Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Старик представился теперь более основательно. Его зовут Йожеф Хайду, он владелец небольшого галантерейно-парфюмерного магазина, который «забрали проклятые немцы», живет сейчас здесь же, но только в бункере. Он видит, что русские солдаты хотят стать на постой в его доме, и абсолютно не возражает против этого. Наоборот, он весьма и весьма рад и немедленно прикажет своей прислуге привести комнаты в порядок.

– Данке! – кивнул Чибисов. – Спасибо!

Хозяин ушел, и очень скоро в комнате появилась миловидная черноволосая девушка лет девятнадцати, в старой потертой шубке. Саша даже крякнул от удивления и восхищения, многозначительно глянул на Чибисова: «Вот это, товарищ гвардии лейтенант, я понимаю! Вот это краля! »

Он развернулся вовсю. Переставляя по своему вкусу мебель, перестилал дорожки, закрывал ставнями выбитые окна. Потом, взобравшись на стол, стал снимать со стены изображения Иисуса Христа и девы Марии. Они, по его мнению, были в штабе батальона совершенно липшими.

И вот тут-то он услышал наконец ее негромкий сердитый голос:

– Нем сабад [8]8
  Нельзя! (венгерск. )


[Закрыть].

– Чего? – оторопело спросил Саша, обернувшись.

Девушка смотрела на него рассерженными глазами, но улыбка уже таилась на ее смуглом, как у цыганки, лице: трудно было не улыбнуться, видя растерянную и глупую физиономию Зеленина.

– Нельзя, что ль? – он подкрепил свой вопрос выразительным жестом.

Девушка кивнула.

– Ну, нельзя так нельзя. Мы ваши обычаи уважаем. – Саша спрыгнул со стула. – Только бог теперь никому не поможет, ни твоим хозяевам, ни фрицам.

Он подошел к девушке, положил ей руку на плечо и сквозь вылезший мех шубки почувствовал, как она вздрогнула. Черные глаза ее вопросительно и настороженно остановились на лице Зеленина. Тот несколько раз ткнул себя пальцем в грудь:

– Я Саша! Саша! Иртем [9]9
  Понимаешь? (венгерск. )


[Закрыть]?

– О! Иртем, иртем!

– А ты? Ты кто?

Девушка смутилась.

– Маришка... Ма-риш-ка! – Потом, словно найдя выход, повернулась к иконе. – Мария.

– Ага! – повеселел Саша. – Теперь понятно. Значит, ты – Маша, а я – Саша. – Он протянул ей руку. – Давай знакомиться: Саша – Маша.

– Маша? – переспросила девушка.

– Точно, Маша! По-русски так. – Зеленин ласково потрепал ее по остренькому плечику. – Эх, хороша ты, Маша! Да жаль, что не наша!

Когда Талащенко и Краснов появились в особнячке штаба, они увидели трогательную картину: Саша, весело переглядываясь с Маришкой, подметал щеткой пол, а девушка вытирала мокрой тряпкой подоконник. Боясь спугнуть трудолюбивого ординарца и его помощницу, командир батальона и замполит остановились на пороге. Ни Зеленин, ни Маришка не видели их. Улыбаясь друг другу, они были очень увлечены делом. Лишь случайно обернувшись, Саша наконец заметил командира батальона и со щеткой, как с винтовкой, замер по стойке «смирно».

– Вольно, вольно! – весело сказал Талащенко, проходя в комнату и осматриваясь.

Маришка залилась краской, спрятала грязные руки с тряпкой за спину и, сделав что-то наподобие книксена, исчезла.

Талащенко бросил на стол планшетку, сел в кресло:

– Значит, уже познакомились?

– Сама помогала, товарищ гвардии майор, добровольно. – Саша переступил с ноги на ногу. – Машей ее зовут. А по ихнему – Маришка. Прислуга она хозяйская, пролетариат, как говорится. А пролетарии всех стран...

– Добре, добре, – понимающе кивнув, перебил его Талащенко. – Но все хозяйственные дела пока отставить. Разыщи капитана Уварова... Ну, который вместо Никольского.

– Понял, товарищ гвардии майор!

– Пусть к двадцати ноль-ноль вызовет всех командиров рот и отдельных взводов.

– Есть! – Зеленин шагнул к двери, но у самого порога вдруг остановился. – Разрешите узнать, товарищ гвардии майор? Выходит, уезжать отсюда скоро будем? – спросил он потускневшим голосом.

