Текст книги "Юго-запад"

Автор книги: Анатолий Кузьмичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Как рука?

– Да почти в порядке.– Виктор поднял раненую руку на уровень плеча, согнул в локте: – Видишь?

– А что говорит врач?

– Денька три-четыре – и в полк... Мы долго тут простоим, не знаешь?

– Точно не могу сказать. Резерв фронта.

– А что предполагается?

– Я думаю, прикрытие Будапешта с запада. На случай попыток противника деблокировать «котел».

Угостив сына папиросой, Мазников закурил, медленным взглядом проводил сизое облачко дыма.

– Витёк,– помолчав, наконец сказал он совсем другим голосом.– Мне нужен адъютант.– Командир бригады посмотрел сыну прямо в глаза.– Его ранило незадолго до твоего приезда, и я до сих пор никого не подобрал. Ты уже повоевал. Три раза ранен. Никто не посмеет упрекнуть. Войне скоро конец. А ты... ты у меня один! Если хочешь..,

– Я знаю, что у тебя нет адъютанта.

– Ну и что же ты думаешь?

Они встретились взглядами, и Виктор увидел в глазах отца и вопрос и просьбу. «А что подумают Казачков, Снегирь, Овчаров, Свиридов?»

– Пусть лучше будет так, как есть,– сказал он.

– Почему?

– Потому что меня хочет взять адъютантом отец. Ты прости. Но пойми. Это не совсем удобно. И не по мне. Понимаешь, такая работа... Это не по мне!

– Значит, ты отказываешься?

– Да.

– Жаль, жаль... Но, наверно, ты прав.

Больше об этом они не говорили. И каждому стало легче, будто неожиданно и просто разрешилось мучившее их обоих давнишнее и большое сомнение.

Когда Виктор, договорившись с отцом встретиться здесь же, в медсанбате, на новогоднем вечере для офицеров, вернулся в палату, там бушевал сержант-сапер:

– Вызывают, и, пожалуйста – готовьтесь отправляться в тыл!

– Правильно! – равнодушно откликнулся лежавший на койке Никольский.– Для тебя войне конец.

– Конец?! Для меня конец будет, когда Берлин возьмем и фюрера вздернем! Конец!.. Подумаешь, важность! Два пальца на левой руке оторваны! Правая цела? Цела! Ну и в чем дело? Стрелять могу? Могу! Минировать могу? Могу! А они – в тыл! Н-нет, я до самого Толбухина дойду! – Он повернулся к присевшему на койку Мазникову. – Скажите вот вы, товарищ капитан, правильно они поступают? Из-за этих вот несчастных двух пальцев,– сапер потряс забинтованной кистью левой руки,– из-за этих несчастных пальцев меня хотят в тыл направить! Врачи называются! Руку мою разглядели, а душу-то не разглядели... Помощники смерти! А куда я сейчас поеду? К кому? Меня жинка, если жива, в немецком концлагере ждет. И сынок там, пять лот ему!.. Люди написали, сообщили, что угнали их. Эго вот доктора знают? Не выпишут в батальон, сам удеру!.. Я вот сейчас обдумаю и прямо Сталину рапорт напишу!

Отшвырнув войлочные туфли, он лег, не снимая халата, и больше не сказал ни слова.

За дверью послышались шаги и сердитый голос Аллочки:

– Товарищи! Товарищи! Вернитесь! Кто вас пропустил?

– Милый одуванчик! Лапочка-эскулапочка! Успокойтесь и не волнуйтесь, мы быстро исчезнем...

Ну, конечно, это был Казачков!

Виктор поднялся, распахнул дверь палаты. Казачков шел по коридору, отстраняя рукой забегавшую наперед Аллочку. Улыбаясь во все лицо и прижимая к груди какой-то сверток, за ним едва поспевал Снегирь.

– Вот он! – сказал Казачков, заметив вышедшего в коридор Мазникова.– Здоров, комбриг!

– Привет!

– Я сейчас позову дежурного врача! – затопала сапожками Аллочка.– Безобразие!..

– Дорогая моя! – наклонился к ней Казачков.– Нельзя же быть такой строгой! А за нами – магарыч,– Он остановил Снегиря, разворошил его сверток, достал оттуда плитку шоколада.—С наступающим Новым годом, дорогая Аллочка! Кушайте на здоровье и вспоминайте гвардейцев-танкистов.

