Текст книги "Жребий"

Автор книги: Анатолий Ириновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Наступило долгое молчание. Нетудыхин ориентировался по свету. Пока он лился из окна, Тимофей Сергеевич понимал, что Творец присутствует где-то здесь.

– Господи, – сказал Нетудыхин, – а как же быть с той историей о нашем сотворении, которую мне рассказал Сатана?

– А-а, – сказал Господь, – он уже и эту небыль успел запустить. Ты не слушай его. Он тебе сказку сказывал. Сатюня великий придумщик и актер. Он мастерски смешивает правду, полуправду и ложь. И любит людей баламутить, сбивая их с панталыку. Ты иди своей дорогой. Иди, и все! Тебе трудно, я знаю. И соблазнов много вокруг, и искушений. Да чаша твоя должна быть испита тобой до дна. Не верь ему. Человек начинается с меня. И на мне заканчивается. Все остальное ложь и сатюнины выдумки.

Помолчали. Свет лился все также мягко и ровно.

– Но зачем вся эта трагикомедия? – спросил Нетудыхин. – Зачем нам Зло и страдание? Неужели нельзя договориться и уложить новый дружеский союз?

– Нет, нельзя. Однажды я уже пошел по такому пути. Я прислал Иисуса, дабы показать вам, каким прекрасным может быть человек. А какой урок вы извлекли из его пришествия? Вы распяли его и ожесточились еще больше между собой. Мои надежды не оправдались. Поэтому теперь путь к Добру лежит только через вашу кровь и страдания. Я не верю однажды преступившим мою волю. Достижение Добра должно стать вашей внутренней потребностью. И только тогда возможен будет дружеский союз. Не страдавшие – не возрадуются.

– Почти тоже самое о Зле мне говорил Сатана.

– Ну и что? Говорил, возможно, истину. Он ведь тоже мое дитя. А истину творю и формирую я.

Опять помолчали. Потом Нетудыхин сказал:

– И как долго будет длиться наш путь через страдания?

– Сын мой, – ответил Творец, – ты невнимательно меня слушаешь. Я же сказал: он закончится, как только вы уразумеете абсурдность своего сегодняшнего поведения. Вот ты лично, ты все задираешься ко мне и кулаками стучишь себя в грудь. Стихотворение гадкое про меня написал, мир паскудным объявляешь. А справедливы ли твои упреки? Мир, который я тебе подарил, прекрасен. Все в нем предусмотрено для блага твоего. Но ты сам его испоганил. А валишь свои грехи на меня. Необъективно. И совсем уж нехорошо – вот так, нахрапом, – катить бочку на отца. Я, думаешь, слеп? Ничего не вижу? Я все вижу, все знаю. И твои дела грешные мне ведомы. Но ты же лезешь на рожон, за грудь меня готов ухватить: подавай ему немедленно справедливость, и все! Ищи! Ищи ее сам! На то тебе свобода дадена. Другие страждут не менее тебя. И терпеливо несут свою ношу. А ты про них забыл. Но разве ты у меня один? Нет, не один. Ну, правда, сегодня я выкроил минутку и для тебя. Чтобы дух твой укрепить. Чтобы ты не паниковал. Ты же принял крест. Это облегчает твою ситуацию, хотя и ко многому тебя обязывает. Но ты думай, думай – ты сам этого захотел.

Нетудыхин спросил:

– А как же быть с землетрясениями, с извержением вулканов, циклонами и иными планетными явлениями? Ведь Зло, творимое ими, исходит не от человека.

Бог помолчал, потом сказал:

– Этот ряд был запущен мной после вашего грехопадения. Не знаю, может, я и погорячился тогда, но не стал его изменять. Пусть будет. Так лучше, памятней. Он дан тебе для того, чтобы ты осознал, что ты не царь, не Бог природы, а всего лишь частичка ее. Вот ты и думай. Для тебя сегодня – это единственная дорога, думать.

– Я постараюсь, – сказал Нетудыхин тоном провинившегося ученика.

– Ну и умница, – сказал одобрительно Творец. – Да сопутствует тебе удача! А сейчас иди ложись, ложись отдыхай. Утром разберешься. И помни о том главном, что я тебе сказал: сотворение Зла лежит на совести и воле человека.

