Текст книги "Только одна пуля"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Увы, вы правы, Спа прекрасный город. В таком случае я готов приступить к вашему прекрасному обеду. Подайте мне пироги и пышки.
Буду поглощать эрзацпышки, зато шишки окажутся настоящими. У них все эрзац: эрзацбульон, эрзацхлеб, эрзацваленки, эрзацбифштекс. И заработают они на этом эрзацпобеду.
Неужто не доживу? И как же это так? Победа – но без меня? Зачем она тогда, если она – без меня?
Но пока я есть. И занят тем, что делаю победу, ищу иголку в стогу сена. Сказать вам, герр следователь, какой адрес у этой иголки? Простейший, как игра в города, – второй столик от угла, состоящего из двух слов.
Закусил, закурил – получите.
Как приятно пройтись по бульвару Гренадеров, размышляя о славном прошлом. Но разве можно скрыться от собственного будущего? Я обязан встретить его с распахнутой грудью. Первый разряд по легкой атлетике. Что стоит такому парню вскочить на ходу в трамвай, тренировался еще на Басманной, 37-й номер. Ничего хитрого, вскакиваешь в последний вагон, чтобы котелок не успел.
Смотрите, какой хладнокровный котелок. И бровью не повел. Но зонтиком знак подал – у них ведь тоже свои знаки. Знак против знака – чей знак вернее?
Вот как, у меня не один летописец, а целых два: пеший и конный. Я и не подозревал, что я такая важная птица: у меня круглосуточный хвост с подсменой.
Почетный эскорт марки «опель-капитан» мышиного цвета. Мои летописцы работают с удобствами, а я должен трястись на старом трамвае. Я требую, чтобы наша война шла на равных, в противном случае она окажется несправедливой.
«Три дуба» – пожалуй, это то, что нужно. Сошествие с трамвая будет легальным. Летописцы уткнулись в приготовленные газеты. Крупные мастера.
Второй столик от левого угла. Учтите, надо выбирать такое время, когда в заведении мало народа.
– Мсье?
– Было бы неплохо промочить горло.
– Что прикажете?
– Я только что с вокзала. Приехал из Динана от бабушки Жюли и потому предпочел бы что-нибудь сухое.
– Божоле?
– В самом деле – божоле! Это прекрасно, ведь есть такой город. Скажите, вы никогда не бывали в Еризее?
– К сожалению, не приходилось, я вообще равнодушен к деревне.
– Очень жаль, а в деревне в наше время легче прокормиться.
Бутылка божоле. Гора Божоле, краснокрыший городок под той горой. Лавина скользит с гор почти неслышно, потому что она хорошо смазана снегом. Пусть буду я погребен под этой лавиной, но бутылку обязан спасти во что бы то ни стало, во имя победы, которая придет без меня.
Полцарства за бутылку!
Интересно, сколько в Брюсселе заведений с названием из двух слов? «Каприз Евы», «День и ночь», «Едипов комплекс», «Мулен Руж», «Святой Мартини» – сразу и не вспомнишь. И я должен обойти их все, один за другим, и в каждом делать заказ под наблюдением котелков. Сколько дней и ночей потребуется на это?
Не пора ли нам расстаться, котелок? Оревуар, как говорят в Брюсселе. Морис, дешевая распродажа, всего три дня. Всеевропейская толкучка с участием казарм, получивших увольнительную, и кордебалета, вышедшего на сверхурочную работу.
Бонжур, мадемуазель, подберите мне недорогой костюм. Нет, только не серый, мне надоел этот цвет, видите, я сам в сером. Я давно мечтал сменить цвет, пожалуй, вот этот, коричневый, отнесите в кабину, я примерю. Заодно рубашку и шляпу. Прошу вас, только не котелок, ни в коем случае, котелками я сыт по горло, велюр, да, да, велюр, это прекрасно. Перед вами другой человек, мадемуазель, не правда ли?
Меняю шкуру, ищи меня, котелок. Скорей за угол.