Виктор поздоровался с ним и со Снегирем, повернулся к сверкающей глазами Аллочке.

– Вы уж нас не выдавайте.

– А! – махнула та рукой и, казалось, только сейчас заметила, что в другой у нее шоколад. – С вами разговаривать!.. Смотрите, только не долго! Через полчаса обход. Выговор из-за вас получу.

– Как дела, комбриг? – спросил Казачков, когда Аллочка, стуча каблучками, скрылась в глубине коридора. – Порядок?

– Порядок!

– Когда обратно?

– Денька через три-четыре.

– Давай поскорей, ребята скучают.

– Кожегулов-то как? И Петя Гальченко?

– Кожегулов умер, – мрачно сказал Снегирь, кладя сверток на подоконник. – В полковой санчасти. А с Петей тоже плохо – глаз совсем вытек. За Дунай Петю отправили, я тут в медсанбате справочки навел. Шапошников тогда сгорел, вместе с экипажем. У Алтыбаева машину разнесло, механика и радиста – насмерть!..

– Н-да, веселенькая была ночка!

– Веселей некуда!

Казачков потянулся к подоконнику, взял сверток.

– Тут вот тебе, комбриг, ребята прислали. К Новому году.

В свертке была еще одна плитка шоколада, три пачки «Казбека», изящная черная с позолотой авторучка и флакон одеколона.

– А это персонально от меня! – Казачков отвернул полу шинели и торжественно вытянул из кармана бутылку. – Коньяк! Трофейный! Специалисты говорят – французский. Жаль только, что бутылочка маловата – всего триста пятьдесят.

Виктор растерялся.

– А куда ж я ее дену? В столовую ж не понесешь: Знаете что? Давайте-ка мы его сейчас и раздавим, а?

– Прямо здесь? – испуганно спросил Снегирь.

– А чего? – усмехнулся Казачков. – В старину ратники пили из круговой, а мы – из горлышка. Новый год, Снегирек! Сам бог и Гоциридзе велели! Закусочка подходящая – шоколад!.. – Он встряхнул бутылку, посмотрел ее на свет. – Ну как, комбриг, ты еще в Ниночку не того?

– А тебе какое дело?

– Болею за товарища.

– Продолжай болеть и дальше. Пока «не того».

– Ну, ладно. – Казачков ловко выбил пробку и, подав бутылку Виктору, разорвал обертку шоколада. – Начинай ты... Перед употреблением взбалтывать.

– Что ж, с наступающим сорок пятым! – Мазников отпил из горлышка треть бутылки, крякнул, бросил в рот кусочек

шоколада.

– Теперь ты,– кивнул Казачков Снегирю.

Тот взял бутылку, покраснел, оглянулся, нет ли кого в коридоре.

– С Новым годом, товарищ гвардии капитан! За ваше скорейшее выздоровление!

Казачков выпил последним и успел вовремя: в конце коридора послышался стук Аллочкиных каблучков. Увидев на подоконнике пустую бутылку, она изумленно остановилась, и ее веселые глаза стали совсем круглыми.

– О-о-о! Вы пили?

– Миленький одуванчик! Только одну на троих.

– Уходите! Стрижанский!

Казачков и Снегирь встрепенулись.

– Тревога! Исчезаем! Бывай, комбриг! Вечером, может, увидимся!

– Бутылку-то свою заберите! – засмеялась Аллочка.– Вон на окошке... Растерялись, гвардии танкисты!

2

На место Волобуева из штаба бригады в роту Бельского прислали молоденького красивого лейтенанта с веселой фамилией Махоркин. Авдошин онемел от изумления, когда на груди нового командира взвода увидел Золотую Звездочку Героя Советского Союза.

– Д-да! – сказал он.– Вот это я понимаю! За что удостоились, товарищ гвардии лейтенант?

– За Днепр. Букринский плацдарм. Слышал о таком?

– Слышал. Бои были серьезные... И что же, сам Михаил Иванович вручал?

Махоркин улыбнулся:

– Сам Михаил Иванович. Повезло мне. В ЦК комсомола после госпиталя пригласили... Тогда же и награду вручили,

– Прямо в Кремле?

– В Кремле.

– И ручку Михаил Иванович пожал?

– Пожал.

– Н-да! Не всякому повезет... А скажите, товарища Сталина не удалось повидать?

– Нет, сержант, не удалось.

– Жалко.

