Текст книги "Только одна пуля"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
52
Таблетка, по-видимому, начала свое благотворное действие. Рита говорила гораздо спокойнее и уже не скакала мыслями. Решительно привела в порядок раскиданные предметы, скрылась в ванной, предварительно испросив разрешения у гостя, и скоро вновь явилась перед ним в малиново-абстрактном кимоно, перетянутом широким поясом. Иван Данилович прямо руками всплеснул, внутренне разумеется, увидев перед собой такое великолепие.
Подушка тоже была с японским орнаментом. Маргарита Александровна красиво расположилась на диване, вдавив локоток в абстрактный квадрат орнамента, и улыбнулась Сухареву.
– Продолжим наши интеллектуальные диалоги? – спросила она, зазывая его улыбкой.
– Чертова пуля, – с готовностью отозвался Иван Данилович, поддаваясь на эту уловку. – Мушкет появился в пятнадцатом веке, пять секунд назад по геологическим часам. Пулемет «максим» – в девятьсот втором году, по сути, он наш современник. Но они продолжают стрелять, они никак не могут остановиться. Пишут трактаты, провозглашают доктрины: дайте им право на выстрел… Смотрите, встретились два человека: и оба занимаются побежденными. Да, своей победой мы доказали, что зло не всесильно, но иногда мне кажется, что побежденные извлекли более важные уроки из своего поражения. Тезис о неизбежности войн опровергнут, но мира нет. Уголек все время тлеет по планете, вспыхивая то тут, то там прямым огнем. Неужто война в самом деле сидит в человеческой природе? Вот бы докопаться до сути… Все говорят о мире, а ядерный потенциал растет как на дрожжах. Я где-то читал: число целей, достигаемых ракетами, через два года увеличится в три раза, это уже геометрическая прогрессия. Болезнь опережает диагноз. А ведь решать проблему все равно придется. И теперь решать, пока живо поколение участников войны, знающих ее ужасы. Если придут к власти не нюхавшие пороха, им будет труднее договориться. Чего доброго, еще захотят попробовать: а как это будет выглядеть? Человечество живет не по карману, транжиря свой труд на производство смерти. От обороны к самоубийству. Разрядка необходима всем: молодым и старым, мужчинам и женщинам, министрам и студентам, солдатам и детям, мир устает от того напряжения, в котором он существует. И все это настолько очевидно – до удивления. Зато защитники этой морали утверждают: наука уничтожила войну… – Иван Данилович увлекся планетарным монологом, выставив перед собой руку, словно в той руке был зажат микрофон, озвучивающий землю.
Но информационные каналы в этот час не работали. Да и день был неприсутственный. Одна Маргарита прилежно слушала своего собеседника, но мысль ее скользила по касательной.
– Я слабая, одинокая женщина, – откликнулась она печально, – и ничего не понимаю в ваших войнах, я способна лишь страдать от них. Но я знаю одно: война возникает из пещерной морали, разве это не ясно? Вот вы поминали о дубинке. Пещера на пещеру – с той поры и пошло. Это же котел кипящий…
Он удивился непроизвольно:
– Какая мораль может быть в пещере?
– Пещерная, разумеется, – она пожала плечами, дивясь его неразумению.
Иван Данилович был искренне заинтригован.
– А что в котле кипит? – продолжал допытываться он.
– Разве вам неведомо? Смола. Это уж потом все эти трактаты и тезисы, доктрины и постулаты. Надо же прикрыть эту пещеру, эту вонючую смолокурню, вот оно и пошло, но суть осталась той же. Память пещеры оказалась не менее устойчивой, чем память добра, и еще неизвестно, какая память окажется крепче, человечество еще не сделало окончательного выбора, ведь это так сладостно – дубинкой махать! Для этого ума не надо. «Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда не удалось бы устроить хоть одну приличную войну». Это не я придумала, а Фридрих II, он-то разбирался в этой кухне получше нас с вами. У каждой нации обнаруживается враг номер один, они с завидным постоянством меняют лишь врагов, но не номера. Точно так же и с фашизмом, до корней которого вы мечтаете докопаться: трусость, агрессивность, классовый империализм, душевная апатия народа – все высокие слова, а на деле-то это пещера, пещера. Тут уж точно, в любой системе координат – везде пещера… Таков мой иск к войне.
