Текст книги "Только одна пуля"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
14
Рано утром на Потылихе в четырех стенах плачет Валентина:
– Это я, твоя Валя, утром рано плачу на Потылихе за темным окном в четырех стенах на шестом этаже. Сколько я ждала, сколько вытерпела? На работу пора, а я встать не могу, сил моих нет. Как глаза продеру, так в подушку ткнусь и реву. И зачем я тебя отпустила, не спросив куда? Сын некормленый заливается, ну и пусть, я же встать не могу. Мой возлюбленный и мой суженый – как ушел, так и сгинул. А взамен пришла та бумажка черная, вот и льются теперь мои слезы, из рук все валится, спасенья нет. Пропечатали в бумажке, что пропал ты без вести как первый герой, в далеком краю, на крутом берегу, но не хватит воды под откосом, чтоб оплакать тебя, это я, твоя Валя, утром рано плачу на Потылихе за темным окном в четырех стенах. Прилетела черная пуля, закопали тебя на крутом берегу, палочку поставили, а мне бумажку с печатью выдали в окошке – на обеспечение, чтоб утешилась я от славной смерти. И начались мои слезы, зачем мне слава? Говорила тебе, не лезь под огонь, не выслуживайся, береги свою Валю с Потылихи. Не послушал ты, а мне реветь досталось. Засохли кровавые твои бинты на могучем теле твоем, неужто трудно было пуле той поклониться или бежать от ворона злого? Не увидел ты свою пулю, а мне теперь солнца ослепшего не видать за стеной, нет больше моченьки, прямо в сердце та пуля вонзается. Холодно тебе в могиле стылой, это я, твоя Валя, утром рано плачу на Потылихе за темным окном в одинокой мерзлой кровати. Стоит та палочка без прозвания на крутом берегу, как моя тоска, обдувают ее ветры серые, дожди полоскают, не прочесть на палочке ни числа, ни имени, потому как и палочка та есть пропавшая без вести – ни в какой стороне, на каком берегу, если есть река, то безвестная, если есть гора, безымянная, лишь бумажка черная осталась, глаза бы мои на нее не глядели. А я одна в четырех стенах на шестом этаже. У станка-то за день наломаешься, спины не разогнуть, не видать мне солнца за темным окном. Не послушался, не сберегся, обезгодил себя, век теперь куковать мне вдовой, а сыну расти безотцовщиной. Висит черная бумажка на стене, а палочку вешние воды смыли, даже холмика не досталось, не спасли тебя мои слезы, это я, твоя Валя, утром рано плачу на Потылихе, куда же мне теперь податься? На работу пора, а сил моих нет, лифт не работает, и воды не подают второй день. Гришка Зубов с третьего этажа ко мне опять подбивается, ты теперь освобожденная, а я ему от ворот поворот. Холодно мне и пусто, сколько я ждала, а в награду мне черное облако, кто теперь обласкает грудь мою? Это я, твоя Валя, иль не слышишь меня? Не придешь ко мне, желанный и жаркий, лада мой ненаглядный, не прижмешься ногами крепкими к моим одиноким ногам. Пожелтела бумажка от долгих лет, уберу ее с глаз долой, век куковать мне вдовой утром рано на Потылихе в четырех стенах, утром рано, и в день, и в вечер, и в ночь одинокую, ночь безвестную, это я, твоя Валя, за темным окном…
15
Кто заплачет обо мне, когда меня не станет? Кто узнает, что меня уже не стало? Человек уходит из жизни – куда уж дальше, и следа не остается. Без следа исчезнувший – вот кто я такой. Лишь немые своды да тюремный палач будут свидетелями моего ухода. Но уверяю вас, палач не помнит лица своей жертвы, нас много, а он один. Для палача куда большее значение имеет шейный позвонок, на который должен опуститься нож гильотины. Палач помнит нас по позвонкам, нашими шейными позвонками мостит он свое будущее.
– Имя? Фамилия?
– Поль Дешан.
– Профессия?
– Коммивояжер.
Кто я? Как меня зовут? Я забыл об этом. И что наше имя? Нас не спрашивают, когда им нарекают. Я хотел бы стать, скажем, Игорем, а вынужден называться Полем, и кто разберется, где подлинник, где фальшивка.