Но и он, видать, не промах. Обреченно плетется по бульвару. Котелок поменял, чтобы я его не приметил.
Что делать? Куда деваться? Раствориться в сумраке зрительного зала под томный голос Марики? Юркнуть в проходной двор, пробежать по крышам? Спуститься в колодец или по водосточной трубе? Перекрасить волосы, вставить новую челюсть, переодеться в женское платье, вскочить на ходу в самолет, нырнуть на дно морское? Дешевые штучки из штатного набора. С таким котелком они не пройдут. Крепкий мне достался хвост, никак не обрубить.
Спокойно, я не должен метаться, испытывая судьбу. В моем возрасте и положении это несолидно. Через два-три часа начнет смеркаться. Но ведь они могут взять меня в любую минуту, от меня это не зависит.
Я немного устал, меня утомил жаркий жадный город, где никто не желает знать бабушку Жюли.
Улица Роже жила явно неполноценной жизнью. Даже редкие прохожие казались ненатуральными. Старики подремывали на скамейках, собаки – у их ног. Жара стекала с крутых крыш по водостокам, невидимо расползаясь по тротуару и заливая ноги истомой по самую щиколотку. В замедленном темпе влачились трамваи, потом и вовсе слиплись с рельсами, в горловине улицы случилась пробка.
Из костела святой Терезы доносились протяжные звуки органа. Тереза молится, спеша скорей побрататься с богом, а там хоть трава не расти.
Куда деваться? Просить защиты у господа бога? Если молитва доходит до неба со скоростью звука, то это долгая история.
В сторону вокзала Норд резво промчался бежевый «ситроен», обгоняя небольшой военный фургон, вымазанный пятнистой краской. За рулем «ситроена» сидела женщина в шляпке с поднятой вуалью.
Высокий мужчина в коричневом костюме и велюровой шляпе бросился наперерез собиравшемуся тормозить трамваю. Перебежал улицу и требовательно поднял руку, задерживая пятнистый грузовик. Фургон со скрежетом затормозил, мужчина вскочил в кабину, и грузовичок, набирая ход, припустился вслед за «ситроеном».
Мышиного оттенка «опель-капитан» замер на четырех низких лапах, наблюдая за этими перемещениями с противоположной стороны улицы. Но вот и он, оценив ситуацию, прыжком рванулся вперед. Однако ему предстояло сделать разворот, выбрав интервал между двумя трамваями. Мышиный «опель-капитан» никак не мог найти места, потом, сопровождаемый криком кондуктора, все-таки проскочил в щель между застоявшимися вагонами.
И вовремя, ибо пятнистый фургон уже разворачивался в сторону улицы Шазал и две другие машины были готовы прикрыть его своими случайными телами.
Начиналась погоня, непредвиденная вначале, но тем не менее неизбежная, больше того, продуктивная – и не единственно с литературной стороны.
Город, однако, остался глух к развернувшимся событиям. Продолжали дремать на солнцепеке благообразные старики, кондуктор доругивался, обернувшись вслед «опель-капитану», трамваи двигались вперед неритмичными толчками, словно сердце города давало сбой.
Пятнистый фургон мчался по площади святого Патрика, и полицейский, завидев воинский номер, услужливо вытягивал жезл.
Незапланированная погоня постепенно входила в график.
18
– Добрый день. Утром я вас не видел.
– Сегодня я работаю с двух часов. А вы, похоже, еще не обедали?
– Увлекся. Пожалуйста, сделайте мне ксерокопии.
– Какое дело? Листы?
– Вот это. Папка 15 зет-а, листы третий, четвертый и далее, я отметил белыми закладками и указал номера.
– Сколько экземпляров?
– Я думаю, три. Да, три экземпляра мне определенно хватит.
– Хм, протоколы допросов, донесения, приказы – порядочно листов. Это влетит вам в копеечку.
– Что делать! Ведь ваш архив построен не с той целью, чтобы наживаться на прошлом.