– Уезжать, Саша, не будем. Пешком пойдем,

3

Круто обогнув старую бомбовую воронку, «виллис» командира бригады свернул налево и вылетел на прямую узкую улицу. Шофер прибавил газу и пригнулся к рулю, глядя вперед сквозь пробитое пулей с желтыми разводьями стекло,

– К немцам не завезешь? – нахмурился Мазников.

– Будьте спокойны, товарищ гвардии полковник! Уж если мы куда с вами один раз съездили, не ошибусь.

Впереди и по сторонам, за разбитыми домами, слышалась частая автоматная и пулеметная стрельба. Далеко слева, выстрел за выстрелом, били орудия. Надрывно ревя моторами, над улицей сверкнула крыльями пара истребителей. Командир бригады даже не успел разглядеть их.

Каменные плиты тротуара были завалены сбитой со стен штукатуркой, сорванными, покосившимися при падении вывесками. Грязно-белый, смешанный с земляной пылью и копотью снег припорошил сгоревшие изуродованные машины, опрокинутые повозки, окоченевшие трупы лошадей.

Повернули направо, и сразу же за углом дома водитель притормозил. Метрах в ста догорало трехэтажное каменное здание. В его окнах, густо дымясь, шевелилось косматое рыжее пламя. Рядом на круглой афишной тумбе трепыхались на ветру желтые клочья какого-то объявления на двух языках, немецком и венгерском. Верх тумбы был выщерблен снарядом.

Придерживая планшетку, Мазников вылез из машины, быстро зашел в подъезд напротив. Еще вчера вечером, в ярком свете зарева, он приметил это место по размашистой надписи чем-то черным: «Проверено, мин нет. Щегольков». Чуть ниже этой надписи теперь была выведена другая: «Проверено, бору тоже нет. Авдошин». Этот «ориентир» обозначал командный пункт первого мотострелкового батальона. Оставалось только пройти во двор и свернуть во входной тамбур полуподвального этажа,

Талащенко, согнувшись, сидел на корточках под широкой лестницей и хрипло кричал в телефонную трубку:

– Слушай, Братов! Что там у тебя? Громче! Громче, говорю! Эге! Батарею! С батареей, извини за выражение, и дурак возьмет. Нет у меня сейчас батареи. Поддерживает Бельского!.. Ты куда вышел? К перекрестку? Ну добре!..

Увидев командира бригады, он сунул трубку телефонисту, распрямился.

– Как дела? – не дав ему доложить, спросил Мазников.

В его голосе Талащенко почувствовал усталость и раздражение. Командир бригады наверняка был недоволен тем, что батальон, упершись в один из ключевых кварталов, всю ночь протоптался на месте, в то время как его соседи, хоть и медленно, стараясь не оголять флангов, но все-таки продвигались в общем направлении к горе Святого Геллерта.

– Пытаемся выйти к площади, товарищ гвардии полковник, – невесело сказал командир батальона.

Мазников достал из внутреннего кармана шинели очки:

– Давай-ка по карте разберемся.

Во дворе около самого тамбура со звонким металлическим треском разорвалась мина, потом другая. Голубовато-розовое пламя ярко осветило грязные, в затоптанном снегу, ступеньки и стену дома напротив. В проем двери, громко ругаясь, влетел Бельский и стал разглядывать только что пробитую осколком полу полушубка.

– Ты чего явился? – недовольно спросил Талащенко. – Телефона нет?

– Да тут недалеко, решил сам. – Бельский наконец разглядел в полутьме подъезда командира бригады. – Разрешите доложить, товарищ гвардии полковник?

– Слушаю.

– Делегация со мной. От местного населения. Еле живы... Разрешите?

– Кто такие?

– Одну минутку, извините, – командир роты выглянул из двери и махнул кому-то рукой.

В тамбур, пригибаясь, быстро вошли пожилой темнобородый человек в темном пальто, без шляпы и мальчишка лет четырнадцати, в драном лыжном костюме неопределенного цвета.

– В чем дело, капитан? – с раздражением спросил Мазников.

– Доложите все полковнику, – приказал чернобородому командир роты.

– Вы позволите, господин полковник? – по-русски, почти без акцента, спросил тот.

– Слушаю.

Где-то очень близко опять увесисто ухнула мина. Чернобородый оглянулся на дверь, потянул мальчика за рукав в глубь тамбура.

