Текст книги "Расколотое небо"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

4

Проводив Горегляда и Северина, Кремнев подошел к сейфу и вынул из него бланк телеграммы.

– Ознакомься, Виктор Васильевич.

Сосновцев взял телеграмму и прочитал вслух:

– «Полковника Махова откомандировать Москву распоряжение начальника управления».

– Каково? – раздраженно спросил Кремнев. – Делает «увильман» товарищ Махов.

Сосновцев положил телеграмму на стол.

– Значит, перемещается… Вроде бы и не выдвигали. – Постоял молча. – А может, к лучшему: от личного состава подальше. Не станет дергать людей, заниматься показухой.

– Он и на новом месте начнет пускать пыль в глаза.

– Партийную характеристику прочтут – узнают ему цену.

– До сих пор полк Горегляда выправляет его «новшества». Зато о почине где надо услышали и автора заметили. А он теперь умывает руки. Так-то вот…

– Махов знает о телеграмме?

– Еще нет. – Кремнев нажал кнопку, в дверях неслышно появился дежурный. – Пригласите полковника Махова.

Махов вошел в кабинет, вытянувшись, застыл возле стола командира. Кремнев поднялся:

– Хочу сообщить вам приятную новость. Возможно, вы о ней уже наслышаны.

– Какую новость?

– О вашем переводе.

– А, – улыбнулся Махов, – слышал. Ребята позвонили. Спасибо за доверие и поддержку, товарищ генерал!

– Я тут ни при чем… – Кремнев принялся разглядывать что-то в окне. – Бог с ним, с переводом, не будем об этом. Я бы хотел перед отъездом высказать вам некоторые свои соображения. Может, и начальник политотдела добавит. Один товарищ, узнав о вашем отъезде, сказал: «От радости летчики тепловоз целовать будут».

Махов стиснул зубы, отвел холодные глаза. Хотел в ответ произнести что-нибудь резкое, но сдержался. Конечно, Кремнев ему теперь не начальник, но все же… А вдруг позвонит кому-нибудь! Нет уж, лучше стерпеть.

– Вы, Махов, – продолжал Кремнев, – не чувствуете вины в том, что ваш «поточный метод полетов» дорого обошелся людям. Полк едва-едва выбрался из того омута, куда вы его толкнули. Конечно, заманчиво наскоком решить сложнейшие задачи, но вы-то знали, что ваши наскоки приносят только вред. Разве вы не замечали, как неприязненно относятся к вам люди? Можно обмануть одного, двух, даже десять человек, но остальные-то рано или поздно разберутся…

– Я никого не обманывал! – побледнел Махов. – Я заботился об интересах дела. Требовал в интересах дела.

– Слишком часто заботами об «интересах дела» прикрываются карьеризм и показуха, – жестко сказал Сосновцев. – Каждый из нас почаще должен себя спрашивать: «Кто я? Зачем я? Что останется после меня? Все ли я сделал для других, во имя других?» Мой вам совет, – Сосновцев смерил Махова продолжительным взглядом, – какой бы вы пост ни занимали, помните: все мы служим людям, и все наши заботы о них. Люди решают и судьбу наших планов, и судьбу приказа, и судьбу войны.

Кремнев и Сосновцев сухо попрощались с Маховым, и он вышел на освещенную улицу. «Умники! Воспитывать вздумали. Видали мы таких воспитателей! – зло подумал он. – Скорее, скорее уехать отсюда, не слышать и не видеть их. Я еще покажу себя! Я вам еще припомню этот разговор…» Он сел в машину, откинулся на спинку и, кивнув шоферу, закурил. Облегчения не наступило. Махову казалось, что Кремнев и Сосновцев рядом. Он даже слышал их голоса. Впервые в жизни он ощутил себя одиноким, брошенным кем-то в пути, и это одиночество, рожденное ощущением чьей-то неправоты, перехватывало дыхание, не давало отвлечься ни на минуту.

Отъехав от штаба, Махов посмотрел на часы. Жены еще дома нет. Одному в квартире делать нечего. Давно не был у директора совхоза. Тот всегда рад встрече. Вместе служили, был инженером эскадрильи до шестидесятого года, уволили при сокращении. Парень волевой, сельхозинститут окончил… Посидим, поговорим…

– В совхоз давай! – бросил водителю Махов.

