Текст книги "Расколотое небо"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

3

Васеев первое время делал по одному-два полета в день. Горегляд сам выпускал его в воздух, придирчиво проверял полетную документацию, строго спрашивал с инженера за подготовку к вылету самолета.

Как и в клинике, Геннадий начинал рабочий день рано, будил своих друзей, бежал с ними на зарядку по тропинке в лес; вечером с Лидой, которая не хотела оставлять его одного, шел на стадион, на беговую дорожку. «Вам нужно больше бегать, – сказал профессор. – Бег и приседания восстановят эластичность и подвижность мышц и суставов», И он бегал…

Нога окрепла, и Геннадий был уверен, что это связано с полетами. С особой тщательностью выполнял он виражи один за другим. Это требовало больших усилий и напряжения, и Геннадий радовался нагрузкам. Они держали его в постоянной готовности, делали сильнее.

После очередного врачебного осмотра Графов позвонил Горегляду:

– Товарищ командир, по-моему, пора. Ранка затянулась, кожа розоватая. Можно на перегрузки.

– Выдержит?

– Вполне.

– Отлично.

Положив трубку, Горегляд сказал по селектору Северину:

– Твой крестник планируется в зону, хватит его на привязи держать. Графов говорит, что дела у Васеева идут нормально. Чего молчишь?

– Слушаю внимательно, – ответил Северин. – Слушаю и радуюсь.

– Проследишь подготовку Васеева и оба вылета.

– Понял, Степан Тарасович.

О вылетах на сложный пилотаж Геннадий узнал от Пургина. Федор Иванович не без гордости заявил:

– Ну, Геннадий, добились-таки разрешения! Приказано спланировать два полета на сложный пилотаж. Готовься.

Геннадий засел за вычерчивание схемы полета в зону. С особым удовольствием выводил он цветными карандашами глубокие виражи, перевороты, петли, боевые развороты…

В зоне пилотажа он осмотрелся, наметил ориентиры, доложил по радио и ввел самолет в глубокий вираж. Перегрузку почувствовал сразу. Машина шла устойчиво, скорость выдерживала заданную, носа не опускала. Геннадий опасался, не будет ли трудно поврежденной ногой удерживать самолет по горизонту, и обрадовался, когда почувствовал, что нога не утратила плавности движений и действует как здоровая.

Оставалось испытать себя на больших перегрузках. Не лопнет ли тоненькая пленка на ранке от прилива крови? Не сдвинутся ли с места отколовшиеся при ударе косточки? Геннадий об этом не думал. Как и каждый летчик, изготовившись, он думал о пилотаже. Ну а если что и случится, то об этом узнаешь после посадки…

Перед вводом в переворот Геннадий посмотрел вниз, на ориентир. Под ним лежала огромная географическая карта местности с извилистой лентой реки посредине, темно-зелеными массивами леса, прямыми серыми линиями дорог.

На большой высоте очень легко ощутить себя одиноким и слабым. Тогда не замечаешь ни ослепительного, с оттенками густого аквамарина небосвода, ни прозрачного воздуха, ни расплавленного солнцем сизого горизонта. И спешишь расстаться с высотой и вернуться на землю.

Васеев же действовал неторопливо, вглядываясь во все, что окружало его. Чувство приподнятости и гордости наполняло его – он ощущал себя хозяином этой высоты. Огромное пространство делало его сильным и мужественным. Васеев выждал, пока уменьшится скорость, сгруппировался и, как только стрелка прибора коснулась заданного штриха на циферблате, осторожно двинул ручкой и педалью. Многотонная машина легко опрокинулась на спину, опустила нос и понеслась к земле. Он увидел, как навстречу ринулось огромное поле с яркими красками, и, повинуясь выработанным множеством полетов навыкам, начал подтягивать ручку. Желание испытать себя на больших перегрузках подхлестнуло его, и Геннадий потянул ручку энергичнее, круто изломав траекторию движения машины. На приборе перегрузок кончик стрелки замер на цифре «6». Шестикратная перегрузка вдавила в сиденье, сковала мышцы рук и ног, бросила кровь сверху вниз, туда, где была та самая тонкая пленочка раны.