Помкомвзвода смолк, глядя в припорошенное снегом окно. В половине дома, которую занимали два отделения бывшего волобуевского взвода, никого не было. Солдаты всем батальоном ушли в баню, оборудованную Никандровым в каком-то пустом, заброшенном сарае. Авдошин, занятый «сдачей дел», решил идти со второй очередью, с теми, кто нес сегодня внутренний наряд.

– Товарищ гвардии лейтенант, – взглянул он наконец на нового командира взвода, – можно у вас спросить? По личному вопросу. Если вы, конечно, не очень спешите.

Махоркин, просматривавший список личного состава, отодвинул от себя тетрадь.

– Пожалуйста. Я слушаю.

– Вот я тут документик один составил... Только не знаю, правильно или нет. – Помкомвзвода быстро развязал свой вещмешок, достал бумагу. – Вот. Посмотрите, если не трудно.

Махоркин развернул поданный ему листок, стал читать.

«Я, гвардии сержант Авдошин Иван Ермолаевич, прошу принять меня в кандидаты большевистской партии. Уничтожил 52 фашиста и десять «языков» привел живьем. Если достоин, прошу не отказать. Буду драться до победы над врагом за нашу Родину. Готов умереть за Родину по-геройски, как гвардеец.

К сему И. Авдошин. 31 декабря 1944 года».

– Вполне правильно написано, – сказал лейтенант. – Можно смело подавать. Вот только насчет смерти... Бить врага надо, а не умирать, хоть и геройски!

– Это, конечно, верно вы заметили.

Глаза Махоркина встретились со светло-голубыми настороженными глазами Авдошина.

– Ошибок... много, товарищ гвардии лейтенант? – спросил помкомвзвода.

– Ошибки мы исправим!

– Вот спасибочко вам!

Махоркин достал из внутреннего кармана кителя авторучку, исправил в заявлении все ошибки.

– Лучше, по-моему, переписать.

– Д-да! – виновато протянул помкомвзвода, разглядывая поправки. – Прямо беда! Пять классов образования у меня всего. И то, считай, почти двадцать лет назад. Отец умер, мать больная была. А семья немалая. Кроме меня еще пятеро. И все, как говорится, один одного меньше. Пошел работать. Кормить же их надо было, учить... Жили неплохо мы в колхозе, а вот насчет ученья своего, чтоб дальше, значит, все никак но удавалось.

Он вымыл руки, аккуратно вырвал из тетради чистый лист, сел за стол и, тяжело дыша от напряжения и внимания, переписал свое заявление. Потом спросил разрешения отлучиться, достал рекомендации (одну из них дал ему еще до переправы через Дунай лейтенант Волобуев) и пошел к парторгу роты старшине Добродееву.

Подходя к расположению своего «хозяйства», Никандров еще издали увидел помпохоза батальона старшего лейтенанта Рябова. Тот с интересом осматривал заваленные снегом, обломками досок и черепицей сеялки, плуги, бороны – все, что в беспорядке лежало под навесом, возле которого дымила батальонная кухня.

– Гляжу, добро вот пропадает, – сказал помпохоз, когда Никандров подошел. – А ведь еще можно в дело пустить.

– Точно, товарищ гвардии старший лейтенант! Как раз к весне.

– Вот, вот! Людям нужно сеять скоро. И вы знаете, старшина, мне пришла в голову одна мысль...

Проходивший мимо старик-мадьяр, чернобородый, крепкий, в очень поношенной одежде, остановился, тоже посмотрел на сваленный в кучу инвентарь, поцокал языком и повернулся к Никандрову. Тот был солидней, чем Рябов, и мадьяр принял его за начальника.

– Плох, капут, господин капитан...

– Ты откуда по-русски-то говоришь? – удивился Никандров.

– Русска плен первый война... Австро-Венгрий был. Сибир. – Мадьяр ткнул себя пальцем в грудь. – Толмач. Надь-Перката толмач... Нем йо война! Нехорош! – Он выдернул из кармана левую руку, сдвинул к плечу рукав, и Рябов со старшиной увидели вместо кисти красно-лиловый обрубок, посипевший от холода.

– Сеять хотите весной?

Старик пожал плечами.

– Как сеять? Кони нет, мужик нет... Хорти забрала, Салаши забрала... Машинен – вот! Очен плох!

– Это мы вам, батя, если хотите, починим, – сказал Рябов. – Специалисты у нас найдутся. – Он посмотрел на Никандрова. – После окопов лучший отдых. Точно?