Свет постепенно стал угасать. Нетудыхин, как сомнамбула, пошел к дивану, лег и укрылся одеялом. Шум в голове прошел. На душе было благостно и покойно.

Утром он поднялся как обычно, посидел на диване, припоминая произошедшее ночью, обвел комнату удивленным взглядом. Все находилось на своих местах. Только почему-то на столе горела лампа.

Потом он вспомнил, что ночью он как будто бы записал вдруг нахлынувшее на него стихотворение. Надо бы посмотреть, что он там намарал? И увидел лежащую на письменном столе тетрадь.

Он открыл ее и прочел написанное. Посидел, подумал. Потом прочел текст еще раз. Да, он давно пытался написать стихотворение о Христе в момент его распятия. И вот теперь оно лежало перед ним, это стихотворение.

"Странно, – подумал Тимофей Сергеевич, – неужели Он явился на мой зов?.. Или меня, как лопуха, разыграли?.. Ну, рыло свиное, погоди! – ругнулся Нетудыхин, трогая распятие у себя на груди. – Все равно я к тебе подберу ключик! Чихал я на тебя с высокой колокольни!.. Ну, а если это был действительно Бог?.."

Нетудыхин перекрестился и подумал, что надо бы ему днями как-то сходить в церковь. Ради успокоения собственной души.

Потом он стал приводить диван в порядок.

В этот день у Тимофея Сергеевича уроки начинались с половины одиннадцатого.

Глава 14

Распятие

Несколько дней он жил, ошеломленный этим визитом. Сатану – как ветром сдуло, исчез. Не появлялся он ни в школе, ни на горизонте Тимофея Сергеевича. Завуч известила учителей: приболел Тихон Кузьмич, старые раны сказываются. Нетудыхин подумал: «Ага, раны. В карцер, падла, наверное, залетел. За излишнюю жестокость».

По спокойному рассуждению, обдумав тщательно все детали пасхальной ночи, Нетудыхин заключил, что разговаривал он таки с Творцом. Будь это не Бог, а подсадная утка от Сатаны, он валил бы все грехи на Творца и скорее поддерживал бы обвинения и концепцию Сатаны. А Тот был явно благожелателен в разговоре с Нетудыхиным и терпелив. Хотя временами сам факт явления Творца вызывал у Тимофея Сергеевича все же сильные сомнения. Почему он явился именно к нему, к Нетудыхину? Откуда такая неслыханная честь? Ведь Нетудыхин как человек был далек от праведности и грешил в жизни не менее других людей. Почему же ему было оказано столь исключительное предпочтение? Вопрос этот остался им нерешенным. Однако, как говорят, Бог-то Бог, да не будь и сам плох. И от Сатаны – Нетудыхин был в этом уверен – ему придется защищаться, рассчитывая только на собственные силы.

Прошло более недели. Ахриманов, наконец, появился в школе. Выглядел он несколько исхудавшим и каким-то – пусть читателя не покоробит это слово – пожухлым. Как после большого перепоя. Но все так же оставался образцово корректным. Нетудыхину даже демонстративно и, как показалось Тимофею Сергеевичу, гордо кивнул головой. "Лицемер! – подумал Нетудыхин, отвечая все же на приветствие шефа. – Что с ним произошло в ту ночь? Почему он столько дней отсутствовал на работе? А может, это и не он собственно, а двойник его?"

Нетудыхин изучающе посмотрел вслед удаляющемуся Ахриманову. Нет, распознать практически невозможно. Он же сказал: оригинал и копия внешне идентичны.

В учительский Тимофей Сергеевич прочитал объявление. Состоится открытое партийное собрание. Повестка дня: "Об очередных задачах атеистического воспитания учащихся". Явка всех учителей обязательна.

Нетудыхин с тоской подумал, что опять придется завтра часа два-три тратить на этого партийного аллилуйщика Лоева. Еще одна очередная ИТД. А никуда не денешься – надо идти.

И на следующий день, после уроков, прихватив свой раздувшийся портфель, пришел на собрание. Разместился сзади всех учителей, за последним столом, чтобы можно было незаметно проверять тетради.

