Текст книги "Жребий"
Автор книги: Анатолий Ириновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
– Выйдет, – уверенно сказал Сатана. – Очень даже выйдет, Тимофей Сергеевич. У меня бумага на то имеется.
– Какая еще бумага? – с тревогой спросил Нетудыхин.
– Бумага, где все оговорено.
– Я прошу показать мне эту бумагу!
– Э-э, нет! Вы ее порвете.
– Но это же нечестно! Так порядочные люди не поступают, – сказал Нетудыхин, забыв в пылу разговора, с кем имеет дело.
– Ну, что ж, – с грустью сказал Сатана, – некоторые люди, может быть, и не поступают, а у меня такое ремесло. Мне самому иногда бывает неудобно, да что поделаешь. Кому-то ж и эту лямку надо тянуть.
– И все же я хочу знать, о чем идет речь в вашей бумаге! – настоятельно потребовал Нетудыхин.
– Не в вашей, а в нашей.
– Хорошо, в нашей.
– Это другое дело, – сказал Сатана. Он достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный лист и развернул его.
– Дайте посмотреть, – попросил Нетудыхин.
– Ни в коем случае! – сказал Сатана. – Только на расстоянии. Или я вам просто зачитаю ее.
– Читайте.
В бумаге говорилось, что настоящий Договор (написано с большой буквы) заключен между двумя заинтересованными сторонами – Нетудыхиным Тимофеем Сергеевичем и Сатаной (слово "Сатана" тоже было написано с заглавной буквы).
Обе стороны, именуемые далее Высокими, с целью поддержания должного напряжения жизненного поля, обязывались друг перед другом в следующем:
а) Высокая сторона, представленная Нетудыхиным Тимофеем Сергеевичем, от дня заключения настоящего Договора, считала своим долгом и обязывалась творить Зло;
б) В свою очередь, вторая Высокая сторона, представленная князем мира сего Сатаной, гарантировала всеми имеющимися у нее средствами споспешествовать действиям Нетудыхина Тимофея Сергеевича. Кроме того, в качестве компенсации за свои труды, Нетудыхину обеспечивалась всемерная помощь на его жизненном поприще.
О чем и свидетельствовало настоящее Соглашение.
Договор вступал в силу со дня его подписания.
Время действия Договора Высокие стороны условились не ограничивать.
Внизу текста стояла дата и подпись сторон-соучастниц.
– Вот, пожалуйста, – сказал Сатана, поворачивая лист к Нетудыхину так, чтобы тот мог убедиться в подлинности своей подписи.
Да, никуда не денешься, подпись действительно была его. Сатана аккуратно сложил бумагу и спрятал ее в карман. И тут Нетудыхин не выдержал, взорвался.
– Хам! – заорал он, перейдя на "ты" и окончательно осмелев. – Шантажист мелкий! Подловил человека под бухом и теперь издеваешься? Не пройдет этот номер! Задницу себе подотри своей бумагой! Она у юриста не заверена! Понял? Ку-ку!
– У какого юриста? – горячился Сатана.
– У обыкновенного! Или у Бога, по крайней мере.
– Он не визирует такие бумаги. Поставить его в известность я, конечно, могу. Остальное – это уже моя компетенция.
– Чихал я на твою компетенцию! Я жаловаться буду!
– Кому?
– Как кому? Да тому же Богу! Кому же в таких случаях еще жалуются!
Сатана как-то неожиданно обмяк.
– Не надо, Тимофей Сергеевич, – мягко сказал он. – Мы и без Него обойдемся. До Бога, поверьте мне, далеко, а я – рядом. К тому же еще никому не удавалось с ним встретиться. Он троичен, расплывчат, реальность Его людям недоступна. А я конкретен, меня на ощупь можно даже потрогать. Сижу вот с вами и ссорюсь зачем-то. И вы зря кипятитесь: жалоба ваша туда будет идти бесконечно долго.
– Это почему же?
– По сложившимся обстоятельствам…
– Что же это у вас там, тоже бюрократия расплодилась?
– Не без этого.
– Но кто-нибудь же занимается нашими жалобами?
– Занимаются, Тимофей Сергеевич, очень даже занимаются. Только с течением времени образовались такие колоссальные залежи всяких прошений и жалоб, такая их накопилась тьма-тъмущая, что при жизни подателей ответа они не успевают получить. Лишь после смерти.