Сухарев поймал себя на том, что он морщится, негодует, любуется – и все это одновременно. Любуется ее вновь порозовевшим лицом, переменчивостью глаз и губ. А морщится и негодует он от ее слов: это же все ненаучно, доморощенно. И вообще, ради чего это мы все о высоких материях? – радостно удивился он.
А вслух неожиданно для себя самого сказал:
– Непременно включу ваш тезис в новое издание со ссылкой.
Она улыбнулась ему поощряюще:
– Дарю без ссылки. Разверните его на сто страниц ученого текста, а мне за них…
– По рукам. А пока до гонорара не дошло, разрешите презентовать вам первое издание. Оно в чемоданчике, специально держу рядом с виски.
– Да она же у меня есть! – с оживлением воскликнула Маргарита Александровна, когда он, прикрыв «дипломат» своим телом, достал книгу и она увидела обложку «Преступник номер один» и прочитала подзаголовок на титульном листе: – «Адольф Гитлер, его жизнь и преступления». Я же читала! Так, значит, вы и есть тот самый Иван Сухарев, член-заседатель международной организации историков и вице-президент нашего национального комитета? Как же я сразу не сообразила? Что же вы темнили? Наконец-то я вас разоблачила, надеюсь, не в последний раз…
– В другой раз не буду, – покаялся он и спросил недоверчиво: – В самом деле читали?
– Еще бы. И точно знаю, что книжка не прошла незамеченной, я слышала отзывы…
– Спасибо, – отозвался польщенный автор. – В таком случае придется сделать повинную надпись. Что же вам написать? – Иван Данилович подвинул раскрытую книгу и задумался.
Рита засмеялась:
– Теперь я раскусила вашу сущность до конца: вы честолюбец, вас интересует все только первое – преступник номер один, проблема номер один. И сами-то небось мечтаете стать первым номером.
– Но вам я напишу что-нибудь из последнего, – парировал он. – Из последних моих желаний. А все же что? Подскажите.
Она продолжала смеяться игриво:
– Над чем же тут голову ломать? Шпарьте наипоследнейшее, однако же не забудьте и того, что писали мне двадцать пять лет назад? Я же до сих пор не получила…
– Попробую, – Сухарев достал цветной карандаш, принялся строчить, и, как видно, не коротко.
Рита затаенно наблюдала за ним.
– Прекрасно, – продолжала она. – Отныне я нарекаю вас своим другом номер один. И пью за вас. За моего несостоявшегося поклонника, с которым мне все равно хорошо. Честное слово, мне давно не было так хорошо. С вами все так легко и доступно, даже боль. Вы мне как старый-престарый друг, хотя еще утром не занимали моих мыслей. А теперь близки до родимости, теперь, рядом с вами, я словно помолодела на двадцать пять лет и можно начинать жизнь сначала. Поэтому мой тост – за неразгаданность! Теперь я только и буду думать о нашей встрече. Мой дом всегда открыт для вас, вы ведь часто в Москве… я буду счастлива. Вот и объяснилась.
И, сама смутившись, принялась мять подушку.
Сухарев тоже не ожидал, что будет так растроган от столь пылкого признания, пришедшего к нему с опозданием на полжизни. А мы (наконец-то) можем приступить к лирическим картинам.
И впрямь!
– Рита, у меня нет слов, – так начал наш герой. – Все, что я сейчас смогу сказать вам, будет банально и скудно, поэтому я умолкаю. Нет, нет, я надписал, но с одним уговором: вы прочтете, когда я уйду. – Иван Данилович протянул ей книгу. Она хотела все же раскрыть обложку, но он долгожданно коснулся ее руки: – Умоляю вас.
Она ответила робким пожатием. Их руки соединились. Вот и губы пошли на сближение. «Боже мой», – сказала она, и страдальческий рот ее сделался полураскрытым, а герой наш уже ощутил предварительный трепет…
Кто знает, как далеко завели бы наших героев эти отрадные прикосновения, но Рита опомнилась первой. Из полураскрытых губ вылетел шепот: «Прошу вас, это нельзя, умоляю» – и встречные волны расшвырнули их по разным берегам.