Лоев, как всегда, начал издалека. Сказал вообще о роли атеистических убеждений в жизни людей. Процитировал очередное изречение вездесущего Ленина, касающееся важности борьбы с религиозными настроениями. Подчеркнул, что учительская деятельность – не работа, а деятельность, во как! – представляет собой в этом отношении неограниченные возможности. А как обстоят дела у нас на этом фронте? Что мы видим? У нас дела, надо сказать, обстоят неважно. Работа ведется спустя рукава. За истекшие три четверти текущего учебного года не проведено в школе ни одного – ни одного! – атеистического вечера, ни одной олимпиады! На уроках и классных собраниях учителя ведут атеистическую работу от случая к случаю, как будто проблемы марксистского атеистического воспитания подрастающей молодежи для нас не существует. Словом, дело пущено на самотек, нет никакой системы. Между тем, в последнее время, религиозные секты различного толка, всякие там баптисты-иеговисты, активизировались, не говоря уже о нашей православной церкви, которая никогда не дремлет и нет-нет да и уводит к себе души молодых людей. С таким положением, конечно, мириться нельзя.

– Накануне, в городском комитете партии, – продолжал он, – нас ознакомили с фактами и цифрами, которые, я вам скажу, настораживают: более половины новорожденных в нашем городе принимают обряд крещения; появились новые секты; большая часть населения отмечает так называемые двунадесятые праздники. Это тревожное знамение, товарищи. Человек отворачивается от нас и попадает в сети мракобесов. Горком партии постановил активизировать атеистическую работу, в первую очередь среди просветительских учреждений. Я думаю, что мы не станем в этом деле последними. Собственно, для чего мы здесь сегодня вас собрали? У нас есть опыт такой работы в школе. Пусть небольшой, но есть. Наши физики, наши математики, классоводы, наш астроном – Константин Александрович, это я о вас говорю, а вы мне мешаете своим разговором! – пусть они поделятся своим скромным опытом с коллегами. Завуч даст оценку посещенных ею уроков с этой точки зрения. Проведем атеистические классные собрания. Общешкольный вечер организовать до каникул уже, наверное, не успеем. На следующий же учебный год, в годовом плане школы, предусмотрим специальный раздел по антирелигиозному воспитанию на протяжении всего учебного года. Как это положено вообще должно быть. К сожалению, покойный директор тут допустил упущение. Прошу вас, Нинель Николаевна, – обратился он к завучу, – проинформировать коллектив вкратце, как обстоят дела с антирелигиозной пропагандой в ходе учебного процесса. Учителей-предметников прошу подготовиться к выступлению о своем опыте на три-пять минут. Прошу. – И сел, вытирая вспотевший лоб не совсем свежим носовым платком.

Тимофей Сергеевич, проверяя тетради, одним ухом слушал парторга. "Кому это нужно?" подумал мимоходом Нетудыхин.

Завуч не согласилась с оценкой Ивана Николаевича. Антирелигиозная работа в школе ведется. Ведется она спокойно и методично. Потому что мировоззрение ребенка нельзя изменить или определить одним уроком или толково организованным мероприятием. Воспитание у детей марксистского миропонимания требует от учителей кропотливого и созидательного труда. От занятия к занятию, ото дня ко дню, по мере накопления знаний, необходимо выковывать реалистический взгляд на мир. И, судя по посещенным в текущем году урокам, учителя школы там, где это позволял материал, такую работу ведут.

Она назвала несколько конкретных имен.

– Особенно поучительны в этом отношении уроки нашего молодого преподавателя физики и астрономии Константина Александровича Бузылева. Уроки у него получаются интересные и, я бы даже сказала, страстные. Уроки, когда и сам забываешь, зачем ты пришла к нему. Здесь есть чему поучиться.

Константин Александрович Бузылев, прозванный пацанами из-за округлости своей фигуры Помидором, показал исподтишка Ивану Николаевичу Лоеву язык. Но тот не увидел языка Бузылева, так как в данный момент, наклонив голову, внимательно слушал, что ему нашептывал на ухо Тихон Кузьмич Ахриманов.