Водитель молча принялся выкручивать руль в противоположную сторону.

– Останови. – Махов вышел из газика. – Сядь на правое сиденье. Сам поведу.

– Нельзя, товарищ полковник! – возразил водитель. – Нас предупреждали…

– У меня права есть, – оборвал его Махов. – Ты же знаешь. – И сел за руль.

Промелькнула последняя освещенная улица города, и они выехали на уходящее в темноту шоссе.

Через полчаса Махов, сокращая путь, свернул на проселочную, хорошо укатанную дорогу. Он любил быструю езду и, несмотря на небольшие неровности, скорости не снижал, лихо крутил руль на поворотах.

Притихший водитель вдруг завертел головой, вытянул шею, словно отыскивая что-то в темноте.

– Под «кирпич» проскочили! – выкрикнул он и схватился за поручень.

– Тут и раньше знак стоял, – пробурчал Махов, не сбавляя скорости.

– Не было раньше знака, товарищ полковник! – не успокаивался водитель. – Давайте остановимся. Впереди река!

Привыкший командовать, Махов редко прислушивался к чьим-то советам…

Из темноты неожиданно выросли два столба с тонким шлагбаумом и знаком запрета движения. Махов хорошо знал эту дорогу и даже не думал, что здесь могут быть какие-то ограничения и запреты. До него донесся треск, звон разбитых стекол фар. Водитель закричал: «Стойте!» Рывком открыл дверцу и вывалился в темноту.

Махов успел нажать на педаль тормоза, но газик, рыча мотором, рухнул вниз, с обрыва, ударился левой дверцей о бетонный столб и медленно погрузился в темную воду…

Махов не знал, что несколько дней назад мост через реку разобрали для ремонта.

5

Горегляда и Северина встречали Тягунов, Черный и Выставкин. Выслушав доклады о проделанной работе и ходе предварительной подготовки, Горегляд спросил инженера полка:

– Двигатели к спаркам подвезли?

– Звонил начальник техснабжения, к обеду обещал доставить на склад.

– Какой склад? О чем, Олег Федорович, вы говорите? Со станции прямо в ТЭЧ! А вас прошу создать две бригады, укрепить их техниками и механиками эскадрилий и, не откладывая ни на минуту, начать замену двигателей. Срок – сутки!

– Сутки? – удивился Черный.

– И ни часа больше! Завтра ночью обе спарки должны летать!

Инженер надвинул фуражку на самые брови. Он не раз сталкивался со сжатыми сроками, но чтобы за сутки заменить два двигателя, опробовать все системы, облетать самолеты и выдать их на плановые полеты – такого еще не было. Черный чувствовал, что сделать это необходимо, но представлял и все трудности, а главное – всю опасность спешки. Сроки почти нереальные, неизбежны ошибки и огрехи. Нельзя так! Надо немедленно и решительно отказаться.

– Никак нельзя за сутки, товарищ командир! Снять старые и поставить новые двигатели, опробовать их на земле и в воздухе… Никак. Это же не МиГ-17.

Он сгорбился, приготовившись, в который раз, испытать силу командирского гнева.

– И тем не менее – надо! Понимаешь, друг ты мой любезный, надо! – Горегляд обнял Черного за плечи, усадил на густую траву и сам сел рядом. – Надо!

Голос у командира был негромкий, добрый, уважительный. Черный удивился: ждал разноса, а тут – просьба. Непривычно… Он вздохнул. Конечно, можно попробовать, отчего ж… Раз надо…

Чем больше говорил Горегляд, убеждая его в крайней необходимости заменить двигатели за сутки, тем бодрее и решительнее становился главный инженер полка.

– Убедили, товарищ командир!

– Прекрасно! Прошу тебя, Олег Федорович, немедля отправляйся в ТЭЧ и готовь бригады. Из эскадрилий возьми лучших техников и механиков. Не забудь о ночном освещении. Мы с замполитом перекусим и подъедем к тебе, поговорим с людьми, попросим их.

Черный поднялся и заспешил к ангару, мысленно прикидывая план работ.

Из столовой Горегляд и Северин отправились в ТЭЧ. Подъезжая, они увидели перед ангаром две группы одетых в комбинезоны людей. Черный заканчивал инструктаж.