Фигуры сложного пилотажа он выполнял в едином темпе, не давая себе ни секунды отдыха. Истосковавшись по пилотажу, Геннадий то бросал машину на желто-зеленый земной ковер, то вздыбливал на «мертвую петлю», увеличивая с каждой фигурой перегрузки.

Пока Муромян с Борткевичем готовили машину к следующему вылету, Геннадий сходил к Графову и доложил о самочувствии:

– Пять баллов, как говорит командир! – И поднял вверх руку с растопыренными пальцами.

– Садись, посмотрим. – Графов измерил кровяное давление, посчитал пульс. – После второго полета – углубленный осмотр, как договорились.

– Из кабины – прямо в ваши руки!

Второй полет на сложный пилотаж Геннадий выполнял с еще большими нагрузками. Он, казалось, рассердился на машину и выжимал из нее все, что она могла дать. И только раз, когда пришлось двинуть поврежденной ногой резко и до отказа, почувствовал острую боль, словно его кто-то уколол иглой.

Войдя к Графову, он снял летный костюм, разулся и лег на кушетку. Графов присел рядом, осмотрел ногу – на розоватой коже, на месте свища, виднелись две крохотные капельки крови.

– Прекрасно, Геннадий! Экзамен твоя нога сдала хорошо. Поздравляю! Теперь летай себе на здоровье! – Графов легонько хлопнул Геннадия по плечу.

– Спасибо, Владимир Александрович, за помощь, за доброту вашу. – Геннадий благодарно посмотрел на врача. – Если бы тогда, после клиники, не ваша поддержка, не летать бы мне…

– Считай, что ты сам одолел свой недуг.

Геннадий вышел от врача, постоял, вспомнил совет профессора: «Исцелися сам» – и улыбнулся.

После полетов Геннадий, Николай Кочкин и Сторожев направились домой. Узкая, выложенная прямоугольниками бутового камня дорожка пролегала между кустов жимолости и рядов пирамидальных тополей, посаженных летчиками.

Толя Сторожев притронулся к листочкам вскинувшегося вверх тополька.

– Здравствуй, племя младое, незнакомое! – Он поднял руку, но до вершины не дотянулся. – Вот растет, ребята, не по дням, а по часам. Как в сказке.

Дорожка оборвалась, за ней начиналась тополиная аллея, в конце которой виднелся огромный дуб с широкой, похожей на шар развесистой кроной. Тополиная аллея служила местом прогулок жителей городка, там даже в самые жаркие июльские дни было прохладно. Вечерами сюда приходили жены, дети и матери – встретить возвращающихся со службы летчиков и вместе, пока не наступит темнота, погулять по главной улице городка, побродить по леску.

День догорал. Опустившееся за гряды облаков солнце еще высвечивало на западе небосвод, но краски постепенно блекли, и на смену голубоватым и золотым сверху наплывали свинцово-серые. Сторожев несколько раз оборочивался и наконец не выдержал:

– Посмотрите на закат!

Кочкин и Васеев остановились, молча посмотрели. Кочкин подтолкнул Анатолия в плечо:

– В который раз говорю, что тебе, Толич, надо было идти не в летное училище, а в академию художеств!

Сторожев не ответил и продолжал смотреть на запад. Васеев и Кочкин перемигнулись и пошли в городок.

Кочкин еще издали увидел Лиду с детьми и зашагал было быстрее, но сдержал себя.

– Смотри, старик, твой экипаж в сборе. Готовь встречный марш!

Пятилетний черноволосый Игорь рванулся к отцу. За ним с визгом побежал младший – белоголовый крепыш Олег. Геннадий подхватил Игоря и усадил на плечи, Олега взял на руки Кочкин.