– Конечно, – говорила Нинель Николаевна, – я не хочу этим сказать, что у нас все благополучно. От благополучия мы далеки. Однако положение с антирелигиозной работой в школе и не столь уж мрачно, как это представил Иван Николаевич. Безусловно, требуется плановый контроль со стороны администрации. В поурочных планах и планах классоводов надо будет предусмотреть специальный пункт, в котором бы отражались как общая, так и индивидуальная работа учителей по этой вечно злободневной теме. Ибо такая работа все-таки ведется, а фиксирования ее нет. И разумеется, – тут я согласна – она должна быть спланирована в общешкольном годовом плане, – закончила завуч.

– Прошу учителей выступить, – сказал Лоев. Коллектив безмолвствовал. – Смелее, смелее, – подбадривал Лоев. – Константин Александрович, тут вас хвалили. Вам и слово первому.

Бузылев поднялся со своего места и, как сказали бы мальчишки, покатился толкать речуху.

– Дело в том, – сказал он, умащивая свои короткие и пухлые ручонки на самодельной трибуне, – что я в сравнении с другими учителями нахожусь в некотором преимущественном положении. Физика и астрономия, которые я преподаю, есть, по существу, науки, занимающиеся выяснением бытия Божьего изначально. Вся их история является историей борьбы двух противоположных мировоззрений, решающих собственно один вопрос: есть Бог или нет? Но, друзья мои, вопрос этот настолько сложный, что ответить аргументировано на него сегодня человечество не в состоянии. – Ахриманов и Лоев с удивлением повернули головы в сторону Бузылева: как так, не в состоянии? Тимофей Сергеевич прекратил проверять тетради. – На данный момент имеется несколько вариантов доказательства бытия Божьего. И столько же опровержений. И те и другие представляются формально логичными. Можно отрицать Бога, начисто можно отрицать. Но и утверждать можно с таким же правом. – Аудитория зашумела, даже залюбопытствовала. – И все-таки, – продолжал оратор, – принципиально: есть ли Он или же Его нет? Мне представляется в этой проблеме несколько аспектов. Первый, чисто методологический. Любая проблема решается при наличии необходимых данных. Мы, люди, поставили на штангу познаний такой вес, который не в состоянии взять. Отрывать-то мы ее отрываем – кое-что у нас есть, есть, – но взять никак не можем. Ибо такого объема знаний, который бы позволил нам грамотно поставить этот вопрос, у нас сегодня просто нет. Стало быть, казалось бы, вопрос должен быть снят, или мы должны готовиться к его решению путем накопления новой информации. Но опять же…

– Константан Александрович, – сказал Лоев, кривясь, – вы что-то не то говорите. И попроще, попроще, пожалуйста.

– То говорю, Иван Николаевич, то. Подождите, дайте мне довести свою мысль до конца. – Бузылев немного помолчал, сосредоточиваясь, и продолжал: – Второй аспект этой проблемы – специальный. На уроках астрономии мне приходится иметь дело с космологическим доказательством бытия Бога. Ребенка, естественно, интересует вопрос, откуда все пошло? Богословы утверждают: от Бога. Материалисты говорят, мир вечен и бесконечен. А человек, маленький формирующийся человек, в повседневности окружен миром причин и следствий. Потенциально он даже больше склонен к варианту Божественного происхождения всего сущего. Это ведь проще: есть в наличии следствие – Вселенная. Предлагается готовый ответ: причина – Бог. И уже не надо думать. Можно жить спокойно, с твердой уверенностью, что тебе известен ответ на самый главный вопрос человечества. Вот эту-то ситуацию и используют религиозный ловцы. Однако детерминизм лежит лишь на поверхности явлений. Он фальсифицирует истину или выдает часть ее за целое. На уроках физики, особенно ее атомарного раздела, у меня получается совсем иная картина. Здесь учащиеся сталкиваются с изучением первооснов бытия. С технологией образования и форм функционирования материи во Вселенной. Физика рассматривает свойства материи, ее распад, расщепление. Правда, на сегодня конца этого расщепления пока не видно. Оно все углубляется и углубляется. Есть даже точка зрения, что материя на определенной стадии преобразуется в энергию. То есть масса электрона становится равной массе энергии поля. Дикость, конечно. Но, в принципе, человек рано или поздно решит эту задачу и дойдет до дна… Так вот, как это ни странно, физические законы более усвояемы учащимся, чем туманные гипотезы о происхождении Вселенной. Я стараюсь донести эти законы до сознания детей. При этом на своих уроках я никогда не уклоняюсь от самых трудных вопросов. Я пытаюсь проблему показать во всей ее сложности. Это вызывает у детей доверие и интерес. И, наконец, третий аспект обсуждаемой темы, собственно религиозный, деятельность всяких сект и всевозможных конфессий. Ну, не знаю, на мое мнение, – я бы вообще их запретил, так как они уводят человеческую мысль в область религиозного фольклора и мифотворчества. Их многовековые догматические споры скучны и заумны. Лучшим оружием против них является анализ их вероисповеданий и сравнение их догм с научными достижениями сегодняшнего дня. Обнаруживается масса кричащих противоречий. Дети улавливают их с ходу. Но для этого нужно самому знать вероучения проповедующих и в достаточной степени владеть ими. Чего, к сожалению, нашему коллективу не хватает. У меня все.