– Точно, товарищ гвардии старший лейтенант!

Когда старик, растроганный и удивленный, ушел сообщить крестьянам, что русские солдаты хотят помочь им отремонтировать к весне весь инвентарь с графского двора, Рябов взял Никандрова под руку.

– Вот так, старшина. Я думаю, правильно! Ты поговори с людьми, а я согласую с комбатом и замполитом.

3

В большом зало па втором этаже медсанбата играл оркестр корпусного клуба. Легкая и стройная, в центре зала стояла елка, украшенная самодельными игрушками из цветной бумаги и жести. Гирлянды маленьких автомобильных лампочек поблескивали в ее темно-зеленых, остро пахнущих хвоей ветвях. Яркий свет электричества матово отливал на дорогих рамах старинных, потускневших от времени картин, на которых были изображены какие-то люди в раззолоченных опереточных костюмах. Их странно было видеть рядом с лозунгами и плакатами, призывавшими беспощадно уничтожать немецко-фашистских захватчиков, бить ненавистного врага до полной победы. В противоположном от оркестра конце зала были расставлены столики, возле которых, поминутно посматривая на часы, прохаживались пожилые офицеры.

Люди смеялись, танцевали. Сверкали ордена, пахло духами. Женщин – врачей, медсестер, санитарок, сменивших в этот вечер военную форму на припрятанные в вещмешках и чемоданчиках обычные платья, невозможно было узнать.

Минут за десять до полуночи в зал вошли Гурьянов и Дружинин. Все притихли.

– Какая роскошь! – громко сказал командир корпуса.– Не хуже, чем до войны. Товарищи женщины и товарищи офицеры, прошу к столу.

Талащенко поискал взглядом Катю. Она стояла у самой елки, перешептываясь с не знакомой ему девушкой.

«А! Будь что будет!»

Протолкавшись к елке, он остановился возле них.

– Катерина Васильевна! Прошу вас и вас,– Талащенко взглянул на Катину собеседницу.– Прошу вас разделить сегодня компанию с нами... Я и мой замполит. Если можно.

Смутившись, Катя взглянула на подругу.

– А если я ее не отпущу? – спросила та.

– Господи! – сказала Катя.– Я одна и не пойду! Ой, познакомьтесь... Это – Ниночка Никитина...

Талащенко назвал себя.

– Ладно! – Никитина взглянула на часики.– Идем, Катюша! Уже без пяти.

Краснов, ждавший их за столиком, поднялся навстречу. Начались шутливо-официальные взаимные представления.

– Церемонии потом, потом! – замахала руками Никитина.– Садитесь!..

Стол выглядел очень непривычно. Чистая скатерть, тарелки с закусками, бокалы и рюмки из остатков графских сервизов, маленький графинчик с водкой, две бутылки вина – на их этикетках было написано что-то по-венгерски, около стола – мягкие кресла...

– А здесь неплохо, правда? – склонился к Кате Талащенко.

– Да. Очень хорошо.

Она взглянула на свои красные обветренные руки с коротко остриженными ногтями (так категорически требовал Сухов) и, застыдившись, опустила их на колени.

– Товарищи! – послышался голос полковника Дружинина. – Дорогие гвардейцы-однополчане! Мы встречаем сегодня новый, тысяча девятьсот сорок пятый год! Это будет год нашей окончательной победы над врагом. Мы встречаем его далеко от родной земли, но никакие расстояния не в силах разделить нас с нею, никакие испытания и тяготы не в силах погасить нашу солдатскую любовь к ней! – Начальник политотдела обвел взглядом зал. – Уходящий год был для нас хорошем годом. Мы здорово били врага, гнали его от Днепра до Дуная. Наши гвардейские части получили шесть благодарностей Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. Пусть и в наступающем году наша ратная служба Отечеству будет такой же верной и такой же успешной!..

Все встали. Свет погас. В ветвях сверкающей огоньками елки послышались треск, шипенье, и вдруг, далекий очень-очень знакомый, ворвался в зал шум Красной площади. Хрустальный перезвон курантов, словно взбегая по невидимым ступенькам, зазвучал в торжественной праздничной тишине. Раздался первый удар часов, второй, третий...

– С Новым годом, дорогие боевые друзья! – крикнул в притихший зал Дружинин. – С новыми победами!