Завидев командира и замполита, он негромко подал команду «Смирно!» и доложил Горегляду.

Горегляд заговорил неторопливо и рассудительно, расхаживая вдоль строя и сцепив руки. Казалось, в нем ничего не было от начальника, и даже ровные шеренги строя выгнулись, образовав полукруг. Горегляд не учил Стоявших перед ним людей, как лучше организовать работу, это они знали сами; он просто надеялся на всех, он был уверен, что каждый сегодня, когда усложнилась обстановка, поработает за двоих, и от этой его уверенности у механиков и техников светлели глаза.

– Товарищ полковник, мы все поняли. Хочу сказать вам, что каждый потрудится на совесть. – Муромян еще что-то хотел добавить, но не смог. Досадуя на себя, виновато заморгал глазами, ссутулился и шагнул на свое место, во вторую шеренгу.

– На таких вот, как Муромян, готов во всем положиться, – произнес Горегляд, полуобернувшись к замполиту. – С ними не только двигатели за одну ночь сменишь – горы свернуть можно!

Северин утвердительно кивнул.

Черный подошел к Горегляду:

– Будем начинать?

Тот, казалось, не слышал. Потом, будто очнувшись, заторопился:

– Да, да, Олег Федорович, начинайте!

Подготовку к летной смене Горегляд и Северин завершили поздно, когда над гарнизоном повисла темная ночь. Выйдя из штаба, оба уселись в газик и, растолкав уснувшего шофера, двинулись к ангару. По дороге на стоянку оба молчали и заговорили лишь после того, как вышли из машины и Горегляду доложили оба руководителя бригад.

В ангаре было светло, люди не суетились, работали молча и сосредоточенно. Во всем чувствовался порядок, Горегляд обошел обе машины, заглянул в кабины и, довольный тем, что увидел, вышел на улицу, в темноту.

– Надо бы чайком погреть людей. Лучше бы приварок какой, да где его взять? Пусть подвезут хлеба и по куску сала, – вслух подумал он, прикуривая сигарету, – Как думаешь, комиссар?

– Дельное предложение.

– Давай-ка вместе позвоним комбату – пусть своего начпрода заставит ночь побыть здесь, в ТЭЧ. Да чтобы приехал не с пустыми руками.

Степан Тарасович подошел к висевшему на стене ангара телефону, попросил соединить его с квартирой командира батальона обеспечения Колодешникова.

– Не спишь? Спал? Рано ложишься, комбат. А мы с Севериным звоним тебе из ТЭЧ. Что случилось? Ничего особенного. Просто сотня людей рядом с нами трудится. Пора заканчивать, говоришь? Рано. Им всю ноченьку вкалывать придется. Ты нам не нужен, отдыхай. Пришли лучше, будь ласка, своего начпрода с харчами. Где взять? А летчики на ужине редко бывают, да и у тебя в загашнике кое-что есть, сам недавно хвалился. Так мы ждем. Сколько людей? – Горегляд вопросительно посмотрел на Черного, тот тихо ответил: «Сто пять человек». – Сто пять, понял? Ну, спокойной тебе ночи! – Положив трубку телефона, Горегляд ухмыльнулся. – Уговорил комбата, покормит. – И, обращаясь к Черному, предложил: – А может, ночью двухсменку ввести: одни работают, другие часика три пусть поспят?

– Разумно, товарищ командир. Сейчас мы со старшими бригад распределим людей по сменам.

– Ну и добро! Есть еще ко мне вопросы? Нет. Тогда мы с комиссаром поедем домой. Завтра всю ночь летать, надо хорошенько выспаться.

Он пожал офицерам руки, сел в газик. Сказал шоферу:

– Домой. Устал как черт. Только не спеши, полегоньку. Надо мозгами поворочать, чтоб завтра легче работалось.