Бузылев неожиданно закруглился и засеменил на свое место. Лоев сказал, мягко и по-дружески снисходительно:

– Константин Александрович сильно занаучил свое выступление и, конечно, перегнул палку. Он забыл, что у нас существует свобода вероисповеданий и свобода совести. Мы не можем запретить своим гражданам верить в то и не верить в это. Мы должны убедить их в правоте нашего мировоззрения. В том-то и особенность нашей системы, что она гуманна по существу своему. А насчет доказуемости или недоказуемости наличия Бога, Константин Александрович, так марксизм эту проблему уже давно решил. Поэтому не следует вводить людей лишний раз в заблуждение… Ну что? Прошу еще желающих.

Особо желающих что-то не обнаруживалось. Но хлеб перед партией надо было отрабатывать, и учителя нехотя потянулись выступать. Говорили о вещах совершенно обыденных и давно известных. Некоторые часто соскальзывали на формы сослагательного наклонения. Собрание становилось вялым. Лоев понял, что он, разгоряченный горкомовской накачкой, несколько поторопился с проведением собрания; люди оказались неподготовленными, а необходимой активности не получилось. Но все же человек шесть-семь выступило.

Уже была положена на стол заготовленная резолюция с использованием универсального глагола "усилить", как вдруг слово попросил директор. Зал затих. Тимофей Сергеевич спрятал тетради в портфель и невольно заволновался. Он почувствовал, что сейчас может произойти что-то чрезвычайное.

Ахриманов поднялся из-за стола и, прихрамывая, с бумагами в руках, степенно прошел к трибуне.

– Нет, товарищи, – сказал он, – не все у нас в коллективе так хорошо, далеко не все. Благодушие и разгильдяйство, граничащие с преступлением, – вот что отличает некоторых наших коллег. Поэтому я скорее согласен с оценкой Ивана Николаевича, чем с оценкой уважаемой Нинель Николаевны. Я прослушал внимательно ваши выступления. И что же я должен сказать? Кроме выступления Бузылева, которое, по существу, было путанным, но все-таки интересным, я не услышал ни одной боевой атеистической речи. А ведь в школе дела с антирелигиозной пропагандой обстоят очень неблагополучно. Факты? Пожалуйста. Не буду голословным. – Он обратился к лежащим перед ним бумагам. – Учительница биологии Страховская Тамара Ростиславовна… Тамара Ростиславовна, где вы? Я что-то вас не вижу…

– Здесь я, – сказала Страховская, приподнявшись со своего места.

– А, вот где вы! Очень хорошо, что вы здесь. Так вот, учительница биологии Страховская Тамара Ростиславовна 4 апреля сего года присутствовала на крещении некоего Романа Викторовича Пустового и зарегистрирована в церковном журнале как его крестная мать. Это данные горкома партии, товарищи.

– Ну и что? Подумаешь! – сказала Тамара Ростиславовна. – Кумой позвали…

– Что значить "позвали"?! – возмутился Ахриманов. – Вы же советский учитель! Да еще и биолог! А значит, – пропагандист марксистского мировоззрения.

