой ему теперь, после госпиталя, предстояло служить, входит в состав гвардейского корпуса, тот имеет опознавательный знак в виде ромбика с буквой «К» посередине, зовется «гурьяновским», а гурьяновцев, «этих, не в обиду им сказано, разбойников, знает весь Третий Украинский фронт». Так говорил в отделе кадров штаба армии веселый и быстрый бритоголовый майор, вручивший ему предписание к новому месту службы.

– Корпус прославленный, гвардейский, народ там мировой. Не пожалеете! – добавил он, провожая капитана до двери.– Спрашивайте прямо гурьяновцев. Они должны быть сейчас где-то в районе Кунсентмиклоша... Но добираться придется па попутных.

Капитан ждал недолго. Подошла громоздкая ободранная танко-ремонтная летучка. На ее дверце виднелся белый, чуть стершийся ромбик с буквой «К». Сержант, начальник КПП, просмотрев путевой лист и документы водителя, обернулся к ожидавшим:

– Кому и Кунсентмиклош?

На ходу снимая со спины вещевой мешок, капитан побежал к машине.

– Больше никого? – спросил начальник КПП.

– Никого! —бросая в снег окурок, ответил за всех старшина-танкист.

– Прошу, товарищ капитан.

Сержант соскочил с подножки, галантно козырнул и, шлепая по снежной каше хромовыми сапогами, не торопясь пошел к подъехавшему вслед за летучкой «студебеккеру».

Человек без знаков различия в замасленном синем комбинезоне, натянутом поверх ватных штанов и телогрейки, уступил капитану место в кабине, а сам перешел в кузов – «малость всхрапнуть». Капитан поблагодарил и, садясь, взглянул на шофера:

—Гурьяновец?

– Точно!

– Довезеш до своих?

– А как же, товарищ гвардии капитан! Доставим, как положено!

На продавленном сиденье в кабине летучки капитан протрясся часа три. Надоедливо бежало и бежало навстречу шоссе, обсаженное справа высокими деревьями. За ними тянулась до горизонта серовато-белая равнина, утыканная черными стеблями неубранной кукурузы. Впереди все время маячил тяжелый ЗИС. Лязгая надетыми на задние скаты цепями, он тянул на прицепе две противотанковые пушки. В его кузове, закутавшись в плащ-палатки, сидели солдаты и горланили песню. По обочинам дороги разрозненными колоннами шли пехотинцы. У развилки вперед проскочили два открытых «виллиса» – в первом из них рядом с шофером сидел пожилой человек в накинутой на плечи бурке и в генеральской папахе с красным верхом.

Все дороги и перекрестки были забиты войсками. Под ногами пехоты чавкала грязь. Надрывались автомобильные гудки. Ржали лошади. Ревели двигатели танков и самоходок. Шоферы добродушно посмеивались над ездовыми. До хрипоты спорили начальники колонн и обозов. Тыча засаленными рукавицами в прогнувшиеся рессоры, отбивались от многочисленных попутчиков водители шедших к Дунаю машин.

Примерно на полпути летучка догнала колонну грязно-белых от зимней маскировочной окраски «тридцатьчетверок», сошедших с дороги и остановившихся на обочине. Возле машин кое-где виднелись фигуры танкистов в черных комбинезонах и черных шлемах.

– Наши, гурьяновские,– кивнув в сторону колонны, сказал шофер.– Девятка. Девятый танковый полк. К Дунаю, товарищ гвардии капитан, войска идут. Будапешт брать.

– Понятно.

– Спасибо, погода нелетная... А то, если б налетел,– подумать жутко...

Часам к одиннадцати капитан был уже в штабе корпуса. Начальник отдела кадров, сонный, с помятым лицом подполковник, сидел среди писарей в небольшой, полной табачного дыма комнате. Не вынимая изо рта папиросы, он встретил капитана усталым взглядом красных, с припухшими веками глаз:

– Т-так-с, значит, из госпиталя... Последняя должность?

– Командир роты средних танков.

– Ну, это совсем, брат ты мой, чудесно! – подполковник бросил погасшую папиросу в пепельницу из консервной банки, откинулся на спинку шаткого скрипучего стула и, задумавшись, опустил веки.– Ну что ж! – неожиданно сказал он, выпрямляясь.– Вот и пойдешь на роту. В девятый танковый. Дай-ка предписание...

– В девятый? – капитан вспомнил колонну «тридцатьчетверок», стоявшую в придорожной посадке.

– Не устраивает?

– Да нет, почему... Мне, откровенно говоря, все равно. Раз к своим обратно не попал...