– Насколько я понимаю, войска господина капитана, – он галантно поклонился в сторону Бельского, – намерены выбить противника из дома на углу этой улицы и приготовили пушки...

Командир бригады перебил его:

– Откуда вы знаете русский язык?

– О! – мадьяр горестно качнул головой. – Я знаю еще шесть языков: польский, сербский, чешский, английский, немецкий и испанский... Было время, когда я читал в университете славянскую филологию. Но потом, после победы Гитлера в Германии... Сами понимаете... Меня выгнали с благословения его высокопревосходительства регента... Потомки княжеского рода Эстергази приютили меня, взяли к себе библиотекарем;..

Он покосился на Талащенко, который доставал из пачки сигарету. Комбат понял этот взгляд, протянул чернобородому пачку..........

– Благодарю, господин майор... Этот дом, о котором я только что говорил, – продолжал он, закурив, – принадлежит одной из ветвей семейства Эстергази по женской линии, людям по-своему высокой культуры, потомкам тех, у кого когда-то жил и работал великий Иосиф Гайдн... Правда, их давно нет в Венгрии. Как только началась война, они эмигрировали в Америку... Но осталась ценнейшая библиотека, собрание фарфора... Наци не успели все взять, только картины, по личному приказанию Геринга. – Он стал говорить сбивчивей, взволнованней, но по-прежнему на слишком правильном русском языке. – О, я понимаю, есть военная необходимость... Когда говорят пушки – молчат музы. Но... Этот дом – исторический и архитектурный памятник. Он построен полтора века назад, может быть, даже больше... В нем бывали Михай Верешмарти, Арань, Ференц Лист... И там – ценнейшая библиотека, около пятидесяти тысяч книг...

Командир бригады движением руки остановил его:

– Прошу покороче. Ваша просьба?

– Нельзя губить этот дом, господин полковник! – мадьяр вдруг повалился на колени. – Нельзя губить! Нельзя! Нельзя! Разве книги?.. Разве вещи?..

Бельский подскочил к нему, поднял, с упреком сказал:

– Додумался тоже!

В тамбуре подъезда стало тихо. Мадьяр достал из кармана пальто клетчатый носовой платок, вытер глаза.

– Мы не можем ждать, пока немцы сами уйдут из этого дома, – сухо сказал Мазников. – Бельский, что у них там?

– Крупнокалиберные пулеметы на очень выгодных позициях. На втором этаже. Всю роту положат.

– Мой Лайош проведет вас, проведет! – горячо заговорил мадьяр. – Через двор надо пройти, сзади. Лайош знает все, знает тут каждую щель...

Он повернулся к мальчишке и спросил у него что-то по-венгерски. Тот кивнул.

Командир бригады взглянул на Талащенко:

– Как решим?

– Можно попробовать.

– О! Благодарю вас! – метнулся к нему чернобородый. – Венгерский народ скажет вам спасибо!.. Благодарю вас!

– Ладно, ладно... Бельский, бери хлопца, и давай! Только посмотри все, По телефону доложишь.

– Ясно!

– А ты, папаша, пока останешься тут.

– Я понимаю, – горько улыбнулся мадьяр. – Вы опасаетесь ловушки, провокации... Совершенно напрасно. Я честный человек. Я... Я жертвую своим единственным внуком...

Он подошел к мальчику, обнял его, поцеловал в голову и сказал только одно короткое слово. Можно было без перевода понять, что это слово «иди». Потом повернулся к Мазникову, начал нерешительно, словно стыдясь:

– Я понимаю, это неприлично. Ни к месту. Но мой Лайош... Он двое суток ничего не ел. Угостите его. Хлебом. Совсем немного хлеба, и больше ничего. Я старик, а ему надо расти. Молодой неокрепший организм.., Мальчик изучает языки. Теперь мы начнем русский..,

– Саша! – позвал Талащенко.

Зеленин возник откуда-то из темноты под лестницей, вытянулся, как на строевом смотру. Одна штанина его пестрого маскхалата была заправлена в сапог, другая свисала до самого пола.

– Накорми чем-нибудь этих... товарищей. Найдется?

– Найдется, товарищ гвардии майор! Факт, перед заданием надо заправиться, как положено. – Зеленин подмигнул Лайошу: – Пошли! И ты, папаша! Сейчас мы быстренько организуем,

Авдошин появился из-за горы битых кирпичей, покрытый бурой пылью и от бездействия злой.