Божоле, бордо, кальвадос, фрамбуаз, мартини – вот кто я такой. Кабаре, игорные и частные дома, оптом и в розницу – пребываю на дне общества, среди проституток, сутенеров, шулеров. Несмотря на трудности военного времени, торговля идет бойко, я на самоокупаемости и Центру ничего не стою.
А пропаду теперь ни за грош.
– Место и год рождения?
– Намюр, провинция Льеж, 1918 год, 10 сентября, – ба, да мне сегодня двадцать пять лет. И на этом жизнь исчерпала себя?
– Семейное положение?
– Убежденный холостяк. Когда меня отпустят, господин инспектор? Меня ждут клиенты.
– Где живут родители?
И об этом я должен забыть. Я нигде не был рожден, нигде не буду похоронен. У меня нет ни жены, ни отца, ни матери, я не видел их никогда.
Кто заплачет обо мне?
– Этот сак принадлежит вам?
– Он мой, вернее, фирмы, которую я представляю.
– Расскажите о его содержимом.
– Слушайте внимательно, господин инспектор:
В любую жару и прохладу
Вы будете кьянти рады,
В страну расцветающих грез
Вас унесет кальвадос.
Не правда ли, вполне современно: сочинил для рекламы. И знаете, господин инспектор, до клиента доходит.
– Здесь не балаган, отвечайте на вопрос, сколько бутылок в вашем саке?
– Восемь. Кстати, они довольно тяжелые. Так что не думайте, что это легкая работа.
– Что в большой бутылке? Оранжад?
Лишь бы он не раскупорил. Дикая глупость: прятать золото среди меди. На этом я и попадусь. А после скажут: «Как? Вы не знаете, чем закончилась вторая мировая война? Ее проиграл этот простак с Потылихи, называющий себя Полем Дешаном. Впрочем, он предпочел погибнуть безымянным, и если бы не случайная находка на старых пыльных полках, мир до сих пор оставался бы лишенным этой волнующей информации».
– Оранжад тоже принадлежит вашей фирме?
– Это моя бутылка, господин инспектор. Сейчас так жарко. Должен я что-нибудь выпить – хоть иногда. Если вам угодно, можете попробовать. Открывалку я всегда держу при себе, это, так сказать, мое личное оружие.
– Распишитесь вот здесь.
– В чем я должен расписаться? Это протокол?
– Подписка о невыезде. Вы не имеете права покидать Брюссель. Три раза в неделю отмечаться в комиссариате.
– А мой сак? Я не могу идти без сака.
– Вещи останутся здесь для проверки. Забирайте свой оранжад, если вы без него обойтись не можете, и шагом марш отсюда. Советую меньше шататься по ночным кабаре.
– Спасибо, господин инспектор. До свидания, господин инспектор, а еще лучше: прощайте.
Нет, по мне еще рано плакать. Я еще поживу на этом свете, прежде чем подставлять шею под нож гильотины. Вторая мировая война не закончилась, и я участвую в сражении. Ловко я их объегорил на оранжаде. Вот что значит интуиция, до сих пор она меня не подводила. Храните золото только среди меди. Пусть они пьют, потешаясь над тем, что обобрали бедного коммивояжера, пусть они налакаются в стране расцветающих грез. Оранжад со мной, война продолжается.
Он стоял на углу рю Петит, пытаясь сообразить, где выбросил его из своего нутра безглазый и тряский ящик тюремного фургона. Это был угрюмый район, где рядом с законом уверенно соседствовало его нарушение, упрятавшееся в узкие сдавленные дома прямо против комиссариата и прикрытое лишь кисейными занавесками. Окна притонов глядели на тюремные решетки – они не могли существовать друг без друга. Нарушение содержало закон и само процветало за счет его близорукости.
День начинался с явной задержкой против расписания, о чем свидетельствовал поезд, с натугой вползающий на виадук. Распахнулось окно, окатывая ищущим похмелья взором пустынную улицу.
Войны не было. Только что война была, прокатилась по нему лязгающей гусеницей и обернулась мирным грузовиком, дрессированно заворачивающим за угол, лишь бидоны с молоком лязгнули.
Что же я стою как дурак с бутылкой оранжада в руках? Меня же за километр видать с этой бутылкой, надо ее прикрыть покровом привычности.
