Текст книги "Расколотое небо"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Глава четвертая

1

Махов приземлился на вертолете в разгар летной смены. Горегляд руководил полетами, Брызгалин был в воздухе. Полковника встретил только что вернувшийся из зоны пилотажа Северин. Одетый в песочного цвета летный костюм и высотные широконосые ботинки, Северин стоял подчеркнуто вытянувшись, левой рукой держал вывернутый наизнанку влажный шлемофон, правой – кислородную маску и матовый защитный шлем. С осунувшимся лицом и глубоко запавшими глазами замполит молча слушал упреки Махова: чем больше говорил Махов, тем тускнее становился взгляд Северина.

– Да, да, товарищ Северин, повторяю: полк работает не в полную силу. Люди нагрузки не чувствуют. Нет, не чувствуют. Как мы раньше работали? Если уж вышли на полеты, то все крутилось, аж дым коромыслом стоял! У вас же на аэродроме – тишина, задремать можно. Задремать! – Махов говорил вкрадчивым, приглушенным голосом, надеясь увидеть в глазах не в меру строптивого Северина покорную исполнительность. – Звено Васеева зарулило на стоянку час назад, а вылетать летчики и не думают. Вы, товарищ Северин, заместитель командира полка по политической части, вам эти вещи надо бы заострить и кое-кого за ушко да на солнышко. За ушко! Мы в дивизии знаем вас как хорошего, настойчивого работника, надеемся на вас. Почему бы вам не поддержать предложение о сокращении сроков войсковых испытаний? Это вызовет ответную реакцию. О вас заговорят и в округе, и в Москве. В Москве! А? Возьмите-ка и проявите инициативу. Новый почин: «Поточный метод полетов». В духе времени!

Махову очень хотелось расположить Северина, увлечь его предложением о сокращении сроков испытаний. Замполит – натура увлекающаяся. А тут – новое дело. Оно захватит его. С таким союзником легче и на Горегляда нажать.

Махов посмотрел на Северина и удивился: взгляд неподвижный, отсутствующий… Майор, казалось, не слушал его.

– Я, товарищ полковник, предпочитаю выяснять истину с помощью диалога, а не монолога. Поэтому, прошу выслушать меня.

Махов насторожился, снял солнцезащитные очки и удивленно поднял брови. Поначитались черт-те чего! Диалог! Монолог! Распустил Горегляд своих людей…

– Вы предлагаете, чтобы на старте дым коромыслом стоял. А нужно ли это в наши дни, когда общество стремится организовать труд с помощью науки? Темп нашей работы заранее закладывается в плановую таблицу полетов. Этот темп мы долго искали, взяли на вооружение оптимальный вариант. В полку ведется борьба за четкое выполнение всех полетов и каждого в отдельности. Счет идет на минуты. Общий налет за смену возрос, работа стала ритмичнее и эффективнее. Беготня, на наш взгляд, вредна. Спешка в авиации никогда не приводила к хорошим результатам. Люди работают с напряжением. Звено Васеева летало в стратосферу, перерыв между вылетами по наставлению положен больше обычного. Отдохнуть летчикам надо как следует.

– Отдыхают дома, а не на аэродроме. Здесь работать надо, работать, – изменившимся голосом прервал Северина Махов. – Полк переучивается, проводит испытания. Отдыхать некогда. Сроки надо сократить, сроки. Авиация ждет новый истребитель, и чем быстрее мы закончим испытания, тем раньше он поступит на вооружение…

Воспитанный суровым укладом армейской жизни в духе исполнительности и точности, Северин не представлял, что можно так легко изменить данное совсем недавно распоряжение о сроках испытаний и переучивания. О них говорили и на партийных собраниях, и на политических информациях, и на служебных совещаниях. В полку не было ни одного человека, который не подчинил бы всю свою жизнь исполнению особого задания, кто не думал бы о сроках. Сколько времени и усилий ушло на планирование, перестройку подготовки летчиков! И весь этот большой труд может обратиться в прах… Что людям скажешь? Поверят ли летчики и техники тому, что есть необходимость лишать их воскресного отдыха, отпусков, возможности хоть раз в неделю побыть с детьми. Ведь сроки и без того очень сжаты и требуют почти предельных нагрузок. Нет больше резерва времени. Нет, кроме выходных дней, которые и при нынешнем графике не всем достаются…

– Изменить сроки можно только за счет сокращения программы испытаний, – сказал Северин, – других неиспользованных резервов в полку нет.