– Мне при жизни нужна справедливость. Зачем она мне после смерти? Какой в ней прок?
– При жизни никак не получается, Тимофей Сергеевич. Громадный объем информации перелопачивается. Все надо проверить, исследовать. И дело-то, учтите, у каждого взыскующего сугубо индивидуальное.
– Тоже мне, канцелярия небесная называется! Не могут работу как следует организовать! Где же тогда вообще человеку справедливость искать?
– А пока нигде. Просто надо учитывать сложившуюся ситуацию. И не тратить себе нервы понапрасну, как вы это делаете. "Задницу себе подотри своей бумагой!" Нехорошо, Тимофей Сергеевич, неинтеллигентно. Забудьте вы эти словечки свои детдомовские.
– Вы знаете, что я детдомовец?! – удивился Нетудыхин.
– А как же, дорогой Тимофей Сергеевич! И детколонии знаю, и Воркуту, и Владимир – я навел о вас все возможные справки.
"Ты смотри, какой подонок осведомленный! – подумал ошарашенный таким ответом Нетудыхин. – Все обо мне знает. От такого и отвернуться трудно!".
– Перекурить бы, – сказал примирительно Сатана.
– Курите, – сказал Нетудыхин.
– А форточка? Надымим же.
Нетудыхин отворил форточку.
– Угощайтесь, – сказал Сатана и протянул Нетудыхину открытую пачку сигарет. – Фирменные, высший класс.
Нетудыхин чуть помедлил, но потом сигарету взял и стал ее рассматривать. Ниже коричневого мундштука был оттиснут на ней золотой жук-скарабей. "Вот он, сучара! – подумал Тимофей Сергеевич. – Я же знал, что он там оказался неспроста".
Закурили. Изумительной приятности запах распространился по комнате Нетудыхина. Тимофей Сергеевич поставил пепельницу на угол стола, чтобы Сатане было куда сбивать пепел.
– Нет, вы мне определенно нравитесь, – сказал Сатана. – У меня многие сразу скисали от страха. А вы – молодчина, стойко держитесь.
Нетудыхин не среагировал на эту лесть Сатаны, взглянул на часы. Уже больше часа они разговаривали с Сатаной, и вот-вот могла вернуться Захаровна. Он совершенно не знал, как себя вести в случае, если хозяйка застанет этого фрукта здесь.
Сатана заметил растерянность Нетудыхина.
– Волнуетесь? – спросил он.
– Как-то неудобно, – откровенно сказал Нетудыхин. – Должна хозяйка скоро прийти…
– Не волнуйтесь – не придет: они в картишки сейчас шпилятся. И будут играть до тех пор, пока мы не окончим с вами разговор. Надо только за счетом следить, чтобы успех у них был попеременный. А Кузьма с Муркой носятся по комнатам.
От этого ясновидения Нетудыхин опять слегка оторопел.
– Может, вы и счет знаете? – сказал он ехидно.
– Счет? Ну а как же. Да, конечно! Сейчас скажу, одну минутку: партия заканчивается… Вот, пожалуйста: 3:4, в пользу вашей хозяйки. Так что, я вас поздравляю!
– Ну и ну! – сказал Нетудыхин. – И все-таки я вашу бумагу признать не могу.
– Почему?
– Во-первых, я был пьян. На том свете это обстоятельство учтут.
– На том – нет, а на этом – подавно.
– Во-вторых, она не удостоверена юристом. Это же шпаргалка, а не документ!
– Вот, видите, вы упрекали нашу канцелярию в бюрократии – вы сами бюрократ!
– Серьезное дело должно быть и серьезно поставлено, юридически грамотно. А тут белиберда какая-то напыщенная даже в самом тексте: "С целью поддержания должного напряжения – Господи, какой чудовищный язык! – жизненного поля". Как это понимать? Что за "жизненное поле"? Это научный термин или отсебятина какая-то?
