Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Поднялся старший лейтенант Бельский:

– Коммунисты нашей роты идут в головном отряде. Постараемся не подвести – мы же гурьяновцы! Поддерживаем предложение командира батальона. Предлагаю голосовать.

– Разрешите мне несколько слов,– сказал начальник политотдела, когда Бельский сел.

– Пожалуйста, товарищ гвардии полковник.– Краснов чуть посторонился.– Слово имеет начальник политотдела гвардии полковник Дружинин.

Сразу стало тихо. Дружинин – высокий, плотный, в папахе и коротком полушубке, на минуту задумался.

– Длинные речи тут, товарищи, не нужны,– наконец сказал он.– Времени у нас, как говорится, в обрез. Каждый из вас, каждый солдат, каждый коммунист, знает, что партия и правительство, наше верховное командование поставили перед нами почетную задачу – изгнать с венгерской земли немецко-фашистских захватчиков и вывести из войны последнего гитлеровского союзника – салашистскую Венгрию, освободить от фашистского ига ее трудящийся народ... Помните, дорогие товарищи, всегда помните: вся изумленная Европа – да что там Европа, весь мир! – смотрит на вас! Хочу вам сказать, что форсируете Дунай вы сегодня не одни – многие части фронта начнут переправляться вместе с вами в других местах, на других участках. И командование нашего славного гвардейского механизированного корпуса просило меня передать всем вам, что оно верит в своих молодцов-гвардейцев, героев Ельни и Сталинградской битвы. Вспомните, как вы и ваши боевые товарищи бились с врагом в Донских степях, за Днепром... Пусть боевые подвиги однополчан будут для вас сегодня примером!.. Желаю вам боевого успеха сегодняшней трудной ночью! Желаю, чтобы меньше было пролито крови и меньше потеряно жизней! Счастливо, гвардейцы!..

В секундной тишине, казалось, было слышно, как на шапки, полушубки, маскхалаты, автоматы солдат ложится снег.

–Кто еще хочет выступить? – обратился к собранию Кpacнов. – Ясно! —зашумели со всех сторон.—Чего нас агитировать !

–Товарищи! Товарищи! Внимание! Есть одно предложение в решении записать; общее открытое собрание постановляет —каждый коммунист должен первым переправиться на правый берег Дуная и увлечь своим примером товарищей.

– Правильно?

–Точно!

–Голосуем. Кто за?

Ряды людей зашевелились. Десятки рук поднялись вверх.

–Единогласно,– подвел итог Краснов.– Считаю собрание закрытым. По местам, товарищи.

Лощина загудела глухим, сдержанным говором. Послышались. негромкие разноголосые команды. Под сапогами захрустел прихваченный вечерним морозцем снег...

«Все,– сказал себе Талащенко.– Через полтора часа– вперед!»

4

Начальник штаба бригады подполковник Кравчук, которому Виктор Мазников через оперативного дежурного доложил о себе по телефону, увидев его, только развел руками:

– Ну, знаешь, у тебя можно и документов не спрашивать – вылитый батька! Садись. Сейчас мы попробуем Ивана Трофимыча разыскать.– Он поднял трубку телефона, рывком крутанул рукоятку: – «Байкал»! Давай-ка мне «Рассвет»!..

Но в батальоне Талащенко командира бригады уже не окапалось. «Поехал к соседям»,– коротко ответили Кравчуку, и начальник штаба стал обзванивать соседей. В артиллерийском дивизионе полковника тоже не было, а с левым соседом Талащенко – вторым мотострелковым батальоном – проволочной связи еще не установили.

–Жаль, жаль,– сказал Кравчук, положив трубку.– Можно было бы разыскать по радио, но все переговоры до начала форсирования запрещены. Только в исключительных случаях, шифром...

Виктор поднялся, взял с пола свой вещевой мешок:

–Не стоит беспокоиться, товарищ подполковник. Я подожду. Он когда должен вернуться?

–Обещал часам к семнадцати.– Начальник штаба обнял его за плечо: – Знаешь что? Дам-ка я тебе сейчас связного, иди к батьке на квартиру, умойся, отдохни минуток полтораста... А как он появится, я немедленно ему доложу. Согласен?

– По-моему, это самое верное решение.