– Значит, надо сократить количество вылетов на испытание! – рубанул воздух ребром руки Махов.

Северин побледнел.

– Решение таких вопросов, товарищ полковник, не входит в мою компетенцию. У меня через пятнадцать минут вылет. Можно быть свободным?

– Не задерживаю. Увидите Брызгалина, пришлите ко мне, – сухо произнес Махов.

2

Северин рывком открыл дверь «высотки», быстро прошел в угол большой светлой комнаты, уставленной вдоль стен шкафчиками с летным снаряжением, снял с вешалки высотный костюм. Васеев, уже одетый, уточнял со своим звеном особенности полета на высоту. Летчики из других звеньев сверяли заученные частоты приводных радиостанций запасных аэродромов с данными наколенных, похожих на записную книжку планшетов, играли в шахматы, отдыхали, расположившись в удобных, с подлокотниками креслах. С появлением Северина офицеры дружно встали.

Северин надел гермошлем и присел на стул. Он все еще находился под впечатлением разговора с Маховым. «Ох трудненько придется. Однако – выдюжим. Люди в полку хорошие…» От мысли о хороших людях Северину стало спокойнее и легче. Предстоял полет, а в воздухе ни о чем постороннем думать некогда.

В комнату шумно вошел Брызгалин, в летном комбинезоне и сдвинутом на висок шлемофоне. Разговоры в комнате стихли: Брызгалин был строг и придирчив. При его появлении люди становились молчаливыми, хмурыми, словно он приносил с собой самые неприятные вести. Проходя мимо одевающихся летчиков, Брызгалин задел скамью с уложенными на ней гермошлемами, они с грохотом упали на пол.

– Понабрасывали – пройти невозможно! У каждого свой шкафчик, а вещи кладут где попало! Это чей ГШ? – Брызгалин поднял с пола шлем. – Чей, спрашиваю?

– Там фамилия должна быть написана, – робко произнес кто-то из противоположного угла комнаты.

Брызгалин повернул гермошлем и громко прочитал:

– «Редников». Где комэск?

– Был здесь, товарищ подполковник, – ответил Васеев.

– Был, был! Куда же он подевался?

Васеев подошел к прикрепленной на стене раме с копией таблицы полетов и, взглянув на часы, негромко произнес:

– В воздухе комэск. Летчиков по кругу вывозит.

– Тоже к порядку не приучен! Слетал, убери высотное обмундирование на место! – Брызгалин подошел к своему шкафчику, аккуратно положил на полку шлемофон, вынул выцветшую фуражку, надел ее и направился к выходу.

– Вас, Дмитрий Петрович, ждет полковник Махов, – сказал Северин.

Брызгалин остановился:

– Где он?

– Был возле второй рулежки.

Брызгалин пнул ногой дверь и торопливо вышел на улицу.

Махова он заметил еще издали и ускорил шаг. Он ждал встреч с Вадимом Павловичем и старался удовлетворить любопытного гостя, описывая полковую жизнь в «ярких картинах». А Махова интересовало все: и как прошло совещание у командира полка, и что говорилось на инструктаже партийного актива у Северина, и за чьими столиками побывали командир и замполит на праздничном ужине в офицерском клубе…

Они поздоровались.

– Как жизнь? – спросил Махов.

– Живем. Летаем потихоньку. Начальство не торопится, а нам сам всевышний велел не ослушиваться. Все по распорядочку, все по полочкам. Так сказать, на научной основе.

– Не торопятся… Ну что ж – что посеешь, то и пожнешь. Ты – тоже начальство. Смотрю на ваши полеты и удивляюсь. Много можно найти резервов для увеличения налета, а значит, и для сокращения сроков. Кстати, как идет переучивание молодых летчиков у Редникова?