На всякий случай, не будучи до конца уверенной в их добродетели, судьба решила подстраховаться. В третий раз пропел звонок над дверью, являя весть, что близок час расплаты. Еще продолжая держать Сухарева за руку, Рита с сомнением посмотрела туда: открывать или не открывать? И молчаливым сговором решено было – открыть: все равно за дверью не угомонятся.
53
Мгновенно взбита подушка, чтоб не осталось следа от локотка. Прошуршало кимоно. Щелкнул замок, и тотчас размножился эхом невнятный звук, в котором оторопевший Иван Данилович не сразу разгадал чмоканье затянувшегося поцелуя, мало того, следом раздался радостный клич:
– Эжен! Вот не ждала!
Иван Данилович покрылся жаркой краской – что это было: запоздалое раскаяние в собственном благородстве или преждевременная ревность к незнакомцу?
А вот и ответ на сей вечный вопрос.
– Где же тапочки? – по-свойски выскочил жизнерадостный баритон, показавшийся к тому же знакомым.
«Так я тебе и сказал», – мстительно отозвался Иван Данилович, ох не повезло ему с ногами, то и дело в чужую обувь лезут.
– Ваши тапочки в расходе, Эжен, сейчас я что-нибудь соображу, – деловито вскрикивала Маргарита Вольская, громко шаря руками по прихожей. – Прошу пока знакомиться.
В комнате возник великолепный хлыщ (как с той же мгновенностью окрестил его Сухарев): седовласый, серо-костюмный да еще с букетиком нарциссов в руке, неизвестно где выхваченным из темноты, уже сгустившейся над городом.
Что наша жизнь? Висим на волоске. Всего тридцать секунд, и полная смена декораций, будто неведомая рука нажала неведомую кнопку на неведомом пульте.
– Евгений Петрович, – церемонно представился хлыщ, и голос его снова показался Сухареву знакомым.
– Весьма приятно, – ответствовал Иван Данилович с важным поклоном издалека, но назваться не успел, ибо тут же за спиной Хлыща возникла Рита, отбирая у него нарциссы.
– Обойдетесь без тапочек, Эжен, – решила она. – Вам ведь по грязи не топать, до подъезда доставляют. Значит, грех вас ко мне привел, цветами искупить хотите. Сейчас я вас разоблачу. Какая прелесть… – Маргарита Александровна окунула лицо в букет, прокрутилась по комнате, отыскивая вазу.
– Искупление греха, исключительное и постоянное искупление. Я человек действия, мое искупление идет впереди греха. – Хлыщ смотался в прихожую и тут же вынырнул обратно, держа в руках два пижонистых футляра.
– Евгений Петрович, мой партнер по корту, – пояснила Маргарита Александровна. – Но я не даю ему спуска.
– Ритуля, проигрывать вам – истинное наслаждение, – заливался Хлыщ, вспарывая застежку чехла и извлекая ракетку. – Каково? Струны из бычьих жил, лучший племенной бык, медалист, уверяю. Подлинный «Данлоп», сам Метревели привез из города Сиднея, а я выпросил у него на таможне.
Маргарита воодушевленно постучала ракеткой по распахнутым пальцам, пробуя упругость струн.
– Эженчик, я всегда утверждала, что вы гений. Огромное спасибо. «Данлоп»! – и сделала отважный замах для смертельной подачи. – Да я теперь с вами так разделаюсь…
«Смотри-ка, – уязвленно думал Сухарев, но все равно его мысль не поспевала за стремительностью действия. – Уже Эженчика придумали. Я к ней с ракетами, а надо бы с ракетками», – и тут же сдул с себя пену: ведь пришел лишь тот, кого тут ждали.
– К барьеру! – призывала меж тем прекрасная Маргарита. – Признавайтесь, Эжен, ваша работа? Недаром мне нынче сон был. – Она требовательно указала ракеткой на телеграмму, лежавшую теперь на полочке торшера.
– От Валентины Сергеевны? – прозорливо осведомился седовласый Хлыщ, и на плечах его уже начинали прорастать некие ангельские крылышки с двумя просветами, так что Сухарев поежился и пятки у него зачесались, сделавшись горячими. – Беспроволочный телеграф работает, – продолжал Хлыщ. – Представляю, что она могла там настрочить.