– Я сейчас все объясню, все объясню. Видите ли, жизненное поле – это то пространство, на котором и разворачивается все человеческое бытие. А напряжение поля – есть та атмосфера, благодаря которой жизнь и держится как таковая. Напряжение может понижаться, как происходит, скажем, понижение кислорода в горах. Или, наоборот, повышаться, как образуется избыток того же кислорода в лесной местности, словом, оно колеблется, как наличие озонированного кислорода в воздухе. Но регулирует этот уровень Зло. Зло есть то, что поддерживает жизненное поле, что делает жизнь дееспособной. Оно – основа. Но, заметьте, основа принуждающая. Здесь никто никого не уговаривает. Не будешь считаться с ситуацией – вылетишь из игры. А по-другому человека никак не заставишь крутиться. Его надо постоянно будоражить. Он до сих пор не может в себе искоренить те привычки, которые приобрел, будучи когда-то в раю. Вот вам мое объяснение.
– Да, – сказал Нетудыхин, – любопытно. Все у вас так складно получается. Однако куда Добро-то делось?
– А никуда. Оно есть. Оно существует. Как неполноценное Зло. Поэтому оно и способно только на расслабление человека, на его ублажение. Но настоящее Добро – это Зло.
– Далеко с такой философией можно зайти. Тогда надо и войны, и революции, вообще всякие общественные психозы объявить Добром.
– Ну, тут несколько сложнее, Тимофей Сергеевич. Во Зле тоже меру надо знать. Случается, когда одно Зло налагается на другое. Образуется накладка. Что ж, бывает, не могу отрицать. Но лес рубят – щепки летят, иной раз и без накладки не обойтись. Зато в такие периоды напряжение жизненного поля достигает своего максимального предела. Потом, когда наступает спад, и идут, так сказать, разборы полетов, последующие периоды как бы подпитываются за счет предыдущего. Однако, объективности ради, я должен сказать, что это не всегда так. Дело в том, что я тут, Тимофей Сергеевич, сам нахожусь в сложном положении: мне частично принадлежит власть только на текущие события, будущее же – это Его сфера. – Сатана показал пальцем в потолок и понизил голос. – То, что я творю сегодня и что мне представляется истинным Добром, приобретает свой настоящий смысл только завтра, в контексте ряда последующих фактов. То есть, по большому счету, окончательное значение содеянному придает только Он. И Он же определяет оптимальное соотношение Добра и Зла. Такова диалектика, с которой нельзя не считаться. Сказано же: ни один волос не упадет с головы человека без Его ведома. Улавливаете?
– Не совсем. Но положение ваше, конечно, двусмысленное, – сказал Нетудыхин. Сам между тем тщетно силился найти выход, как все-таки отделаться от этого коварного демагога.
– Не то слово, Тимофей Сергеевич, – сказал сокрушенно Сатана. – Не то слово, если учесть, что так тянется веками. С ума можно сойти. Так и с ума сойти не дано. Вот и крутишься в этом адском круговороте. Ко всему тебя еще и люди не понимают и считают шут знает кем. Эх, да что там говорить! Одно расстройство и никакой тебе благодарности!
"Прибедняется, паскудник!"
– А вы бросьте это грязное дело и сразу станет легче, – сказал Нетудыхин ясно и четко.
– Как – бросьте?! – несколько даже оторопело спросил Сатана. – А что же с человеком-то произойдет? Он же опустится, как последняя тварь. Он потеряет смысл своего существования. Падет духовность, наступит всеобщая деградация. Для него это будет настоящей катастрофой. Когда человек теряет способность сопротивляться Злу жизни, он становится никчемностью, тряпкой. Нет, вы просто не понимаете природы человека, Тимофей Сергеевич.
– Я понимаю ее по-человечески, – сказал Нетудыхин. – В ваших же рассуждениях присутствует какая-то вывернутая логика: с виду она как будто и правильна, а на самом деле – не то.
– Ничего подобного, – сказал Сатана. – Все здесь то. Все жестко и честно стоит на своих местах. Другой логики тут просто быть не может. Здесь все обдумывалось не спеша, с достаточным запасом времени. Кстати, вы не первый, кто подвергает сомнению логичность моего взгляда. Были и до вас люди. И не по вашей мерке. Но все они, в конце концов, признавали ошибочность своей позиции.
– Кто это признавал? Кто лично? Я хочу знать их имена! Проходимцы всякие?
– Ну да вам прямо список пофамильно подавай! Все, кто серьезно думал над природой Добра и Зла. А вы заблудились, Тимофей Сергеевич. Заблудились основательно: тщитесь творить Добро и не знаете его истинного лица. Вы забыли о действительной природе человека.