– Летают. Сам комэск тоже попал под влияние сетевых графиков и логарифмических линеек. Парень он башковитый, академию не зря кончал, но работает с оглядкой на Горегляда. Возится с молодыми летчиками, словно нянька. Из тренажеров не выпускает, гоняет до седьмого пота.

– Это же хорошо!

– Хорошо-то, хорошо, но разве летчика научишь летать на земле? Ему, как птице, воздух нужен.

– Разберемся. Тут тоже что-то не так. Перестраховщиков в полку развелось – хоть пруд пруди.

– Это точно. Многовато.

– Вот бы и поднял свой голос против них.

– Много раз говорил Горегляду, выступал на партийном собрании. Но у нашего командира один советчик – Северин.

– Доложил бы по-умному командиру дивизии.

– Докладывал.

– Ну и что?

– Генерал Кремнев сказал, чтобы мы с Гореглядом разобрались на месте и выработали общую платформу.

– Значит, комдив ушел в сторону.

– Получается… – развел руки Брызгалин.

«Надо бы проинформировать кое-кого, – подумал Махов. – Пусть знают. А то все Кремнев да Кремнев. Больно много с ним носятся…»

– А что, Дмитрий Петрович, думаешь о том, чтобы поправить положение и сократить сроки?

– Собрать людей, поставить задачи, принять повышенные обязательства и трудиться от зари до зари – вот и вся проблема. Рывок сделать надо, как в прошлые годы, когда мы с вами с винтомоторных на реактивные переучивались.

– Хорошо, хорошо, Дмитрий Петрович. Молодцом. Учтем.

Махов достал из кармана блокнот, что-то записал. Вынул сигареты, Брызгалин щелкнул зажигалкой. Жадно затягиваясь дымом, он не сводил взгляда с Махова, который еще весной пообещал ему перевод на инспекторскую должность. Глаза полковника были неподвижны. Брызгалин спрашивать о переводе не решился: уж больно сумрачен был полковник.

Полеты закончились, и с балкона, выкрашенного в шахматные клетки, дугами взвились три красные ракеты. Махов кивнул Брызгалину, и они зашагали в сторону СКП.

После окончания полетов Горегляд по привычке еще долго оставался на своем месте руководителя полетов, положив сжатые кулаки на испещренную плановую таблицу полетов. Он думал о том, шагнул ли полк вперед за этот день или протоптался на месте, что предпринять, чтобы ускорить испытания нового самолета, побыстрее переучить на него летчиков эскадрильи Редникова. Какую программу заложить в план полетов следующей летной смены…

Какое-то время его не покидало чувство неудовлетворенности проделанной работой и самим собой, словно он один был повинен во всем, в чем обвиняет полк заместитель командира дивизии Махов.

Горегляд обладал удивительной работоспособностью. Случалось, он работал по восемнадцать часов в сутки. Иногда сомнения овладевали им: так ли делается главное дело? Может, есть лучший путь? Он мучил себя поисками этого незримого пути, размышлениями о скрытых возможностях, которые позволили бы решать главные задачи полка быстрее и лучше. Горегляд постоянно вникал во все большие и малые дела. И делал это не потому, что не доверял другим, а лишь потому, что хотел в полной мере использовать весь свой богатый опыт, который он накопил по крохам с тех пор, когда в числе первых переучился с обычных винтомоторных «лавочкиных» на реактивные «миги». Он сам комплектовал группы инженеров и техников, направлявшихся на завод, где строили новые истребители, инструктировал летчиков, которые уезжали на переподготовку, внимательно следил за каждым полетом.

