Текст книги "Расколотое небо"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Часть вторая

 
…Какое одиночество испытываешь на высоте четырех тысяч метров… И потом это чудесное товарищество внизу, на земле… У меня такие шикарные друзья, что вы даже вообразить себе не можете.
Антуан де Септ-Экзюпери
 

Глава первая

1

Комиссия из штаба дивизии для разбора обстоятельств пожара на самолете Васеева прилетела рано утром. Из вертолета вышел заместитель командира дивизии Вадим Павлович Махов – среднего роста, хорошо сложенный полковник. Его гладкое лицо было тщательно, до синевы, выбрито, в больших серых глазах стыло нескрываемое недовольство. Он выслушал рапорт Горегляда и молча пожал ему руку. Затем подошел к прилетевшим с ним инженерам:

– Будем начинать! Вы, как и условились, тщательно проверьте техническую документацию и осмотрите самолет. Я заслушаю доклады командования об обстоятельствах пожара, побеседую с летчиком.

Машина Васеева стояла особняком, вдали от других самолетов. От нее тянуло холодом, зловеще чернел закопченный хвост.

Когда сняли чехлы, Махов и Горегляд одновременно заглянули в зияющее чернотой огромное, почти в человеческий рост, сопло двигателя. Дивизионный инженер, пригнувшись, вошел в сопло и, не скрывая удивления, произнес:

– Вот это температурка! Металл плавится! Повезло летчику.

Васеев стоял у крыла притихший, с едва заметными пятнами на посуровевшем лице и настороженным, внимательным взглядом. Он отчетливо услышал удивленный возглас инженера и подумал: «Действительно повезло».

– Да, тяги управления могли перегореть в любую минуту, – сухо произнес Махов. Смерил взглядом Васеева: – Докладывайте.

Геннадий подошел ближе к хвосту самолета и, ощущая на себе тяжелый взгляд полковника, начал рассказывать о ночном полете. Сбиваясь, объяснил свои действия на взлете, в наборе высоты и в то мгновение, когда ощутил сильный удар в фюзеляже и увидел рубиновый всплеск лампы пожара на приборной доске.

– Почему сразу не применили спецаппаратуру? – прервал его Махов.

Геннадий растерянно посмотрел на Горегляда.

– Не волнуйтесь, Васеев, – подбодрил его Горегляд.

– Под самолетом был город, – ответил Геннадий. – Если бы я включил пожарогашение, то надо было выключать двигатель и катапультироваться. Самолет упал бы на жилые дома.

– Это еще надо доказать, Васеев. Надо доказать. – Махов любил повторять некоторые слова, произнося их с особой интонацией. – А вот если бы с машиной беда случилась, вам бы не уцелеть. Не уцелеть, Васеев. Ну и, – он обвел взглядом стоящих рядом офицеров, – ну и нам, конечно. Инструкцию надо выполнять. Тогда всегда прав будешь. Всегда. Повезло вам. Так, Дмитрий Петрович? – Махов выжидательно посмотрел на Брызгалина.

– Так точно, товарищ полковник! – ответил Брызгалин, заглядывая Махову в глаза.

Заместитель командира полка подполковник Дмитрий Петрович Брызгалин – самый опытный в полку методист. Невысокий, со следами оспы на полном лице и маленькими, скрытыми широкими надбровными дугами глазами, в потертой куртке и вылинявшей рубахе, он выглядел старше своих сорока лет. Когда-то Брызгалин был весел, полон замыслов и планов, упрямо шел по служебной лестнице, но до заветного рубежа командира полка не дошел, остановился на последней ступеньке. Характер Дмитрия Петровича стал портиться с того времени, когда при поступлении в академию дважды не набрал нужных баллов. Его товарищи, пока он готовился и сдавал экзамены, летали, повышали классность. Брызгалин, отставая от них по программе полетов, оставался в одной и той же должности. Незаметно, исподволь зародилась у него зависть к сослуживцам, а потом и к молодым летчикам-инженерам, которые быстро овладевали полетами в облаках, росли по службе. Выветрилась из его души какая-то живинка, погас в глазах огонек беспокойства и стремления сделать все как можно лучше, отмерла любовь к работе, к товарищам, к небу. Стала замечаться небрежность в исполнении обязанностей, неряшливость в подготовке таблиц полетов и документов методического совета, на котором зачастую решалась судьба молодого, с неокрепшими крыльями пилота. Он чувствовал себя обойденным, не оцененным начальниками и, замечая свои просчеты и ошибки, не казнил себя за них. У него появилось ощущение, будто жизнь прошла стороной, и теперь он, не имея надежд и цели, жил без радостей и больших разочарований, исполняя обязанности от и до. Из всех увлечений оставалось одно – рыбалка.