– Что-то вы сегодня задержались? – спросила Лида. Геннадий наклонился, поцеловал ее.

– А нам с Олегом можно? – спросил Кочкин.

– Чур, не сейчас, – засмеялась Лида.

– И счастлив тот, кто разом все обрубит, уйдет, чтоб не вернуться никогда! – произнес Кочкин.

Лида улыбнулась, обнажив белые ровные зубы. Шерстяная, василькового цвета кофта и серая короткая юбка плотно облегали ее красивую фигуру.

Кочкин глядел на нее и не узнавал – Лида хорошела с каждым годом. Дети приносили ей не только хлопоты, но и то удовлетворение, от которого человек крепнет и расцветает. С тех пор как он впервые увидел Лиду, прошло шесть лет. Мог бы и он тогда дружить с ней… Почувствовал, как воспоминание отозвалось в сердце щемящей болью.

Васеев попросил:

– Давайте-ка нашу потихоньку. Ей-богу, на песню потянуло.

– Э-э, нет. Пойдем домой, там нам Лида разрешит по маленькой с рижским бальзамом, вот тогда можно и песню спеть.

– Не разрешу, – отрезала Лида. – Завтра полеты.

– Она права, Кочка.

Стараясь не привлекать внимания прохожих, Васеев начал любимую свою песню. Игорь и Олег тихонько подхватили знакомые слова.

 
Небо голубое, ставшее для летчика судьбою.
Небо доброе и злое, голубое, грозовое,
Стало ты моей судьбою,
Я и бог твой, и подданный твой.
 

– Завидую я вам, Васеевы, – вполголоса сказал Кочкин Лиде. – Вы, наверное, самая счастливая семья на земле! Гляньте, а Толич-то наш… В атаку пошел.

Лида обернулась и увидела в конце аллеи Шурочку. Анатолий поспешил ей навстречу.

– Типичный прием истребителя: скорость – маневр – пуск! – засмеялся Кочкин. – Это ты их помирила, Лида?

4

Сразу после прибытия в Москву Кремнев направился в управление. Получив пропуск, вошел в многоэтажное, облицованное серым гранитом здание и поспешил в указанный на пропуске кабинет. Его слушали, долго расспрашивали о ПМП, уточняли налет, сроки проведения регламентных работ, укоризненно качали головами, словно упрекая его в том, что вся эта заваруха с ПМП произошла по его, Кремнева, вине, а коли так, то докладывать начальнику управления будет сам Кремнев. Что ж, думал Кремнев, семь бед – один ответ. И ответ придется держать по всей форме. Пусть накажут, но ошибку исправлять надо незамедлительно.

Из управления Кремнев вышел поздним вечером, не спеша добрался до сквера, сел, вытянул ноги и глубоко вздохнул. Вроде бы камни не ворочал, дрова не пилил, землю не пахал, а устал так, как будто весь день был в борозде или на лесосеке. Действительно, нервное напряжение порой сильнее физических нагрузок. Хорошо, что начальник управления не канцелярист, в прошлом тоже летчик. Выслушал внимательно, долго рассматривал сетевые графики летной подготовки и наконец сказал:

– Плохо, что есть любители показухи, но хорошо, что вовремя хватились и высказали правду о ПМП. Грешен, но я тоже поверил доводам в пользу ПМП. Спасибо, что помогли разобраться, а то бы этот «почин» подняли на щит – и пошла писать губерния. Желаю успехов, товарищ Кремнев!

Сидел на скамье и снова подумал о начальнике управления. Хорошо, что земля рождает таких людей: ни чванливости, ни отчужденности. Прост в обращении. Поговорил с ним – и на душе светлее стало…

Вернувшись из Москвы, в тот же день вылетел в Сосновый.

– Ну, Степан Тарасович, – обратился Кремнев к Горегляду, – твоя взяла! Переходи на сетевые графики полетов. Москва – «за»!