– Мы сидим на дотациях, и нам их все время режут. Завтра утром вы можете получить копии. Надеюсь, работа прошла успешно?
– Пока и сам не знаю: то ли я нашел?
– Искали родственников?
– Вряд ли.
– К нам часто обращаются с запросами, особенно вдовы. Они готовы плакать над этими бумажками.
– Вы их не одобряете?
– По мне куда приятнее читать Сименона, там хоть есть загадка. И вообще: я в этой бойне не участвовал ни в качестве мясника, ни в качестве барана. Когда Гитлер покончил с собой, мне было семь лет. Я к этим делам непричастен. Но я вам скажу: у них был порядок, они свое дело знали. Возьмите хоть эти папки, которые вас заинтересовали. Лист к листу, каждая случайная записка пронумерована и подшита. Зафиксировано каждое слово, в нем даже интонация чувствуется. Так пусть бы и лежали себе на полках…
– По-моему, вы что-то недоговариваете?
– Почему? Я свободный гражданин свободной страны. Мое твердое мнение такое: не надо ворошить это прошлое. Мы от него освободились, и оно нам ни к чему.
– Вот как? Это интересно. И у вас имеются мотивы и доказательства?
– Отвечаю. Мне было семь лет, я говорил. Я ничего не помню. А что помнил от этого детства, постарался забыть. Теперь у нас другая страна, другая мораль. Мы в другом веке. Нам не нужно ничего завоевывать, у нас все есть.
– По-моему, это еще не ответ.
– Отвечаю дальше. Мы не можем быть объективными к нашему прошлому, и потому нам не дано судить его. Наш архив не для настоящего, но для будущего. Вот вы пришли искать своих родственников, как те вдовы…
– Я лишь историк.
– Тем более вы пристрастны. Пусть разбираются в этих документах через сто лет люди, не отягощенные личными симпатиями и антипатиями; они поймут то время лучше, нежели мы с вами, хотя мы стоим к нему ближе. Это был поиск, уверяю вас. Немецкий гений искал себя в пространстве, затем в себе самом.
– Вы имеете в виду классическую немецкую философию? Вам не кажется, что вы понимаете ее несколько своеобразно?
– Да, я за слияние духа и материи, в этом наша истина. Конечно, сейчас вы объявите, что я типичный бюргер.
– Знаете, быть бюргером все же лучше, чем искать себя в пространстве за счет уничтожения других народов.
– Вот, вы опять о политике. А я не отрицаю, что я бюргер, и тем горжусь. У меня двухэтажный дом, участок с газоном, цветной телевизор, два автомобиля, трейлер для путешествий по Европе. Я гегельянец, но без его диалектического мусора. Поэтому я говорю: долой эти папки. Под замок их! Забыть на сто лет.
– Спасибо за душеспасительную беседу. Все же я приду за своими копиями не через сто лет, а завтра.
19
– Стой, солдат. Тормози! Вот документ, я капитан Хольц из военной разведки. Слушай приказ: следуй за тем бежевым «ситроеном». Не отставай, там находится крупный государственный преступник, вернее, преступница – враг великого рейха. Мы должны ее задержать, ты поможешь мне.
– У меня нет оружия, герр капитан.
– Стрелять буду я. Твое имя? Солдатский номер?
– Курт Вернер…
– Скорее, Курт, не отставать. Поворачивай к площади Дейли. Да скорей же, растяпа.
– По-моему, она не очень торопится.
– Она ни о чем не догадывается – и не должна догадаться. Держись на интервале, и не выпячивай себя. Если она пойдет в магазин, я следую за ней. Ты имеешь неплохой шанс, Курт. Если мы ее поймаем, тебя отпустят в отпуск, я тебе обещаю.
– Яволь, герр капитан.
Судя по выговору, он померанец, упрямый тугодум. Сейчас он начнет соображать, что к чему, и первые зерна сомнений произрастут в его бесполезной душе. Он из тех, кто действует уверенно лишь под палкой. Будучи предоставленными сами себе, такие беспомощно теряются на первом же перекрестке альтернативы.