– Да, может быть. Есть за мной такой грешок частично. Человек консервативен, он трудно поддается переделке. Однако он хочет быть лучше…
– Вот-вот-вот! О чем я вам и долдоню здесь! Благими намерениями вымощена дорога ко мне в ад. Но Зло всему придает реальную значимость и проставляет точки над "і". До тех пор, пока вы будете подсюсюкивать Добру, – вы не настоящий человек. Смею утверждать, что только способность творить Зло есть признак полноценного человека. Проверено опытом: история ваша тому свидетель. И пока человек не умеет творить Зло, он и Добра-то настоящую цену не знает. Это вам, Тимофей Сергеевич, диалектика в действии.
– Вывернутая диалектика, – сказал Нетудыхин.
– Ну, значит, так и закончите жизнь элементарным обывателем, – сказал Сатана. – Вас такая перспектива не страшит?
– Жизнь покажет.
– Она уже показывает. Давайте будем говорить откровенно, чего уж там юлить! Ну кто вы такой? Учителишка обыкновенный! Вы и живете-то впроголодь, лишний рубль экономите, чтобы иметь возможность купить необходимую книжку.
– Ну и что из этого? Тем не менее, я делаю свое скромное дело…
– Да, да, да! Как у вас говорят: это было бы смешно, если б не было так грустно. Вот именно! И втайне вы пытаетесь написать книгу. Но не просто книгу, а честную и высокоталантливую.
– Допустим.
– Восхитительная наивность! Не разобравшись в главном – хе! Люди уже понаписали достаточное количество хороших книг, даже гениальных, чтобы мир, прочитывая их, становился лучше. Ан нет, все идет по-старому: хорошие книги существуют сами по себе, мир каким был, таким и пребывает. Послушайте, вам сколько лет?
– А вы как будто бы не знаете!
– Знаю. Но мог и запамятовать.
– Зачем же тогда спрашивать?
– А чтобы проверить себя.
– Тридцать.
– Ну вот, почти Христов возраст. И чего вы достигли в своей жизни? Вышла одна тощая книженция – никакого резонанса, никакой прессы, идиотская тишина.
– Почему же? Отзывы были.
– Эти беспомощные аннотации вы считаете за отзывы? Книга должна быть событием – тогда она веха в жизни.
– Ничего, скоро выйдет вторая.
– Вы уверены?
– Должна выйти.
– А почему же не выходит?
– Трудно сказать, всякие причины: то с текстами долго мордовали, то бумаги, говорят, не хватает.
– А-а! А я бы провернул это дело на раз.
– У вас там знакомые есть?
– У меня знакомые везде имеются. Ну, ладно, пойдем дальше. Семьи у вас нет. Кстати, почему к бабам такой индифферентный?
– Ничего интересного не попадается, – сказал угрюмо Нетудыхин.
– Зря теряете время, Тимофей Сергеевич, – сказал Сатана. – Бабы – дело важное, потом пожалеете. И наконец, и угла у вас своего нет – вот ваше положение в жизни, если его не украшать всякими оговорками.
– Квартиру мне Захаровна обещала оставить, – сказал Нетудыхин. Он не добавил, что непременным условием этого уговора были похороны самой Захаровны и Кузьмы, после его смерти, рядом с могилой хозяйки.
– Захаровне еще жить целых двенадцать лет, – сказал Сатана, испытывающе глядя на Нетудыхина. – Кузьма умрет раньше ее. Вам будет сорок два. А там и косая не за горами, катастрофа! Жизнь можно перечеркнуть. Ее не было! То есть она была, была, треклятая, но не состоялась. Все, точка! Забвение!
Сатана так энергично припирал своими доводами Нетудыхина, что Тимофею Сергеевичу стало даже как-то несколько не по себе. На какое-то мгновение жизнь его действительно представилась ему во всей своей откровенно жестокой незначительности. Ее как бы в один момент догола раздели, и теперь она оказалась беззащитной и беспомощной, как нагая женщина перед ножом насильника. Перспектива была столь ощутимо мрачная, что он даже заколебался. "Торгонутъся, что ли, с этим негодяем? – подумал он в отчаянии. – Так обманет же, подонок коварный!"
Сатана учуял эту знакомую ему неустойчивость в душе человека.
– Ну, так что? – спросил жестко он, сверля Нетудыхина глазами.