Северин встретился с Васеевым у самолетов:

– Как летчики относятся к тренажу?

– Отбоя нет. Особенно от молодежи – они теперь перехваты осваивают.

Северин обошел машины, поздоровался с людьми. Он любил бывать на стоянке. Во время полетов времени на беседы не оставалось, а вот в дни наземной подготовки, когда никуда не торопишься, с человеком можно поговорить подольше, узнать обо всем, что представляет для замполита интерес. В такой обстановке человек не постесняется высказать и личную просьбу, и дельное предложение.

Чуть в сторонке, присев на самолетные чехлы, о чем-то беседовали Сторожев и Бут. Северин подошел к ним сзади и заглянул через плечо замполита эскадрильи: на раскрытом планшете лежали репродукции знакомых ему картин.

– Здравствуйте, товарищи! – приветствовал их Северин. – Чем занимаетесь?

– В воскресенье лекцию в гарнизонном университете культуры собираюсь читать, – сказал Бут, – вот и решил кое о чем посоветоваться с Анатолием.

– А как с открытием «Третьяковки»? – поинтересовался Северин. – Репродукций уже собралось много, рамки сделали?

– Рамки готовы, осталось доделать кое-что, да времени в обрез.

– Надо найти время, – сказал Северин. – На выставке и лекцию прочитаете о живописи.

Северин отошел к Васееву:

– Как дела у Сторожева?

– Теперь все улажено. Нежная у него душа, грубое слово ранит. Не только слово – взгляд…

– Это хорошо, Геннадий, что у человека такая душа! Хорошо. Хуже, когда иной так зачерствеет, что его ничем не проймешь.

– Да, – спохватился Васеев, – у меня другого характера просьба.

– Выкладывай, пока есть время.

– Ко мне обратился инженер Выдрин по поводу сдачи механиками зачетов на повышение классности. Опять, Юрий Михайлович, заминка – комиссия дивизии никак не соберется к нам. Помните, весной такая же карусель была?

– Конечно помню! Сегодня же доложу начальнику политотдела дивизии.

– Спасибо. Вопросов больше нет! – Васеев улыбнулся и подумал: «Почему бывает так – с одним человеком поговоришь – работать хочется, от другого же уйдешь – руки опускаются. Все норовит преподнести в корительном падеже. Эх, больше бы таких, как Северин…»

– Встречаемся в семнадцать часов. Пришли, пожалуйста, ко мне майора Чижкова.

Васеев кивнул и направился к группе инженеров и техников, среди которых, выделяясь высоким ростом, стоял Чижков. Голову Павел Петрович держал так, словно все время кого-то высматривал. Считался он добрейшим человеком. Хлопот по службе у майора было немного, пушек на самолетах последние десять – пятнадцать лет не ставили. И когда на новом истребителе появилась скорострельная пушка, Чижков со вздохом сказал: «Этого еще не хватало! Теперь хлебнем горюшка!»

Чижков был беспартийным, общественной работы побаивался и при малейшей возможности избегал. Исключение составляли выборы в местные Советы, когда он, представляя беспартийную массу, гордо заседал во всяких больших и малых комиссиях. После завершения выборной кампании Павел Петрович получал отгул за переработанные на дежурстве часы и немедля отправлялся на рыбалку, которой увлекался во все времена года.

Васеев подошел к инженерам, отозвал Чижкова:

– Вас, товарищ майор, вызывает замполит.

Чижков испуганно выхватил из плотно сжатых губ окурок и наклонился к Васееву:

– Что-нибудь случилось? Мажуга опять подзалетел?

– Не знаю, – ответил Васеев.

Чижков поправил помятый комбинезон и направился к Северину. Вытянулся. Пожал протянутую руку.

– Как дела?

– Нормально! – выпалил Чижков.