– Евгений, дорогой Евгений, ну объявите же наконец, что все это значит? – сказала Маргарита надломленным голосом и, не выдержав, первой наклонилась за телеграммой. Сухарев стоял ближе, он успел подскочить раньше, выполняя роль отвлекающей стрелы на оперативной карте.
– Маргарита Александровна, извольте. Может, вам воды…
– Спасибо, мне совсем не плохо, я прекрасно держусь, я уже все пережила, все выдержала. Осталось всего ничего, две-три уточняющих мою муку детали, не более того. Читайте, Евгений, читайте: ведь вам лучше ведомо, что там.
Евгений Петрович действовал на направлении главного удара. Он бегло пробежал текст глазами и дал свое заключение:
– Все правильно. Ни слова лишнего. Я тоже считаю, что Игорь воскрес. Сейчас она на даче…
– И это все? – спросила Маргарита Александровна с явным разочарованием.
– Практически все. Во всяком случае, до понедельника. Тогда должны подоспеть материалы, а нынче был лишь телефонный разговор с товарищем, который утром приехал из Мюнхена. Но ведь суббота, день неприсутственный, в такие дни полагается ходить по музеям. Мы так и договорились: до понедельника. Однако сам не удержался, позвонил Валентине Сергеевне. Дополнительно могу сказать, что Игорь был арестован с октября сорок третьего в Брюсселе…
Перегревшиеся сухаревские пятки чесались все сильнее. Он живо привскочил с дивана, перебивая голос собеседника резким движением:
– Простите, Маргарита Александровна. Не смею мешать вашему семейному разговору, мне пора на вернисаж, я и без того задержался.
– За что же вы нас покидаете? – Маргарита проницательно посмотрела на него, и Сухарев поежился под этим чутким взглядом: сейчас она назовет его по имени, и все будет кончено. – Постойте, постойте, – продолжала она, зажимая палец губами. – Ведь вы из Мюнхена приехали? И тоже нынче?
Положение было отчаянное, почти безнадежное.
Я опомнился в лифте, нажав кнопку первого этажа и с облегчением думая о том, что и падение порой бывает спасительным. Зато теперь они меня не догонят. Я вовремя исчез, пропал без вести. Лишь в тесной клети лифта я свободен. Пружинистый толчок – меня земля встречает, теперь шмыгнуть из подъезда, вот и дверца раздвинулась, створки свободы, там стоят двое штатских с дежурными улыбками на дежурных лицах, и один уже делает знак рукой, указывая на тапочки, оставшиеся на ногах.
Куда меня приглашают? За что? Не уноси из дома чужое…
Сухарев скорее услышал, нежели почувствовал, как его горящие пятки сделали поворот налево, с прищелком безразмерных каблуков, следом повернулся и корпус, заработали голосовые связки.
– Товарищ полковник, – доложил он по-молодому четко. – Я не успел представиться, Сухарев Иван Данилович, собственной персоной перед вами. Я только что из Намюра, там живет моя бабушка Жюли, я хотел бы увеличить ее портрет…
– Ну и конспирация, – Куницын оглушительно рассмеялся, уходя от прямого ответа. – Недаром говорят: мир тесен. Все мы из одной большой деревни. Разрешите еще раз приветствовать вас на московской земле, Иван Данилович, – и первым руку протянул, принятую Сухаревым с явным облегчением.
Маргарита Александровна непонятливо наблюдала за этим церемонным рукопожатием, пока в глазах не вспыхнул блеск догадки.
– Так это вы? – спросила она. – И сразу не пожелали признаться…
Сухарев не был подготовлен к такому упреку, хотя сделал все для того, чтобы заслужить его. Однако пятки знали свое дело, с прихлопом развернувшись в сторону прекрасной Маргариты.
Я первым начал свой высокопарный монолог, в котором слово «вина» рифмовалась со словом «непреднамеренность», а Поль с Игорем. Куда ж теперь деваться?
Маргарита Александровна пыталась остановить его прощающим движением пальцев:
– Вам не надо оправдываться, но ради бога: кто такой Поль? Где же вы, Иван Данилович?
Пятки жили самостоятельной жизнью, они уже выводили меня из прихожей, а в руках – черный «дипломат», который и был доставлен к ногам Маргариты.
– Вот! – сказал Иван Сухарев, стараясь оставаться нейтральным. – Это ваше.
– Но кто такой Поль? – вопрошала она. – Это он?