– А нельзя ли так, чтоб и Добра немножко и чуток Зла? Зачем же совсем сгущать краски?
– Никак нельзя, Тимофей Сергеевич, совершенно. Только один путь: через Зло к Добру. Иного не дано. Да ведь это и не я придумал.
– Нет! Нет! – сказал Тимофей Сергеевич скорее себе, чем Сатане. – Это дело серьезное. Его надо основательно обдумать. Давать согласие с бухты-барахты я не могу. Я должен подумать, освоиться с ситуацией, потом решить, да или нет.
– Думайте, – сказал Сатана. – Я даже рад, что вы так серьезно относитесь к своему выбору, – он ласково улыбнулся. – Ваша жизнь существенно изменится.
"Обманет, проходимец! – опять подумал Нетудыхин. – А было бы неплохо иметь такого жука в своих помощниках". И вдруг неожиданно для себя он сказал:
– Но я должен знать, какова будет плата за мою службу?
– А что бы вы хотели иметь в своей жизни больше всего? Я многое могу, – сказал Сатана самодовольно.
Нетудыхин призадумался. Вопрос был не из легких. И не разменивать же свое желание, как в прошлый раз, на бутылку вина.
– Таланта бы мне как-то поприбавить чуток, – сказал он тихо после долгого раздумья, с тоскливой надеждой взирая на Сатану. – И удачи малость, если можно.
– Голубчик, – сказал Сатана, болезненно кривясь, как будто ему всадили иглу в зад, – талант – дело Господне. Это как раз то, что не по моей части. Потому, можно сказать, и обратился я к вам, что сам нуждаюсь в талантливых помощниках. А так – отвалил бы вам как Льву Толстому, да, поверьте мне, не в моей это компетенции. Насчет удачи – с дорогой душой, пособить могу. Только молвите, в чем она?
Но тут Нетудыхин стал финтить.
– Жаль, – сказал он с наигранным огорчением. – Очень жаль. Оказывается, и вы не всесильны. Досадно. Выходит, завысил я ваши возможности.
– Ну почему же! – загорячился Сатана. – Я многое могу: успех, положение в обществе, материальное благополучие, деньги – это все в моей власти. Наконец, борьба! Большая борьба между Злом и Добром, без участия в которой человек теряет всякий смысл существования, – здесь многое принадлежит мне.
– Но вы же сами говорили, что в конечном счете вашим деяниям истинный смысл придает только Он. Какой же вы тут хозяин?
– Да, да. К сожалению. Но я вам скажу по секрету, если уж говорить настоящую правду, на самом деле это далеко не так. Оттенки в это дело вносит Он, верно. Однако ориентируется Он при осуществлении своего акта все же на общий окрас хозяйства. А тут ведь рулетку кручу я. Здесь, на земле. Вот и выходит, что я тоже не меньший хозяин, чем Он.
– Э-э, заноситесь, дражайший! – сказал Нетудыхин. – В гордыню впадаете. Нехорошо это с вашей стороны.
– Я констатирую факт, к вашему сведению. Вы же напираете на его моральную сторону, – сказал Сатана, вскинув горделиво свою козлиную бороду. – Впрочем, вы вольны думать, как вам заблагорассудится. Я вам только повторяю: вы проиграете жизнь, Тимофей Сергеевич. Еще десяток лет вы поживете тут, у Захаровны, – и вас засосет быт окончательно. Вас ждет абсолютное забвение: ни наследников, ни книг, ни учеников – ни злой, ни доброй памяти после себя. Вам придется на конец жизни просить кого-то похоронить себя также, как сегодня это просит вас сделать Захаровна. Я предлагаю вам дело – вы честнягу из себя ломаете. Вы что, никогда никому не причиняли в жизни Зла?
– Преднамеренно – нет. И когда меня не обижали.
– Я бы поверил, если бы я не знал вашей жизни. Это так далеко от правды… А двойки, которые вы безжалостно лепите пацанам?
– Так не хотят же работать, стервецы!
– Ну вот, опять мы пришли к той ситуации, когда Зло творит Добро. Хотя двойки – какое это Зло! Так, пакость мелкая. Но яркий пример, в данном случае. Между прочим, я сам пакостей не люблю, Тимофей Сергеевич. У меня, в моем декалоге, есть такая заповедь, первая по счету, – кстати, запомните и подумайте на досуге: – сотвори Зло, где можешь, но сотвори его любя. Зло, знаете ли, надо делать с изяществом и полной душевной отдачей. Тогда и за результат не будет стыдно. Я думаю, у вас это должно получиться.