– По вашему приказанию, товарищ гвардии капитан!

– Вот что, сержант, – раскуривая отсыревшую папиросу, взглянул на него Бельский. – Домик этот приказано из орудий не трогать. Сверху приказано. Исторический памятник, говорят... А заткнуть глотку немцам надо,

– Ясно!

– Возьми тройку хороших ребят, и с богом! Проводит вот этот парнишка. – Бельский кивнул па притулившегося в уголке комнаты Лайоша. – Надо с тыла зайти. Минометчики пока постреляют, прикроют, когда вам улицу придется переходить. Понял?

– Проще пареной репы, товарищ гвардий капитан.

– Кого возьмешь?

Помкомвзвода прикинул что-то в уме.

– Бухалова, – наконец сказал он и, заметив, что командир роты поморщился, пояснил: – Он здорово гранаты бросает, Как по заказу. Коробкина еще возьму и Отара Гелашвили.

– Зачем Гелашвили? Он только вчера из медсанбата.

– Обидится, если не возьму, товарищ гвардии капитан.

– Ладно, действуй!

– Есть действовать! – Авдошин взглянул на парнишку. – Тебя как зовут-то? Ференц? Иштван? Штефан?

– Лайош.

– А! Лайош! Лайош Кошут, в общем...

– Нынч, Мартон Лайош.

– И так добре. Пошли, Мартон Лайош, спасать вашу историческую ценность!

Группа Авдошина прошла через здание, в котором закрепилась рота, и очутилась у пролома стены, выходящей на соседнюю улицу. Здесь лежали солдаты третьего взвода.

– Немец далеко, ребята? – спросил Авдошин.

– В угловом.

– А напротив?

– Напротив вроде нету.

– Проскочить можно?

– Постреливает. Побыстрей надо.

– Спасибо, браток, за разъяснение. – Авдошин обернулся к своим товарищам, махнул рукой. – Пошли, гвардия! По одному!

Сам он метнулся через улицу первым. Но не успел добежать и до середины, как автоматная очередь чиркнула по асфальту возле его ног. «Вот черт! Откуда он, гад, видит? »

Вторым на ту сторону стремительным рывком переметнулся Лайош, за ним – Гелашвили, Бухалов и последним – Коробкин. Никого не зацепило. Только у Бухалова пуля вскользь царапнула по прикладу автомата, оставив на нем неглубокий прямой желобок.

– Спасибо, по гранатам не вдарило, – пробормотал он, качая головой, – А то был бы салют в память Леньки Бухалова.

Авдошин юркнул в какой-то узенькой коридорчик и негромко позвал остальных.

– Вот что, гвардия, раз фрицы стреляли, значит, они нас заметили. По этому случаю – не чухаться, а действовать! Осталось нам недалеко, метров двести. Будем пробираться дворами. Провожатый есть.

Впереди, в конце улицы, стали рваться мины. Помкомвзвода прислушался.

– Наши бьют, прикрывают. – Он легким кошачьим шагом подошел к выбитому окну, выглянул наружу. – Точно. Пора двигаться.

Прижимаясь к стене дома, они быстро миновали двор и оказались в соседнем двухэтажном особнячке. Теперь осталось самое сложное – пересечь переулок и зайти в тыл того здания, в котором находились крупнокалиберные пулеметы немцев.

Переулочек был тих и пустыней. «А попробуй сунься! – усмехнулся помкомвзвода. – И постригут и побреют».

Посмотрев направо, он заметил обломки сгоревшего грузовика, около которого валялись два убитых немца. «Придется воспользоваться».

– Начинай, Отар! – обернулся Авдошин к Гелашвили. – До машины – и камнем. Мы в случае чего прикроем.

Выскочив из подъезда, Гелашвили в несколько прыжков очутился около грузовика, и сразу же послышался размеренный стук немецких пулеметов. Но противник стрелял совсем в другую сторону, туда, где была рота.

Переждав минуту за грузовиком, Гелашвили бросился на противоположную сторону переулка и там залег за каменным парапетом ограды.

– Коробкин! – скомандовал помкомвзвода.

Пошел Коробкин, за ним – Бухалов. В подъезде остались Авдошин и Лайош.