Машина катилась ровно, без подскоков и рывков, и Горегляд, откинувшись на спинку сиденья, молчал. А думал он о днях, которые остались в его распоряжении до того часа, когда он перед строем полка доложит командиру дивизии о готовности к боевому дежурству. Он придирчиво взвешивал все ресурсы полка и мучительно искал скрытые резервы, которые надо немедля пустить в дело. Надо еще разок проверить технику, засадить людей за изучение материальной части самолета, двигателя и оборудования. Без знания техники далеко не улетишь. До первого крутого поворота. Техника, техника…

С этой мыслью он попрощался с замполитом и лег спать, с ней же и проснулся рано утром и, как только увидел Северина, поспешил поделиться с ним своими задумками:

– Дадим задание составить в эскадрильях расписания занятий по изучению техники. Начинать рабочий день и завершать изучением самолета. Сегодня, перед тем как сесть в инструкторскую кабину, начну беседу с летчиком проверкой его знаний по технике; закончу полет – снова вопрос по самолету. Тебе тоже советую. Объявляем в полку декаду техники! А тебя прошу позаботиться о гласности и наглядности. Смелее показывай лучших и отстающих. Соревнование развернуть…

– Короче, десять дней, которые потрясут полк… по технике!

– Правильно! Именно потрясут!

Горегляд взялся за дело горячо. По полку пополз слух, что он поставил низкую оценку по знанию систем самолета даже Брызгалину. Летчики и техники, подготовившись к полетам, спешили в учебную базу, где работал консультационный пункт, дежурили инженеры, с утра и до позднего вечера работала техническая библиотека.

После той памятной ночи, когда в ТЭЧ за сутки были заменены двигатели на спарках, утром к Горегляду в кабинет зашел Брызгалин. Горегляд не знал, что недавно Эра Брызгалина категорически заявила мужу:

– В этой дыре я больше жить не собираюсь! Твой Махов – болтун. Поеду к папе, он нам поможет.

Брызгалин пытался успокоить жену, но ему это не удалось. Спал плохо, и когда появился перед Гореглядом, тот окинул его внимательным взглядом.

– Спарки облетывать под облаками нельзя! – решительно произнес Брызгалин.

– Вы правы, но мы и не собираемся на этих спарках летать выше пяти тысяч метров. Установится погода, сразу же облетаем.

– Это нарушение, – упрямо твердил Брызгалин.

– Мы вынуждены пойти на облет по неполной программе, ибо ждать белых мух не можем! Нам скоро заступать на боевое дежурство. Формально вы правы, а по существу – нет. Неужели вас не волнуют интересы полка?

– Волнуют, Но волнуют и недостатки. Вы сегодня дали указание проводить одну предварительную подготовку к двум спаренным летным дням. Это опять нарушение существующей методики.

– Вы читаете газеты и журналы? Читаете. Хорошо. В одном из номеров авиационного журнала опубликована статья с изложением опыта более чем годовой работы полка по новой методике: одна предварительная подготовка на два летных дня. Экономия времени?

– Журнал – еще не официальный документ. Это во-первых. А во-вторых, вы-то сами представляете всю опасность такого новшества?

– Никакой опасности не вижу! – отрезал Горегляд.

– Техсостав раньше готовил самолеты каждый день, а по вашей методике – один раз на два дня сразу. Отлетали, залили топливо, зачехлили и – по домам. Утром сбросили чехлы – летите, голуби! Что случится, голову снимут!

– Мне в первую очередь и вот ему, – Горегляд кивнул в сторону Северина, – во вторую, а может, обоим одновременно. По поводу того, что отлетали, залили топливо – и домой, не правы. После полетов инженеры и техники проведут тщательный осмотр самолетов. – Он подробно объяснял новый метод подготовки техники и людей, но чувствовал, что Брызгалин не слушает. «А, черт с тобой! – раздраженно подумал Горегляд. – Хоть на голове кол теши, а ты все свое. Не переубедишь. Лишь бы ответственности поменьше…»

После ухода Брызгалина какое-то время оба молчали.

Горегляд ходил по комнате, насвистывал мотив старинного вальса, закурил, разгоняя рукой клубы дыма. Северин смотрел в окно на удаляющегося подполковника.

Первым нарушил молчание Горегляд:

– Помощничек, разрази его гром! Только и знает, палки в колеса ставить! И главное: формально прав. Вот в чем вся загвоздка! Всего нового боится, а вроде бы прав…

– Ничего она не стоит, его правота, – сказал Северин. – Гавнодушие к делам и заботам полка за нею, душевный холод. О чем он заботится? О своем покое. К чему идти на риск из-за трех-четырех молодых летчиков… Хорошо они будут летать, плохо – его не волнует. А нас не может не волновать, вот в чем дело.