– Держи интервал. Правильно. Чуть ближе. Подтянись. Чуть дальше. Молодец.
Ситуация изменилась самым радикальным образом. Преследуемый стал преследователем, но та, черт возьми, которую я преследую, вовсе не стремится удирать от меня. Она еще не догадалась о преследователе.
Слава богу, проскочили на улицу Брабансон, тут тихо и привольно, лишь бы она не повернула в сторону казарм. Разогналась, набирает скорость. Погоня протекает по графику. Кто тут у нас поблизости? Святая Алиса уставилась в небо замшелым пальцем шпиля, сегодня мне помогают женщины – и все исключительно святые.
Где же мой хвост? Уж не отстал ли? Ага, показались на площади Дейли, но кажется, застряли там на перекрестке. Я сделался преследователем, зато и сам превратился в отличную мишень: серо-буро-малиновое, в пятнах – трудно придумать что-нибудь более нелепое и заметное.
Вот и она! Оглянулась, обнаружила нас. Нет, пока обратила внимание, поворачивает на улицу Конфедерации, это уже лучше, ибо первое правило погони гласит: как можно больше поворотов.
Спасение в зигзагах.
Поворот на улицу Гравелинов. Налево – на Кардиналов, прямо – к Марии Луизе. Скорость – средняя.
Прежде всего преследуемый обязан уяснить свою задачу, он должен удирать. Прибавила ход. Замедлила. Меня проверяет.
Институт хирургии. Сейчас тут госпиталь для немецких офицеров, однако здесь не снимают сладостных фильмов о верности.
Обогнули пруд, выбрались на Левингстона, неплохо попетляли, хвост отстал, затерялся в паутине улиц и перекрестков.
Курт начинал постепенно приходить в себя. Не давать ему опомниться.
– Что она сделала, герр капитан?
– Псст! Военная тайна. Враг подслушивает.
– Я знаю. Она маки и угнала эту машину. У нее военный номер.
– Ты слишком много знаешь. Не отставай. Что у тебя там грохочет?
– Это снаряды. Я опоздаю в часть, герр капитан.
– Молчать, тыловая крыса! Видишь этот «вальтер»? Сейчас она получит свою пулю.
Я сам сотворил себе погоню со многими неизвестными.
Кого я преследую? Я не знаю.
Каким образом за рулем автомобиля оказалась женщина? Не знаю.
Куда она направляется? Не знаю.
Как она поведет себя, обнаружив, что ее преследует военный грузовик? Не знаю.
Какие планы у тех, кто преследует меня? Не знаю.
Как долго будет оставаться управляемым бравый солдат Курт? Не знаю.
Успели ли преследователи оповестить городскую дорожную службу, передав приметы и номер фургона? Не знаю.
Вот сколько неизвестных мчатся вместе со мной по вспотевшим от жары и напряжения улицам города. И сколько еще перекрестков отпущено мне на решение?
Где же мой котелок? Неужели отстал? В таком случае разом снимаются вопросы. Ага, показался на углу Жозефа и Левингстона. У них хороший ход, они не отстанут.
Единственно, что я знаю, это где мои враги. Мой хвост не только следует за мной, он уже прирастает ко мне.
– Герр капитан, умоляю вас, не стреляйте из машины, там есть детонаторы…
– Курт! Разве ты не готов взлететь на воздух ради великой Германии?
Болтать некогда. Мне отпущены считанные повороты на то, чтобы изучить характер той, которую я преследую. Я должен вычислить, как она поведет себя в критической ситуации, могущей разыграться за каждым углом.
Я преследую, но отнюдь не я хозяин положения. Меня преследуют – и снова я бессилен. Сам того не желая, я оказался меж двух огней. Теперь и я получил свой второй фронт.
Не я выбирал свой «ситроен», но сама судьба. И пока крутятся колеса моей судьбы, я на свободе.