– Ты чего дрожишь-то? – спросил помкомвзвода. – Боязно? Эх ты, парень! Тебе бы сейчас за партой штаны протирать! На-ка вот тебе мою каску на всякий случай. И треба двигаться. Давай! А я прикрою.

Через переулок пробрались благополучно.

– Показывай, куда теперь?

Лайош, видно, понял, о чем его спросили, и показал рукой налево, в садик с низенькими декоративными кустиками.

– Ишь ты, стратег! – засмеялся Авдошин.

Парнишка водил их по захламленным задворкам, через пустые сараи, опять мимо какого-то садика. Здесь, подсекая кустики, одна за другой шлепнулись две мины. Наконец пробрались во двор особняка. Сюда выходили две двери.

Залегли. По ту сторону дома слышались длинные пулеметные очереди. Это рота Бельского отвлекала противника огнем.

– Гелашвили и Бухалов – направо, мы с Коробкиным – прямо, в эту дверь! – скомандовал Авдошин. – А ты, паря, – он тронул Лайоша за плечо, – а ты лежи тут и не рыпайся! Тут, понял? Иртем?

– Иртем, – заикнувшись, ответил тот.

Подъезд встретил Авдошина и Коробкина пустотой и безмолвием. Все двери были распахнуты настежь, по безлюдным комнатам гулял ветер. На ступеньках лестницы валялись рваные женские платья, мятые газеты, ящики, вынутые из письменного стола, пустые коробки из-под сигарет, разбитый абажур настольной лампы, растрепанные книги.

Авдошин прислушался. Пулеметы молчали, и сюда очень явственно доносилась лишь трескотня автоматов.

– Двинулись, – кивнул помкомвзвода и первым стал подниматься по ступенькам, стараясь не шуметь и ни за что не задевать ногами. Коробкин с автоматом наизготовку шел сзади.

Первый пролет лестницы, до бельэтажа, миновали спокойно и остановились около двери. Она была сорвана с петель, висела перекосившись, и в дверной проем был виден хаос разграбленных комнат. Сквозило. Под ногами мягко шелестели припорошенные снежком клочья каких-то бумаг.

– Как поднимемся на второй, ты – направо, я – налево.

– Ясно!

Последний пролет лестницы они прошли, останавливаясь почти на каждой ступеньке и прислушиваясь. Неожиданно, Авдошин даже вздрогнул, пулемет заработал совсем близко, в комнате налево. Коробкин метнулся направо и мгновенно исчез за дверью.

Оглядевшись, Авдошин переступил порог и сразу нос к носу столкнулся с немцем. Тот, на ходу застегивая штаны, вышел из большой комнаты, в которой во всю стену были видны длинные полки с книгами. Встреча была настолько неожиданной, что оба они, и помкомвзвода и немец, несколько мгновений обалдело глядели друг на друга. Но Авдошин оценил создавшуюся обстановку несколько раньше, чем это сделал его враг, вскинул автомат и ударил прикладом в белое, с выпученными глазами лицо эсэсовца. Что-то хряснуло, и немец, привалившись к стене, медленно сполз на пол.

Авдошин влетел в комнату.

У окна с выбитыми стеклами возились возле пулемета три немецких солдата. Другой пулемет стрелял, и около него тоже было трое. Седьмой немец, сидевший на полу в углу с котелком в руках, увидев Авдошина, вскочил, тихонько взвизгнул и схватил прислоненный к стене автомат. Котелок вывалился из его рук и с грохотом покатился по полу.

Авдошин дал длинную очередь, вторую, третью и скорее почувствовал, чем увидел, как заметались, падая на пол, вражеские солдаты. Он слышал их крики и все стрелял и стрелял, не двигаясь с места...

Очнулся он от звонкой тишины, внезапно заполнившей комнату. Диск кончился. По стенам медленно вилась затхлая кирпичная пыль.

Авдошин сменил диск и выскочил посмотреть, что с Коробкиным. Там, куда тот ушел, тоже стояла тишина.

Помкомвзвода заглянул в одну дверь, в другую и, только пройдя две смежные комнаты, в третьей, на захламленном, истоптанном паркетном полу, среди пяти или шести мертвых эсэсовцев увидел Коробкина. Тот лежал неподвижно, поджав ноги и раскинув руки. Низенький тщедушный немецкий солдат, сидя на корточках, деловито выворачивал его карманы.

– Хенде хох! – заорал Авдошин, вскидывая автомат.