Глава вторая

1

Офицеры по команде начштаба майора Тягунова дружно поднялись и, глядя на раскрывающего красную папку командира, притихли. Горегляд махнул рукой: «Вольно, садитесь!» Подошел к трибуне. Говорить долго он не любил, совещания устраивал редко и по самым неотложным делам, чем заслужил у офицеров полка особое уважение.

– Послушайте указание! В тетрадях записей не делать!

Горегляд читал медленно, делал паузы после каждого предложения, отчего смысл прочитанного легко запоминался.

– «За последнее время участились случаи полетов иностранных разведывательных самолетов в сторону нашей границы. Военный совет обращает внимание командиров, политорганов, штабов на строгое соблюдение бдительности, сохранение военной тайны, усиление дежурных сил и средств…» – Он дочитал и закрыл папку. – Наш полк должен быть готов заступить на боевое дежурство! Это важнейшая и сложная для нас задача. Уверен, что мы с нею справимся. И – смотреть в оба, гуси-лебеди! – Степан Тарасович оглядел всех собравшихся, остановил взгляд на начальнике КП. – На командном пункте пересмотреть возможные варианты наведения для новой машины. Товарищ Кочкин здесь?

– Так точно! – Николай встал, вытянувшись, готовый отвечать на вопросы командира.

– Вам на курсах дали новые приемы наведения?

– Изучали, товарищ полковник!

– Вот и добро! Помогите начальнику КП переделать схемы, произвести новые расчеты. У вас есть что сказать? – Горегляд обратился к сидевшему за первым столом Северину.

Тот поднялся:

– Политработников, секретарей и членов партбюро прошу остаться.

Северин оглядел сидевших и произнес:

– Какие же выводы следует сделать партийному активу? На мой взгляд, необходимо эту вот обеспокоенность Военного совета фактами попыток нарушения государственной границы довести до каждого коммуниста, до всего личного состава, обсудить на заседаниях бюро задачи, непосредственно стоящие перед подразделениями. Парткому начать подготовку партийного собрания полка. Вам, Игорь Дмитриевич, – обратился Северин к поднявшемуся из-за стола Выставкину, – надлежит вместе с другими членами комитета оказать помощь парторганизациям, и прежде всего эскадрилье товарища Пургина – она первой заступает дежурить.

2

– Я вот что думаю, – сказал Сторожев, когда все трое вышли из штаба. – Чего это вдруг нас переводят на дежурство? В мире вроде бы грозой не пахнет, а мы – дежурить. Как вы-то думаете?

– Спроси, Толич, о чем-нибудь полегче, – ответил Кочкин. – Тут вопросы большой политики. Нам, рядовым служителям неба, их не вспахать и наружу не вывернуть. Не наше это дело разбираться отчего и почему. Наше дело выполнять задачу.

– Не согласен я с тобой, Кочка, – возразил Васеев. – Наше это дело понять обстановку, разобраться в ней, сделать для себя правильные выводы. Недавно я летал на учебную разведку и увидел в горах новую стройку, ту самую, о которой год назад говорили прилетавшие из центра инженеры.

– Ну и что? – пожал плечами Кочкин.

– Так вот, стройка, видимо, завершена – подъемные краны убраны, площадка обезлюдела, поток машин на дороге заметно уменьшился. Может, эта точка имеет особо важное значение? – загадочно произнес Васеев, хитровато сощурив карие, чуточку суженные к переносице глаза. – Может, именно она привлекает внимание чужих самолетов? – Сам-то он догадывался, что скрывается за словом «точка», но говорить о своих догадках не стал.

– Я где-то читал, – сказал Сторожев, – что есть научные открытия, которые человечество ставит себе на службу лишь спустя много лет. Резерфорд открыл деление ядра, но вряд ли он предполагал, что его работа станет не только открытием века, но и угрозой человечеству. Земной шар в недалеком будущем будет остро нуждаться в источнике электроэнергии. Уже сейчас ученые работают над этой проблемой. Помните, академик Курчатов выступал со статьей об управлении термоядерной реакцией и принципе создания МГД – магнитогидродинамического генератора?

– Уж не думаешь ли ты, Толич, что в горах поставили этот самый МГД? – воспользовался паузой Кочкин.