– Где твоя казарма, за каналом?
– Так точно, герр капитан.
– Кто командир батальона?
– Майор Штраубе.
– Я пришлю рапорт твоему командиру. Но учти, приближается критическая минута. Где мы сейчас? Быстро.
– Рю де Коммерсант.
– Молодец, город знаешь, это тебе зачтется дополнительно.
Рю де Коммерсант – вы продаете, мы покупаем. Если у вас есть, что продан, а у нас – на что купить. Что было раньше – купец или покупатель? Преследователь или беглец?
Странный маршрут. Вместо того чтобы выехать на бульвары она все время крутится рядом, по тихим улочкам. Неужто я случайно напал на верный след? Или она плохо знает город?
Проскочили Еспланаду. Через перекресток въехали на Солней. За нашей спиной наползал трамвай, перекрывая «хвосту» дорогу и видимость.
– Она повернула во дворик, герр капитан! Она тормозит. А если она тоже будет стрелять? У меня детонаторы.
– Прекрасно. Слушай мою команду. Притормози у тротуара, но не сворачивай и сразу мчись дальше. Ты свободен. Едешь за канал на шоссе Монс, и как можно, быстрее. Ждешь меня там у ворот казармы. Я прибуду через сорок минут. Она сама заехала в западню, отсюда выхода нет, я знаю. Ты меня понял?
– Так точно. Через сорок минут у ворот казармы.
Прыжок в неизвестность. Пятнистый фургон повернул на улицу Луизы. Укатилась моя мишень. «Ситроен» стоит на месте, приткнувшись к бровке тротуара. Она не выходит. И не должна выходить.
– Пардон, мадам, я должен сообщить вам важную весть. Разрешите мне сесть в кабину, это очень серьезно, мадам.
– Почему вы преследуете меня? По какому праву?
– Мадам, даже преследовать вас есть высшее удовольствие.
– Убирайтесь вон со своими французскими пошлостями. Я жена полковника Грюнфельда, вам не поздоровится.
– Виноват, мадам, я это знаю. Между прочим, я не француз. Если вы предпочитаете, мы будем говорить на вашем языке.
– По-немецки я скажу вам то же самое – вон!
– Хорошо, я уйду, но боюсь, что потом вы пожалеете об этом. По-моему, вы еще плохо ориентируетесь в Брюсселе, я мог бы дать вам несколько уроков практической езды.
– Откуда вы знаете, что я жена полковника Грюнфельда?
– Потому что лично от него получил приказ в отношении вас.
– Так вы еще и шантажист.
– Полковник Амадей Пауль Эрих Мария фон Грюнфельд был бы крайне удивлен, услышав подобное заявление.
– Зато я не желаю вас слушать.
– В таком случае я пойду вместо того, чтобы смотреть на вас. Я исчезаю.
– По-моему, вы чаще поглядываете на улицу.
– У вас чуткий глаз, мадам, однако там не на что смотреть, вот только что проехал «опель-капитан» цвета перекормленной мыши, за ним «испано-сюиза», эка невидаль.
– Я вас не задерживаю.
– Тысяча извинений, мадам, что потревожил вас. Признаюсь честно, я равно не хотел бы как быть вашим врагом, так и иметь вас в качестве врага.
Погоня продолжается. Преследователи догоняют преследуемого. Они догоняют то, что стремились догнать: пятнистый фургон, который не спутаешь ни с какой другой машиной, но я уже выпал из этой цепочки. Уравнение со многими неизвестными решено. Результат получился верным – единица. Я снова один как перст. Мне не нужны ни хвосты, ни летописцы. Для летописей еще не настало время.
Где я? Совсем недалеко от бульвара Ватерлоо. «Энфант терибль» и Тереза – погоня сама привела меня туда, где я должен быть.
– Стойте.
– Да, мадам. К вашим услугам.
– Подойдите, садитесь рядом. У меня имеется вопрос.