– Типичный случай, – заметил полковник Куницын о некоторой усмешкой, – когда добро желает оставаться анонимным.
54
Л и с т д е л а с о р о к ч е т в е р т ы й
6 декабря 1944 года
Плетцензее
В о п р о с. Как тебе удалось ускользнуть из каменного двора? Надеялся, что удастся без вести пропасть? Ха-ха!
О т в е т. Я не стану отвечать на ваши вопросы. Можете пытать меня снова, я вам ничего не скажу, потому что ничего не знаю. Снова повторяю: я не тот, за кого вы меня принимаете.
В о п р о с. Следовательно, и бутылки с оранжадом не было?
О т в е т. Я уже говорил, бутылки не было.
Свидетель полицейский инспектор Лакри показывает, что опознает Поля Дешана, задержанного 9 сентября 1943 года во время облавы с пестрым саком в руках, в котором содержались спиртные напитки и бутылка оранжада общим количеством семь бутылок.
В о п р о с. Включая бутылку оранжада?
О т в е т с в и д е т е л я. Да, всего семь бутылок.
В о п р о с. И что же вы сделали с этими бутылками?
О т в е т. Мы конфисковали их, герр следователь, но только со спиртными напитками.
В о п р о с. Об этом была сделана соответствующая запись в протоколе, да?
О т в е т. Никак нет. Конфискация была произведена по устному распоряжению господина инспектора.
В о п р о с. А бутылку оранжада вы отдали ему обратно, безмозглый червяк?
О т в е т. Да. А что?
В о п р о с. И об этом тоже сделана запись в протоколе? Я что-то не вижу.
О т в е т. Я забыл сделать эти записи, герр следователь. Вернее, я сделал их мысленно. Это же оранжад. Неужели он кому-либо нужен?
В о п р о с. Пошел вон. Тобой займутся твои начальники. Так где же бутылка?
О т в е т. Кого вы спрашиваете? Меня?
В о п р о с. Да, да, того самого, который называет себя Полем Дешаном.
О т в е т. Оранжад был совсем неплох. Я его выпил.
В о п р о с. Где бутылка, я спрашиваю?
О т в е т. Пустая? Я ее выбросил в урну на углу бульвара Ватерлоо. Вам ни о чем не напоминает это название, герр следователь?
В о п р о с. Ты у меня сейчас заговоришь…
Сухарев бегло переводил с листа, но при этом говорил монотонно, даже тягостно, проглатывая гласные и будто спеша прорваться к недосказанному смыслу. Он и Маргарита Александровна сидели на диване. Иван Данилович сидел прямо, выставив перед собой лист протокола и лишь на нем сосредоточившись. Маргарита Александровна откинулась назад в напряженной неловкой позе, выбросив руки за спину и опираясь на эту хрупкую опору. Глаза устремлены на губы Ивана Даниловича, от которых отлетают заглотанные историей слова. Полковник Куницын взял от стола стул, придвинув его к дивану. Он сидел, установив локти на коленях, подавшись вперед, не забывая при этом пристально наблюдать за реакцией Маргариты.
В центре этого непредвиденного треугольника лежал разваленный на две половинки «дипломат», и белые листы выхлестывались из него через край – освобожденный тоскующий голос истекал из черного ящика: «Кто заплачет обо мне, когда меня не станет?»
Современные голоса звучали приглушенно, как обычно говорят в присутствии покойника:
– Это он! Я узнаю его слова.
– Протоколы они умели вести, ничего не скажешь.
– Тут листы из двух дел. Я искал по аналогии.
– Значит, он все-таки достал эту бутылку, – задумчиво проговорил Куницын.
Маргарита Александровна удивилась было:
– Он же говорит, что бутылки у него нет. Ах да!
– Разумеется: кому он это говорит?! Пусть он знает, что приговорен, они припирают его к стене очными ставками, но важно тянуть следствие, сбить его со следа, а вести и в тюрьму доходят: декабрь сорок четвертого, Германия обложена со всех сторон, выиграешь месяц-другой – выиграешь жизнь.
– И вот нам понадобилось двадцать пять лет, чтобы узнать про бутылку, которую он достал.
Почему они говорят «он»? И кто этот он: сам Игорь Пашков или нечто отделившееся от него – его голос, прорвавшийся сквозь немоту лет?