Полковник Мазников жил в крестьянской избе, в пяти минутах ходьбы от штаба. Темный коридор разделял дом на две половины: в правой временно поместился командир бригады, в левой, объяснил Виктору связной,– хозяева дома.

Все в комнате, как он понял, оставалось в порядке, установленном хозяевами. Две широкие кровати со взбитыми перинами стояли рядом посередине комнаты. У их изголовья, на резной деревянной полочке белело гипсовое распятие. Походная койка командира бригады, аккуратно застеленная, была придвинута к стене. Около нее – небольшой столик с полевым телефоном в желтом кожаном футляре. У стены напротив – потертый клеенчатый диван.

–Умываться будете, товарищ гвардии капитан? – приоткрыв дверь, спросил дежуривший в квартире пожилой солдат из комендантского взвода.

– Давай умоемся.

Виктор снял китель, засучил рукава рубашки, вытряхнул из гуттаперчевой мыльницы кусочек розового мыла.

–Значит, вы сынок нашего гвардии полковника будете? – поинтересовался солдат, поливая ему на руки.

– Точно.

–А не виделись-то с папашей, извините за вопрос, давно?

– С сорокового года.

– Да-а! Радость будет нашему полковнику! Большая!..

Пристроившись на крылечке возле открытой двери, солдат из комендантского взвода прочищал куском проволоки свою черную трубочку-носогрейку. Увидев полковника, он испуганно вскочил, сунул трубку в карман шинели, схватил стоявший у стены карабин и замигал, спешно соображая, что надо сказать.

– Здесь капитан? – спросил Мазников.

–Точно так. Отдыхают, товарищ гвардии полковник.

–Спит, что ль?

–Точно так – спят. Велели разбудить, как вы прибудете. – Я моментом...

–Сиди. Я сам.

Командир бригады открыл дверь и, осторожно ступая по скрипучему полу, прошел в комнату. Здесь было тихо и сумеречно, как всегда бывает на исходе короткого зимнего дня. Не раздеваясь, он включил маленькую настольную лампочку, подсоединенную к аккумулятору, потом снял папаху и, держа её в руке остановился около дивана.

Виктор спал, закинув руки за голову. Рядом, на полу, валялась какая-то потрепанная книжка без обложки: он, видимо выронил её, засыпая. Полковник поднял книжку, положил на стол, снова подошёл к сыну, всматриваясь в его знакомое и незнакомое лицо. Это, действительно, был он и не он. В нем ещё оставалось что-то от прежнего далёкого Витьки, уехавшего после десятилетки в танковое училище, и в нем уже было много нового – такого, что может оставить после себя только война. А вот шрам крученая фиолетово-красная ниточка наискосок, протянувшаяся по правой щеке до самого уха. И вот ...Несколько завившихся седых волосков на правом виске. В двадцать четыре-то года!..

Словно почувствовав на себе этот немигающий – и радостный и горестный взгляд отца, Виктор зашевелился, открыл глаза, снова закрыл их, потом опять открыл. Узнав, кто стоит над ним, смущенно улыбнулся и сел на диване, взлохмаченный и еще не проснувшийся.

–Спал, Витёк?

Ни тот, ни другой не заметили странности и ненужности этого вопроса.

– Да вот... Задремалось. Ты давно приехал?

–Только что. Ну... здравствуй, Витёк!

Бросив полушубок на койку, командир бригады сел рядом с сыном, посмотрел на него сбоку:

– Как твои дела?

– Воюем потихоньку. Теперь вот получил назначение в девятый танковый... Хороший полк?

– Отличный полк!

– Когда на передовую?

– Дела покажут. Но денька два-три вы еще, наверно, простоите.– Командир бригады потянулся к карману полушубка за папиросами: – Куришь?

– Научился.– Виктор взял папиросу, помял ее.– Еще в сорок первом начал, когда под Киевом отступали.

– Ты был ранен?

– Так, пустяки. Я даже не стал писать тебе. По щеке царапнуло. Второй раз уже в этом году, в апреле. Правую ногу зацепило.– Прикурив, он погасил спичку, бросил ее в пепельницу.– Но, как видишь, без всяких осложнений...

В дверь деликатно постучали. Ординарец принес из штабной офицерской столовой обед на двоих и что-то еще – в вещевом мешке.

– Начпрод приказал передать, товарищ гвардии полковник,– сказал он, доставая из мешка бутылку трофейного коньяку, две плитки шоколада и банку консервированных мандаринов.– По случаю, значит, приезда капитана...