Итак, купить новый сак – это первое.
Меня ждет Эжен – два. Он заждался и волнуется.
Не мешало бы побриться после вонючей ночи, проведенной под охраной закона, – три.
Нет ли за мной хвоста? – четыре. И на этом все сначала: нет ли за мной хвоста – это первое и самое главное.
Он пошел под виадук, прорываясь сквозь камень к центру города в надежде затеряться там в толчее. Говорливый парикмахер в обмен на его щетину выложил ворох новостей местного и всемирного значения. В городе участились облавы, предсказывают новые. Англоамериканцы высадились в Италии и взяли Салерно, а немцы оккупировали Италию, как вы думаете, что это значит?
Это значит, что он должен торопиться. В магазине он выбрал сак, пестрый и безвкусный до рвоты. Внимание – безвкусица, как жена Цезаря, выше подозрений.
Теперь оранжад прикрыт достойными одеждами и не мозолит глаза. А в дополнение к нему дне бутылки мартини и одна кальвадоса – специальный набор для ротозеев.
По рельсам скудной своей судьбы катил трамвай. Размахивая отяжелевшим саком, он вскочил на ходу, проехал два поворота.
Хвоста не было. Это означало, что вчера он попал в заурядную облаву, которая чешет под гребенку, потому и сумел отделаться семью бутылками горячительных напитков.
Сак привычно оттягивал руку. Позади четыре границы, сотни километров, посты, проверки. Впереди – завершающая встреча, за вторым углом, и я стану победителем в моей войне.
Война вышла из подворотни. Полувзвод солдат сделал левое плечо вперед, затопал по булыжной мостовой. Солдаты косились на пестрый сак, словно чуя в нем поживу и беду.
Тыловые крысы, даже ходить толком не умеют, вот отправлю вас на Восточный фронт, там вы научитесь маршировать. Впрочем, нам в разные стороны.
Бутылку по волнам швыряло. Хочу прибиться к тихой гавани, сойти на мирный берег, посидеть в шезлонге, выпрямив ноги.
Вот и гавань моя – рю Шампань, взбегающая на каменный пригорок к скверику. Один угол зафрахтован фотографией «Меркурий», другой – булочной. Хлеба или зрелищ – что предпочесть?
По вечерам «Меркурий» мрачно чернеет, отражаясь в потухших витринах. Днем он скромен и респектабелен. Истинная мода не нуждается в шумихе. Тот, кто хочет увековечить себя в назидание потомству, знает, куда ему следовать.
День обещал быть жарким, возможно, с грозой. Сгустки зноя скапливались на подоконниках и дверных ручках, в скачущих зайчиках на рельсах и стеклах. Редкие прохожие спешили пересечь границу света и тени. За спиной педантично вызванивал трамвай, у перекрестка застряли машины.
Мирная жизнь под мирный звонок трамвая – а ведь она готова в любую минуту взорваться.
Витрина «Меркурия» отдана на откуп звездам кабаре. Выстроились по-солдатски и давай задирать ноги, это они умеют, бравые солдаты любви, неоднократно обстрелянные, бывавшие под бомбежками и в окружении, ходившие в штыковую и в тыл врага.
На втором этаже прилеплен фальшивый балкон, там подняты жалюзи и сдвинуты розовые занавески, правая ближе к левой и узкая прорезь, смещенная от центра. Балкон в порядке.
А вот и первая звезда рейха, Марика Рокк в белоснежном вечернем платье, которое как пух, готовый облететь. Улыбка звезды, жест звезды – тут все подлинное, без дураков, на такую звезду смотреть сплошное наслаждение. Нет ли еще? Эта, пуховая, висит в левом верхнем углу, глаз обегает по периметру витрины в поиске и угадывании очередного туалета, но там, увы, пусто. Закон симметрии нарушен. Вместо звезды сияет смутное пятно картона.
А жаль. Спешить за четыре границы и не увидеть звезды – конечно, жаль. И не просто жаль – отчаянно жаль. Скорей отсюда, вверх по рю Шампань, к сиротливому скверику, пробившемуся сквозь камень.
Сак оттягивал руку все сильнее. На скамейке скверика можно собрать вдруг рассыпавшиеся мысли.