Замок камеры клацает, как затвор винтовки. Захлопывается глазок. Снова он один на один со своим искусителем.
Л и с т д е л а с о р о к с е д ь м о й
В о п р о с. Вы Поль Дешан?
О т в е т. Именно Поль Дешан, а не иначе.
В о п р о с. Вам нечего опасаться. С вами обращались жестоко и несправедливо, отныне этого не будет. Ваш прежний следователь отстранен от работы. Вы, наверное, знаете, наши доблестные войска ведут героические бои на два фронта. Вы наш третий фронт, но мы и тут не дадим вам прорваться. Поверьте мне, я искренне хочу облегчить вашу участь. Я знаю, вы работаете не на англичан, как ошибочно полагал предыдущий следователь, я знаю, на кого вы работаете.
О т в е т. Это ошибка. Я работаю только на себя.
В о п р о с. Вы работаете на русских, но в данном случае это не имеет значения.
О т в е т. Русские наступают, я не прочь бы работать на них, но, увы, я на них не работаю.
В о п р о с. Повторяю, это не столь существенно. Ситуация и без того достаточно напряжена, сейчас очень важно быть дальновидным, проявить мобильность. Советую и вам действовать так же. В этой связи возникает вопрос: не заинтересуется ли ваше командование некоторыми материалами о нашей работе, которые мы могли бы предоставить в ваше распоряжение?
О т в е т. Уверяю вас, герр следователь, вы ошибаетесь. Понимаю ваше благородное желание спасти свою шкуру, но ничем не могу помочь…
– Следующий лист, очевидно, изъят или утерян, – продолжал тем же монотонным голосом Иван Данилович. – Но я тут одного не понимаю: как гестаповский следователь мог протоколировать слова о собственном предательстве?
– Так это же игра, разве не ясно? – отвечал Куницын. – Ему закидывают удочку в расчете, что он проглотит наживу.
– Прямолинейность его всегда подводила, – заметила Рита.
– Так война же. На войне мы обязаны быть прямолинейными.
– Смотря где, – печально возразил Куницын. – Он же не с автоматом воюет. Прямолинейность пули не годится для разведчика. Игорь велик в каждом слове своем, ибо и цель у него великая.
– Прорваться в будущее, так вы хотите сказать, Евгений?
– Смерть для стенограммы? – сказал Куницын, пробуя слова на слух. – Вряд ли он думал об этом. Он думал о долге, исполнял лишь долг. Исполнил его до конца. А этого уже вполне достаточно для бессмертия.
– Они все были герои, – с болью отчаяния сказала Маргарита Александровна. – Погиб героической смертью – во время исполнения действия эти слова казались высокопарными до банальности, а теперь их истинный смысл очищается от самого ядра.
– Рита! – Куницын вскочил со стула. – Золотые слова! Вы как синхрофазотрон – умеете расщеплять мысль. Согласны со мной, Иван Данилович?
– Я нынче хожу в статистах, – ответствовал тот, наслаждаясь ролью страдальца.
– Вы главный нынче человек, хоть и пытались скрыться, – Рита также вскочила с дивана, перемещаясь к столу.
Они заговорили возбужденно, мешая друг другу, пытаясь за громкостью тона скрыть истинное состояние души.
– На столе пир горой, а гостей не кличут.
– В самом деле, горло пересохло… Сейчас я сделаю новой шипучки.
Но едва дошло до дела, Маргарита Александровна пригубила и с недоумением уставилась на рюмку:
– Из той ли бутылки мы пьем? Какая там вода?
– Кого вы спрашиваете, Маргарита? – поинтересовался Куницын. – Пространство?
– Я не спрашиваю того, кто знает истину.
Мужчины переглянулись. Куницын сделал приглашающий жест Сухареву:
– Что скажет наука? Две пинты оранжада, не так ли?
– История довольно общеизвестная, – отвечал Иван Данилович, запуская руку в сундуки памяти. – Там была тяжелая вода, для меня это несомненно.
– Тяжелая? – удивилась Маргарита. – Выходит, это связано с атомной бомбой?
– Скорее с ее историей, – поправил Иван Данилович. – Если вы не возражаете, я могу вкратце…
– С удовольствием послушаем, – предложил Куницын.