Однажды командира эскадрильи майора Брызгалина вызвали в отдел кадров и предложили новую должность в одном из районов Крайнего Севера.

– Вся ваша служба прошла в теплых краях. Пора и морозы испытать. А на ваше место приедет офицер, прослуживший на Севере больше десяти лет, да к тому же еще с больным ребенком.

Неожиданное предложение обескуражило Брызгалина, и он стал лихорадочно искать предлог, исключающий столь неприятное перемещение по меридиану.

– Вы получаете повышение, – продолжал офицер отдела кадров, – а это тоже немаловажно. В академию вы не смогли поступить, теперь того и гляди обойдет молодежь.

Среди хаоса беспокойных мыслей Брызгалин почти не различал чужого голоса и лихорадочно искал спасения от внезапно свалившегося на него предложения. Тогда-то он и обратился к Махову, которому год назад при содействии влиятельного тестя поспособствовал устроить сына в медицинский институт, куда тот не попадал по конкурсу.

– Не волнуйся, Дмитрий Петрович, – успокоил Махов. – Это дело мы уладим. А пока скажи кадровикам, что твоя жена по состоянию здоровья проживать на Севере не может. Запасись на всякий случай соответствующими справками.

Спустя месяц Брызгалину сообщили, что его кандидатура на перевод в северные районы снята, а еще через полгода не без участия Махова он был переведен в гарнизон Сосновый заместителем командира полка по летной подготовке.

Так в гарнизоне Сосновый появился Дмитрий Петрович Брызгалин со своей властолюбивой женой Эрой, дочкой известного ученого. Первое замужество у Эры было неудачным – ее суженый, артист московской эстрады, покинул семейное гнездо вскоре после медового месяца. Эра от обиды поплакала немного и, перекрасив волосы в цвет спелой пшеницы и сменив шиньон, махнула на прошлое рукой, пустилась в коловорот веселой, беззаботной жизни. Холеная, одетая по последней моде молодая женщина обращала на себя внимание.

Брызгалин познакомился с Эрой на юге, где отдыхал в военном санатории. Осенью, сразу после возвращения, они поженились.

В Сосновом Эра быстро заявила о себе. Единственная ее дочь росла в столице у заботливой бабушки; не обремененная домашними заботами, молодая женщина с увлечением участвовала в художественной самодеятельности, в соревнованиях по стрельбе, играла в волейбол в сборной женской команде гарнизона, ходила на курсы стенографисток, аккуратно посещала кружок политзанятий. О ней стали говорить в полку и дивизии, ставить в пример, посылать с выездными концертами самодеятельности и в конце года, к ее нескрываемой радости, избрали в женсовет полка.

Эра стала смелее и настойчивее обращаться в политотдел дивизии и даже к самому комдиву генералу Кремневу. Она затевала различные соревнования среди женщин, смотры художественной самодеятельности, выставки кулинарного искусства. Махов не упускал возможности похвалить в дивизии и округе Эру Брызгалину. Вадим Павлович не раз бывал у Брызгалиных. Завидев его, полковые остряки шутили: «Опять Дмитрий Петрович начнет форсировать свою ночную подготовку». С приездом Махова в плановой таблице против фамилии Брызгалина появлялись условные знаки ночных полетных упражнений…

Обстановка складывалась так, что с уходом командира полк могли доверить Брызгалину, и об этом уже усиленно поговаривали в штабе округа. Но командиром полка неожиданно назначили опытного, прокомандовавшего соседним полком три года Горегляда. Следом за ним прибыл и новый замполит майор Северин. Тогда-то Брызгалин и понял: конец его планам подняться еще на одну-две ступеньки вверх. Понял и отяжелел душой. Стал угрюмым и злым, часто замечал, что зря обижает людей. Офицеры боялись его. Как-то накричал на пожилого техника. Тот так посмотрел на Брызгалина, что у него от колючего взгляда неприятный осадок остался на всю неделю. «Ну за что обидел человека? – укорял себя Дмитрий Петрович. – Несправедлив я стал. Надломился сам, а зло на людях вымещаю».