Почувствовав, как окрепли руководители полка, особенно замполит Северин, инженер Черный, командиры эскадрилий Пургин и Редников, Степан Тарасович стал все чаще доверять им решать свои дела самостоятельно, проявлять инициативу, настойчивость, характер. «За широкой командирской спиной весь век не схоронишься», – посмеивался Горегляд. Он никому не уступил, хотя просили многие, своего права первым взлетать на новом истребителе. Сделал два полета над аэродромом, позвал Северина. Объяснил особенности поведения машины на взлете и посадке, помог усесться, проверил включение тумблеров, закрыл кабину и приветливо махнул рукой: «Давай, комиссар, повнимательнее! Высоко не выравнивай – иди на оборотиках…»

Оба, и командир и замполит, летали с каким-то особым увлечением, словно курсанты-первогодки. Поднимались чуть свет, с аэродрома уходили в темноте. Раньше других, досрочно закончили первый этап переучивания и вернулись в Сосновый – учить летчиков. В самые сжатые сроки. А теперь Махов и их предлагает сократить…

Сердито насупившись, Горегляд встал, насвистывая, прошел вдоль столов с множеством пультов. Все ли учтено? Может, на самом деле есть еще какая-то возможность ужаться?

Спускаясь по крутой винтовой лестнице СКП, Горегляд твердо решил: «Идем правильно, на том стоять будем!» Вышел, огляделся, увидел идущих к СКП Махова и Брызгалина и снова почувствовал, как мгновенно испортилось настроение.

3

Ко всем прибывающим в полк командированным Горегляд относился двояко. Обычных контролеров старался побыстрее сплавить заместителям, если приезжал думающий, опытный офицер, у которого есть чему поучиться, сам водил его по стоянкам самолетов, знакомил с людьми, с гордостью показывал учебную базу и казарму, подробно рассказывал о полковых делах, записывал советы и рекомендации.

Увидев Махова, Горегляд приложил руку к околышу фуражки и сдержанно доложил:

– Товарищ полковник! Полк занимается по распорядку дня!

– Здравствуй, здравствуй, Степан Тарасович! Не берут тебя годы. Только вот седины многовато.

– Ровно столько, сколько посадок при ночном минимуме погоды, – сердито отозвался Горегляд.

Махов похлопал Горегляда по широкой спине и протянул раскрытую, в красивой целлофановой обертке пачку сигарет.

– «Филипп Морис». Бери, не стесняйся.

Горегляд достал из куртки помятую пачку «Орбиты», вынул сигарету и прикурил от собственной зажигалки.

– С какими, разрешите узнать, товарищ полковник, целями прибыли в полк?

– Ты уж так, Степан Тарасович, официально, будто с инспектором дело имеешь. Мы же с тобой не первый год вместе работаем. Не первый! Может, сначала пообедаем?

– Можно и пообедать, – согласился Горегляд и жестом пригласил гостя в кабину газика.

Полковник Махов Горегляду был обязан жизнью. Это случилось много лет назад, но не забывалось. Вылетели вместе: самолет капитана Горегляда служил целью, капитан Махов должен был перехватить его в ночных облаках. Удалившись от аэродрома на значительное расстояние, Горегляд почему-то перестал слышать Махова. Запросил по радио – ни звука. Штурман наведения сказал, что тоже не слышит и не видит. Экран – сплошное молоко, то ли помехи, то ли какое-то возмущение ионосферы. Что делать? Внизу толстый пирог облачности. Вокруг – ни зги, темнота – хоть глаз коли. Иголку в стоге сена легче найти. Пробил облачность вверх и ходил галсами, пока был запас топлива. Когда керосина осталось на обратный путь, стал разворачиваться и тут словно подтолкнул кто-то: посмотри влево. Взглянул – бортовые огни, зеленый и красный. Глазам не поверил. Подошел ближе, закричал от радости, уловив в темноте знакомые контуры самолета. Вышел вперед, помигал бортовыми огнями, пристроил к себе, привел на аэродром. Оказалось, на самолете Махова вышел из строя энергоузел, не работали ни радиостанция, ни компас…

По аэродрому ехали молча: рев опробуемого техниками двигателя заглушал голоса. Выехав на асфальтированную дорогу, Махов оживился и, полуобернувшись, покачал головой:

– Красочка на заборе выцвела. Пора, пора, уважаемые, подновить, а то, не дай бог, начальство нагрянет. Ох, нагрянет! Сам собирался побывать у вас. Будет вам на орехи! Вы уж подкрасьте, а то и мне из-за вас перепадет под горячую руку. Скажет: был, а порядка не навел.