– Но я еще не дал согласия! Вы торопитесь. Я же сказал: я должен основательно подумать!
– Ай, Тимофей Сергеевич, послушайте меня, не тяните резину. Не вы первый, не вы последний. Не нужно зря терять время, особенно вам. Мне – торопиться некуда, у меня в запасе вечность. А вам: туда-сюда – и жизнь промелькнула. К чему волынить? Все равно мы придем к тому же результату – ведь бумага-то уже подписана.
– Это шантаж! – сказал Нетудыхин, со злобой глядя Сатане в лицо.
– Это факт, с которым уже нельзя не считаться, – сказал спокойно Сатана.
– Да что вы можете сделать? Что вы можете мне сделать, в конце концов?
– Ну-у, дорогой Тимофей Сергеевич, у меня на этот случай отработан целый арсенал средств. И очень надежный, надо сказать, срабатывающий безотказно.
– Например?
– Вы опять проявляете излишнее любопытство. Например, лишить вас жилья. Или работы. С жильем – мне тут, конечно, придется повозиться малость с Захаровной: слишком она к вам привязана. А работы лишить – как раз плюнуть. Но зачем это вам, скажите? Я хочу, чтобы отношения между нами были дружески и ясны. Знаете, из-под палки ничего хорошего никогда не получается. Решайте. Вам выбирать.
Второй раз за этот длинный разговор Нетудыхин надолго задумался. Теперь уже у него не оставалось никаких надежд на то, что этот субъект, сидящий от него в пределах прыжка и по-барски развалившийся в кресле, цирковой фокусник. Нужно было выбирать свою позицию окончательно. Но сейчас, в такой стрессовой обстановке, в присутствии этого гнусного типа, он чувствовал себя пойманным врасплох. Ему действительно необходимо было сосредоточиться, подумать. И он сказал, тяжело вздохнув:
– Я должен все-таки подумать. Не могу я так, не могу!
– Бывает, – сказал Сатана несколько даже сочувственно. – Я вас понимаю: многие этот перелом переносят болезненно. Не отчаивайтесь, Тимофей Сергеевич, все станет на свои места. Уверяю вас, как только вы решитесь – гора свалится с ваших плеч. Думайте. – Он взглянул на часы. – Ой-е-ей! В вашей зоне уже половина третьего. Вот это называется забежал на минутку! Пора отчаливать.
Они оба поднялись и стали выходить в переднюю.
– Да, кстати, чуть не забыл, фу-ты, Господи! – сказал Сатана совсем по-христиански, то ли оговорившись, то ли уж тонко льстя Нетудыхину упоминанием Бога. – Надо условиться насчет имени. Я вижу, вам доставляет некоторое затруднение называть меня Сатаной. Между тем, здесь нет ничего зазорного: я ведь такой, каким Он меня создал – Сатана! Да, Сатана! И никуда не денешься: такая судьбина… Ладно, не будем плакаться. Но сегодня мне, в ваших краях, лучше все-таки иметь имя незаметное: зона у вас атеистическая, взрывоопасная. Потому лучше уж прикрыться серостью, обыкновенщиной. Ну, скажем, – конечно, не Иван Иванович, это уж слишком ординарно, тоже вызывает подозрение, – а, положим, – Тихон Кузьмич. Подходит? Я думаю, вполне приемлемое имя. И нейтрально безопасное, что в моем положении важно. А то ведь вдруг где-нибудь придется встретиться, как-то и обратиться вам будет неудобно ко мне. Согласны?
– Да мне лично безразлично, – сказал Нетудыхин почему-то в рифму.
– Э, Тимофей Сергеевич, конспирация в нашей жизни – очень важная вещь. Вы зря недооцениваете этот факт. Просто вы еще с ним не сталкивались. Впрочем, что я говорю! Я забыл, сталкивались. Но с другой стороны. Вы вот и псевдоним себе придумали: Тимофей Акатов! Не хотите подписываться своим настоящим именем. Видите, вам окатываться хочется. А вы же по родовой своей фамилии должны нетудыхатъся.
– Но это уже другое дело, – сказал несколько даже обидчиво Нетудыхин.