Ординарец расставил все на столе, принес из коридора ложки, вилки и нож, спросил разрешения идти.

– Да, да, идите.– Командир бригады взял сына за локоть: – Будем обедать?

Штопором перочинного ножа он открыл бутылку, налил коньяк в граненые стаканы – немногим больше четверти:

– За встречу, Витёк! За счастливое будущее!

Виктор только теперь заметил, как постарел отец: он привык видеть его глаза ясными, чаще – ласковыми, реже – жесткими, но всегда-всегда ясными, и теперь не узнавал их.

–Постарел я? – спросил командир бригады, догадавшись, о чем думал сын.

– Есть немного. Время-то идет,

– Время идет...

Огонек спички задрожал в его руке и погас. Он зажег вторую, прикурил и долго смотрел на догорающее пламя. Виктор сделал вид, что не заметил тоски, которой был полон внезапно остановившийся взгляд отца.

– Время идет,– повторил командир бригады.– А я до сих пор так и не сумел ничего выяснить. Из горкома партии мне ответили, что дом, где мы жили, разбомбили в ту же ночь. В первую ночь... Когда меня вызвали в полк по тревоге. Ни о маме, ни о Лиде ничего не известно. Одно знаю твердо: с семьями комсостава они не эвакуировались... И ты не писал мне почти год.

В этих словах Виктор услышал упрек и опустил голову: он, действительно, виноват перед этим седым усталым человеком – своим отцом, который с первого дня войны не знал, что стало с женой и дочерью, и так редко получал весточки от сына.

– Я очень боюсь, что они погибли. Или еще хуже: их могли увезти в Германию.

– Да, это еще хуже,– кивнул Виктор, отодвигая от себя стакан.

– Если рассуждать логически, они могли найти нас – тебя или меня... Запросить Москву, главное управление кадров – и все. Им бы ответили, дали номер полевой почты...

Это же очень просто...

– Ты прав, очень просто...

В начале восьмого Виктор поднялся: надо было ехать в полк. Отец помог ему уложить вещмешок, подал шинель. Оба они понимали, что самое страшное сейчас – поддаться настроению разлуки. Поэтому Виктор, нахлобучив ушанку и застегнув пряжку ремня, весело вытянулся по стойке «смирно»:

–Товарищ полковник! Разрешите отбыть к новому месту службы?

Командиру бригады было совершенно ясно, что за этим скрывается.

–Разрешаю, товарищ гвардии капитан,– грустно улыбнулся он. Но уже через секунду серьезно и тихо спросил: – А может, переночуешь, Витёк? Я позвоню Шалве Михайловичу, договорюсь,,,

–Стоит ли?– Виктор посмотрел ему прямо в глаза: —Всё-таки неудобно. Командир полка может подумать, что я пользуюсь твоим служебным положением.

–Пожалуй верно. Начинать службу нужно не так.

Командир бригады подошёл к телефону, вызвал свою машину. И когда за окном раздались ее частые гудки, они оба вышли на крыльцо.

Земля, крыши, деревья – все было белым от снега, густо сыпавшего с черного, без единой звездочки, неба.

–Настоящая зима,– негромко сказал Виктор.– Почти как и России. Он протянул руку.– Ну, я двинулся.

– Да, да, поезжай.

Виктор быстро сбежал со ступенек и, сев рядом с шофером ,оглянулся:

– Пока!

– Счастливо!

«Виллис» медленно тронулся, и полковнику, который, часто мигая, смотрел ему вслед, показалось, что сын обернулся еще раз, помахал ему рукой и только потом захлопнул дверцу.

Вернувшись в сразу опустевший дом, он присел к столу, усталым взглядом посмотрел на недопитые стаканы. «Встретились и опять разошлись... Командир роты средних танков... Это звено недолго задерживается на передовой. А ведь скоро конец».

Позвонил Кравчук:

– Получена шифровка от Талащенко. Начал выдвигаться па исходные.

– Противник?

– Пока молчит.

– Т-так...– командир бригады прикинул что-то в уме.—

Хорошо. К утру свертывайте штаб. Оперативную группу выбрасывайте к Дунаю. Вызовите мой бронетранспортер – я еду на НП.