Черт подери, этого никак не должно было быть. Внимание, не волноваться, закон спокойствия гласит: 21, 22, 23, 24, 25… до тех пор, пока не успокоишься.
37, 38, 39, 40… – черт подери, этак можно считать до полной безнадежности. И сквер не помогает, мне необходимо замкнутое пространство, чтобы сдавить им голову и выжать хотя бы подобие мысли.
За углом пристроился бар «Аполлон», на первый случай годится.
Ослепительный парад-алле, в котором, сверкая, дрожа, переливаясь, взблескивая, отражается вся вселенная, наша и две соседние. Бокалы, рюмки, фужеры, стопки, фиалы, стаканы стройными, уходящими за пределы видимости рядами шествуют сквозь туман неясности к берегу прозрения. Они жаждут наполниться, как наша жизнь, до краев, перелиться в другие емкости, одухотворенные и бездонные.
– Мсье!
– Мартини. Двойной!
Черт возьми, почему там висела только одна Марика Рокк? Гордая и одинокая. Такие роскошные кокотки не имеют права быть одинокими. Где же вторая Марика?
– Добрый день, мсье. Не могли бы вы исполнить небольшой заказ. Взгляните, это очень старая фотография, семейная реликвия: моя бабушка Жюли, она живет в Лувене, я хотел бы увеличить ее портрет.
– Все зависит от сроков. Я только вчера получил крупный заказ из Намюра, и если вы не очень спешите…
– Сегодня вечером я должен выехать в Ронс, вернусь лишь в понедельник… А моей бабушке спешить некуда.
– Понедельник? Очень может быть, если к тому времени приедет из Спа мой помощник. Сколько портретов вам сделать? Три? Прекрасно. Понедельник, три портрета. В таком случае мы договорились.
Ах, мсье Эжен, твоими бы устами да мед пить. Что я скажу и что в ответ услышу? Ответ не сошелся с самого начала, там висит лишь одна Марика Рокк.
Встретимся в Лувене в понедельник ровно в три часа. Недаром я с детства любил географию.
А второй Марики нет…
Неужто это провал и я больше не услышу рассуждений Эжена о достоинствах и недостатках той или иной фотографической бумаги? А может, случайность? Ведь жалюзи и розовые занавески на балконе в полном порядке.
Знаки спутаны. Тут без мартини не разберешься. Вперед к берегу прозрения.
§ 12а – если пароль или знаки опознания (словесные или зрительные) нарушены, связной обязан как можно быстрее покинуть место явки и не возвращаться к нему до получения новых сведений…
§ 27е – риск считается оправданным только в том случае, когда все другие использованные средства не принесли желаемых результатов.
Плавучие мины параграфов преграждают путь в тихую гавань.
– Бармен.
– Мсье.
– Повторите, пожалуйста. На тех же условиях.
– Минута, мсье.
– Можно один вопрос?
– Об этом у бармена спрашивать не полагается.
– Тогда я спрошу. Только честно: вам нравится Марика Рокк?
– По-моему, она сука порядочная. При полном отсутствии вкуса.
– Представьте себе, я тоже так думаю. А ведь когда-то увлекался ею. Даже покупал ее фотографии. И вешал их на стенку, две штуки. Все в прошлом.
– У вас неприятности?
– Отнюдь. С чего вы решили? Все идет согласно инструкции. Знаете, что сказал однажды Эммануил Ласкер: «На шахматной доске нет места лицемерию». А как ваша работа?
– Сами видите. Бокалов много, но они пустые. В городе облава за облавой, эти боши совсем потеряли стыд.
– Наверное, кого-то ищут. Важную птицу потеряли. Я коммивояжер Поль Дешан. Могу снабдить вас партией грога.
– Все равно его будет некому пить.
– Очень хороший грог. Крепко и недорого. При недостатке клиентов могу продать в кредит. Мои бутылки не принадлежат к партиям, они не воюют между собой, ибо они сильнее всех пушек и пулеметов, они одинаково валят с ног и наци, и маки, и доблестных солдат вермахта, и не менее доблестных янки. Моя бутылка палит в обе стороны. И я ее вам уступаю в кредит.
– Спасибо, мсье Дешан. Если у вас появится какая-либо нужда, обращайтесь прямо к Франсуа Лепре, это я.