– Если это в моих силах, мадам.
– Когда вы встречались с моим мужем?
– Не далее как… Минуту, мадам, дайте сообразить. Совершенно верно, позавчера, после обеда.
– И каково же ваше вознаграждение за вашу, так сказать, работу – информацию обо мне?
– Зачем так прямолинейно, мадам. Полковник слишком деликатный человек. Я понимаю, вы приехали сейчас в теннисный клуб, в этом нет ничего зазорного. Вы молоды, прекрасны, похожи на Марику Рокк, в этом тоже ничего плохого, разумеется.
– Полковник Грюнфельд рассчитывал, видимо, на большее? Так сколько же он предложил вам за информацию?
– Мадам, это слишком деликатный вопрос, в котором имеется некоторый элемент, о котором я предпочел бы…
– Хорошо. В таком случае информацию обо мне я буду давать вам сама.
– Это так неожиданно, мадам, что я не в состоянии так сразу…
– Именно сразу. Вот мой городской телефон, о нем никто не знает. В шесть часов вечера по нечетным числам я всегда там. Вы не знаете моего мужа, он последний скупердяй на свете. Я буду вознаграждать вас вдвое щедрее. Можете звать меня фрау Ирена. Сегодня я была в теннисном клубе, а вечером посетила театр Популяр – вы меня поняли?
– Спасибо, мадам, можете рассчитывать на меня.
Еще одна песенка о немецкой верности. Душеспасительное танго «Брызги шампанского», телефон 11-31-60, по нечетным числам, в шесть вечера. Молодая арийка жаждет острых впечатлений, впрочем, не такая уж молодая. Но жажда любовных приключений – особая жажда: она растет с возрастом. Чего доброго, эта фрау вознамерится вознаграждать меня натурой, недаром она так напирала на свою щедрость. Увы, я здесь чересчур наследил. Мерзкая работа. То и дело приходится подводить под монастырь заблудшие души. Молись за меня, Тереза.
Как я сразу не сообразил: «Энфант терибль» – это же два слова. Выхожу на связь. Попутно исследуем местные закоулки, авось пригодится. Вся беда, что у меня слишком мало времени. Я наследил торопливо и грязно. Через пять, само большее десять минут они увидят, что гонятся за пустым фургоном, и верный Курт начнет давать показания. Тогда котелок поднимет гвалт на весь город. Бедняга Курт, вряд ли он теперь попадет в отпуск.
Уехать бы в Арденны, к Антуану. Партизанские края, глухие леса. Отлежался бы, как медведь в берлоге. Ходил бы на саботажи, реквизиции.
Не для меня такая райская жизнь. Мне воевать в одиночку, без выстрелов. Я один против всех – и времени остается все меньше.
«Энфант терибль» – занятное местечко. Из старого подвала получилась идеальная ловушка для беглых неудачников. Но работа тут бойкая.
Второй стол от угла.
– Бонжур, мсье.
– Вы уже открылись?
– Нам ведь не разрешают работать поздно из-за комендантского часа. Поэтому открываемся раньше. Публика скоро начнет собираться.
– Вы не знаете Терезу?
– Какую, мсье?
– Шатенка и худышка. Довольно мила.
– Так это крошка Тереза. Она выступает в канкане и скоро должна прийти. Пригласить ее к вашему столику?
– Канкан! У нас в Марше и того нет.
– Простите, что вы сказали?
– Я говорю о разных городах. Я приехал из Марша, там живет моя бабушка Жюли.
– А в Шарлеруа вам не приходилось бывать?
– Там грязный воздух, я предпочитаю Антверпен.
– А я родился и вырос в Нювеле, мой кузен и сейчас живет там.
– С вами так приятно разговаривать. Так редко попадаются собеседники, которые понимают тебя с полуслова. Просто не верится и хочется повторить. Вы давно в Брюсселе?
– У меня был небольшой перерыв, я ездил в Лемберг.
– Это, кажется, недалеко от Гента?