– Возможно, Тимофей Сергеевич, возможно. Но я все же смотрю на это с точки зрения безопасности: Тихон Кузьмич – вполне нейтрально. Да, да, да! О, у вас телефончик, оказывается, имеется! Запомните мой телефон: 0-13-13. Очень легко запоминается: впереди ноль, потом две моих дюжины. Вы не обратили внимание: номера телефонов важных служб все начинаются с нуля. Мой – тоже. Но звонить ко мне – только по крайней нужде. Просите шефа.
Они были в передней, и Сатана одевался.
– Нет, все-таки великолепно: Тихон Кузьмич! – смаковал он на слух свое придуманное имя. – Серо, обыденно, как человеческая жизнь.
– Ну и сравнение у вас! – сказал Нетудыхин. – Унизительней не подобрать.
– А что, не правда? Правда. Вот так и пойдем за жизнью: вы – Тимофей Сергеевич, я – Тихон Кузьмич, – вполне приятное сочетание имен.
– Да уж, – сказал Нетудыхин. – Прям уж.
– Вот что еще! – всполошился Сатана. – Я там оставил кое-что в вашем письменном столе, так вы уж не делайте из этого глубоких философских выводов. Будьте рассудительным.
– Что вы оставили?
– Потом посмотрите.
За дверью послышался возбужденный лай Кузьмы и голос Захаровны.
– Ах, не надо было бы этой встречи! – сказал Сатана с досадой. – Ну, всех вам благ и успеха на горькой ниве Зла! – И слегка поклонившись, он щелкнул каблуками, как в первый раз, когда они встретились с Нетудыхиным.
Дверь отворилась. Удерживаемый на поводке Захаровной, Кузьма неожиданно умолк. Остановившись на пороге, он широко расставил передние ноги и вдруг агрессивно зарычал, переходя на откровенно злобный лай.
– Кузя! Кузя! Перестань! – пыталась унять разбушевавшуюся собачонку Захаровна. Но Кузя не слушал и рвался со всей силы к незнакомцу.
Нетудыхин взял собаку за поводок и оттянул ее с прохода. Сатана вышел на площадку.
– Здравствуйте, – сказала Захаровна, – извините.
– Здравствуйте и до свидания, – улыбаясь, сказал незнакомец, приподняв шляпу и слегка поклонившись.
Пес опять рванулся на него с лаем. Нетудыхин передал поводок Захаровне, и та потянула собачонку в квартиру. Сатана стал спускаться по лестнице.
– Быть Злу! – сказал он, обернувшись, и показал над своей головой два растопыренных пальца.
Нетудыхин не понял: что обозначал этот знак, свободу или просто рога Дьявола?
Он вернулся в квартиру. Захаровна отчитывала за бестактное поведение Кузьму.
Нетудыхин прошел к себе в комнату и открыл ящик письменного стола: пачка упакованных червонцев лежала перед ним. Он взял ее и стал внимательно осматривать. Банковская этикетка на пачке – 1000 рублей. Указаны фамилии кассира и контролера. Проставлена дата: 10 сентября 1967 года. Все законно. Червонцы новые, но бывшие уже в обращении.
– Ты смотри подлец какой, а! – сказал Нетудыхин сам себе. – Взятку, значит, дал. У, подлюга! – и он бросил пачку в стол, закрыв его на всякий случай на ключ.
Вышел опять в прихожую. Кузьма все еще никак не мог успокоиться и на замечания Захаровны упорно ворчал.
– А ты чего сегодня расходился? – сказал Нетудыхин недовольный.
– Совсем расстервозился, негодник! – возмущалась хозяйка. – Мурку чуть не замучил у Никитичной. Все, никаких прогулок! Сиди дома, раз не умеешь себя вести по-человечески! – Кузьма притих и пошел мрачный на свое место.
– Вы были у Никитичной? – спросил Нетудыхин.
– Да, ходила гадать. Между прочим, Тимоша, гадала и на тебя.
– Ну и что там мне светит?
– Так ты же не веришь картам!
– А все-таки?
– Неприятности тебя большие ждут, голубчик. И казенный дом. Все тебе какой-то король крестовый воду мутит, совращает тебя на нехорошие дела. Будь осторожен, Тимоша.
От этого сообщения у Тимофея Сергеевича прошел по спине холодок. Но он сказал не то вопросительно, не то утвердительно:
– Потом вы играли в дурака…
– Точно. Ты откуда знаешь?