5

Первой отчалила шлюпка, которой командовал Авдошин. Помкомвзвода сидел на носу рядом с пулеметчиками, перекинув автомат на грудь и щуря глаза от мокрого встречного ветра. Метрах в двадцати левее шла шлюпка командира роты.

За четверть часа до переправы снегопад, как нарочно, прекратился, и западный берег Дуная, казавшийся пустынным и мертвым, светлел впереди узенькой серой полоской, протянувшейся по горизонту между черным небом и черной водой.

– Что, гвардия, задумался? – спросил Авдошин у Ласточкина, который по его приказанию наблюдал за соседями.– Первый раз в такое плаванье вышел?

– Первый, товарищ гвардии сержант,– улыбнулся в темноте Ласточкин.

– Ну, первый – не последний! Ты только, браток, бодрей держись. С войны приедешь – зазнобе своей расскажешь, как со мной по голубому Дунаю на лодке катался.

Под веслами тяжело плескалась вода. Натыкаясь на шлюпки, по ней медленно плыли мелкие льдины.

– Товарищ гвардии сержант! – хриплым шепотом окликнули помкомвзвода с кормы, когда вышли почти на середину реки.– Подменить пора гребцов-то.

– Давай!

Солдаты, сидевшие на веслах, стали сменяться. Шлюпка несколько метров прошла по инерции, затем ее начало быстро сносить влево – вниз по течению.

– Веселей, гвардия, веселей! – негромко прикрикнул Авдошин.– Нефедов, не чухайся!..

Автоматчик Нефедов – низкорослый и мешковатый – хотел занять место своего командира сержанта Приходько, встал у самого борта, уступая ему дорогу. В это время на противоположном, левом, борту кто-то из солдат поднялся и шагнул на середину. Шлюпка резко качнулась вправо, и Нефедов, неожиданно потерявший равновесие, взмахнув руками и коротко охнув, полетел в воду. Раздался шумный всплеск.

– Ах ты кукла! – выругался Авдошин.

Приказав всем сидеть на своих местах, он свесился через борт к воде. На ее блестящей черной поверхности плавала, перескакивая с волны на волну, только ушанка Нефедова. Сам он вынырнул через несколько секунд. Помкомвзвода не видел его лица, но, поняв, что, перепуганный, он начнет орать, вцепился в мокрые жесткие волосы Нефедова, окунул его в поду. Тот вырвался, и его голова снова появилась над волнами:

– Ребя-аа...

– Т-тихо! – зашипел Авдошин.– Погубить всех хочешь? Утоплю, как паршивого кутенка! – Он схватил Нефедова за воротник полушубка, кряхтя, затащил в шлюпку.– М-морская пехота!

Нефедов со стоном перевалился через борт. Помкомвзвода достал из своего вещмешка подшлемник, нахлобучил его на голову автоматчика:

– Прыткий ты парень, гвардия! В декабре купальный сезон открыл!

Кто-то па корме хихикнул. Авдошин грозно поднял голову:

– Это кому там смешно?

–Какой смешно!

–Тогда – молчать!

Отцепив от пояса флягу, с которой он никогда не расставался и в которой всегда были неведомо откуда добываемые им водка или спирт. Авдошин вытащил зубами пробку, протянул флягу Нефёдову:

– Тяпни-ка согревающего...

Тот дрожащими руками взял фляжку и запрокинул голову. В это мгновение на западном, вражеском, берегу хлестко щелкнул одинокий выстрел, и в небо, описывая параболу, взвилась осветительная ракета. Ее мертвенный свет холодной жуткой белизной залил посеревшее мокрое лицо Нефедова с закрытыми глазами, выпятившийся кадык и трясущиеся руки, судорожно сжимающие фляжку.

–Нe получилось тихо, хлопцы! – сплюнул Приходько и длинно, с ожесточением, выругался.

–Без паники! – оглянулся Авдошин, отбирая у Нефедова драгоценную флягу.– Пулеметы к бою!..

Сверкающими зигзагами отражаясь в черной воде, над Дунаем висело уже десятка полтора осветительных ракет. Белые и розовые, прерывистые, как живой бегущий пунктир, трассы пулеметных очередей скрещивались и переплетались на середине реки, где уже находилось большинство шлюпок. Звонко рвались почти на поверхности воды мины. Шлюпки накачало. Осколки, жужжа, впивались в мокрые доски бортов.