Талащенко поднес свой бокал к бокалу Кати, и в ее блестящих глазах он увидел отражение разноцветных огней елки.

За одним столиком с Мазниковыми сидели Кравчук и Александр Евгеньевич Стрижанский. После первого тоста Виктор посидел немного для приличия и поднялся.

– Извините. Пойду поищу ребят из «девятки».

– Скажите просто, что вам не подходит наша стариковская компания, – засмеялся командир медсанбата. – Дипломатия тут ни к чему.

– Иди, иди, потанцуй, – добавил командир бригады, глядя на сына. – Не разучился?

– Да вроде нет.

Оркестр заиграл вальс, и половина столов сразу опустела. Ниночка Никитина танцевала с каким-то полковником. Лицо ее было очень спокойным и усталым. Полковник что-то говорил ей, улыбался, по она, казалось, совсем не слушала его. Следя за ней, Виктор едва успел увернуться от летевшей на него пары. Сверкающий глазами, зубами, орденами и медалями Казачков стремительно кружил счастливую Аллочку. Казачков подмигнул ему, взглядом спросил: «Почему не танцуешь? » Виктор пожал плечами и отошел к стене.

Но следующий вальс он все-таки танцевал. С Ниночкой Никитиной. От нее пахло хорошими духами, коса туго обвивала голову, губы были чуть-чуть, почти незаметно подкрашены, и синие тени от густых ресниц, растушевываясь, лежали на бледных, слегка припудренных щеках.

– Кто этот полковник, с которым вы танцевали? – спросил Виктор, когда они оказались недалеко от елки.

Ниночка не ответила, только сдвинула брови и чуть заметно пожала плечами.

Очень близко, опять в паре с раскрасневшейся Аллочкой, пролетел Костя Казачков.

– Почему вы молчите?

Ниночка отвела взгляд.

– Скверное настроение.

– Отчего?

– Я не могу объяснить.

– Не можете? Или не хотите?

– Не могу.

Несколько минут они танцевали молча. Левая, на перевязи, рука очень мешала Виктору.

Звуки оркестра стали глуше. Донеслись слова песни:

...Утро зовет Снова в поход.

Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот...

– Вот и я скоро покину ваш маленький город,– негромко начал Мазников.– И вы забудете, что лечился у вас когда-то в медсанбате энский капитан... Капитану посчастливилось танцевать на новогоднем вечере с девушкой, но эта девушка...

– ...совсем не обращала на него внимания. Да?

– Да.

Никитина взглянула на него внезапно засмеявшимися глазами:

– На вас просто действует обстановка. А завтра опять все войдет в норму.

Когда музыка смолкла, Виктор взял Ниночку за локоть.

– Где ваш столик?

– Вон там.

– Я провожу вас. Можно?

– Как хотите.

– А этот полковник... Он не отправит меня в штрафной батальон?

– По-моему, вы шутите не очень удачно.

– Пожалуй... Извините меня.

– А почему вы не танцуете, товарищи? – спросила Ниночка, вернувшись к своему столику.

– Впереди еще много времени,– сказал Краснов.– Успеем. Вам налить вина?

– Нет, спасибо.

– Налейте мне, – вдруг попросила Катя.

Талащенко посмотрел на нее, стараясь поймать ее взгляд. Но Катя сидела, опустив голову, внимательно разглядывая бокал.

– У вас тут где-то наш начальник штаба лечится, – обернулся к Никитиной Краснов. – Капитан Никольский...

– Знакомая фамилия. Хотите его навестить?

– Надо бы проведать и поздравить... Тут в зале я его не видел.

Ниночка усмехнулась.

– И не увидите. У него совершенно другие интересы. Идемте, покажу.

Они вчетвером вышли из зала в прохладный, слабо освещенный коридор, спустились по лестнице на первый этаж и оказались в конце здания. Здесь было тихо и пусто, и только за одной дверью горел свет.

– Сюда, сюда, – зашептала Никитина, смеясь одними глазами. – Но, пожалуйста, тихо, а то спугнем.

Она подвела всех к тускло светившейся двери. В одном месте марлевая занавеска изнутри была надорвана по шву, и Краснов сквозь эту щель увидел Никольского. Одетый в синий халат, тот сидел лицом к двери, положив вытянутую перебинтованную ногу на табуретку, и тасовал карты. Напротив, в мягком кресле, сидел его партнер. На столе, среди кучи бумажных денег, стояла бутылка и налитые наполовину стаканы.