Немец от неожиданности подскочил на месте, упал и выстрелил из пистолета.

– Не хочешь, с-сука?

Прижавшись к косяку двери, помкомвзвода дал длинную, яростную очередь. Солдат чуть приподнялся, словно хотел встать на четвереньки, и вдруг повалился на бок, щекой в разодранную, выпотрошенную подушку.

«А Митя-то... Погиб Митя Коробкин. Ах, Митя, Митя! Шестерых уложил и погиб... »

Авдошин склонился над ним, поднял на руки и, шатаясь, тяжело понес вниз по лестнице.

4

Виктор и Снегирь молча посмотрели друг на друга, и каждому стало ясно, о чем думает сейчас их товарищ и однополчанин гвардии старший лейтенант Костя Казачков.

Похудевшей рукой Казачков медленно разглаживал вытертую байку серого медсанбатовского одеяла и, не мигая, глядел в окно напротив. Там за стеклом виднелись голые ветки высокого дерева, трепещущие на ветру, и летящие по небу низкие, угрюмые тучи.

– А меня послезавтра в тыл отправляют, – вдруг сказал он.

– Точно?

– Точно. До сих пор думали, что спасут ногу. Я упросил оставить здесь, чтоб потом полк не потерять... А вчера сам Саркисов опять приходил. И Стрижанский тоже. Не выдержала моя ножка, гниет. Отхватят...

Снегирь наклонился к койке:

– А може, они той... не разобрались?

– Разобрались, Снегирек! – вяло улыбнулся Казачков. – Три недели разбирались. Теперь точка! Тыл, и по чистой на гражданочку! В сапожники!

– В сапожники! – сердито передразнил его Мазников. – Сейчас такие протезы делают – в балете выступать будешь! В сапожники!..

– Костыль, комбриг, по тросточка – хочешь берешь с собой, хочешь нет. И потом, ты только не обижайся, имея две свои, одной чужой ноги не жалко. Это уж как водится.

Казачков замолчал и опять начал разглаживать на груди одеяло. Нет, уже не было в нем той веселости, жизнерадостности и легкомыслия, которые с первой же встречи и удивили и привлекли к нему Виктора Мазникова. На высоком лбу Казачкова появились морщины, скулы обтянуло, а в глазах все чаще светилось какое-то новое выражение – смесь озлобленности, равнодушия ко всему и тоски, тоски...

– Значит, пропал Андрюша? – вспомнил вдруг Казачков об Овчарове. – Хороший был парень... А кто ж теперь на моем месте?

– Рудаков своего привез, – сказал Виктор,

Снегирь поморщился:

– Хлопец, кажись, ничего, только, по-моему, малость нос задирает,

– Немножко есть, – согласился Мазников.

– А сам хозяин?

– Хозяин – мужик неплохой. Три ордена Красного Знамени! Один еще за Халхин-Гол. Мне пока нравится.

– Нашему брату понравиться трудно, – усмехнулся Казачков. – Я помню, когда вместе с Гоциридзе приехал, весь полк.,, это... с любопытством приглядывался. До первого боя.

В палату вошла дежурная сестра в белом халате и в белой косыночке, чем-то напомнившая Виктору Никитину.

– Заканчивайте, товарищи, – официальным тоном сказала она. – Подполковник разрешил полчаса, а вы разговариваете без двух минут уже час.

– Неужели час? – удивился Снегирь.

– Без двух минут час.

Казачков повернулся к сестре и улыбнулся так, как улыбался всегда:

– Мариночка! Золотко! Мы ж три недели не виделись. Да еще эвакуировать меня хотят. Хоть по часу за неделю отпусти.

– И немножко авансом на будущее, – добавил Мазников.

Сестра устало отмахнулась.

– Не уговаривайте, пожалуйста! Порядок есть порядок. А кроме того, товарищ старший лейтенант, – строго взглянула она на Казачкова, – вы, вероятно, забыли, что у вас сейчас перевязка?

– Перевязки, перевязки! А какой толк?!