– Непременно приду к вам, Франсуа, но только с партией грога. Вы не подскажете мне: нет ли поблизости недорогого отеля? И чтобы хозяин был не слишком строгим. Наше дело молодое, сами понимаете. Разумеется, Марика Рокк мне не по зубам, да я и сам бы… Кому нужна эта сука? Фашистская подстилка, не так ли? Кстати, небольшая просьба. Если вы не возражаете, я оставлю у вас свой сак. На некоторое время.
– Валяйте, я потом его отнесу наверх.
– Отчего же вы не спросите, что там? А вдруг адская машинка?
– Это не мое дело.
– И все же. Смотрите, я раскрываю. Этой мой товар, любые сорта, на любой вкус. Сейчас, правда, ассортимент небогат.
– Какая странная бутылка. Давно не видел таких.
– Это оранжад всего-навсего, уверяю вас.
Бутылку по волнам швыряло. Десятки людей рисковали жизнью, чтобы достать для нее содержимое, передавали из рук в руки, пока она почти не добралась до берега, – а в гавань не пускают.
– Редкостная бутылка, мсье. Это датская, еще довоенная, на две пинты. Можете быть спокойны, мсье, Франсуа ее сбережет.
– Спасибо, Франсуа. Я сразу понял, что попал в хорошее место.
16
Л и с т д е л а с е д ь м о й
Брюссель, 7 сентября 1943 г.
Гауляйтер
Общий отдел
I E 8. Дело № 441
Весьма срочно!
Секретно! Строго конфиденциально!
Всем местным отделениям тайной полиции.
В течение месяца наблюдается активизация нелегальной деятельности фотографии «Меркурий» (рю Шампань, 11). Владелец фотографии Эжен Лассаль, по всей видимости, является агентом неустановленной разведки, предположительно, английской.
а) Пользуясь голубиной связью «пежо» в районе Лувена, местечко Еверле, где находится голубятня, он посылает регулярные донесения о расположении и численности войск рейхсвера.
б) Встречается со связниками.
в) Пытается завербовать местное население.
За фотографией «Меркурий» ведется тщательное нелегальное наблюдение из булочной Жака Пати, который выразил желание сотрудничать с нами.
Ваше распоряжение от 25 августа с. г. за № 632 о поимке особо опасного государственного преступника выполняется. Имеется предположение, что данный преступник, возможно, будет пытаться выйти на связь с Эженом Лассалем, владельцем фотографии «Меркурий». Нами предприняты все необходимые меры, чтобы взять под контроль предполагаемую встречу.
Буду регулярно информировать вас о ходе событий.
По уполномочиюМиллер
Л и с т д е л а т р и н а д ц а т ы й
Сугубо лично
Господину Миллеру
Донесение
Наблюдение за фотографией «Меркурий».
8 сентября 1943 года.
9.15. Заходил священник с заказом. Приметы: рост средний, 170 сантиметров, волосы темно-каштановые короткой стрижки, лицо крупное, нос прямой, глаза неопределенного цвета. Возраст – до 35 лет. Сделан заказ – семейные фотографии для графа Ля Круз. Проведена проверка с целью подтверждения.
9.40. Три дамы в траурных шляпах. Вряд ли заслуживают дальнейшего наблюдения.
10.30. Солдат доблестного вермахта с красоткой кабаре. Для сведения: солдатский знак – а/321.
10.45. Пожарный Арман Шевалье производил заказ коллективной фотографии для свадьбы, дальнейшего наблюдения не заслуживает…
9 сентября – фотография «Меркурий» была закрыта, клиентов в течение дня не наблюдалось.
10 сентября.
9.30. Позавчерашний священник, рост 170 сантиметров, получал заказ. Уехал на трамвае.
9.40. Служащий мэрии пришел, имея на руках альбом для репродуцирования. Спекулирует порнографическими открытками, которые продает по два франка штука.
10.15. Появился молодой человек с клетчатым саком в руках. Прошел мимо по направлению бара «Аполлон». Спустя десять минут появился обратно. Сака при нем не было. Приметы: рост 185 сантиметров, возраст – около 30 лет, лицо узкое, волос каштановый, вьющийся, глаза стальные, нос прямой, губы резкие, с надломом посредине. Наблюдение продолжается.