– Видим, – неохотно отозвался Горегляд. – Краски нет. Звонил в тыл, говорят, нет.

– Нет уж, Степан Тарасович! – повысил голос Махов. – Считай, что получил указание. Краску доставай где хочешь, меня это не касается. Подбери по вкусу самого. Он в последнее время к светло-зеленой тяготеет.

Горегляд сидел молча. «До забора ли нам сейчас? Нашел о чем говорить, черт лысый! Побеспокоился бы лучше о двигателях и запасных блоках для прицела».

Из машины Махов вышел первым и, сняв фуражку, заспешил к открытой двери. Летная столовая светилась белизной накрахмаленных скатертей на столах и чехлов на стульях. Посредине зала возвышался огромный фикус с большими густо-зелеными листьями. На стене висела копия картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», окрещенная кем-то из полковых остряков: «Махов подписывает плановую таблицу».

– Девочки, здравствуйте! – пропел Махов, увидев вышедших навстречу заведующую столовой и официантку. – Как живете, красавицы? Хорошеете! Цветете, как малина по весне.

Польщенные любезностью и вниманием гостя, смущенные его приторно-ласковым голосом, заведующая и официантка прыснули и исчезли за перегородкой. Оттуда торопливо вышел командир батальона обеспечения подполковник Колодешников. Поздоровался, широким жестом пригласил к накрытому столу.

– Богато живете! – Махов кивнул на тарелки со снедью.

– Стараемся, Вадим Павлович. Люди не обижаются.

– От таких закусок летчика в стратосферу не потянет! Вы уж не очень их пичкайте.

– Летчиков они так не потчуют, – заметил Горегляд и подумал: «Овощей на полях полно, а в столовой огурцы только появились. Надо Колодешникову шею намылить. Ишь, как для начальства постарался… Обо всех бы так думал!»

Махов ел медленно, подкладывая в тарелку длинные перья зеленого лука, краснобокую редиску, куски залитой сметаной курицы. Он наслаждался едой, его гладкое лицо порозовело, а спрятанные в щелках глаза округлились и заблестели.

– Молодец, комбат! – хвалил Махов Колодешникова, вытирая салфеткой рот. – Молодец! Вот, Степан Тарасович, как пишут журналисты, пример нестареющей молодости. Скоро пятьдесят, а работает, как юноша. У тебя есть к батальону претензии? – неожиданно спросил он.

– К личному составу батальона претензий нет, – ответил Горегляд. – Люди старательные, добросовестные, себя не жалеют. А вот к командованию замечания бывают и сейчас есть. О них я доложу на совещании.

Махов сморщился, но тут же его лицо снова разгладила улыбка.

– Хорошо, Колодешников, кормишь. Не забывай старую истицу: «Чем длиннее стол, тем короче акт». – Довольный своей шуткой, он громко расхохотался.

– Кстати, – Горегляд обернулся к Колодешникову, – накормили ли прилетевших с полковником инженеров?

– Мне никто заявок не давал, – поспешно ответил подполковник.

– Заявки! Двух человек накормить – заявки! – возмутился Горегляд. – Пошлите машину на аэродром, пусть они пообедают вместе с нами.

Колодешников встал, но его остановил Махов:

– Сиди. Ничего с ними не случится, до ужина осталось с гулькин нос. Потерпят.

Горегляд недовольно отодвинул тарелку, залпом выпил компот и поднялся из-за стола вместе с Севериным.

– Прошу позволения покурить на улице.

Махов разрешил кивком головы и принялся за сочный бифштекс.

После ухода Горегляда и Северина Колодешников осведомился:

– На ужин, товарищ полковник, что пожелаете?

– Я в еде нетребовательный, полагаюсь на вас.

Махов поблагодарил за обед и в сопровождении Брызгалина и Колодешникова вышел на улицу.