– Полк в штабе гвардейской мехбригады и сегодня должен сосредоточиться в Киш... Киш... Вот беда – никак не могу привыкнуть к этим названиям!Отложив в сторону поданное капитаном предписание, начальник отдела кадров надел очки и вытащил из лежавшей на столе папки лист прозрачной папиросной бумаги, исписанный на машинке.– Киш-кун-лац-хаза! Это отсюда километров пятнадцать... Командир полка – чудесный человек. Гоциридзе. Шалва Михайлович Гоциридзе. Герой Советского Союза. Сейчас дадим тебе бумагу – и топай в оперативный отдел, к ОД. Офицер связи поедет в полк – и тебя заберет.

Он положил листок обратно в папку, взял предписание, два раза перечитал его и в упор взглянул на капитана:

– Мазников твоя фамилия?

– Точно. Мазников Виктор Иваныч.

– Гм... А у нас есть полковник Мазников. Как раз командир той бригады, куда ты едешь. Мазников Иван Трофимович.

– Иван Трофимович? Вы это точно знаете?

– Кому уж лучше знать! – подполковник слегка обиделся: – Как-никак кадрами заведую.

– Отец мой – Иван Трофимович. И тоже – полковник.

– Ну, брат ты мой! Вполне возможно, что это и есть твой батя... Я сейчас личное дело подниму, карточку тебе покажу.

3

Рекогносцировка была закончена, и Талащенко отпустил командиров рот, приказав им до наступления темноты завершить всю подготовку к форсированию. Никольский и начальник связи батальона пошли в штаб артиллерийского дивизиона, который должен был прикрывать огнем переправу. Одетые в маскхалаты связисты потянули за ними телефонную линию.

Командир батальона остался на наблюдательном пункте вдвоем с Сашей Зелениным. Сквозь длинную узкую амбразуру НП, обращенную к противнику, была видна черная, глухо гудящая вода Дуная и обледенелые прибрежные кустики. Западный берег реки – далекий и пока недоступный – таял в дымной снежной синеве.

«Голубой Дунай! – с грустью и горечью сказал себе Талащенко.– И не голубой он, а мутный и темный... Что принесет сегодняшняя ночь? Может, и не побываешь на том берегу – хлебнешь этой ледяной черной воды... Дунай! Подумать только! Если бы мне в начале войны сказали, что я окажусь здесь – разве я поверил бы!»

– Ну и занесло нас с тобой, Зеленин! Даже удивительно! В Венгрию!..

– Верно, товарищ гвардии майор: занесло далековато! Точно: иногда даже и не верится. Только мы тут ни при чем. Не мы с вами в этом виноваты, а Гитлер. Я, к примеру, лучше б сейчас дома сидел...

– И чай с женой пил?

– Да я холостой!

– Женился б, если б не война.

– Вполне возможно.

– А я, брат, был женат... И даже дочка у меня была. Олеся. А все равно после победы возвращаться не к кому. Только три года и пожить успели. Я после Хасана женился. Три года пожили – и опять. Я на фронт. Они – в эвакуацию, В Среднюю Азию ехали. Да под Воронежем от их эшелона – одни щепки... «Юнкерсы» налетели и – вдребезги...

– Понятно, товарищ гвардии майор.

– Ну, ладно... А дело делать надо.

Талащенко первым вышел из блиндажа НП в узкий глубокий ход сообщения. Саша, перебросив автомат на грудь, деловито посапывал сзади.

По небу, казалось, над самой головой, летели низкие, рваные облака, сверху опять сыпало. Тонкий снежный наст на обочинах траншей, изъеденный за день сырым ветром, посерел и затвердел. Лужицы под ногами затянуло ледком – тусклым и ломким, как слюда.

Порыв сырого ветра закружил над траншеей снежную пыль. Где-то позади начали рваться снаряды. На том берегу гулкой короткой очередью дробно прогрохотал пулемет. Ниже по течению, как и весь день, погромыхивало: там, расширяя плацдарм, захваченный еще месяц назад, в начале ноября, наступали вдоль Дуная на север войска Третьего Украинского.

– Тылы проверим, товарищ гвардии майор? – поинтересовался Саша.

Командир батальона кивнул:

– Тылы.

В длинной палатке бригадной санроты было неуютно и холодно. Под ударами ветра, словно паруса, выгибались во внутрь ее брезентовые стены. Снаружи надоедливо трепыхалась плохо пристегнутая дверь. Невеселым тусклым огоньком горела стоявшая на раскладном столике «летучая мышь».