– Причем здесь мировоззрение? – не унималась Тамара Ростиславовна. – Тысячу лет на Руси существует обычай крещения…

– Нет, товарищи, – продолжал Ахриманов, уже не слушая Страховскую и обращаясь собственно к аудитории, – такого безобразия мы терпеть не станем. Я лично по этому случаю буду еще с вами беседовать, Тамара Ростиславовна. И выводы воспоследуют самые жесткие, уверяю вас. Далее. Еще факт. Вы только внимательно послушайте. По достоверным сведениям, источник которых я здесь не хочу называть, не далее, как вчера, наш всеми уважаемый учитель Нетудыхин Тимофей Сергеевич был на вечернем богослужении в той же самой церкви, где Страховская принимала участие в обряде крещения. – Ахриманов сделал паузу и дал зашумевшему залу время освоиться со столь вопиющим фактом. Потом он спросил, упорно уставясь на Нетудыхина через весь зал: – Был, Тимофей Сергеевич, или информация эта ложная?

– Был, – ответил Нетудыхин спокойно. – И еще буду.

– Ну вот, полюбуйтесь! – сказал Ахриманов, обводя аудиторию взглядом и ища в ней поддержки.

– Дело в том, – сказал Тимофей Сергеевич, обращаясь тоже к аудитории, – что в этом учебном году я решил основательно познакомиться с христианством, в частности, с православием. Мы ведь не только не знаем в достаточном объеме обычаев и традиций своего народа, но и веры его. Все висит в абстракции, в воздухе, по книгам. "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь"… Вот я и пошел в церковь, чтобы увидеть, как же это все-таки происходит на деле.

– Ага, – сказал Ахриманов, несколько подрастерявшсь. – Таким, значит, образом. С такой, стало быть целью вы туда ходили. Очень похвально. Ну а, скажите мне, пожалуйста, известно ли вам, что в руководимом вами классе есть верующие учащиеся?

– Кто? – спросил Нетудыхин.

– Кто – это вам лучше положено знать. Но если вы не знаете, то я назову вам имя верующей ученицы: Даша Надлонок. И она не только верует, но еще и втихую сманивает других учеников в свою баптистскую секту. А вы тем временем занимаетесь изучением христианства, по церквам прохлаждаетесь, когда сектанты орудуют у вас под носом. Не парадокс ли это? Я сегодня, кстати, с ней беседовал. Так знаете, что она мне сказала? Верую и буду веровать – вот как! Это она мне заявляет, мне, прошедшему через кромешный ад Зла и глубоко убежденному атеисту! Так кого же мы здесь готовим, бойцов партии или служителей культа? Что вы на это скажите?

Чем выше Ахриманов поднимал на волне своего патетического возмущения сообщаемые факты, тем настойчивее и упорней Нетудыхин пытался их заземлить, спустив на пару регистров ниже.

– О том, что Даша баптистка, – сказал Тимофей Сергеевич, – в школе знают многие. В том числе, кстати, и завуч. Я бывал в семье Надлонок не раз. В ней веруют все. Переубедить их практически невозможно. Но семья эта вполне благополучная, ведет совершенно здоровый образ жизни. А сама Даша в классе у меня – пример добросовестного и целеустремленного труда: она тянет на золотую медаль. Так что, Тихон Кузьмич, ситуация не столь однозначна…

– Нет, вы посмотрите на него: семья верит в Бога, а он называет ее вполне благополучной. Ну, знаете, Тимофей Сергеевич!.. Это, товарищи, как раз то преступное благодушие, о котором я вам говорил в начале своего выступления. – В зале зашумели. – Но я не закончил по Нетудыхину, – сказал Ахриманов, снова обращаясь к своим бумагам. – Как стало мне известно, Тимофей Сергеевич и в работе литературного кружка, которым он руководит в школе, допускает свой преступный благодушный либерализм: некоторые из кружковцев под его благосклонным вниманием пишут стихи о Боге. Да, к сожалению. Более того, стихи эти обсуждаются на занятиях кружка и подвергаются литературной правке и обработке. Может, нам уже пора провести в школе конкурс на лучший акафистический текст?.. У меня, товарищи, для этого факта вообще не находится слов. Так мы далеко зайдем.