Глаза Казачкова опять потускнели. Друзья должны уходить, и кто знает, когда он теперь с ними увидится и увидится ли вообще. Разговаривая с Мазниковым и со Снегирем, он как-то забыл и о своей ноге, и о своем одиночестве, и о безрадостном будущем калеки, которое он каждую ночь рисовал себе все мрачней и мрачней. Они сейчас уйдут, и он останется один, наедине со своими невеселыми раздумьями о том, что ждет его впереди. Длинная дорога, сначала в кузове грузовика, потом – в пропахшем карболкой санитарном поезде, потом... Потом опять госпитальная белая палата, койка, перевязки, операция, глаза врачей, не умеющие, хоть и пытающиеся скрыть правду...

– Ну держи, Костя! – Мазников протянул ему руку.

Казачков схватил ее обеими руками, болезненно улыбнулся:

– Всего, комбриг!

– Адрес наш не забыл?

– Помню.

– Пиши! Нас не будет, ребята ответят.

Снегирь тоже пожал Казачкову руку, но, взволнованный и растроганный, ничего не сказал. Уже подходя к двери, он вдруг что-то вспомнил, вернулся, достал из кармана гимнастерки белую, цвета слоновой кости, автоматическую ручку с тонкой золотистой планочкой зажима.

– Вот, бери... Это я в немецком штабе под Рацкерестуром тогда нашел.., Видно, генеральская. Писать нам будешь.

– Спасибо, Снегирек!

В коридоре было пусто и пахло лекарствами. Виктор и Снегирь прошли в маленькую комнатку у выхода на улицу, сдали дежурной санитарке халаты. На крыльце остановились закурить. Вдоль длинного медсанбатовского здания дул сырой ветер. Начал падать редкий липкий снежок.

Скучными глазами Виктор посмотрел сначала на небо, потом на Снегиря.

– Двинемся?

– Двинемся, – вздохнул тот.

Недалеко от шлагбаума, где стоял их мотоцикл, в конце неширокой яблоневой аллейки, по которой, темнея на снегу, тянулась извилистая тропка, им навстречу попалась Никитина. Она была в шинели, накинутой поверх белого халата, чистая косыночка туго стягивала ее золотые волосы.

Увидев Мазникова и Снегиря, Ниночка удивленно взмахнула ресницами:

– Это... вы?!

– Мы, – улыбнулся Виктор.

Перед ним вдруг мгновенно высветилось недавнее прошлое: перевязки в медсанбате, новогодний вечер, танцы, последняя встреча в каптерке старшины. Он только сейчас понял, что все это время, весь этот месяц – и на окраине Бичке, и под Замолыо, и в черной ночной степи возле господского двора Петтэнд, и в тишине тыловой деревушки Шошкут – оно жило в нем, недалекое счастливое прошлое...

Он протянул Никитиной руку:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, товарищ гвардии капитан.

– А мы были у вас в гостях, – сказал Виктор, не выпуская ее маленькой холодной руки.

– Вы хотите сказать – у Кости Казачкова?

– Собственно, у Кости... Не повезло ему.

– Товарищ гвардии капитан, – улыбаясь одними глазами, официально подтянулся Снегирь. – Разрешите, я пока мотоцикл опробую. У него что-то... той... магнето...

«Ах, Снегирек! Добрый ты малый! Мотоцикл в идеальном порядке... А ты, ты – честнейший и милейший хлопец, покраснел даже от такой маленькой и такой простительной лжи», – растроганно подумал Мазников, догадавшись, что Снегирь хочет оставить их вдвоем.

– Идите, – кивнул он. – Если это нужно...

Виктору стало вдруг стыдно за наивную уловку Снегиря. Ниночка могла подумать, что он и Снегирь предварительно обо всем договорились, «разработали план операции».

– Странно, – усмехнулась Никитина. – Ваш товарищ великодушно оставил нас одних, а мы, наверно, так и будем молчать?

– Не сердитесь на него, он очень хороший парень, – тихо сказал Мазников. – И подождите, пока кончится война...

– То есть?

– Тогда я приеду в медсанбат, разыщу вас и увезу с собой.

– А вы решительный молодой человек! Не думала.

За деревьями раздался длинный хриплый гудок мотоцикла. Он прозвучал несколько раз, напоминающе и призывно. Виктор недовольно поглядел в ту сторону.

– Это уже вас? – спросила Никитина,

Он вздохнул:

– Надо ехать. Время кончается.

– Счастливо!

– Спасибо.

– И постарайтесь дожить до конца войны, чтобы сдержать свое обещание.

– Вы смеетесь надо мной?

– О, вы еще и обидчивый. Но, по-моему, напрасно. Всего наилучшего!