– Нормально, говорите? Что сделано по дополнительной пристрелке пушек тех машин, экипажи которых скоро заступят на дежурство?

– На двух машинах пушки проверены, а на остальных проверим на следующей неделе. То одно, то другое. – Эти слова Чижков повторял чаще других.

– А к какому сроку было приказано командиром полка?

Чижков промолчал, переминаясь с ноги на ногу, выжидающе посмотрел на замполита. В срок служба вооружения не уложилась, хотя Горегляд недавно и напомнил о пристрелке пушек. О чем теперь говорить…

– Докладываю вам, товарищ Чижков, – резко сказал замполит, – срок исполнения закончился три дня назад. Что вы на это скажете?

Отмалчиваться было неудобно.

– Что тут говорить, – вздохнул Чижков. – То агрегаты электропитания опоздают, то тир отдадут для проведения стрельб из личного оружия. Вот так: то одно, то другое.

– «То одно, то другое»… Эх, Павел Петрович! Вы же полковой руководитель, а жалуетесь, что тир кто-то занял.

Северин почувствовал, что пройдет еще минута-другая – и он взорвется. Он умел управлять собой в воздухе, в самых острых ситуациях, и лишь однажды, при полете в темных, ночных облаках, когда его наводили на цель над морем и не сообщили курса на аэродром, помимо воли бросил в эфир короткую резкую фразу. «Конечно, в воздухе, – подумал он, – сам себе хозяин, и если борешься, то со своими нервами, о непогодой. А тут люди – они сложнее любой погоды. Что ни человек, то характер, и к каждому нужен особый подход, своя единственная тропочка, что ведет к сердцу. Вот и взорвись…»

– Вы же лучший рационализатор. О ваших рацпредложениях говорят в округе, а приспособления для подвески ракет главкому показывали. Значит, можете. А тут пушки пристрелять настойчивости не хватило. Не думаю, чтобы это несложное дело нельзя было решить вовремя. Наверное, передоверили кому-то, а проверить… проверить забыли.

– То одно, то другое… Закрутился, да и подвели…

Чижков огляделся по сторонам, словно убеждаясь в том, что его не подслушивают, потрогал покрытый пылью козырек фуражки и, чувствуя вину, почти шепотом произнес:

– Подвели меня. Работнички. Доверить ничего нельзя.

– На то и щука в реке, чтобы карась не дремал, – сказал Северин. – Кому поручали?

– Ей, этой самой Мажуге! Чтоб ему лихо! Он у меня в печенках сидит!

– А почему же старшему инженеру полка Черному не доложили?

– Только вот перед вашим приходом и узнал.

– Давайте, Павел Петрович на этом закончим. Но смотрите, чтобы пушки были пристреляны. Доложите Черному, а тот – командиру полка!

– Разрешите быть свободным? – Чижков неловко повернулся и пошел, уныло опустив руки.

* * *

Северин проводил инструктаж в классе предполетной подготовки – сюда меньше доносился шум работающих на проверке двигателей. Предстоял парковый день на технике – самое время поговорить с секретарями парторганизаций и замполитами эскадрилий. Особое внимание замполит обращал на работу с каждым авиатором. Современный самолет – оружие коллективное, и от того, как поработает тот или иной механик, техник или другой специалист, зависит успех выполнения полетного задания. Затем Северин заговорил о том, что занимало его больше всего: о дисциплине, о непрерывности политико-воспитательной работы.

– Ни один человек, повторяю, ни один не должен оставаться вне нашего внимания. Прошу провести анализ дисциплины и работы по ее укреплению и обсудить его на заседаниях партбюро эскадрилий и ТЭЧ. С докладами пусть выступят командиры подразделений, на комсомольских бюро – замполиты. Поймите правильно – это не должно вылиться в очередную кампанию. Не ослабляя усилий в летной работе, улучшить дисциплину – вот что главное для всех нас!