Из тылов батальона, подавляя огневые точки противника, беглым огнем ударили орудия бригадного артиллерийского дивизиона. Следом начала обстрел вражеских позиций минометная рота, за ней – корпусная артиллерия, стоявшая чуть ниже места переправы. Багровые вспышки разрывов, перемещаясь вдоль фронта, запрыгали по занятому врагом берегу. В сыром воздухе, обострявшем каждый звук, все это смешались в сплошной, непрерывный грохот...

Капитан Краснов, переправлявшийся вместе с командиром роты, прилег с пистолетом в руке у правого борта, готовый первым выскочить на берег. Лицо его поминутно осыпало ледяными брызгами.

Два сильных разрыва швырнули шлюпку Бельского в сторону. Командир роты, лежавший на носу, у пулемета, обернулся к радистам:

– Рацию берегите!

Сверкающая трасса цокнула в пулеметный щиток возле самого лица Бельского и наискось полоснула по воде. Убитый наводчик сполз на дно шлюпки. Со стоном схватился за простреленное плечо командир расчета. Бельский сунул за пазуху перчатки, сам вцепился в рукоятки пулемета и большими пальцами надавил гашетку. Возле дула вновь затрепетало рыжее пламя, пулемет затрясло, извиваясь и подпрыгивая, поползла в приемник патронная лента. Командир роты водил стволом из стороны в сторону, и светящиеся трассы очередей веером метались по белому в свете ракет снежному берегу.

– Нажимай, ребята! – крикнул Краснов.

Он уже привстал, поднял зажатый в руке ТТ и, едва шлюпка ткнулась носом в смерзшийся, запорошенный свежим снежком песок, прыгнул через борт в воду.

Бельский выскочил вторым. Вслед за ним, подхватив пулемет, выбрались из шлюпки автоматчики. Пригибаясь к земле, они продирались сквозь ряды разорванной при артобстреле колючей проволоки и через семь—десять шагов привычно падали в снег.

Отделение Авдошина высадилось одновременно с командиром роты. Сам Авдошин, тяжело дыша и видя перед собой только озаренный светом ракет берег, обогнал двух солдат, тянувших на катках станковый пулемет, перепрыгнул через узкий, обвалившийся ход сообщения и, не останавливаясь, оглянулся. Позади бежали Приходько и Улыбочка.

– Впере-о-од, гвардия! – не своим голосом заорал помкомвзвода.– Впере-о-од!..

Правее, где высаживался второй взвод, вспыхнуло «ура», слившееся с тяжелым дробным стуком станковых пулеметов. Очень близко разорвалась мина. Увидев неподалеку, па краю воронки, большой камень, Авдошин бросился к нему, залег и чуть приподнял голову, осматриваясь.

Рядом тяжело плюхнулся в снежную кашу капитан Краснов, вслед за ним почти сразу же подполз Бельский. На его смуглом лице чернели брызги крови, каска и полушубок были в снегу, глаза нервно блестели.

– Двое наскочили,– вставляя в рукоятку пистолета новую обойму, прокричал он на ухо замполиту.– А диск в автомате кончился...

– Не ранен?

– Вроде нет. Мокрый насквозь.

Воронка, в которой они укрылись, стала первым командным пунктом Бельского на правом берегу Дуная. Солдат-радист, неотступно следовавший за командиром роты, начал развертывать рацию.

Придерживая рукой каску, в воронку скатился старшина Добродеев:

– Волобуев убит!..

– Что? – быстро обернулся командир роты,– Врешь!

– Мина... На куски...

– Ах, Леня, Леня! – мотнул головой Бельский: слишком трудно было поверить, что Волобуева, с которым он не больше двух часов назад разговаривал на той стороне, уже нет в живых!

Сияв ушанку, Бельский вытер снегом лицо, провел рукой но глазам, стряхивая снежные крошки:

– Сержант Авдошин! Принимайте взвод!

– Есть!

Подготовиться и атаке высоты. Сигнал – красная ракета.

6

Гоциридзе встретил Виктора Мазникова неожиданно грубоватым вопросом:

– Ну как, вояка, «тридцатьчетверку» хорошо знаешь?

– Все время на ней.

– Курсы кончал или что?

– Нормальное танковое.

– Член партии?

– С января сорок третьего.

Командир полка поднялся из-за стола, достал папиросу, постучал мундштуком по крышке коробки:

– Ладно. Завтра с утра принимай роту у лейтенанта Снегиря. Приказом отдадим.