– В картишки перебрасываются, – обернулся Краснов к командиру батальона.

Никитина пояснила:

– С нашим начальником аптеки.

Талащенко тоже посмотрел сквозь занавеску, покусал ус.

– Ясно. Пошли обратно. Обойдется без поздравлений.

Было около трех, когда в зал вошел начальник разведки корпуса подполковник Богданов, в шинели, еще мокрой от снега. Гурьянов и Дружинин поднялись ему навстречу, и всем стало ясно, что они его ждали.

Снимая перчатки, Богданов что-то негромко сказал генералу.

– Понятно, – окая, кивнул командир корпуса. – Хорошо, пойдемте. А люди пусть веселятся, пусть веселятся! – обернулся он к оказавшемуся поблизости Стрижанскому. – Продолжайте, товарищи!

Но веселье как-то сразу увяло и сникло – действительность, о которой люди забыли в эту ночь, безжалостно и властно напомнила о себе. Зал стал потихоньку пустеть.

Одним из первых ушел со своим замполитом полковник Гоциридзе. И тотчас же, пожав руку загрустившей Аллочке, исчез Костя Казачков. Поднялись за своим столиком командир мехбригады гвардии полковник Мазников и его начальник штаба гвардии подполковник Кравчук. Ушли в батальон Краснов и Талащенко.

В зале остались только работники медсанбата да несколько легко раненных, «ходячих» офицеров. Пожилой солдат из хозяйственного взвода собирал со столов посуду. Аллочка с самым серьезным видом пыталась дотянуться до конфеты, висевшей на елке. Заложив руки за спину, возле одной из картин задумчиво стоял подполковник Стрижанский.

– Ты переночуешь здесь? – спросила у Кати Никитина и посмотрела на часики.– О! Уже четыре!..

– Если можно...

– Что за вопрос!

Они сидели за столиком вдвоем. Катя подняла свою рюмку, в которой оставалось немного вина, прищурившись, посмотрела через нее на свет:

– Нехорошо как-то...

– Что, влюбилась?

– В кого?

– В кого! В этого майора!

– Глупости, Нина!.. Глупости.

В маленькой комнате на первом этаже вместе с Никитиной жили Аллочка и еще две медсестры. Одна из них уже спала, согнувшись калачиком и отвернувшись от света к стене. Аллочка раздевалась.

– Явились? – подняла она голову.– Хоть бы вина с собой захватили. Выпить хочется.

Ниночка усмехнулась:

– Иль Костя Казачков обидел?

– Не обидел. Все только посмеивается... Лапочка! Эскулапочка!..

– Наука! Поменьше к нему липни! – Никитина достала из своей тумбочки две чистые простыни, подала их Кате: – Стели вон там. Наша Сонечка и в будние дни дома не ночует. А по праздникам тем более. Можешь спать спокойно, никто не прогонит.

Она задула свечку и, подойдя к окну, подняла маскировочную штору из плотной черной бумаги. В комнату хлынул холодный лунный свет.

– Ой, девочки! Как красиво! Посмотрите!

Окно выходило в парк. В сине-сиреневой мгле белели заснеженные деревья, с двух сторон подступавшие к широкой нехоженной аллее. Высоко в облачном небе стояла луна, и ее зеленоватый свет искрился в густых ветвях, поникших под тяжестью облепившего их снега. Было очень тихо. Казалось, прислушайся – и услышишь шорох падающих с деревьев снежинок...

– Снег, деревья, лупа,– вдруг словно самой себе сказала Никитина.– А на передовой сейчас умирают люди...

Она отошла от окна, села на койку, начала снимать праздничные туфли.

В углу всхлипнули.

– Катька, не реви,– устало попросила Никитина.– И без тебя тошно!..

– Хорошо, не буду,– ответила Катя, но у нее не хватило сил сдержать слезы.

Ниночка швырнула туфли на пол:

– Ну и я сейчас тоже начну!

– И я,– дрожащим голосом отозвалась Аллочка.– И я ка-ак зареву-у-у...

Богданов ездил в штаб армии уточнить обстановку, пополнить сведения о противнике и выяснить, по возможности, перспективы. Кроме всего этого, вернувшись, он привез еще устный приказ командующего держать части корпуса в полной готовности, на длительный отдых не рассчитывать и максимально использовать время для доставки боеприпасов и ремонта техники – танков, самоходных артиллерийских установок и орудий.