Васеев, сидевший за первым столом, внимательно слушал Северина, делал в рабочей тетради пометки. За каждым из намечаемых мероприятий он видел людей, которые их будут выполнять: комэска Федора Пургина, техника Эдуарда Муромяна, механика Михаила Борткевича, замполита Валерия Бута, инженера эскадрильи Василия Выдрина – всех, с кем ему довелось служить бок о бок, вместе делить радости и невзгоды такой нелегкой авиационной службы.

К «высотке» почти бесшумно подошел зеленый автобус, Северин, взглянув на часы, недовольно покачал головой:

– Разговорились сегодня. По распорядку дня ужин. – Он вложил в летный планшет записную книжку, взял со стола фуражку и вышел на улицу. За ним потянулись и остальные. У дверцы автобуса задержал Васеева.

– Пушки-то не все повторно пристреляны! И все тихо-мирно. Как говорится, на Шипке все спокойно. Завтра же Выдрина за бока! Поняли?

Васеев кивнул и жестом предложил Северину войти в автобус.

– Спасибо. Мне в штаб нужно зайти.

Автобус тяжело зарычал, обдал Северина густым едким дымом и покатился по дороге.

5

В штабе было многолюдно: менялись караул у полкового знамени, посыльный и дежурный. Северин подождал у входа, посмотрел смену часовых, вспомнил, как курсантом нес службу в карауле, делая зарубки на самолетном ящике после каждых проведенных на посту суток. Таких зарубок за курсантские годы накопилось больше двухсот…

Горегляд с порога встретил его вопросом:

– Как дела на стоянке?

Северин снял фуражку, подошел к столу, сел, окинул взглядом целую гору бумаг, лежавших перед командиром полка.

– Чего молчишь? А… это, – кивнул Горегляд на папки. – Все это перекочует на твой стол. Начни хотя бы с самой толстой. – Он придвинул к Северину синюю папку и похлопал по ней ладонью. – За три дня пятьдесят входящих! Не успеваю резолюции накладывать. Большинство дельные, а есть и для галочки, на всякий случай. Ну да аллах с ними, с бумагами. Как там на нашей линии фронта?

– На стоянке все в порядке. Тренажер Васеева действует с большой нагрузкой. Подготовка к парковому дню прошла, на мой взгляд, хорошо. Я проинструктировал партактив, поговорил с секретарями и замполитами подразделений.

Северин вздохнул, отвел взгляд в сторону.

– Чего замолчал? Что-то не так?

– Указания о пристрелке пушек, которое вы дали, не выполнены.

– Как не выполнены! Срок прошел!

– Вот именно. Чижков обвиняет Мажугу.

– А Чижков где был?

– Видно, просмотрел. К Мажуге пора принять самые строгие меры. Может, рассмотреть на офицерском суде?

Горегляд вскочил и нажал кнопку селекторной связи:

– Тягунов, зайдите ко мне!

– Есть!

– Выставкин, прошу ко мне!

– Понял!

– Это дело я так не оставлю! – гремел Горегляд. Он возбужденно ходил из угла в угол. Взглянул на Северина, остановился, потер затылок. – А может, подождем с судом? Объявим взыскание, а? Как ты думаешь? Полк заканчивает учебный год с хорошими показателями, а тут – суд. Что о нас скажут? Как вы думаете, товарищ Выставкин?

– Вы правы, товарищ командир. Суд сейчас не ко времени. По всем показателям мы вроде бы впереди других, а тут – суд.

– Хорошо, секретарь.