– Есть! Разрешите быть свободным?

– Постой. Не все.

Невысокий, худощавый, легкий, в потертом кителе, на котором посверкивала только Золотая Звездочка, Гоциридзе сделал по комнате несколько шагов, отрывисто и резко говоря:

– Запомни, капитан, нытиков не терплю. Любителей этого самого,– остановившись и через плечо глядя Мазникову в лицо, он пощелкал пальцем по шее,– тоже. Приказываю один раз. Героев не забываю. В роте держать образцовый порядок и дисциплину.

Командир полка наклонил голову набок и прищурил глаза .Виктор попытался, но так и не смог определить их цвет. Сейчас они показались ему непроглядно-черными и холодными. «Дядя, видать, с характером!»

– И последнее,– вдруг улыбнувшись, добавил Гоциридзе: – Полчаса назад мне звонил твой отец, Но то, что ты сын командира бригады, для меня не имеет никакого значения. Вернее, имеет,– тут же поправился он.– Спрашивать буду строже. Понял? Вот так, дорогой. А теперь иди ужинать. И до утра отдыхай.

Ужинать Виктор не пошел – решил сразу же разыскать «свою» первую роту. Связной из штаба полка привел его в длинный сарай на соседней улице. Здесь было дымно и жарко. У колченогого стола, близко пододвинув к себе лампу из стреляной гильзы, сидел лейтенант-танкист и что-то читал, иногда пошевеливая губами. Человека три, прямо в комбинезонах, но без сапог, накрывшись шинелями, спали на разбросанных по полу перинах. Неподалеку от двери уютно и весело потрескивала железная танковая печка.

– Первая? – спросил Виктор с порога.

– Первая.

– Значит, порядок! – он подошел ближе и протянул лейтенанту руку.– Мазников, командир роты.

– Тогда точно – порядок!

– А вы – Снегирь?

– Он самый, товарищ гвардии капитан!

Снегирь был веселым и разговорчивым. За десять минут он успел выложить Мазникову все свои заботы. Перелистывая тетрадку, перебирая какие-то квитанции, накладные, списки, Снегирь долго говорил о ротном хозяйстве, свалившемся на его голову, и по всему было видно, что он очень рад прибывшей наконец замене.

Но Мазникову от всего этого стало скучно. Неяркий свет и душная теплынь разморили его. Виновато улыбнувшись, он не выдержал и положил руку на плечо Снегирю:

– Давайте мы это дело отложим до утра, а? Я бы где-нибудь сейчас прилег. Намотался, пока сюда дополз.

Сбросив шинель, ушанку и ремень, он разулся и лег туда, где на полу среди матрацев и перин было свободное место.

Часам к десяти (Виктор случайно проснулся в это время) в сарае уже было полно народу. Пришли откуда-то офицеры, собирались экипажи. Дверь часто открывалась и закрывалась, и по полу тянуло морозным холодком. Со стороны передовой доносился тяжелый, почти непрерывный гул.

Один из вошедших, его называли Овчаровым, хрипло сказал:

– Ну, на Дунае началось... Слышите?

– Костя Казачков приедет, расскажет.

– Он разве там?

– Там. Час назад поехал с Гоциридзе.

– А зачем?

– На экскурсию.

– Я серьезно.

– Думаю – уточнить маршрут. Зимовать же мы тут не будем.

– Это точно, зимовать не будем...

Потом кто-то предложил завести патефон. Зашипела притупившаяся иголка, и песня сразу, широкая, грустная, как воспоминание, заполнила собой все. Казалось, раздвинулись стены сарая и сюда, в затемненную, затерявшуюся среди снегом маленькую мадьярскую деревушку, ночные ветры принесли с далеких русских равнин едва ощутимый запах лугов, прохладу, плывущую с реки, горький аромат полевых цветов.

Вечерний звон, вечерний звон —

Как много дум наводит он...

Когда песня кончилась, кто-то простуженным, осипшим голосом попросил;

– Поставь ещё раз.

– Да нехай лучче лейтенант споет!

– Точно!

– Спой, Снегирек!..

Патефон захлопнули. Снегирь полез под стол и, улыбаясь, достал оттуда аккордеон в исцарапанном, обглоданном на углах футляре, с ним, как после узнал Мазников, он пришел в полк еще во время боев под Запорожьем, с ним собирался возвращаться домой, в «ридну» свою Полтаву.