К сему Жак Пати
17
Начало было прекрасным: показывали уже несвежий, с запашком выпуск «Вохеншау» от марта 1943 года. Великий рейх погрузился в траур. Фюрер в черном костюме самолично освещает символическую братскую могилу для верных своих солдат, погибших под Сталинградом. Приносит соболезнование высокопоставленным вдовам.
Экран бесстрастно светился, подмигивая истории. Германия онемела, затаилась, опустив жалюзи и полотнища траурных флагов. Черные, растерянные лица. Они еще не понимают того, что случилось.
Но уже лопочет бесноватый: Германия победит, Германия отомстит, скоро войдет в строй новое тайное оружие, и наши враги будут стерты с лица земли.
Онемелые лица глядят в зал – о чем они думают? Губы на замке.
Долгие ряды крестов. Войдет в строй новое тайное оружие. Крестов станет еще больше. Весь мир зарастет крестами, так хочет великий фюрер, для этого ему недостает лишь великого оружия.
Наконец эта дребедень завершилась. Можно погрузиться в тягостную истому придуманной и четко отрепетированной жизни.
На экране возникает белоснежная Марика – никуда от нее не деться, никуда от нее не уйти, я навечно с ней обручен, пригвожден и распят. Избранница моей судьбы оказалась неверной, как последняя кокотка Антверпена. Стоило пройти еще раз мимо «Меркурия», чтобы убедиться в этом: Марика по-прежнему висела в витрине в единственном числе, преграждая путь в тихую гавань. Все же сквозь призрачное стекло я различил Эжена, тот был на месте, склонившись, как всегда, над треногой и камерой.
Марика Рокк, мой крик и рок! Впрочем, на твоем языке это не звучит. А сочинять буриме специально для тебя мне противно. Я должен обдумать ситуацию.
Идти в третий раз мимо «Меркурия» Поль не решился. Выбрался на рю Нёве и, почти не раздумывая, купил билет в «Астор», чтобы спрятаться там от солнца и чужих глаз, благо сеанс начинался через пять минут.
Лента оказалась приторной до тошноты. Он летал и был тяжело ранен в воздушном бою. Она в белоснежном халате ждала носилки с ним в приморском госпитале, восхищаясь его былыми подвигами и вдохновляя на новые. Любовь продолжается на фоне волн. Он и она не догадываются о том, что они брат и сестра.
Значит, так, знаки спутаны. Но почему? Эжен стал подранком, работает под контролем? Гестапо знает, что знаки должны быть, но не знает, какие именно.
А если проще: экономка Луиза мыла стекло, и случайно кнопка отскочила, Марика Рокк выпала из моей судьбы.
Поль вздрогнул: ему показалось, что он узнал этот длинный спуск от Ливадии к морю. Так и есть! Я-то думал, что это какая-то чужая Адриатика, а на экране маячила плоская макушка Ай-Петри и неверная Марика пела немецкому Зигфриду песню о немецкой верности, предварительно взлетев вместе с ним на крыльях любви прямо в Ласточкино гнездо. Вот так они и любят друг друга в заморских для них краях, а ведь это моя земля, кровная и единственная, родная до сухоты в горле, желанная до дрожи, и я ходил там в обнимку, и волны с тем же шорохом плескались у ног.
Молись, Германия, доживешь до смертного часа. Но для этого обязан выжить я, Поль Дешан, а как меня дальше, убей бог, не помню, и на том берегу меня не было, и тех волн не было, минутная слабость от вспышки ненависти, все, прошло, держу себя в руках и слушаю голос судьбы.
Итак, ясно. Эжен работает под контролем, а я должен идти в «Меркурий», чтобы убедиться в том окончательно. Если гестапо не берет Эжена, то и меня не будут сразу брать. Тогда они начнут слежку, а я ведь молодой, быстроногий, я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, от тебя, гестапо, и подавно уйду.
Мерси, Марика, ты подсказала верный ход. Оревуар.
Вспыхнувший свет освещал равнодушные лица, пробуждающиеся от сладостного дурмана. У выхода возникла сдавленная толкотня. Действительность враз показывала свои зубы.
– Ахтунг! Проверка документов.
Он перебрался на два ряда правее.
– Салют, крошка. Где ты была и куда торопишься?
– На распродажу к Морису, там будут давать чулки, черную паутинку. А вы серьезно спрашиваете?