– Так оно и бывает, – сказал Северян. – То конец года, то перед праздником, то инспекция едет. Потом, попозже. А попозже – острота не та, карающая рука добреет. А нарушитель порядка все это видит. «Давайте катите телегу! Вам же хуже будет. В этом полку суд, а в другом нет, – значит, там и дела получше». Так и порождаем безответственность, создаем обстановку всепрощения. – Северин резко поднялся, одернул куртку и посмотрел в лицо Горегляду. – Поведение Мажуги надо рассмотреть на офицерском суде. Взысканий у него – хоть пруд пруди. Записывать некуда, вся карточка исписана. Представляете себе, Георгий Николаевич, – Северин обратился к Тягунову, – что ни поручи Мажуге – завалит любое дело. Получил указание о пристрелке пушек. Пристрелял на нескольких машинах, руки в карманы – и в город с дружками. Там набезобразничал. Кстати, Степан Тарасович, у некоторых наших начальников явно притупленно внимание к воспитательной работе. Мы-де летаем много, остальное приложится. В эскадрилье Пургина две самоволки. Надо завтра в конце дня обязательно обсудить этот вопрос с командирами подразделений.

– Согласен, – кивнул Горегляд. – А насчет Мажуги пишите приказ, начштаба!

Тягунов присел к столу и торопливо записывал вес, что говорил полковник. Он еще не успел изучить все тонкости штабной работы в приграничном авиационном полку и внимательно прислушивался и приглядывался ко всему, что делалось вокруг. Вначале его изумляла неотступная требовательность Горегляда и Северина, но вскоре он убедился, что по-другому здесь нельзя: малейшее отступление от установленных правил и порядка могло привести к тяжелым последствиям.

– За невыполнение в срок моих указаний о пристрелке пушек, халатность и безответственность должностных лиц, – диктовал Горегляд, – приказываю: старшего лейтенанта Мажугу арестовать на пять суток, майору Чижкову – выговор, майору Черному – замечание. Все. Завтра на полковом построении приказ объявите офицерам. А насчет суда – спешить не будем, Юрий Михайлович. Успеем еще.

– Зря. Время потеряем, – не сдавался Северин. – Пользы не будет.

– Арест тоже действует. Не шутка.

Тягунов поднялся:

– Я могу быть свободен, товарищ командир?

– Побудьте пока. – Горегляд знаком показал на стул, взял сигарету, закурил, потер затылок. – Что-то побаливает. – Подошел к столу, поворошил бумаги, вынул из папки серый бланк телеграммы.

– Теперь поинтереснее тема, – сказал он. – Юрий Михайлович, вот приказ, поздравляю тебя с присвоением очередного воинского звания – подполковник. – Горегляд подошел к Северину, обнял его.

– Спасибо, Степан Тарасович, за приятную новость!

– Примите и мои поздравления, Юрий Михайлович! – Тягунов крепко пожал руку Северину. – От всего, как говорится, сердца!

– С вас, как принято, причитается, товарищ подполковник. – Горегляд демонстративно потер руки.

– Прошу сегодня ко мне.

– Шучу. До этого ли нам сейчас? Как-нибудь попозже.

Северин и Выставкин вышли. Начштаба проводил их взглядом.

– У вас есть ко мне что-то? – спросил полковник.

– Я бы хотел летчикам лекцию по тактике завтра прочитать. Вы не возражаете?

– Лекцию лучше прочитать попозже. Сейчас главная ваша задача – боевое управление и командный пункт. С этого начинайте свой рабочий день и этим заканчивайте. Вы – один из немногих, кто знает автоматизированную систему управления, а потому учите других, прежде всего своих заместителей и офицеров. Правда, старший лейтенант Кочкин переучился на АСУ, но он ждет не дождется конца года – ему на медицинскую комиссию ехать надо. Парень о небе день и ночь думает. Наказание пошло впрок, придется отпустить. Пока же используйте его на всю мощь. Что еще?

– Лекция как раз об использовании АСУ в войсках.

– Ах, вон оно что! Хорошо, лекцию прочтете и – на КП!

– Зачем же мне быть на КП? Там мой заместитель. В строительстве не хуже меня разбирается. Другое дело, когда оборудование начнут монтировать, тогда мне почаще бывать придется. Какой смысл на одном объекте толкаться двум офицерам штаба? Да и заместитель подумает, что ему не доверяю, обидится.