Капитан Сухов, командир санроты, куда-то вышел, старший фельдшер Галечка Ларина и операционная сестра Славинская разбирали после переезда свое имущество в соседней палатке, пожилой солдат-санитар Кулешов вовсю храпел в углу на куче матрацев.

Подбросив в печурку раздобытых где-то Кулешовым сырых дров, Катя присела на сложенные стопкой носилки переобуться: в левом сапоге терла портянка.

– А тут чьи владения? – спросили вдруг у входа, и в палатку, в сопровождении автоматчика, вошел офицер в залепленном снегом полушубке.– Ага! Надо полагать – суховское.

– Точно, товарищ гвардии майор, наша бригадная санрота,– бойко подтвердил автоматчик.

– Ну, добре, добре! – майор прошел на середину палатки, огляделся: – Есть тут живые люди?

– Есть,– сказала Катя, натягивая сапог.– Разве не видно?

– Теперь видно. Вечер добрый!

– Добрый вечер.

– Т-так! – майор, наклонив голову, пригляделся: – А вы, по-моему, новенькая... Точно?

Катя нахмурилась:

– Нет, уже старенькая.

– Непохоже. Я, например, вижу вас в первый раз.– Майор потрогал мокрый от снега ус: – А где Сухов?

Кати пожала плечами:

– Не доложил. Но, возможно, в палатке рядом.

– Саша! – позвал майор, разглядывая печурку снизу вверх – от железного листа на полу до асбестовой обшивки трубы и потолке.

– Узнать?

– Узнать!

– И кто же это там так сладко спит? – спросил майор, всматриваясь в угол, из которого доносился богатырский храп Кулешова.

– Наш санитар.

– Завидую.

Снаружи раскатисто загрохотало: немцы опять ударили по левому берегу из шестиствольных минометов. Потом донеслось несколько очень далеких пулеметных очередей.

– Привыкли к такой музыке? – взглянул на Катю

майор.

– А что делать?

–Точно – делать нечего. Но привыкнуть к этому трудновато. Тем более – вам.

– Почему это – тем более?

– Ну все-таки – слабый пол.

В палатку вошел Сухов.

– Привет, привет! —начал он с порога, протягивая майору обе руки.—Рад видеть земляка... Но, думаю, лучше перейти в палаточку рядом. Там мы уже навели порядок, и я вас обо всем проинформирую, поскольку на ближайшие дни вы мой начальник.– Сухов обернулся: – Катерина Васильевна, если вас не затруднит, разожгите примус и поставьте кипятить воду.– Он жестом пригласил майора к выходу: – Прошу. Тут недалеко, метров пятьдесят.

Катя опять осталась одна. Нашла примус, разожгла его, и шла ведро, вышла, набрала мокрого тяжелого снегу, поставила ведро на шумный синевато-оранжевый тюльпан пламени Потом, разыскав табуретку, подсела к печурке, стала молча смотреть, как за ее дырявой, прогоревшей дверцей весело играют дымные язычки огня,

«Новенькая... Старенькая... Слабый пол! Когда уже все это кончится!»

Сухов вернулся минут через пятнадцать, снял очки, протер их носовым платком.

– Ну, так-с! – сказал он, взглянув на Катю, которая, кутаясь в шинель, все еще сидела около печурки.– Теперь возьмемся за эту палаточку... Кулешов! Подъем!

– Сергей Сергеевич, кто это приходил? – не оборачиваясь, спросила Катя.

– Вы имеете в виду майора? Это командир первого батальона Талащенко. Григорий Иванович Талащенко. Им сегодня предстоит весьма трудненькое дело. Будут переправляться на ту сторону. Кулешо-ов! Я же сказал: подъем!

В головной десантный отряд входила рота автоматчиков, отделение связи с одной радиостанцией, взвод противотанковых ружей, четыре станковых пулемета и отделение сапер-минеров. Командовавший этим отрядом старший лейтенант Бельский, стоя на опушке рощицы рядом с командиром первого взвода лейтенантом Волобуевым, маленьким и хрупким, похожим на мальчика, молча наблюдал за пулеметчиками, проверявшими набивку патронных лент.

Синева над землей густела, становилась плотней. Тяжелые мохнатые снежинки, наискось летевшие вниз, были почти невидимыми.

Не поворачивая головы, Бельский сказал:

– В случае чего – принимаешь командование.

– Да брось ты, Борис, о такой чепухе! – Волобуев взял командира роты за локоть.– Я, знаешь, стараюсь никогда об этом не думать. Так спокойней.

Они медленно пошли вдоль занятой батальоном лощины.