4

Руководящий состав полка собрался в методическом классе, ожидая Махова: начальник штаба майор Тягунов раздвинул шторы на календарных планах, схемах выполнения задач и упражнений курса, сетевых графиках войсковых испытаний.

Заметив появившегося в дверях Махова, подал команду.

Махов выслушал рапорт и прошел за покрытый зеленым сукном стол.

– Прошу вас сюда. – Вадим Павлович пригласил к столу Горегляда, Северина, Тягунова и Брызгалина. – Кто отсутствует?

– Майор Пургин в краткосрочном отпуске из-за тяжелого состояния матери, – доложил Тягунов.

– Кто за него?

– Капитан Васеев.

– Не нравится мне, уважаемые товарищи, как вы работаете, – раздраженно начал Махов. – Все-то у вас течет ровненько и гладко. Полеты через день, нагрузка на самолеты неполная, часть из них простаивает. Не все скрытые резервы используете. Не все! Такой темп, честно вам говорю, нас не устраивает. Войсковые испытания нового истребителя в эскадрилье Пургина и переучивание эскадрильи Редникова надо закончить на полтора-два месяца раньше установленного срока!

Сидевшие в классе офицеры растерянно переглянулись. Редников требовательно посмотрел на Горегляда. «Почему молчишь, командир? Это же удар в солнечное сплетение. Все графики и календарные планы, над которыми столько трудились, утверждены, а теперь все это коту под хвост?..»

– Я понимаю вас: надо многое изменить, перестроить. Легче всего сказать: «Не можем». Я лично руководствуюсь, – Махов заглянул в бумажку, – известным принципом: «Кто хочет сделать, тот находит средство. Кто не хочет – находит причину».

Северин слушал и удивлялся тому, как изменился голос Махова: исчезла тихая вкрадчивость, появилась нескрываемая властность. Это был голос человека, чувствующего свое превосходство над окружающими его людьми, свое право приказывать.

– Вы должны понять, – говорил Махов, – что обстановка требует от нас новых усилий! Завод должен приступить к серийному выпуску нового истребителя на два-три месяца раньше намеченного срока. Вашему полку доверено провести войсковые испытания новейшего истребителя. Вам доверено опытное переучивание молодых летчиков на новой машине. С вас мы и спросим! Да, да, спросим! Если мы досрочно не закончим испытаний, заводу придется перейти на выпуск кастрюль! Эскадрилья Редникова к ночной подготовке не приступала. Летаете только днем, зря керосин жжете. Учтите, я отвечаю за ваш полк перед самим командующим и перед Москвой и не позволю ползти по-черепашьи! – Махов оглядел офицеров и несколько умерил пыл: – Мы собрались, чтобы узнать ваше мнение. Регламента устанавливать не будем. Разрешаю в процессе выступлений задавать вопросы. Чувствуйте себя свободно, мы прибыли посоветоваться с вами. Предлагаемый метод работы – его я называю «поточный метод полетов» – ПМП – выносится на обсуждение. Думайте. Предлагайте. Послушаем командира первой эскадрильи.

Васеев поднялся из-за стола, подошел к графику и, взяв указку, начал доклад. Говорил он не спеша, назвал количество оставшихся вылетов на испытания различных систем, распределение их по самолетам и летчикам.

– Таким образом, – в заключение сказал Васеев, – сокращение сроков войсковых испытаний машины может быть достигнуто только за счет резкого уменьшения количества вылетов. Если завод так спешит, видимо, надо пойти на уменьшение объема испытаний.

– Молодец, товарищ Васеев, хорошо выступил. Кстати, – Махов вынул из кармана продолговатую коробочку, – за смелые и решительные действия при пожаре в воздухе командующий наградил капитана Васеева наручными часами. – Он подошел к Геннадию, вручил часы и под аплодисменты собравшихся долго тряс его руку. Невольно подумал: «К месту и ко времени, Васеев должен оценить заботу. Пусть летчики знают, что я не только ругать, хвалить умею. Наш теперь Васеев. Наш…»

– А как же все-таки быть с программой испытаний? – глухо спросил Горегляд.