Этими тревожными мыслями Брызгалин поделился с Эрой. Она вскинула голову и бросила:

– О себе надо думать, а не о технике!

И он стал думать о себе.

Перед подчиненными Брызгалин выглядел орлом: покрикивал, отдавал многочисленные распоряжения и указания, не утруждая себя проверкой их исполнения. Перед начальством же робел. Вот и теперь он мучительно старался угадать, что думает об аварии Махов, чтобы не попасть впросак. Значит, Васееву повезло?..

– Дело не столько в везении, – Северин поспешил прервать наметившееся между Маховым и Брызгалиным единство в оценке действий Васеева, – сколько в правильном и своевременном определении случившегося летчиком и руководителем полетов.

– Все это ясно, товарищ… – Махов запнулся, вспоминая ударение в фамилии замполита. Однажды начальник политотдела полковник Сосновцев уже пристыдил его: «Ударение на последней гласной – Северин. Запомните и не путайте, Вадим Павлович, – Северин», – товарищ Северин. Ясно. Но я об инструкции говорю. Ее надо выполнять. Надо! – В голосе звучала сталь.

– В инструкции невозможно все предусмотреть, – не унимался Северин. – Катапультирование над городом могло закончиться гибелью жителей.

– Понятно! – Махов решительно разрубил ладонью воздух. – Продолжим. Старший инженер полка…

– Майор Черный.

– Докладывайте.

– Самолет в день полетов был технически исправен и подготовлен к вылету. Нарушений в нормах заправки топливом, газами и смесями не обнаружено. Самолет имеет общий налет…

Черный докладывал четко и убедительно, изредка заглядывая в записную книжку. Он был уверен, что в случившемся вины инженерно-технического состава нет, и потому оставался внешне спокойным.

2

Горегляд слушал инженера и молчаливо радовался. Три года назад, после академии, Черный не сразу себя нашел. Знаний много, а опыта – кот наплакал. Да и откуда опыт-то: до академии Олег был техником звена, а тут масштаб – целый полк. Носился по аэродрому на газике с утра до ночи. Появится на самолете неисправность – он туда, ключи в руки и под фюзеляж; нет в эскадрилье запасного агрегата – мчится на склад; ни анализа, ни обобщений, ни рекомендаций летчикам. Инженеры эскадрилий и служб руками разводят, вслед за Черным мотаются, его ищут. Горегляд понаблюдал за ним, затем пришел на технический разбор. Переговорил с техниками звеньев, с инженерами эскадрилий, выслушал их предложения, сел в дальний угол и достал записную книжку.

Для Черного участие командира полка в разборе было неожиданным. Он смущался, робел. Но вскоре, словно позабыв о присутствии Горегляда, повел обсуждение прошедшей летной смены обычным порядком.

– Почему опоздали с подготовкой разведчика погоды? – спросил Черный у инженера эскадрильи капитана Выдрина.

Тот вскочил, замахал руками, затараторил. Выгоревший комбинезон, редкие, такие же выгоревшие волосы, складки у глаз и в уголках губ, глубоко запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, сухие, потрескавшиеся губы – все говорило о его принадлежности к той когорте преданных авиации людей, которых издавна и любовно называют тружениками стоянки. Солдат-моторист срочной службы, механик, окончил краткосрочные офицерские курсы, стал техником самолета, звеньевым, инженером эскадрильи… Василий Выдрин и не представлял себе других обязанностей, кроме беспрерывного труда на стоянке в любую погоду, днем и ночью.

– Отказала ПК-1200, пока нашли кладовщика, пока отыскали эту самую ПК…

– Первый раз отказывает пусковая катушка? – перебил Выдрина старший инженер.

– Не первый, но разве узнаешь, когда и что откажет? Смотри да смотри. А прошлый раз СТ-45 вышел из строя, потом…

– Стоп! СТ-45 отработал ресурс, и его давно надо было снять.