Горегляд взглянул на часы:

– Делайте как знаете, но чтобы к установленному сроку командный пункт был готов!

Тягунов вышел, направился по коридору к себе, но передумал, зашел к замполиту:

– Я не помешал, Юрий Михайлович?

– Что за вопрос! Давайте уговоримся: и я к вам, и вы ко мне – в любое время! Присаживайтесь.

Тягунов пересказал разговор с командиром. Северин слушал внимательно, подперев голову рукой. Хороший человек Степан Тарасович, а нет-нет да и выкинет какой-нибудь иммельман на земле. Зачем противопоставлять лекцию строительству командного пункта? Ведь говорили же на эту тему не раз – вроде бы и соглашался, ан нет…

– Вы правильно сделали, что настояли на своем. Скажу вам по секрету: почаще проявляйте характер и смелее отстаивайте свою точку зрения, если убеждены, что правы. Всегда можете рассчитывать на мою поддержку.

Их разговор прервал телефонный звонок. Северин поднял трубку и улыбнулся.

– Жена, – тихо проговорил он, зажав микрофон ладонью.

Тягунов поспешно вышел из комнаты.

– Не жди меня, – мягко сказал Северин: жена опять обижалась на него за позднее возвращение.

– В половине девятого интересный фильм. Может, вырвешься, Юра? Опять не можешь… – в трубке послышался ее усталый вздох.

– Фильм я посмотрю в воскресенье с солдатами. Кстати, поговори, пожалуйста, на педсовете о том, чтобы учителя школы приняли участие в чтении лекций по литературе, истории, биологии. Мы тут на такой университет культуры размахнулись, что без вашей помощи нам не обойтись. И еще новость – открываем свою «Третьяковку».

Он слышал в трубке ее сдержанное дыхание. Но Рая молчала.

– Скажи что-нибудь, – попросил Северин. – Пожалуйста, не молчи.

– Когда ты хоть раз придешь домой, как все остальные, ну хоть бы в восемь? – сказала жена, и он почувствовал в ее голосе нескрываемое раздражение. – Сыновья тебя совсем не видят: уходишь – они еще спят, приходишь – уже спят. Ждем с ними воскресенья, а ты спешишь к солдатам. Вот и университет опять придумал. Помнишь наш разговор о дочке?..

В ее голосе зазвучала робкая усмешка, от которой Северину стало легче, – уж если Рая улыбнулась, значит, обида скоро пройдет.

– Валерик спит, дверь я не закрываю, пока в кино буду. Если придешь раньше меня, перенеси его в кроватку – он опять уснул на твоей, сказал, что будет ждать папу. Все. Бегу! Целую!

В трубке щелкнуло, и в комнате установилась тишина. «Действительно, права она – дома, как гость: несколько часов ночью, а если спланированы ночные полеты, то и ночью семья без мужа и отца. Ну ничего, скоро будет полегче – окончим переучивание, молодые замполиты эскадрилий опыт приобрели – на них теперь много возложить можно».

Только тщетно тешил себя замполит Северин надеждами на то, что его служба будет полегче. Не успел полк окончить программу переучивания, как уже пришла телеграмма о подготовке к учению, за ней – другая – об итоговой проверке, а там не за горами и отчеты в партийных организациях, а за ними – выборы в комсомоле. Не было и не будет у замполита ни свободного вечера, ни выходного дня, чтобы он мог побыть с семьей, побродить в воскресенье по лесу с сыновьями и женой, порыбачить ранним утром на той дальней степной речушке, где царствует тишина, о которой он давно мечтает. Не будет у него ни тишины, ни рыбалки, а будет – денно и нощно – люди, с заботами и тревогами, радостью и горем, просьбами и советами. Люди будут идти к нему и в штаб, и на стоянку, и даже домой, в короткие минуты перед сном, когда он, включив приемник, слушает последние известия…