– Не совсем, там рядом Тонгерен.
– Наконец-то! Салют из Новгорода, Виктор.
– Привет из Дудинки, Поль. Я давно ждал тебя, прямо заждался.
– Я спешил, но бег оказался с препятствиями. Мне необходимо срочно переправить товар. У вас тут как в ловушке. Имеется запасной выход?
– Через кухню на двор. Мы еще поговорим. Пришли посетители. Сейчас принесу ваш заказ, мсье.
Так вот где таилась иголка, которую я искал. Пришлось переворошить пол-Брюсселя. Недаром мне сразу показалось, что здесь пахнет сеном, но это были всего-навсего фиалки с соседнего столика.
Теперь я сам должен обернуться иголкой. Но где мне взять надежный стог сена – хотя бы на одну ночь? А завтра я передам бутылку Виктору, и пусть меня хватает котелок. Всего на одну ночь. Ну хоть не стог, хоть малый клок сена.
Интересно, как чувствует себя иголка в стогу сена? Умеренное сердцебиение, уверенность в завтрашнем дне и корма кругом, сколько хочешь. А главное – не надо прятаться дальше. Да и некуда.
Уютный подвальчик. Исключительно для мужчин. Они занимаются тут мужскими делами. Здесь не женские дела. Женщинам лишь разрешается присутствовать на подмостках в качестве музыкальной иллюстрации. Вот и они – выводят прелюдию. Разбежались, раскрутились, ноги вверх! Пятнадцать левых ног, пятнадцать правых. Худые ляжки военного времени.
Третья с краю – Тереза. Выглядит вполне пристойно. Рыскает по залу. Не меня ли высматривает? Тереза, Тереза, не найдется ли у тебя клочка сена?
Эх, заняться бы этнографией урбанизма, собирать жанровые картинки времен оккупации и прятать в стогу сена до освобождения…
– Салют, мсье. Тут свободно?
– Я жду приятеля.
– Гастона, что ли? Так мы вместе и побеседуем.
– Рядом свободный столик. А у меня занято.
– Брезгуешь, аристократ вшивый. А я думал, мы с тобой в города поиграем: Спа – Седан, Брюссель – Брюгге. Так я присяду.
– Я позову метрдотеля.
– Помалкивай, парень. Я привез тебе привет от твоей бабушки, а ты еще недоволен, даже поговорить со мной не хочешь. Сидеть тихо и не рыпаться.
– Предупреждаю, мсье, денег у меня при себе нет. Если вы начнете стрелять, ничего не произойдет, кроме грохота.
– Стрелять? Да на такого типа пулю жалко тратить. Я тебе честно скажу, ты моей пули не стоишь.
– Могу предложить вам нож.
– Я смотрю, ты веселый паренек, с тобой не соскучишься. Я с тобой по-другому разделаюсь. Я тебя словом убью.
– С вашими способностями, мсье, только в цирке выступать. Рекламу я готов взять на себя: «Всего один вечер! Раз в столетие!»
– Ладно. Хватит фигли-мигли разводить, мне тоже некогда. Я стреляю.
– Предупреждаю, мсье, у меня бессмертные уши.
– Где бутылка оранжада?
– Надеюсь, я вас правильно понял? Гарсон! Одну бутылку оранжада для этого мсье, который присел за столик без приглашения. Получите вашу бутылку. Недурственно промочить глотку в такую жару. Хотя в этом милом подвальчике не жарко.
– Ты не прикидывайся, парень. А то фрау Ирена будет недовольна и пожалуется, кому следует. Сидеть тихо. Ты арестован. Руки на стол! Вот так, умница. Ты знаешь, что случилось, когда распятый Христос пришел в порядочный дом? Наследил гвоздями. Усек мораль. Так что сиди смирно. Дай-ка я тебя поглажу. Ага, вот он, «вальтер». Нехорошо иметь при себе оружие, оно же стреляет. Я его сюда, под газетку. Ты сам зарядил свою пулю. Где вода? Отвечай.