– Снимешь, а запасного нет, – не унимался Выдрин, все больше распаляясь. – Если бы запасных деталей было вволю, тогда да, а так…

– Понятно. – Черный поднял руку. – Садитесь. Инженер по вооружению майор Чижков, ваше слово.

Павел Петрович Чижков слыл добряком, чаще действовал уговорами да увещеваниями. Поговаривал о выходе на пенсию. Дела по службе вооружения шли ни шатко ни валко, ЧП не было, пушек на самолетах последние десять – пятнадцать лет не ставили, а ракеты особого ухода не требовали, хранились в светлом отапливаемом помещении. Чижков в партии не состоял, общественной работы побаивался, увлекался рыбалкой во все времена года.

– Пусков ракет не было, техника работала хорошо, – сказал он и, не дожидаясь разрешения старшего инженера, опустился на скамью.

Горегляд терпеливо наблюдал, делал записи, скрипел от негодования зубами. Разве это разбор? Разве это школа обучения и воспитания? Третий час идет, а о деле – ни слова, сплошные вопросы и ответы. Ни докладов, ни анализа, ни обобщений.

Горегляд едва высидел до конца и, когда они остались вдвоем, вспылил:

– Это же сходка деревенская, а не разбор! Говорильня какая-то, базар! Это же надо: Выдрин полчаса плел черт-те что, Чижков не знает, что у него в службе вооружения делается. На ночных полетах я едва ему на ухо не наступил – спал в траве у «высотки». Кабак, а не ИАС! Никакого порядка! А вы, – у Горегляда перехватило дыхание, – словно классная дама: «Тихо, дети, тихо!» Вы – начальник! Заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе! Распустили людей…

Успокоившись, Горегляд долго и терпеливо рассказывал старшему инженеру о том, как надо проводить технические разборы, организовывать предварительную подготовку техники к полетам.

Вечером зашел к Северину.

– Займись, комиссар, инженерной службой. Надо помочь покончить с длинными разговорами, навести порядок. Больно много он суетится, все сам хочет успеть, а куда это годится?

Северин и сам замечал неполадки в инженерно-авиационной службе, не раз уже ему доводилось выслушивать жалобы на неразбериху в ИАС.

– Хорошо, командир. Я проанализирую время и качество регламентных работ, побываю на разборе у Черного.

Спустя полмесяца Северин доложил Горзгляду:

– Первое. Время регламентных работ возросло на тридцать процентов, ухудшилось качество. Причина – неритмичная и несогласованная работа групп специалистов и несвоевременная доставка двигателей и агрегатов со склада. Второе. Технические разборы действительно обезличены. Сплошной поток цифр. Правда, доклады инженеров значительно сокращены по времени. С Черным обстоятельно поговорил.

– Как же он отнесся к разговору?

– Пытался меня убедить в том, что научно-техническая революция – это прежде всего машины, цифры, техника. НТР, мол, обязывает людей изъясняться языком цифр. Поэтому технические разборы и должны быть насыщены цифровым материалом. Олег Черный – интересный собеседник, хороший аналитик, прекрасно знает математику. Но, – Северин сделал паузу, – в своем увлечении теорией машин и механизмов, автоматической системой управления забывает о человеке. Это главный его недостаток.

– Ну что ж, раз главный недостаток известен, займись тем, чтобы побыстрее его искоренить. – Горегляд усмехнулся. – Я это и себе говорю, не только тебе.

Шли дни, а недостатки в инженерно-авиационной службе сокращались медленно. Выбрав время, Горегляд оставил Черного в своем кабинете и, терпеливо выслушав его объяснения, посоветовал:

– Нельзя решать задачи инженерного обеспечения полетов в одиночку. Инженеры служб и эскадрилий должны брать на себя все текущие заботы. Вы же опекаете их. Старший инженер полка должен заниматься решением узловых проблем и перспективных задач, внедрением наиболее прогрессивных систем подготовки авиатехники.

– Времени не хватает, – пытался пожаловаться Черный.

– И не будет хватать при такой распыленности. Вам не следует торчать у самолета, на котором произошел отказ. Этим обязаны заниматься техники и инженеры эскадрильи. Для вас важно упредить отказы, своевременно заниматься профилактикой. И не с ключами в руке, как это было с вами, когда отыскивали причину неустойчивых запусков на ноль-пятой машине, а с помощью контрольно-измерительной аппаратуры, которой у нас, слава богу, в достатке.