Выслушав доклад начальника разведки, Гурьянов взглянул на часы:

– До шести тридцати отдыхайте. Ровно в семь прошу ко мне.

Богданов ушел. Генерал поднял трубку полевого телефона и приказал дежурному срочно вызвать начальника артснабжения и зампотеха.

В дверь постучали,

– Да!

– Чай, товарищ генерал... Вы приказали,

– А! Да, да,– вспомнил Гурьянов.– Спасибо.

Поставив на стол два стакана крепкого чаю и накрытую салфеткой тарелочку с сухарями, повар прищелкнул каблуками.

– Разрешите, товарищ генерал, с Новым годом поздравить! С новым счастьем!

– Спасибо, старшина. Тебя также! Спасибо.

Гурьянов замолчал, думая, когда успевает этот пожилой человек, его повар, спать: днем – на ногах, среди ночи тоже на ногах. И всегда бодр, чист, исполнителен.

Когда начальник артснабжения и заместитель командира корпуса по технической части прибыли, в комнате уже сидели Дружинин и Заславский.

– Как с ремонтом танков? – спросил генерал.

Зампотех, высокий, нездоровой полноты человек (у него было больное сердце), тяжело дыша, поднялся,

– На сегодняшний день...

– Сидите,– перебил его Гурьянов.

Зампотех сел.

– На сегодняшний день,– продолжал он,– отремонтировано двенадцать машин. С колесными лучше.

– Именно?

– Вышло из ремонта шестьдесят два процента всех поврежденных.

– Лучших ремонтников представьте к награде,

– Есть!

– Будьте любезны, Тимофей Васильевич,– поднял голову Заславский,– сколько нужно времени, чтобы закончить с танками?

– Суток пять-шесть. Заводские нормы мы намного перекрываем. Ремонтники работают как черти. Извините за сравнение.

Гурьянов повернулся к начальнику артснабжения.

– Сколько БК мы имеем в среднем на орудие?

Тот, поднявшись, назвал цифру,

– А как с доставкой?

– Машины автобата делают по четыре рейса в сутки. Но все равно не хватает.

– Возьмем в бригадах.– Гурьянов взглянул на Заславского.– Передайте мое приказание всем командирам бригад: выделить артснабжению корпуса по десять транспортных машин!

Начальник штаба записал несколько слов в свою полевую книжку.

– Все свободны!

Ровно в семь ноль-ноль в кабинете Гурьянова собрались командиры частей и офицеры штаба.

– Прошу,– кивнул Гурьянов начальнику разведки.– Но покороче.

– К утру первого января,– начал Богданов, поднявшись за столом,– то есть к утру сегодняшнего дня, линия фронта на западном берегу Дуная стабилизировалась следующим образом. Передний край наших войск проходит по линии Эстергом – Бичке – Секешфехервар – озеро Балатон. Противник активных действий не предпринимает. Однако, по данным нашей разведки, он усиленно готовится к тому, чтобы деблокировать окруженную в Будапеште группировку. Имеются сведения, что в район Комарно переброшен из Польши танковый корпус и ряд других частей. Из них пока точно установлены две – танковые дивизии «Викинг» и «Тотенкопф». Кроме того, с висленского участка фронта туда же, в район Комарно, перебрасываются две пехотные дивизии и одна кавалерийская бригада. Наша воздушная разведка зафиксировала движение немецких войск на восток и юго-восток в общем направлении Эстергом—Бичке. Есть еще кое-какие данные, но они только подтверждают сказанное и самостоятельного значения не имеют. Следовательно, в ближайшие дни надо ожидать немецкое наступление на Будапешт.

Начальник разведки сел. Все ждали, что скажет Гурьянов. Тот говорил сидя, сцепив на столе пальцы рук.

– Нам приказано до особого распоряжения пока оставаться в резерве фронта и одновременно провести предварительную рекогносцировку местности с учетом предполагаемой обороны в полосе Бичке – Мань – Жамбек.– Он взглянул на часы.– Выезжаем через тридцать минут,

4

Под навесом возле никандровского «хозяйства» в солнечное морозное утро первого января вовсю кипела работа. Командир батальона по ходатайству Рябова разрешил старшине собрать для ремонта сельхозинвентаря группу желающих, человек двадцать. Но поработать захотело много больше.