Виктор проводил ее взглядом до самого подъезда. Вспорхнув на ступеньки крылечка, Никитина обернулась, помахала рукой и скрылась за дверью...

После обеда около столовой Виктора и Снегиря догнал солдат, связной из штаба полка.

– Товарищ гвардии капитан, разрешите обратиться?

– Ну?

– Командир полка вас вызывает.

Виктор вопросительно взглянул на Снегиря, потом вновь повернулся к связному:

– Всех командиров рот вызывают?

– Не знаю, товарищ гвардии капитан. Мне вас приказано.

– Ладно, сейчас иду.

Новый командир «девятки» полковник Рудаков стоял у окна комнатушки, в которой был его «кабинет», лицом к двери и, когда Мазников доложил, молча показал ему рукой на стул. Виктора удивил и чем-то встревожил его внимательный, изучающий взгляд. «Почему он так смотрит на меня? »

Сев за стол напротив, командир полка потер левой рукой свою блестящую бритую голову, потом посмотрел на Мазников а в упор.

– Вы давно из медсанбата? – спросил он, пододвигая Виктору раскрытую пачку папирос. – Курите.

– Около часу, товарищ гвардии полковник.

– Около часу, – повторил Рудаков. – Плюс на дорогу?

– Примерно полчаса. Дорога неважная.

Рудаков помолчал, закуривая, потом снова с каким-то странным вниманием посмотрел на Мазникова:

– Мне очень... неприятно первым сообщать вам об этом;. »

«Отец! » – сразу понял Виктор.

– Ваш отец ранен, капитан. Четверть часа назад мне звонил командир медсанбата.

Виктор взял папиросу и, не глядя на Рудакова, стал медленно мять ее пальцами.

– В Буде он попал под артиллерийский обстрел. И ранен, кажется, тяжело. Его привез в медсанбат шофер, тоже раненный... Но все-таки привез...

– Мне можно туда поехать? – спросил Виктор.

– Я как раз и вызвал вас за этим.

Командир полка поднялся. Виктор тоже встал, все еще разминая папиросу, но так и не закурив.

– Не падайте духом, капитан. Это никогда и никому не помогало. Никогда и никому!

Рудаков взял Виктора под руку и молча проводил до выхода из штаба. «Виллис» командира полка уже стоял около крыльца.

Дорогой Виктор старался отвлечь себя от невеселых и тревожных раздумий. Он вспомнил, как после декабрьских боев отец предлагал ему место своего адъютанта, и сейчас впервые пожалел о том, что не согласился. Может быть, тогда бы и не пришлось ехать сейчас в медсанбат. Может быть, он сумел бы помочь отцу выскочить из-под обстрела, где-то укрыться, переждать этот роковой артиллерийский налет.,, Но теперь поздно об этом думать. Теперь уже ничто не в силах изменить случившегося, и с ним надо было смириться, положившись на врачей.

Соскочив у шлагбаума с машины, он побежал по скользкой тропке, на которой недавно разговаривал с Ниночкой, через две ступеньки поднялся на площадку подъезда, распахнул наполовину застекленную, наполовину заколоченную досками дверь.

– Вы к кому, товарищ капитан? – услышал он за спиной знакомый голос. – Сначала надо узнать...

Медсестра, та самая Марина, что выпроводила его со Снегирем из палаты, где лежал Казачков.

– Мне Стрижанского, – сказал он, проходя.

– Подполковник занят... Он в операционной. Привезли раненого... Товарищ капитан!

Не слушая ее, Виктор быстро пошел в глубь коридора. Там, еще тогда, выходя от Казачкова, он заметил на одной из дверей маленькую табличку «Операционная».

Марина догнала его у самой двери, схватила за рукав мокрой от снега шинели.

– Сюда нельзя! Товарищ капитан, сюда нельзя!...

– Да вы поймите!..

– Нельзя! – медсестра загородила собой дверь. – Вы с ума сошли?! Идет операция!..

«Действительно, я сошел с ума! Что я могу там сделать? – спросил себя Виктор, почувствовав во всем теле какую-то чугунную слабость. – Помешаю, и больше ничего... »

– Извините, – сказал он.

Белая дверь операционной бесшумно отворилась, и в коридоре появилась Никитина. Не видя Виктора, она устало сбросила с лица марлевую маску:

– Саркисов был прав, Марина!.. Операция ничего не дала.