В тот вечер они оставались в штабе допоздна. Горегляд долго разъяснял молодому руководителю, чем заниматься в период предварительной подготовки, на полетах, в парковые дни. Черный поначалу обижался, считал, что Горегляд пересказывает общеизвестные истины. Потом, вслушиваясь в спокойно-деловую речь командира, понял: надо работать по-иному.

3

Черный закончил доклад о самолете и, вспомнив, как помог ему Горегляд в начале службы, благодарно взглянул на командира.

– Ваше предположение относительно причин пожара? – подчеркнуто сдержанно спросил Махов.

Черный деловито ответил:

– Сейчас, товарищ полковник, трудно делать предположения. Надо хорошенько осмотреть машину. Если судить по нескольким случаям течи топлива, то, видимо, нужно сделать вывод о дополнительном усилении трубопроводов.

– Какого же рожна! – вспылил Махов. – Вы знали об этом и сидели сложа руки! Надо принимать меры! Меры нужны!

– Мы не сидим, товарищ полковник, а работаем! – не сдержался Черный. – Все предварительные замечания по эксплуатации нового самолета высланы к вам, в штаб дивизии.

– «Высланы, высланы!» – Махов не скрывал раздражения и бросал полные упрека взгляды то на Черного, то на Горегляда. – Выслать легче всего. Исправлять надо!

По приказу командующего Махов отвечал за войсковые испытания и освоение нового типа истребителя, любые неполадки в новой машине вызывали у него вспышки гнева. Звонить и докладывать было неприятно, чаще по его настоянию это делал Горегляд.

– Я проверю, когда высланы бумаги. Проверю сам, – строго предупредил Махов инженера и махнул рукой.

Черный повернулся, отошел назад и присоединился к группе инженеров и техников.

– Врач полка. – Махов измерил взглядом седого и плотного майора медицинской службы.

– Майор Графов.

– Докладывайте.

– Отклонений в состоянии здоровья летчика Васеева накануне и в день полетов не обнаружено. Давление 125 на 75, пульс 72. – Графов выжидательно посмотрел на замкомдива и шагнул назад, туда, где стоял до начала доклада.

– Командир эскадрильи.

Майор Пургин доложил о подготовке Васеева, Федор Иванович Пургин эскадрильей командовал седьмой год. Он выделялся среди летчиков полнотой, из всех видов спорта любил подледную рыбалку. Любил вкусно и плотно поесть, о чем хорошо знали все повара и официантки. Летал много, но не любил полетов в стратосферу, когда надо надевать высотное снаряжение: пыхтел, чертыхался, обливался потом, требовал расшнуровать высотный костюм до предела. Не раз слышал незлобивые шутки летчиков о «подвесном бачке», расположенном ниже груди, но в ответ только добродушно улыбался. «Лучше большой живот, чем маленький туберкулез», – не раз говорил Федор Иванович тем, кто посмеивался над его полнотой.

Из-за закопченного, с темными подпалинами хвоста истребителя вышел инженер дивизии и протянул Махову причудливо изогнутую желтую топливную трубку.

– Лопнула на месте развальцовки, – буднично проговорил он. – Может, от вибрации, а может, от удара. Будем исследовать, изучать. Предохранительная сетка прорвана. На ней кровь и птичий пух. Скорее всего, в сопло попала большая птица.

– Птица? – удивился Махов. – А разве ночью птицы летают?

– Редко, но случается, что гуси при перелетах летят и ночью, – ответил метеоролог.

– Впервые лопнула эта трубка?

– Третий случай. И все – на вальцовке.

– А что сделано, чтобы трубки не лопались? Я вас, вас спрашиваю, товарищ инженер! Мы с вами для этого и поставлены, чтобы не было никаких случайностей!

– Могут быть, – спокойно ответил инженер. – Самолет новый, и нужно время, чтобы все системы прошли испытание на прочность. Падают ведь американские «старфайтеры», взрываются на взлете «боинги», горят в воздухе «тайчеры»… Конечно, мы не должны допускать, чтобы наши машины падали, но неисправности и отказы иногда бывают.