– Программа не догма, – ответил Махов. – Прав товарищ Васеев. Обстоятельства требуют кое-что сократить.

– Как же можно сократить? – встал Редников. – Сократить количество вылетов – значит не испытать машину на каком-то режиме или не проверить как следует какую-то систему. Так получается?

– Испытатели КБ и завода проверяли машину не раз, – повысил голос Махов. – Они специалисты не хуже нас. Я встречался с одним из испытателей, с Потапенко. Так он, товарищ Редников, на таких режимах машину испытывал, что нам и во сне не приснится. Это же ас! А мы рядовые летчики. Понимать надо разницу.

– Петр Максимович Потапенко, товарищ полковник, в прошлом мой инструктор в училище! – вырвалось у Геннадия. – Летчик сильный!

– Испытания в КБ и войсковые испытания – это разные вещи, – резко сказал Черный. – Мы должны проверить самолет при эксплуатации в полевых условиях, выявить все его достоинства и недостатки. И если мы сократим объем испытаний, не обнаружим слабых мест истребителя, он может пойти в серию с некоторыми недоделками. А это недопустимо.

– Поймите же вы наконец, – снова начал сердиться Махов, – машину ждут рабочие завода, летчики строевых частей! Тысячи людей ее ждут! Да, ждут! Она необходима для обороны страны.

– Тем более, товарищ полковник, – не удержался Северин, – тут спешка вредна. Не долетаем – поставим на конвейер заведомо недоработанную машину. А этого нам никто не простит! Ведь мы уже в КБ несколько рекламаций послали, и они приняты с благодарностью. Могут появиться и другие.

– У вас всё? – раздраженно спросил Махов.

– Всё.

– Садитесь. Командир второй эскадрильи.

Сергей Редников остановился у сетевого графика своей эскадрильи и, кратко доложив о ходе переучивания, перешел к классной, насухо вытертой черной доске.

– Вы критиковали нас за то, что эскадрилья летает через день и только днем, а к ночной подготовке еще не приступала. Вроде бы тут и таятся скрытые резервы. Но тщательный анализ показывает, что это не совсем так. Допустим, что летать, как это определено ПМП, мы будем каждый день. Таким образом, в месяц мы будем иметь энное количество дней. – Редников взял мел и написал на доске формулу. – Из этого числа вычитаем парковые дни, дни лабораторных исследований техники, наземную подготовку. Получается вот такая цифра. Умножаем на количество самолетов и налет на каждую летную смену. Казалось бы, налет должен радовать. А регламентные работы по самолету и двигателю? Пропускная способность технико-эксплуатационной части полка почта вдвое меньше, чем потребуется.

– Пусть ТЭЧ работает в две смены!

– А они и работают в две смены с января, – пробасил Горегляд. – Без выходных. Вместимость ангара не позволяет одновременно проводить и регламентные работы, и заводские доработки.

– Раньше, на МиГ-15, делали регламентные работы на стоянке силами техсостава эскадрильи. Так, подполковник Брызгалин?

– Так точно! – громко ответил Брызгалин.

– На МиГ-15, – пояснил Горегляд, – перечень регламентных работ был вчетверо меньше. Если на МиГ-15 регламентные работы проводились методом осмотра, то теперь контроль осуществляется с помощью подвижных лабораторий. На предполетной подготовке каждый самолет проверяется дотошно и придирчиво, до последней мелочи.

– Пусть в конце концов проверяют быстрее! – взорвался Махов.

– Не позволяет машинное время. Если гироскоп раскручивается за пять минут, то его за минуту не раскрутишь.

– Продолжайте, Редников, – сказал Махов.

– Перехожу к ночной подготовке. – Редников написал новую формулу и рядом фамилии летчиков эскадрильи. – Через две недели эскадрилья может перейти на ночь. Точнее, уже сегодня три летчика могут начинать ночную подготовку.

– Вот видите – могут начинать. А почему не начинаете?