– Но они используют образ Бога как поэтическую метафору! – крикнул, не поднимаясь с места, Нетудыхин. – Эту метафору эксплуатировала вся русская литература!

– Метафору, говорите? – сказал Ахриманов. – Эта метафора в реальности оборачивается потом вот такими верующими, как ваша Надлонок. – В зале опять стал нарастать шум. – Спокойно, товарищи, спокойно! Я прошу всех успокоиться! И, наконец, – продолжал Ахриманов, – последнее. Тут нас Тимофей Сергеевич уверял, что он ходил в церковь с целью изучения православия в его, так сказать, живом и действующем виде. Хотелось бы верить. С такими намерениями дело это вполне допустимое и благородное: врагов своих надо знать изнутри. Если бы не некоторые мелочи. Вы же, Тимофей Сергеевич, истово крестились в церкви. И наблюдавший за вами узрел даже на вас крест, так как было душно, и вы раскрыли свою грудь. Вот я вам и предлагаю сейчас проделать тоже самое – у нас сегодня что-то становится душновато, – чтобы убедить нас в том, что вы атеист, а не содействующий тайно вере в Бога. Расстегните ворот пошире.

Зал оцепенел. Нетудыхин понял: отмщение началось. Но он не предполагал, что оно придет к нему так надругательски мерзостно и именно с этой стороны.

Бледный, как всегда, когда он сильно волновался, Тимофей Сергеевич вышел из-за стола и, несколько затягивая паузы между отдельными словами, сказал:

– Что ж, я готов. Пожалуйста. Могу раздеться до самых трусов. Но при одном условии: если то же, вместе со мной, проделаете и вы, Тихон Кузьмич. Я хотел бы взглянуть на вашу раненую ногу, чтобы получить представление, сколь многострадальным был ваш личный вклад в нашу победу над Германией. Если вы даете согласие, я уже начинаю раздеваться.

– Паяц! Шут гороховый! – закричал Ахриманов. – Он глумится над инвалидом!

– Почему же глумится? – отвечал Нетудыхин. – Если позволительно раздеть учителя на собрании, то почему бы то же самое нельзя проделать с директором? Начнем с мужчин, потом перейдем к женщинам…

Аудитория взорвалась. Поднялся невероятный галдеж. Обиженая Страховская, стараясь перекричать других, потребовала от директора публичного извинения.

– Тихо, товарищи, тихо! – призывал Лоев. – Криком мы ничего не решим. Коллега Нетудыхин неудачно пошутил.

– Ничего подобного, – возразил Тимофей Сергеевич. – Я настаиваю на своем предложении. Люди должны знать правду. А она совсем рядом, стоит нам только раздеться…

Его слова потонули в общем шуме. Коллектив учителей катастрофически мутировал в разъяренную толпу.

– Тихо, я сказал! – уже рявкнул Лоев. – Вы на партийном собрании, а не на базаре! Зимина, Страховская, прекратите! Лидия Ивановна, Заманский, довольно! Потом разберетесь, после собрания. – Зал несколько поунялся. – Пожалуйста, – пригласил Лоев Ахриманова, чтобы тот продолжил свое выступление.

– Я заканчиваю, – сказал директор, – все. Поэтому, исходя из вышеизложенных фактов, администрация приложит максимум усилий, дабы искоренить их и навести в школе надлежащий порядок. Вплоть до увольнения отдельных товарищей с работы.

Ахриманов собрал бумаги и вернулся на свое место. Зал опять зашумел.

"Пошел, гад, в открытую, – думал Тимофей Сергеевич, наблюдая за Сатаной. – А ключика-то я к нему все еще не подобрал".

Лоев и Ахриманов, склонившись друг к другу, о чем-то спешно совещались. Потом парторг поднялся и сказал, перебирая бумаги на столе:

– Значит, так. По данному собранию предлагается принять следующее решение. Первое. Учитывая происки активизировавшихся в городе различные религиозных сект, парторганизация школы рекомендует педколлективу усилить работу по антирелигиозному воспитанию учащихся. На следующий учебный год работа педколлектива в этом направлении должна быть тщательно спланирована в общегодовом школьном плане и взята под постоянный партийный контроль. Понятно, да? Второе. Администрации школы с целью выяснения качества этой работы, а также с целью обобщения опыта по данному вопросу рекомендуется в ближайшее время посетить уроки у учителей Страховской, Нетудыхина, Бузылева и других. Информацию об этом заслушать на партийном собрании в самом конце учебного года.