– Надо немедленно сообщить на завод! – не унимался Махов.

– Уже сообщили. Все наши замечания заводом приняты.

Полковник рассерженно бросил трубку на расстеленный возле самолета брезент:

– Поехали в штаб, – кивнул он Горегляду.

В кабинете Махов сел за командирский стол, снял телефонную трубку, подержал ее в руке и положил обратно.

– Кто будет докладывать командующему? Ты?

– Хорошо, – понимающе ответил Горегляд и снял трубку телефона.

– Подожди. – Махов предупреждающе поднял руку. – О чем ты будешь говорить?

– О пожаре и его причине.

– Так прямо и скажешь?

– А что?

– Так не пойдет, – досадливо махнул рукой Махов. – Давай я сам. Надо начальство подготовить, начать с другого вопроса. Учись.

Он осторожно снял трубку и назвал позывной коммутатора. Лицо Махова приняло озабоченное выражение. Короткие пухлые пальцы, лежащие на краю стола, нервно дернулись и замерли, во взгляде застыло тревожное ожидание.

– Командующего, – кого-то попросил Махов, плотно прижимая трубку к уху.

– Здравия желаю, товарищ командующий! Докладывает полковник Махов. Я от Горегляда. Обстановка здесь в основном нормальная. Войсковые испытания и освоение новой машины идут согласно графику. – Махов назвал общий налет, перечислил количество воздушных боев, вылетов на стрельбу и, услышав довольный голос командующего, бегло доложил о пожаре. – Я на месте, как приказано вами, товарищ командующий! Разобрался. Так точно! Есть! Трубочка лопнула. С промышленников потребуем! До свидания, товарищ командующий! До свидания!

Он посмотрел на трубку, бережно положил ее и облегченно вздохнул. Набухшие, отливающие краснотой веки выровнялись, опущенные уголки губ поднялись. Махов вымученно улыбнулся.

– Видишь, как надо! Издалека надо начинать, издалека! А ты хотел прямо с пожара! – укоризненно покачал он головой. – С начальством надо поаккуратнее, зря не беспокоить. Так-то вот. Присядь, Степан Тарасович, присядь. У меня к тебе есть одно предложение. Точнее, хочу с тобой посоветоваться. – Махов пристально взглянул на Горегляда. – Ты знаешь, сейчас досрочное выполнение планов в ходу. НТР набирает силу. Может, мы с тобой возьмем такой план? А? Это и будет конкретным проявлением научно-технической революции в наших условиях.

– Какой план? – недоуменно вскинул брови Горегляд.

– До окончания войсковых испытаний осталось четыре месяца. Что, если мобилизовать людей и закончить испытания досрочно, на месяц-полтора раньше? Я проинформирую руководство. Думаю, что Москва поддержит. С ответом не спеши. В твоих же интересах. Сколько можно на полку сидеть? Ну а сейчас, – Махов посмотрел на часы, – ты занимайся своими делами. Позови ко мне Брызгалина, хочу ему поручить написать доклад о первом этапе испытаний.

Горегляд вышел и повернул к Северину.

– Новость, Юрий Михайлович! Не было печали, так вот черти накачали. Махов предлагает сократить войсковые испытания на месяц-полтора.

– Как же так? – удивился Северин. – Все дни спланированы.

– Вот он и предлагает выйти со встречным планом: сократить сроки, скорректировать планы.

– Но это же предсерийный вариант истребителя!

– Не кипятись! Тут надо без эмоций. Пойдем в методический класс, пригласим начальника штаба, старшего инженера, заместителя по летной подготовке, командиров эскадрилий. Еще раз проверим все расчеты и обсудим, можно ли сократить сроки испытаний и переучивания.

– Думаешь, что-то не предусмотрели?

– Может, и так. Сам же недавно выступал с информацией о встречных планах в народном хозяйстве.

– Так то на предприятиях!

– Не шуми, Юрий Михайлович. – Горегляд взял замполита за плечи и мягко усадил на стул. – Надо все хорошенько обмозговать. Может, и в самом деле что-то не учли. Махов – человек опытный. Надо все пересчитать и проверить.

– Что считать? Чует мое сердце – не стоит овчинка выделки.