– А почему бы и нет? – откликнулся Анатолий. – Зачем рыть и бетонировать огромные котлованы, устраивать биологическую защиту – здесь все это есть. Выдолби в скале определенного диаметра отверстие, ставь туда технический объект, запускай и наблюдай по дистанционным приборам за его работой.

– Что ни говори, Толич, а ты у нас голова! Ну прямо Кибальчич, Бернулли, Циолковский, Курчатов – все вместе. – Кочкин улыбнулся. – А спутники зачем? – Большие серые глаза его расширились, толстые, розоватые ноздри хищно зашевелились.

– Ты мне, Коля, друг, но…

– Но истина дороже, – перебил Сторожева Кочкин. – Правда, недавно я другой афоризм слышал: «Истина мне дороже, но Платон – мой начальник».

Все трое рассмеялись.

– Я не о том, Кочка. Я удивляюсь твоей неосведомленности – разве можно со спутников разглядеть все до булавочной головки.

– Тоже мне нашел булавочную головку. Генка котлован видел, а не булавку.

– В данном случае спутник бессилен – нужна сверхчувствительная аппаратура для записи на пленку проникающей сквозь скалы, но сильно ослабленной энергии. Она-то и устанавливается на самолетах-разведчиках. Кроме того – пробы воздуха, по ним можно определить степень радиации, напряженность магнитного поля. А частоты радиолокационных станций? Теперь-то понял? – Сторожев вопросительно посмотрел на Кочкина.

– Да уж, понял, – обиделся тот, ища сочувствия у молчавшего Геннадия. – И откуда ты все это знаешь? Книги вроде бы читаем одни и те же, а знаний у тебя – хоть пруд пруди. Быть тебе ученым. Собирайся, брат, в академию, с твоей-то головой грех тут загорать.

– Вот на следующий год Генку проводим, а уж потом и мы с тобой об учебе подумаем. Ты куда?

– На КП. А вы?

– Сдавать зачеты по технике Горегляду.

– Погоняет он вас.

– Для дела, – отозвался Васеев.

Близящееся окончание испытаний и подготовка к дежурству увлекли всех настолько, что никто не помышлял ни об отдыхе, ни о рыбалке, ни о поездке в город. Полеты чередовались с предварительной подготовкой или занятиями в учебной базе. Техники и механики ТЭЧ трудились в две смены, еду им привозили прямо на стоянку; на аэродром, по указанию Северина, переехала и библиотека с радиоузлом; газеты из почтового отделения доставляли в эскадрильские домики, в «высотку», на СКП, на пункт управления инженера. Заседания парткома полка и партбюро эскадрилий проводились на аэродроме, выступления коммунистов были сжатыми, решения – краткими и конкретными.

Горегляд, осунувшийся и почерневший, носился на запыленном газике от штаба на стоянку, сам вникал во все мелочи. Утром, после ночной смены, его видели в офицерской рубашке; на занятиях по изучению самолета – в техническом костюме; к вечеру, когда начинались полеты, – в летной куртке. Его энергия и трудолюбие подбадривали всех. Он старался сохранить напряженный ритм работы, улавливая чутьем и многолетним своим опытом короткие, неожиданные сбои в большом коллективе, которые нет-нет да и давали о себе знать. Больше всего он боялся бестолковщины и зряшной траты бесценного времени и прилагал все силы к тому, чтобы ни одна минута не прошла даром, ни один человек не ждал задания, ни одна машина, выведенная на полеты, не простаивала на заправке. За каждое нарушение ритма и графика работы виновника распекал беспощадно. И чем меньше дней оставалось до назначенного комдивом срока, тем жестче становился Горегляд, тем непримиримее был он к таким, кто допускал ошибки или работал не в полную силу.

Возвращаясь из ТЭЧ, Горегляд заметил, что на площадке списывания девиации магнитных компасов одновременно стоят два самолета. Техники и механики сидели на порыжелой траве и о чем-то разговаривали.

Горегляд вышел из газика, громко хлопнул дверцей, и, насупив брови, подошел к техникам. Те вскочили.

– В чем дело? – грозно спросил Горегляд, уставившись на одного из техников эскадрильи Пургина. – Почему на площадке две машины?

– Мне приказали отбуксировать к шестнадцати ноль-ноль, – ответил техник первой машины.

– А вам?

– Мне к пятнадцати ноль-ноль.