Прижавшись щекой к сверкающему корпусу аккордеона, Снегирь несколько секунд сидел неподвижно, СЛОВНО вслушиваясь в еще не рожденные им звуки. Но вдруг его правая рука скользнула по клавишам, и в тусклом дымном свете вспыхнули алые меха.

Я знаю, что ты меня ждешь,

И письмам по-прежнему веришь,

И чувства свои сбережешь,

И встреч никому не доверишь...

Лейтенант пел, закрыв глаза и тихо покачиваясь в такт мелодии. У него был хороший, не очень сильный тенор, мягкий, теплый и ласковый.

Война отгремит и пройдет,

Останется смерть без работы.

Кто честно сражался – придет,

Овеянный нежной заботой.

Проигрывая между куплетами, Снегирь чуть приоткрывал глаза. Они были сейчас влажными и счастливо-грустными. Золотисто-кудрявые волосы его свисали на лоб – он откидывал их почти незаметным взмахом головы.

С мешком вещевым на плечах,

В шинели, осколком пробитой,

Придет он и встанет в дверях,

Желанный и не позабытый.

Свои боевые ремни Он бережно снимет и скажет:

– Забудем прошедшие дни,—

И шапку-ушанку развяжет...

Эту песню он сам привез в полк. Кто написал слова и сочинил музыку, ему не было известно. Он помнил только, что впервые услышал ее от капитана-летчика в полевом госпитале.

Поздно ночью «оттуда», с Дуная, приехал командир штабного танка старший лейтенант Казачков, возивший в своей машине полковника Гоциридзе. Он вошел, весь облепленный снегом, снял и положил на табуретку возле печки перчатки и шлем:

– Привет!

– Благополучно? – спросил кто-то,,

– Порядок в танковых войсках!

– Как погодка?

– Опять повалило. Едешь, и ни черта не видно.

– Чуркин! Ужин старшему лейтенанту принес? – поглядел в угол, где спали танкисты, Снегирь.

– Принес,– отозвался один из лежавших на полу.– Айн момент!..

Чуркин поднялся, минуту повозился, гремя котелками, потом поставил ужин на стол и, достав из кармана складную трофейную ложку, вытер ее подолом гимнастерки.

– Совсем я отсырел,– сказал Казачков.– Погреться нечем?

– Есть. Расход на вас оставлен. Как положено – сто граммчиков.

– Давай, браток.

Казачков выпил поданную ему в жестяной кружке водку, крякнул для порядка, начал неторопливо, с аппетитом есть. У стены напротив кто-то, прикуривая, чиркнул зажигалкой. Рядом с ним завозились, протяжно зевнули. Послышался сонный голос:

– Казачок, что ль, приехал?

– Угу! – ответил Казачков, не оглянувшись,,

– Ну, что там?

– Начали переправляться.

– А немец?

– Немец из орудий и из шестиствольных бьет, аж вода в Дунае кипит. Пехоте-матушке достается! А нам уже дорогу готовят. Машин понаехало! Понтонов! Обратно еле пробились. Говорят, ночью начнут переправу наводить.

– А Дунай? – спросил Снегирь,– Ты видел? Расскажи. Казачков усмехнулся:

– А чего рассказывать! Вода, и все! Мокрая, холодная... И лёд по ней плывет..

Утром Мазников принимал роту.

Машины стояли на окраине села, в саду, Экипажи выстроились каждый возле своего танка и с любопытством поглядывали на нового командира роты, дружески и уважительно улыбались Снегирю.

Народ Виктору понравился. «Как на подбор,—думал он, обходи строй.– Действительно – гвардия!» Свой экипаж он принимал последним. Снегирь довольно торжественно представил новому командиру каждого члена экипажа.

– Механик-водитель гвардии старшина Свиридов Павел Михайлович. Бог вождения.

Перед Мазниковым стоял плотный, почти квадратный парень, с несколько угрюмым выражением лица, с клоком соломенно-жёлтых волос, торчавших из-под засаленного шлема.

Бог вождения? Ну, посмотрим... Давно на «тридцатьчетверке»?

– С декабря сорок первого, товарищ гвардии -капитан,– широко улыбнулся Свиридов.– Под Москвой начал.