– Докладываю. – Редников держался спокойно и независимо, будто не было перед ним ни длинного стола с зеленым сукном, ни гневного взора приехавшего начальника. Еще в академии он выработал в себе умение и выдержку отвечать преподавателям четко, с достоинством, строго на заданные вопросы. – Если мы начнем ночную подготовку сегодня, то эскадрилья должна работать днем в простых метеоусловиях, днем в сложных и ночью в простых. Такое распыление усилий командно-инструкторского состава эскадрильи ничем не оправдано и значительно ослабит контроль за подготовкой летчиков, особенно молодых, к полетам. Мы предлагаем…

– Кто это «мы»? – прервал Редникова Махов.

– Руководители эскадрильи.

– В эскадрилье один руководитель – командир. Надо говорить: «Я предлагаю. Я решил…»

– Я предлагаю, – деловито продолжал Редников, – переход к ночным полетам провести группой летчиков, окончивших дневную программу. Эту группу возглавлю я сам, остальных будет готовить мой заместитель. Ночную программу начнем через две недели. Переучивание эскадрильи закончим в установленный приказом срок. Если нам дадут еще две спарки, то сроки переучивания сократятся на месяц-полтора.

– Спарок пока нет, – сердито буркнул Махов. – Обходитесь теми, что есть.

Редников отошел от доски.

– Хотел бы высказать свои предложения по поводу сроков войсковых испытаний. Я не согласен с капитаном Васеевым. Сокращать программу испытаний нельзя. Новый самолет может быть запущен в серию лишь после окончания полной программы испытаний. Эксплуатация машины выявила немало слабых мест, в том числе и в аэродинамике. Нужны новые дополнительные испытания. И второе: ПМП принесет суматоху, и ничего другого. Доклад окончен.

– А что по этому вопросу скажет старший инженер полка? – Махов спрашивающе посмотрел на Черного.

Олег Федорович подошел к исчерченной Редниковым классной доске.

– Эти расчеты, – он кивнул в сторону доски, – производились нами совместно. ТЭЧ работает на пределе своих технологических возможностей. Что касается «узких мест» новой машины, то кроме указанных Редниковым недостатков при пилотировании на больших числах М ряд самолетных и двигательных систем требует, как и у любой новой машины, дополнительных исследований и устранения конструктивных недостатков. Речь идет прежде всего о повышении надежности работы самых различных систем самолета. Вот и все, о чем я могу доложить.

Махов кивнул, давая понять, что Редников и Черный могут сесть на свои места. Раздосадованный их выступлениями, он нервно постукивал пальцами по столу. «Что же делать? Я пообещал командующему… – думал Махов. – Выпустить на трибуну Брызгалина? Последний шанс. Нет, последний шанс – это разговор с Гореглядом. Но это потом. А пока попробуем бросить в бой надежного человека. Посмотрим, на что ты, Дмитрий Петрович, способен».

– Подполковник Брызгалин, – не поднимая головы, Махов жестом пригласил заместителя по летной подготовке к трибуне и против его фамилии в списке поставил жирный вопросительный знак.

Если Редников и Черный к совещанию готовились основательно, то у Брызгалина не было ни расчетов, ни выводов. И он решил действовать излюбленным способом: отмести расчеты Редникова и Черного, нажать на высокий моральный подъем личного состава, предложить взять повышенные обязательства, работать без выходных дней, программу испытаний сократить.

– За расчетами и цифрами предыдущие выступающие не увидели наших замечательных людей, которые могут работать еще больше, – сказал Брызгалин. – Графики и календарные планы составлены на основе средних показателей, а мы можем и должны работать с большей эффективностью и подъемом. В эпоху НТР…

– НТР, – перебил Брызгалина Горегляд, – это прежде всего строгая плановость и точность во всем. Надежность. Точность. Ритмичность. Вот что такое для нас НТР. Прошу прощения. – Горегляд насупил брови и отвернулся.

– Продолжайте, Дмитрий Петрович. – Махов укоризненно посмотрел на Горегляда.

– За основу надо взять не средние, а наши высшие результаты, работу лучших техников, групп, звеньев. Наши люди способны увеличить налет и ускорить регламентные работы. Я – за «поточный метод полетов».