Солдаты взвода, которым командовал Волобуев, сидели около блиндажа на разбросанной по снегу соломе. Увидев лейтенанта вместе с командиром роты, все поднялись, и Авдошин, выйдя офицерам навстречу, козырнул так лихо, как не умел никто другой в батальоне:

– Товарищ гвардии старший лейтенант! Первый взвод к выполнению боевой задачи готов!

– Пока отдыхайте, отдыхайте,– сказал Бельский.– Время впереди есть... Задача сегодняшняя ясна?

Он очень смутно видел лица солдат – просто представлял их себе: серьезные, деловые, кое у кого – задумчивые. Так перед каждым боем.

– Ясно, товарищ гвардии старший лейтенант! Днепр-то, пожалуй, пошире – и то одолели.

– Энзе все получили? – спросил Волобуев.

– Все, товарищ гвардии лейтенант.

– Бухалов! – громко позвал Авдошин.

Долговязый солдат, недавно пришедший в роту из госпиталя, звякнув котелком, поднялся:

– Я Бухалов...

– Съел энзе?

Стало тихо. Авдошин усмехнулся:

– Чего молчишь? Съел?

– Оставил малость,– окая, прогудел Бухалов.

Вокруг засмеялись.

– Хвалю за сознательность!

– Тянет на поправку-то, товарищ гвардии сержант.

– Поправляйся на здоровье! Разве кто против? Только ведь за Дунаем старшина со своей коломбиной не скоро по явится – вот что!

– Это я, конечно, понимаю...

Из за блиндажика, придерживая рукой полевую сумку, появился старшина Добродеев.

– Первый? спросил он, присматриваясь.

– Первый.

– На партсобрание, товарищ гвардии старший лейтенант, – Добродеев узнал командира роты. —В районе минометной. Открытое. Всех приглашаем.

Коммунисты батальона собрались в самом конце лощины, где были огневые позиции минометной роты. Здесь, в черных глубоких окопах, почти отвесно задрав стволы, стояли минометы, прикрытые с дульной части чехлами. В центре рассевшихся полукругом людей, почти на самом дне лощины, разговаривали майор Талащенко, замполит батальона капитан Краснов, временно исполнявший и обязанности парторга (тот был ранен неделю назад), и начальник политотдела полковник Дружинин.

–Товарищи! Прошу внимания! – поднял обе руки Краснов. – Все собрались? Парторги рот, все собрались?

–Все налицо,– ответило несколько голосов.

–Тогда начнем. Я думаю, президиумов по данной обстановке не требуется. Повестка дня: «Святой долг коммуниста быть первым на том берегу!» Есть добавления и изменении?

–Н-нет!..

–Принимается. Слово имеет командир батальона гвардии майор Талащенко.

–Я, товарищи, не буду говорить, какая нам поставлена боевая задача,– неторопливо начал командир батальона.– Вы это знаете. Ваши командиры довели до каждого полученный нами боевой приказ. Выполнить его – наш долг, дело нашей партийной совести. Помните: на нас, на коммунистов, будут сегодня смотреть все солдаты – комсомольцы и беспартийные ... Скрывать нечего : задача наша не из легких. Кое-кто и не попадет на тот берег. Может, и я не попаду. Война. А пуля не выбирает – это всем известно. Будет тяжело. Но приказ надо выполнить.– Талащенко хотел сказать что– нибудь еще. но ему вдруг стало стыдно: зачем он уговаривает этих смелых и честных людей – почти каждого из них он не один раз видел в бою.– Предлагаю решение: дело чести каждого коммуниста, его святая обязанность – первым быть на том берегу!

Под ногами командира батальона зашуршал истоптанный мокрый снег. Метнувшийся по лощине ветер донес далекий орудийный грохот, по низу неба за Дунаем опять растеклось блекло-желтое сияние осветительных ракет.

– Кто хочет слова? – спросил у собрания Краснов.

– Дайте мне,– сказали из задних рядов.

– Проходите сюда, товарищ Осипов.

Рядовой Осипов пробрался вперед. Талащенко никогда не слышал, чтобы этот угрюмый, молчаливый и уже немолодой солдат выступал на собраниях. Что он скажет?

– Я от имени коммунистов нашего взвода,– тихо начал Осипов.– Поручили мне, значит...

– Громче, Вася! – зашумели справа.

– Я от имени взвода, значит,– повторил Осипов.– Наши хлопцы первыми туда придут, на тот берег... Дело оно, конечно, нелегкое, так что... В общем – переправимся. Даем командованию такое твердое слово.

Осипов смолк и, секунду потоптавшись, неторопливо пошел на место.

– Кто еще? – спросил Краснов.