Снегирь представил следующего:

– Артиллерийский бог, гвардии сержант Жанабек Кожегулов.

– Лучше – начальник артиллерии,– засмеялся Мазников.

– Точно, товарищ гвардии капитан! – очень бойко, с акцентом сказал Кожегулов.

У него было широкое скуластое лицо и быстрые темные глаза. Небольшой, щупленький, но стройный, он подтянулся, выпячивая грудь.

Снегирь продолжал:

– Имеет две медали «За отвагу».

– За что получил? – взглянул на Кожегулова Виктор.

– Дали, товарищ гвардии капитан. Не знаем.

– А кто под Арадом «фердинанда» подбил? – спросил Снегирь.– Кто под господским двором Эжефи немецкую колонну из засады раздолбал?

– Кожегулов,– весело сказал «начальник артиллерии».

– Радист-пулеметчик Петя Гальченко.

Глаза – вот что поразило Мазникова в этом человеке. Большие, синие, с длинными мохнатыми ресницами, красивые, как у дивчины.

– Сколько времени в экипаже? – спросил Виктор, выдерживая взгляд этих необыкновенных глаз.

– Скоро полгода, товарищ гвардии капитан.

– Ну что ж, отлично! – Мазников обернулся к Снегирю.– Чем сегодня занимаетесь?

– По плану – подготовка матчасти, профилактика»

– Продолжайте.

7

Уже сорок восемь часов батальон Талащенко отбивался от противника, который хотел сбросить его в Дунай. Все это время по окопам и траншеям с изнуряющей методичностью били немецкие орудия и минометы. По нескольку раз в день атаковали танки и налетали «юнкерсы». Тише становилось только ночью. Тогда на берегу, у самой воды, хоронили убитых. Тяжелораненых тоже по ночам переправляли на тот берег.

Роты поредели. У многих солдат кончился энзе. Стало туго с патронами и гранатами, их приходилось подбрасывать с левого берега в лодках и на плотах под жестоким артиллерийско-минометным обстрелом.

Капитан Краснов почти не появлялся в штабе батальона, он дневал и ночевал в роте Бельского, которая занимала центральный, наиболее танкоопасный участок обороны.

Рано утром седьмого декабря Бельский, не видевший Краснова со вчерашнего вечера, случайно наткнулся на него в боевом охранении. Замполит сидел на пустом ящике из-под гранат, упершись ногами в стену окопа, на дне которого тускло блестела мутная вода.

Пожав Краснову руку, командир роты осторожно выглянул за бруствер. Вместе с сырым ветром в лицо ему ударила колючая ледяная крупа. Знакомая, за два дня изученная до каждой кочки, серовато-сиреневая в этот рассветный час, стелилась перед окопами снежная равнина. Почти на самом горизонте темнел лесок, а ближе, не более чем в полутора километрах, за реденькой голой посадкой, угадывалась шоссейная дорога. Убитых немцев за ночь припорошило снегом. Метрах в сорока от окопов стояли три «тигра» и «фердинанд» с разорванными гусеницами и бурой обгоревшей броней – их подбила переброшенная в первую же ночь на плацдарм батарея противотанковых орудий.

– Ну вот, опять,– устало и очень спокойно сказал вдруг Бельский.– Седьмой раз за двое суток.– Он протянул замполиту бинокль.– Можешь полюбоваться. На этот раз решили, видно, тихо, без артподготовочки...

Сквозь круглые, слегка помутневшие стекла бинокля, резко приблизившие далекую придорожную посадку, Краснов увидел, как в реденьком тумане за голыми деревьями широкой расчлененной цепью, пригнувшись и изредка перебегая, фронтом к обороне батальона крадутся немцы. Передние солдаты уже приблизились к посадке и быстро залегли, видимо, в канаве на обочине шоссе.

– Точно,– кивнул Краснов, возвращая командиру роты бинокль.– И опять «тигры».

Танки выползли из рощицы и, развернувшись в линию, неторопливо пошли вперед. Сырой ветер донес прерывистый, приглушенный расстоянием гул их моторов.

Ударили немецкие орудия и минометы, и сразу же поднялись и, стреляя из автоматов, побежали по снежной целине солдаты, лежавшие в придорожной посадке. Четыре танка двинулись на центр роты, остальные стали охватывать ее с флангов: два – слева, один – справа.