Маргарита Александровна промолчала, выразив абсолютное внимание всей своей позой.
– Принято считать, – начал Сухарев, – что немецкие ученые всячески саботировали работы по проекту атомной бомбы. Оттого, дескать, Гитлер и не поспел с нею. Это верно, но это еще не все. Разведки стран антигитлеровской коалиции знали о том, что ведутся работы над созданием нового оружия огромной разрушительной силы… Короче говоря, в бутылке из-под оранжада была тяжелая вода, используемая в качестве замедлителя ядер урана при цепной реакции. Игорь достал тяжелую воду, видимо, в Норвегии, где она и производилась. За тяжелую воду шла битва, не менее великая, но зачастую незримая. Немцы построили завод по производству тяжелой воды в одном из самых глухих уголков Норвегии – в Веморке. А сам завод назывался «Норск Гидро». Немцы рассчитывали: уж в такой-то глухомани никто не найдет. Но английская разведка дозналась о заводе с помощью норвежских патриотов, я же говорю: на земном шаре нынче спрятаться негде. Англичане послали диверсионную группу и смогли без потерь устроить взрыв завода, уничтожив при этом 3600 галлонов тяжелой воды. Завод был основательно выведен из строя. Это случилось 27 февраля 1943 года. А спустя полгода Игорь был арестован. Гестаповцы, видимо, предполагали, что он работает на англичан, они хотели бы видеть в нем одного из организаторов взрыва в Веморке, которых им не удалось поймать. Тем временем немцы восстановили «Норск Гидро», он заработал опять. Охрана была усилена, диверсантам теперь не прорваться. Тогда английская авиация обрушивает на «Норск Гидро» бомбовый удар. Результаты более чем скромные, но немцы теперь понимают, что они разоблачены, и пытаются спасти остатки тяжелой воды. 20 февраля 1944 года из гавани озера Тинто вышел самоходный паром «Гидро», держа курс на Гамбург. Рейс строго секретный. Но немцы не ведают одного: в трюме «Гидро» заложена мина. Паром взрывается и идет на дно морское. Так немецкая тяжелая вода растворилась в Северном море, и немцы уже не делали попыток наладить ее производство. По-моему, это и есть истинная причина того, что проект создания немецкой атомной бомбы был сорван.
Маргарита обратила взор на Куницына:
– Это так, Эжен?
– Не мне судить, – отвечал тот с застенчивой улыбкой. – Историки знают войну лучше, нежели те, кто делал ее. У каждого из нас был свой узкий участок, историк же охватывает сразу все своим глобальным оком.
– Имеются поправки, замечания, предложения? – самолюбиво спросил Сухарев.
– Представьте, Иван Данилович, все абсолютно точно. Могут быть лишь дополнения – про Игоря. Он получил приказ из нашего Центра найти тяжелую воду еще в конце сорок второго года…
– Простите, что встреваю в ваш сугубо профессиональный разговор, – заговорила Маргарита Александровна. – Насколько я знаю, тяжелая вода не пригодилась ни союзникам, ни нам.
– Возражений нет, дорогая всеведущая Маргарита, – с галантным поклоном отозвался Куницын. – Американские ученые, равно как и наши, использовали графитовые замедлители. Но на войне всегда приходится рассчитывать запасные варианты. И получить две пинты тяжелой воды было крайне важно хотя бы в качестве вещественного доказательства немецкой версии. Игорь провез ее через все кордоны аж из самой Норвегии, но на последнем этапе, как видите…
– Эжен, откуда вы все это знаете? – вопрошала Маргарита себе на беду. – Словно вы эту воду и взрывали своей недрогнувшей рукой.
– Хотел бы, да не получилось, – отшучивался Евгений Петрович, наполняя бокалы. – Пороха не хватило, снабженцы подвели.
Маргарита Александровна пересела на край стола, взгляд ее притягивался к черному «дипломату», оставшемуся лежать на полу в небрежно прихлопнутом виде, и белые листки, зажатые тисками бортов, свешивались оттуда, дразня ее. Она склонилась над чемоданчиком, пытаясь выдернуть хотя бы один верхний листок, но тот намертво врос в прошлое и не желал отделяться. Потребовалось вмешательство мужской руки. Сухарев безбоязненно ухватил «дипломат» за шкирку, выпуская листки на свободу.