– Догадываюсь.
– Ну а что нам, скажи, пожилым людям, делать? Играли в дурака.
– И вы, конечно, выиграли?
– Да, сегодня выиграла я. Мне везло.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Нетудыхин и пошел к себе в комнату. Захаровна удивилась его такому необычному любопытству.
Через минуту она постучала к нему (таков был у них однажды заведенный обычай – стучаться друг к другу, если двери закрыты) и, приоткрыв створку, спросила его:
– Слушай, Тимоша, я хочу у тебя спросить: это был, по-моему, тот мужчина, который доставил тебя тогда домой?..
Нетудыхин сухо сказал:
– Да, это был он. А что?
– Странный он какой-то на вид, – сказала она, стоя в пролете дверного проема. – Экстравагантный, знаешь, такой. Наверное, он писатель или художник…
К людям творческим Захаровна испытывала непреодолимый пиетет.
– Да, нечто в этом роде, – сказал Нетудыхин. – Во всяком случае, несомненно творящая личность.
– Видишь, я сразу почувствовала. А прошлый раз представился мне твоим директором, чудик.
– Он неудачно пошутил.
– Ох, до чего выпивка людей доводит иногда, даже талантливых! Ладно, занимайся – не буду мешать, – и она закрыла за собой дверь.
Нетудыхин заложил обе руки за голову и надолго задумался.
Глава 3
Зло в жизни Нетудыхина
Пока Тимофей Сергеевич находится в стоп-кадре и обмозговывает свое новое положение, скажу несколько слов о его прошлой жизни. Хотя, в принципе, можно и не говорить, подождать. Сказать в середине повествования. Или вообще отдать его прошлое на волю воображения читателя. Правда, такой вариант опасен: читательское воображение – штука многоликая, а иногда даже совершенно непредсказуемая, так что, наверное, лучше не рисковать. Повествовательным потоком все же должен управлять автор. Ему виднее, где, как и когда необходимо сообщить читателю ту или иную информацию.
Впрочем, здесь надо сказать, что прошлая жизнь Нетудыхина сама по себе не является предметом моего повествования. Говорю об этом, чтобы читатель не заблуждался в авторских акцентах. Поэтому подаю я ее постольку поскольку, очерково. Чтобы вырисовать четче полноту общей конструкции. Чтобы углубить сюжет во времени. Ибо Зло нашей жизни многомерно, и пропитана она им насквозь.
Нетудыхин, конечно, был неискренен перед Сатаной, когда утверждал, что он не творил в жизни Зла. Творил он, чего там кривить душой. В той жизни, которую ему пришлось прожить к тридцати своим годам, случалось всякое. Хотя, по природе своей, был он человеком незлобивым. Однако судьба его так крутила и перекручивала, что, не воздержи он свою природную предрасположенность, оказался бы он на самых задворках жизни. Родившийся незадолго до начала войны, он взрослел потом в годы борьбы с люто разбушевавшимся Злом. Но то Зло противостояло всему народу. И поэтому, несмотря на свою дикую и разъяренную свирепость, переживалось общими усилиями, что до некоторой степени облегчало ситуацию.
С окончанием войны судьбы человеческие утратили общую цель. Зло казалось побежденным. Оно больше не соединяло людей. Удел их существования стал перерастать в индивидуальную борьбу за место под солнцем. В этой новой гражданской жизни каждый хотел окопаться как можно быстрее и глубже. Человек начинал мельчать, двоиться. А борьба со Злом – оно никуда не делось, только эволюционировало в новые свои формы, – превратилась в дело сугубо личное. Наступали иные времена.
Шло первое послевоенное лето. Вернулся с войны отец Нетудыхина. Оказалось, не с войны – из плена… И не вернулся потом из лагеря.
В Рощинске, где Нетудыхины тогда жили, таких, как Нетудыхин-отец, набралось десятка три. Скопом погрузили их в "телятник" и куда-то увезли. Кое-кто воротился потом, после 53-го. Отец – словно в воду канул…
В это же время, подорвав свое здоровье трудом и горем, умерла мать Нетудыхина. Скинулись дворовые бабы у кого что было поприличней из одежонки, обмыли ее, одели, свезли подругу Анютку на кладбище. Нетудыхин остался один…