– Вода, по-моему, на столе. Но я наливать вам не стану.
– Так ты еще не понял, о какой воде я спрашиваю. Тяжелый паренек.
– С каких это нор тайная полиция стала заниматься такими дешевыми штучками? Я отказываюсь отвечать на вопросы в этом заведении, канкан мешает мне сосредоточиться.
– Сейчас сюда подойдет одна маленькая цыпочка, и мы двинемся дальше. Фургон у подъезда.
– Тихо, гестаповская крыса! Руки на стол! Стреляю при первом движении, эту пулю я зарядил для тебя. Не рыпаться, говорю. От меня под газеткой не спрячешься.
С выхваченным из-под газеты «вальтером» в руках он отступал спиной за стойку бара. Со стороны казалось, он исполняет грустный танец. Канкан в том же ритме продолжал вскидывать ноги. Прозвучал женский крик, ломая звуковую гармонию. А он уже выскользнул на кухню.
В спину раздались свистки, крики. Музыка сломалась окончательно, вместо нее затопали сапоги. Погоня продолжалась, но колеса пришлось сменить на эрзацподошвы. Ноги у него пока неподдельные, и, если они не подведут, он выиграет свою войну.
Калитка была открыта – проскочил. Изгородь не очень высока – перелетел. За спиной с гулкостью пробки ухнул выстрел, пуля коротко взвизгнула над ухом, процарапав стену.
Подумать лишь, третий год войны – и это первый выстрел в меня. И сам ни разу не стрелял во врага, разве что на тренировках. Такая уж у меня война, без выстрелов и разрывов, без цепей и флангов, я сам себя обрек на такую войну.
Тяжелый, мучительный день словно бы нехотя иссякал над городом. В углах копились тени, но на широком бульваре еще слоились лучи заходящего солнца. День был горячим и нескончаемым, наверное, как раз таким бывает последний день жизни.
Вторая пуля свистнула рядом, и почти сразу долетел указующий глас:
– В ногу его! Взять живого.
Мне не хватило всего одной минуты. Одна минута, и я успел бы сказать Виктору, где находится сак с бутылкой. О баре Франсуа они ничего не знают, потому что я ходил туда до Эжена, будучи без хвоста. Моя бутылка вне подозрений. Но там, где она в безопасности, она никому не нужна. И бесноватый фюрер изготовит свое новое тайное оружие.
Он должен убежать. Сквозь огонь и воду. Сквозь камень и асфальт. Улочка – проскочил. Железный гараж – перемахнул. Тяжелый подъезд – вбежал. Второй этаж – прямо из окна на крышу. И вниз на асфальт.
Он оказался в глухом каменном колодце, и все четыре стены поднимались отвесно, глаз не прощупывал даже самой малой трещинки на камне. Асфальт зализан катком, камни слеплены раствором на века. Больше всего это было похоже на прогулочный дворик тюрьмы, но там хоть дверь есть, напоминание о внешней жизни. А тут всего одно окно, из которого он прыгнул сюда, как в собственную могилу. Всем неудачникам мира не хватало одной минуты. И в западню они всегда попадаются сами.
Сапоги затопали по лестнице:
– Он здесь. Посмотри на третьем этаже.
– Окно открыто. Он прыгнул сюда.
– Тут высоко, не прыгнешь. И куда прыгать? Тут же склеп настоящий.
– Он там. Больше ему негде быть.
Четыре железобетонных лба стояли в глухом дворике, оглядывая однообразные отвесные стены. Дворик был пуст. Только что здесь был человек, опасный государственный преступник, которого вывели на тюремную прогулку, и вдруг его не стало.
– Куда он делся? – спросил первый лоб, видимо самый старший и потому наиболее тупой.
– Он исчез, – сказал второй лоб, самый наблюдательный.
– Пропал, не оставив адреса, – сказал третий лоб, ибо он был философом.
– Аминь, – сказал четвертый, самый набожный.