Никандров выстроил всех неподалеку от кухни и, когда рассчитал строй, растерялся: пришло человек сорок.

– Э, товарищи! – протянул старшина, разглаживая усы. Кой-кому придется сегодня по военной специальности потрудиться. Слесаря, шаг вперед!

Самым первым, браво щелкнув каблуками, из строя вышел Бухалов. Никандров подозрительно посмотрел на него: по документам парикмахер, и вдруг...

– Какой разряд имел?

– Был первый, товарищ гвардии старшина! – не моргнув глазом, ответил Бухалов.

Никандров усмехнулся в свои огненные усы,

– Самый, значит, высший?

– Точно так, товарищ гвардии старшина!

– Ясно,– сказал Никандров.– Отставить!

– Товарищ гвардии старшина!..

– Отставить, говорю! Слесарь высшего разряда! Высший разряд – седьмой! Понял? Становись в строй.

Бухалов, красный и смущенный, часто хлопая белыми ресницами, криво усмехнулся:

– Опять не повезло!

– Сейчас повезет.– Никандров, глядя поверх строя, позвал повара: – Карпенко! Прими одного помощника! Картошку чистить.

Возившийся около кухни Карпенко весело откликнулся:

– Мне одного мало!

– Еще будут.– Старшина снова оглядел строй.– Может, тут инженер по картофельной части найдется? Нету?

– Один я, товарищ гвардии старшина,– ввернул топтавшийся перед строем Бухалов.– Разрешите отбыть по назначению?

– Отбывай! Плотники есть?

Никандров назначил Авдошина старшим и, так как вполне доверял ему, спокойно уехал в бригадные тылы получать из ружейной мастерской сданные в ремонт автоматы и противотанковые ружья.

Спустя полчаса, когда все были увлечены работой, со стороны кухни послышался шум голосов.

– Да как же ты картоплю чистишь, чтоб у тебя руки и ноги отвалились! – кричал на Бухалова Карпенко.– Ты ж половину в отход бросаешь!..

– А ты не ори, не ори! – успокаивал его Бухалов, оглядываясь по сторонам.– Ты мне не начальник, а я тебе не картофельный инженер!

– Нет, начальник! – Карпенко грозно стоял перед сидевшим на перевернутом ведре Бухаловым.– Раз получил наряд на кухню, значит – я тебе начальник!

– Скажите, генерал!

– Ось бачь, бачь! – повар наклонился, поднял со снега горсть картофельных очисток.– Бачь, скильки ты добра загубив! – Он тыкал очистками в лицо оторопевшему Бухалову.– Бачь! А сам небось просишь – погуще насыпь?

– Да отвяжись ты! – загораживаясь руками и отстраняясь, бормотал тот.– Вон ее, картопли твоей, на складе до черта!

Но повар продолжал бушевать!

– Геть отсюда!

– Ну и уйду!

– Далеко не пийдешь! Котел начинай драить! Чув? И шоб як положено!..

– Понятно,– голос Бухалова звучал уже виновато.– Почистим... Чтоб она, кухня твоя, провалилась!..

Возле работающих появился инвалид-толмач с двумя парнями лет по пятнадцати. Потом подошло еще несколько человек. Сначала они стояли, молча наблюдая за солдатами, потом и сами взялись за работу.

Авдошин, разгоряченный бившим ему прямо в лицо солнцем, сбросил ватник, хлопнул старика-мадьяра по плечу:

– Люблю, гвардия, с техникой повозиться!

– Очень хорош, очень хорош! – закивал тот.

– Что ж, батя,– помкомвзвода полез в карман за кисетом,– колхоз надо организовывать. Выгодное дело!

– Кол-хоз?

– Чего так невесело реагируешь? У нас тоже многие сначала хмурились. А потом – улыбались. Да еще как! – Авдошин с шиком повернулся на стоптанных каблуках.– Пер-реку-р!

Сразу затих грохот молотков, визг напильников. Солдаты потянулись в карманы за махоркой, за сигаретами. Авдошин протянул свой кисет толмачу.

– Закуривай, батя! Добрая махра!

Они присели на лежавшее поблизости кривое бревно. Старик затянулся, закашлялся:

– О! Русский табак хорош! Русский зольдат хорош!..

С пачкой газет в руках возле сарая появился Улыбочка, состоявший теперь вместо раненого Вострикова при штабе батальона писарем, связным и одновременно почтальоном.