– Когда, когда посетить, – сказала Нинель Николаевна, – когда время у нас на исходе?

– Ничего, – сказал Лоев. – В вашем распоряжении еще больше месяца… У кого есть какие добавления, изменения?.. Нет. Тогда ставлю на голосование. Голосуют только коммунисты. Кто "за"?.. Кто "против"?.. Воздержавшиеся?.. Нет. Единогласно. Решение принимается… Объявлений ни у кого никаких нет?.. Нет. Партсобрание объявляю закрытым.

Публика облегченно вздохнула и повалила на выход.

– Тима! – услышал Нетудыхин сзади себя чей-то голос. – Ты б ему показал что-нибудь, чтобы он заткнулся. Еще такого в моей практике не было – раздевать человека на совещании. Хам! Но ты молодец, не растерялся! Дай я пожму твою лапу, – Страховская, улыбаясь, от души пожала руку Нетудыхина.

Подошел Дима Прайс.

– Ну, – сказал он, – что я тебе говорил? "По достоверным сведеньям, источник которых я здесь не хочу назвать…" – кагэбист, падла! Откуда его занесло к нам? Ты не вспомнил, случайно, где ты его видел?

– Вспомнил.

– Где?

– В Иерусалиме, – сказал Нетудыхин вполне серьезно. – За плечами Иисуса Христа.

– Ну, я же говорил, блядь, кагэбист! И ты смотри, какой лютый и напористый! Прямо бес настоящий! – сказал Прайс и своей догадкой крайне изумил Нетудыхина. – Слушай, старик, у меня коньячок есть хороший. Пойдем, по пять капель жахнем.

– Дима, после такого собрания, ты что?! Тут голова раскалывается.

– У меня тоже. Как раз и подлечимся. Ну, по паре капель, не больше. Жахнем – и по домам разбежимся. Играть не будем.

– Да, знаю я тебя, – сказал Нетудыхин. – Тебе только доску покажи, – но заколебался.

– Ну так что, идем или нет? – переспросил Прайс.

– Ладно, пошли, – согласился Тимофей Сергеевич. – Но только по пять капель – завтра куча уроков.

– По пять с половиной. Я думаю, от лишней полкапли тебе хуже не станет.

И они пошли в спортзал к Прайсу лечиться от головной боли.

На следующий день разговор, начатый на собрании, неожиданно продолжился. Столкнувшись утром в вестибюле с Бузылевым, Тимофей Сергеевич спросил школьного астронома:

– Костя, что ты там вчера говорил о переходе материи в энергию? У тебя есть литература по этой теме?

– По энергетизму? Ну а как же, кое-что есть.

– Можешь дать?

– Ну.

– Принеси, пожалуйста. На недельку. Я хочу посмотреть, что там ученый мир говорит на этот счет. А вообще, ты извини меня за неуместное любопытство, из твоего вчерашнего выступления я так и не понял, веруешь ты в Бога или нет?

– Да хрен его знает, если правду сказать, – откровенно ответил Бузылев. – Иногда, как подумаешь отстраненно, – и готов верить. Ведь махина-то какая, а! И все четко работает, все просчитано, подогнано друг к другу. А иногда, как засомневаешься до дна до самого, – и не веришь: одна мерзость вокруг тебя снует. Где ж Он там? Чем Он занят? Мне вообще кажется, что современная научная картина мира несколько перекособочена: она недостаточно уделяет внимания исходной точке бытия. Мы открыли законы небесной механики, наблюдаем за их функционированием, с другой стороны – дошли до строения атома и от него танцуем. Но ведь атом – это уже определенный результат предшествующего преобразования. Это кирпичик, при помощи которого продолжалось дальнейшее строительство Вселенной. А что было все-таки в начале, до появления атома? Внеатомный вид материи, плазма? Праматерия? Тогда надо всю картину бытия рассматривать как последующую эволюцию этой праматерии.