– Еще один разик, наугад, – просила Маргарита Александровна, вглядываясь в немые строчки текста.
Чувствуя себя хозяином положения, Сухарев небрежно перебросил листки на другой край стола.
– Может, в другой раз, Маргарита Александровна? Время позднее, работа безрадостная. Мы и без того перегружены нашим прошлым.
– Что там? Прошу вас, – допытывалась она.
– Уверяю вас, ничего занимательного.
Полковник Куницын взял листки, бегло пробежал заголовки и перебросил дальше, на крышку магнитофона.
– Ритуля, вы становитесь педантом. Кому интересны эти бюрократические каракули? Кроме очередной гадости, ничего там не может быть, уверяю вас.
– Это там, да! Вы нарочно не хотите, я знаю, – Маргарита Александровна пустилась вслед за отдаляющимся прошлым, догнав листки у самого среза. От ее прикосновения они упали на пол, разлетевшись в стороны. Она подняла наугад. – Тогда я сама… Нидершрифт… Что это? Что-то знакомое. Сейчас поищу в словаре…
Я помню все до последнего вздоха. Теперь они были добры и внимательны, они не хотят причинять мне раздражение излишним шумом, и потому дверь приоткрыта, чтоб не лязгать. Руки скованы за спиной, а это значит, что у меня в запасе несколько минут, потом счет пойдет на секунды, потом на доли секунд, и уж после этого – на вечность, но я должен остаться верным себе до конца, и никто не отнимет у меня моих последних секунд. Ведь даже если есть одна-единственная секунда, все равно это очень много, почти беспредельно, и даже за одно самое малое мгновенье можно успеть обдумать все. Остановись мгновенье, ты неотвратимо.
Л и с т д е л а ш е с т ь д е с я т т р е т и й
Протокол казни Поля Дешана
Имперский военный суд
Государственная полиция
Имперское криминальное
управление II 548/45
Каторжная тюрьма Плетцензее
30.03.1945
Присутствовали:
1) старший советник военного суда Ноак
2) инспектор военной юстиции в качестве
чиновника тюремной канцелярии Людвиг
По уголовному делу
коммивояжера Поля Дешана Дело
№ 18/441
Нижеперечисленные лица явились в каторжную тюрьму Плетцензее для приведения в исполнение над Полем Дешаном смертного приговора, вынесенного ему Имперским военным судом 16 февраля 1945 года.
Вошли в помещение для казни в каторжной тюрьме в 9 часов 50 минут.
В помещении для ввода приговоренного палач Ритгер доложил вышепоименованному старшему советнику военного суда о своем присутствии и сразу же вместе с 3 своими помощниками занял место непосредственно у стола.
При исполнении своих служебных обязанностей присутствовали:
1) в качестве представителя тюремной администрации Дунк
2) в качестве тюремного врача Бергер
Ровно в 10 часов 02 минуты приговоренный со скованными за спиной руками был введен в помещение двумя старшими тюремными охранниками и предъявлен старшему советнику военного суда, подписавшему настоящий протокол.
Вышепоименованный старший советник военного суда прежде всего установил идентичность личности введенного с личностью приговоренного и затем дал приказ привести в исполнение приговор Имперского военного суда в Берлине от 16 февраля 1945 г.
С этого момента помощники палача сменили старших тюремных охранников.
Был откинут занавес помещения для казни. Предводительствуемый палачом, приговоренный был немедленно подведен к гильотине.
Поведение приговоренного было спокойным.
После предварительного оголения плеч он без сопротивления был уложен на стол гильотины. Сразу же вслед за тем ножом гильотины голова была отделена от тела. Палач Ритгер немедленно доложил о приведении смертного приговора в исполнение. Труп был уложен помощниками палача в находившийся в соседнем помещении гроб и передан представителям Анатомо-биологического института Берлинского университета.
Приведение приговора в исполнение продолжалось:
а) от момента ввода до передачи палачу – 0 минут 4 секунды.
б) от передачи палачу до совершения казни – 10 секунд.
В 10 часов 02 минуты 14 секунд приведение приговора в исполнение было закончено.
Подписи: старший советник военного суда Ноак.инспектор военной юстиции Людвиг.
– Он получил свое, – сказал справедливый дурак.