– Я еще вчера хотел тебе предложить то же самое…
– Вы мне поможете, да?
– Как тебя звать?
– Тереза. Правда, я сейчас несколько худовата. Но это только так кажется.
– Ваши документы.
– Силь ву пле, мсье. А это Тереза, мы спешим на распродажу.
– Проведете сутки в комиссариате, успеете как раз вовремя. Подними пиджак.
– Пардон. У вас имеются отдельные камеры для влюбленных?
– Кончай болтать. Проходи своей дорогой.
Облавы, проверки, кордоны, патрули – и все это неспроста. Кого они ищут? Внимание. Совершенно секретно. Похищена бутылка оранжада особой государственной важности. Приметы: бутылка с суживающимся горлышком темного бутылочного цвета, емкость две пинты, пробка плотно закупорена и залита сургучом, этикетка оранжада фальшивая. Срочно найти и доставить вместе с похитителем, в противном случае великая Германия лишится нового тайного оружия и проиграет войну, а тайная полиция будет распущена и члены ее преданы суду. На поиски бутылки брошены все силы рейха. К сему рейхсминистр Генрих Гиммлер, исполнено в ста двадцати экземплярах.
Как хорошо на свежем воздухе. Заработал еще один глоток свободы. Надолго ли его хватит? Успею ли дойти до первого перекрестка?
– Нам налево.
– Не сердись, крошка, я спешу.
– Ты же обещал помочь мне с чулками. Ты не любишь худых?
– Откуда ты взяла? Только худых и обожаю. Хочешь со мной в Ливадию?
– Где это?
– Под Ниццей. В горах.
– Но сначала я все же попробую достать черную паутинку.
– Ты прелесть, Тереза. Вот тебе двести франков. А вечером мы можем встретиться. Где тебя искать?
– В «Энфант терибле» на бульваре Ватерлоо, я там выступаю. Так ты придешь? Честное слово?
– Оревуар, Тереза, у меня сейчас серьезное дело, пожелай мне успеха.
– Я буду молиться за вас, мсье. Как вас зовут?
– Если тебе нетрудно: Густав.
Еще одна молитва взлетит в поднебесные выси. Какая гора получилась бы, если бы каждая молитва обернулась хоть малым камушком, ничтожной галькой – и все их за все века сложить в одну кучу. Вырос бы хребет от Арденн до Тибета. Гималаи наших надежд, мечтаний, грехов, терзаний, умыслов, проклятий, вер, прихотей. Глядите, люди, на сколько вы намолились.
А может, земные горы как раз и сложены из наших молитв? Оттого и глядят на нас равнодушно с высоты.
Но молитва невесома. Она не занимает места в багаже. Она лишена значения координат пространства и времени, она вне их. И потому молитва вечна, ибо цель ее утешение. Молитвенник стерся, а молитва живет.
Что утешит меня?
Внимание. Ноги сами привели меня к причалу. Сколько раз я приходил сюда с надеждой и возвращался окрыленный.
Кажется, здесь ничего не изменилось. Если гестаповцы тут и были, то никаких следов не оставили. И колокольчик звонит так же безмятежно, как прежде. И Эжен не изменился. Зря я перенервничал, тут все в порядке.
– Добрый день, мсье. Не могли бы вы исполнить небольшой заказ. Это очень старинная фотография, семейная реликвия. Моя бабушка Жюли, она жила в Лувене, я хотел бы увеличить ее портрет.
– К сожалению, это затруднено, я должен срочно выехать в Льеж и, сколько пробуду там, не знаю.
– Какая жалость! А я ведь не очень спешу. И мне всего три экземпляра.
– Хоть три, хоть пять – работа одна. Я очень сожалею, мсье, но будет лучше, если вы обратитесь в другое место.
– Оревуар.
Я только и делаю, что прощаюсь. И похоже, в этот раз надолго, если не навсегда. Обещанная молитва не успела вознестись, как обрушилась лавина. Последний взгляд в глаза товарища – и полный поворот кругом, чтоб больше никогда не встретиться взглядом. Ты сказал мне глазами больше, чем условным словом. Мы оба в беде и не смеем помочь друг другу – так повелевает параграф.
Колокольчик прощально вздрагивает за спиной. Я уже на привязи, выей чувствую, только не видел еще, кто держит вожжи, ибо оглядываться в таких случаях запрещено следующим параграфом.