– Какого же черта вы здесь вылеживаетесь? – загремел командирский бас. – Кто должен списывать девиацию?

– Капитан Васеев.

– Где он?

– Не знаем, – дружно ответили техники.

– Кто-нибудь из вас удосужился позвонить в штаб эскадрильи и узнать?

Техники молчали.

– Сейчас же позвоните, выясните причину задержки и вечером доложите мне. Поняли?

– Так точно!

Сев в кабину газика, Горегляд бросил шоферу:

– К Пургину!

Он почувствовал себя усталым. «Да, да, последние две недели как в аду, – подумал он. – Ни дня ни ночи. Надо успеть закончить все дела к сроку. Люди тоже устали. Вот и Васеев. Тоже сдавать начал. Забыл. Завертелся в суматохе. Все равно спрошу по всей строгости…» Сжатая внутри злость постепенно, как пружина давно не заводимых часов, слабела, и он почувствовал облегчение. Какое-то время не слушал шума работающего мотора газика, не ощущал толчков, не видел серых плит бетонки. Очнулся, когда газик остановился возле штаба эскадрильи. «Задремал. Спать на ходу стал. Устал, Степан, устал. Осталось немного. Заступим на дежурство, завершим переучивание – отдохнем трошки. Эх, на рыбалку бы махнуть! Что-то Сосновцев не показывается. И у него хватает забот. Не одни мы».

Пургин сидел в маленькой, увешанной схемами и графиками комнате и записывал в летной книжке оценки вчерашнего полета со Сторожевым. Увидев командира полка, он поднялся.

– Где Васеев? – спросил Горегляд.

– Проводит занятия с летчиками. Изучает инструкцию.

– Хорошо, – едва сдерживая себя, произнес Горегляд. – А кто должен списывать девиацию на двух машинах?

– Васеев, – ответил Пургин, догадываясь о приближающейся грозе.

– В чем дело? Почему две машины ждут одного человека, разрази вас гром!

– Неувязка вышла, – виновато ответил Пургии.

– Когда кончатся эти неувязки? Обе машины спланированы на полеты, а их подготовка почти сорвана. Что это за безобразие? – Горегляд терял власть над собой, голос его становился громче, жесты размашистее, а взгляд суровее и жестче. – Что у вас за порядки в эскадрилье? Один человек в одно и то же время и занятия проводит, и девиацию списывает… Что за безалаберность? У вас есть расписание занятий?

– Вот оно, – Пургин кивнул в сторону висевшего в рамке расписания.

Неожиданно открылась дверь, и на пороге показался Васеев. Спросил разрешения, медленно вошел в комнату и остановился, скользнув взглядом по покрасневшему Пургину и мрачно-строгому Горегляду.

– Явление Христа народу! – пробурчал Горегляд, разглядывая насторожившегося Васеева. – Почему простаивают две машины на площадке списывания девиации?

Геннадий помнил о времени прибытия на списывание девиации, но, вернувшись из столовой, Пургин дал ему новое указание: заняться изучением инструкций. Это сразу вытеснило из его головы все остальное. Он поспешил в штаб за учебными пособиями, потом, пока летчики были в столовой, листал тонкую брошюру, восстанавливая в памяти порядок подготовки и несения боевого дежурства.

– Говорим об исполнительности, о порядке, о высокой организованности, а сами допускаем вопиющую неорганизованность! – сверлил взглядом Пургина и Васеева Горегляд. – Кто виноват?

– Я! – вскинул голову Васеев в ожидании упрека или наказания.

– Тем хуже. Почему это произошло?

– Виноват. Закрутился.

Горегляд, едва сдерживая гнев, сказал Пургину:

– А вы где были? Занят Васеев, пошлите другого летчика.

– Забыли. Занялись летными книжками – оформляем допуск к дежурству, – робко пытался оправдаться Пургин, которого мучило сознание собственной вины, «Я же послал Васеева, я приказал проводить занятия с летчиками. Может, сказать об этом? Васеев всю вину взял на себя, а я… Теперь поздно».

– Немедленно отправляйтесь на площадку! – сказал Горегляд Васееву. – Возьмите мою машину.

Геннадий рванулся к двери, но его остановил окрик полковника:

– И предупреждаю в последний раз! Буду наказывать за спячку и неорганизованность! Строго наказывать!