Будем играть по правилам. Я ведь не должен знать, что у меня вырос хвост.
Сколько сейчас жителей в Брюсселе? Перед войной подбиралось к миллиону, сейчас поредело. Впрочем, сколько бы их ни было, я в этом городе один, если не считать Франсуа и Терезу. Правда, у меня имеется кое-что в запасе, но это такой запас, о котором лучше не вспоминать. Иголка в стогу сена – вот и весь мой запас.
Зато у меня появился верный летописец, который отныне будет фиксировать каждый мой шаг и заносить его в скрижали. Нет, теперь я не пропаду в безвестности.
Не пора ли познакомиться? Ты меня видишь, я тебя не вижу. У тебя ведь свой параграф: не бросаться в глаза.
– Свежую газету. Прошу вас. Мерси.
Где же он? Обозреем мировые проблемы и ближайшие окрестности. Самодовольная дама несет выдающийся бюст, за бюстом поспешает юркий прихлебатель. Старик с газетой в руках, дети с мячом. Бравый служитель муниципалитета с кипой казенных бумаг под локтем – не то, не то. На Восточном фронте русские захватили Мариуполь, идет выпрямление фронта.
Ага, вот! Отсвечивает в газетном заголовке: «Шантажист в отставке». Котелок, тройка мышиного цвета, в руке зонтик. Облокотился на тумбу в свободной позе, взгляд ненавязчивый – вполне респектабельный летописец, обладающий твердым разборчивым почерком.
Ну что ж, поиграем по правилам? Выбор предостаточный: рулетка, покер, бильярд, баккара, тотализатор, очко, лотерея. Ставка по соглашению сторон, от одного франка. Но не больше, чем одна жизнь.
Нет, герр следователь, я не скажу вам, как мы играли.
Знаете ли вы такую игру – в города? Простая, доступная, бесхитростная, не требующая никаких подручных средств, все мальчишки в нее играют. Первый мальчишка говорит: Киев. Второй должен назвать город, начинающийся на букву, которой кончается предыдущий. Киев – значит, В, я называю: Воронеж. Дальше само просится: Житомир – Ростов – Вологда – Актюбинск – Клин… Лишь бы не назвать один город дважды – тот проиграл. Число участников не ограничено.
Простейшая игра, как дважды два. Всего лишь и надо – знать страну.
Теперь давайте сыграем с вами, герр следователь, на Бельгию. Бросаю вам первый шар: Лувен. А-а, вы задумались. Лувен – Намюр – Ронс – Спа – Антверпен… Конечно, в Бельгии не столько городов, как в этой варварской России, поэтому можно брать и деревушки – важно незаметно спрятать название города внутри фразы. Впрочем, нам с Эженом обычно хватает четырех-пяти городов – и мы обо всем договариваемся. Первый город означает место предстоящей встречи. День и час сообщаются в придаточных предложениях.
И вот игра не сладилась, герр следователь. Это значит провал. Больше того – провалилась и запасная явка в Льеже.
Надейся только на себя – вот что это значит, если сказать открытым текстом. Мы проиграли нашу игру, Эжен.
Но этого я вам не скажу, герр следователь, хотя именно на этом вы будете настаивать: явки, пароли, шифры и прочая тайная премудрость.
Не дождетесь. Вы меня еще не сцапали, герр следователь. Пожалуйста, я действую в открытую. Я знаю, что должен искать.
«У мельника». Здесь что-то будет. Пышные пироги и тещины блины. Дорога может оказаться дальней, не худо бы подкрепиться.
Второй столик от левого угла.
– Гарсон.
– Бонжур, мсье.
– Время обеденное, я хотел бы исполнить свой долг гражданина.
– Обеды только по талонам.
– Разве я произвожу впечатление человека, у которого нет талонов? Силь ву пле, я их пеку как блины.
– Что прикажете, мсье?
– Видите ли, я только что приехал из Спа и потому предпочитаю спаржу.
– К сожалению, спаржа вчера кончилась.
– Вы меня не понимаете, я приехал из Спа. Там живет моя бабушка Жюли.
– Я вас понимаю, мсье, вы приехали от вашей бабушки. Хороший город, я там бывал.
