Текст книги "Жребий"

Автор книги: Анатолий Ириновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– По такой жаре?

– С каких это пор ты стал обращать внимание на жару?

– Да я тебя имею в виду.

– За меня ты не беспокойся. Давай, Паслеша, не тяни, канай. Долги надо отда-вать.

– Жаль, что я тебя вчера не встретил, – сказал с притворной грустью Паслен.

– А что было бы вчера?

– У меня были башли.

– Ты меня вчерашним днем не корми.

– Я тебе честно говорю. Вчера мы с Кошлатым завалились к Анютке – просади-ли весь мой хозрасчет.

– Деньги мне нужны сегодня и сейчас. Понял?

– Ладно, попробую. Ты будешь здесь?

– Да.

– Постараюсь. Но не гарантирую на все сто процентов.

И отчалил в поисках трешки. Олег сказал ему вслед:

– Паслен, не вынуждай меня на крайность.

А некоторое время спустя вдоль берега и Кошлатый собственной персоной дви-жется. Длинный – как жердь, по боку ударь – переломится. И похож на Дон Кихота в исполнении Черкасова. Только без бороды и усов.

Олег приближающемуся Кошлатому:

– А ну неси сюда свою морду!

Кошлатый настороженно:

– Это зачем же?

– Вчера у Анютки был?

– Не. А че?

– Пьешь, паршивец, каждый день, пропиваешь чужие хозрасчеты!

– Какие хозрасчеты? Ты че?

– Ну, как же че? Сейчас встретил Паслена – трояк он мне должен, – говорит: "Вчера с Кошлатым завалились к Анютке – просадили весь мой хозрасчет!"

– Ну, дешевка! Да я его уже с неделю не видал! Он сам мне два рубля должен. Я ему, посуде немытой, выверну мочевой пузырь наизнанку. А вы че, соображаете?

– Ты че, по такой жаре?

– Привет, Раскачай!

– Привет!

– Слушай, до полного счастья не хватает полтинника – не позычишь?

– Ты знаешь, вчера вон с Кошей завалились к Анютке – просадили весь мой хозрасчет.

– Досадно… Рубайте гвоздики!

Кошлатый, улыбаясь, тоже отплыл. Олег прокомментировал:

– Старший научный сотрудник по части определения всяких жидкостей. Наш уникальный дегустатор.

Ну, Олег, ну, юморист! Жаль, что в нем пропадает человек творящий.

Солнце. Небесная синь над головой. Галдеж купающейся детворы. А все-таки хо-роша эта штуковина – жизнь! Ведь еще десяток дней назад, сидя в изоляторе КГБ, Не-тудыхин не мог себе представить даже во сне, что очень скоро он будет лежать на берегу Тамры и вот так, запросто, наслаждаться окружающим.

Он вспомнил о Коке. Где она сейчас, на работе или дома? На этот раз вспомнил без волнения. Странно, теперь, когда до столь желанной встречи оставались считанные часы, он перестал волноваться.

Часа через полтора заявился, наконец-то, Паслен. Олег уже решил было поставить крест на трешке. Но Паслен победоносно вручил ему деньги и предложил смотаться за бутылкой.

– В такую жару? – сказал Олег. – Ты что? Ты же сам мне не советовал. – И сунул трешку в брюки.

Паслен скис.

– Ну и жлоб же ты, Раскачай! – сказал он. – Знал бы я, что это так повернется, не пришел бы сюда.

– Паслен, никаких обид. Ты должен, наоборот, радоваться, что на трешку твои долги уменьшились.

– Ага, – сказал Паслен и с тоской побрел вдоль берега.

– Обиделся человек, – сказал Нетудыхин сочувственно. – Расчитывал выпить, а не получилось.

– Да пошел он! – сказал Олег. – Таких хитромудрых здесь, знаешь, сколько? Вон, полюбуйся, еще один экземпляр сунется. Этот тебе знаком. Узнаешь?

– Кто это?

– Тюня. Которому ты чернилку когда-то на голове разбил. Вот это ж он. В депо мастерует. Приподлейшей сволочью стал. На днях, говорят, в партию вступил, говно!

– Внымание, внымание! Гаварит армянский радио. Эреванский точный время – почти что шесть часов. Начинаем передачу "Ответы на вопросы наших радиослушате-лей". Привет!

– Привет.

– Слышал? Армянское радио спрашивают: какая разница между геометрическим треугольником и цеховым? Армянское радио отвечает: в геометрическом треугольнике только один угол может быть тупым.

Улыбнулись. Помолчали. Олег сказал, кивая на Тима:

– Ты этого человека знаешь?

– Да что-то знакомо. Но где сталкивался, не помню.

– Нетудыхин! Чепа! Морду тебе когда-то бил за сексотство.

– Чепа?! Ха-ха! Ну, мало ли что в детстве бывало. Так чего же вы здесь валяе-тесь? Такую встречу надо бы отметить.

– В жару?

Эта фраза сегодня становилась универсальной.

– А мы по маленькой. Спешить не будем. Я угощаю.

– Да ты что? Что-то я тебя не узнаю. С удовольствием бы нашнапсовался за твой счет, но в жару принципиально не пью. А Чепа вообще в рот не берет. Кристальный трез-венник.

– Не может быть!

– Я тоже сначала так подумал и попытался кантовать – не кантуется. Я, говорит, не пью даже на праздники. – Нетудыхин улыбался и молчал, слушая розыгрыш Олега. – Представляешь, какая экономия! Если бы я был на его месте, я бы уже давно себе ма-шину купил на сэкономленные деньги.

– Очень жаль, – сказал Тюня. – Но, может быть, хоть пивка холодного хлеб-нем?

– Где?

– Да возле меня. В буфете потребсоюзовской столовой с утра было. Пять минут ходьбы.

– Как ты насчет пива, Тим? – спросил Олег.

– Алкоголь. Слабый, но все равно алкоголь.

– Брось ты с себя святого изображать. Прям уж, алкоголь! Одевайся и пошли ох-ладимся малость.

С разыгранной досадой Нетудыхин стал одеваться. Но по дороге случилось не-предвиденное: они напоролись на жену Тюни. Та, моментально сообразив, куда они дер-жат путь, ополчилась на мужа, который в последние дни насчет выпивки перебрал вся-кую норму. Как разгулявшегося мальчишку, она потянула его домой.

– Да, – сказал Олег, – единственный раз Тюня рискнул раскошелиться, и то мне не повезло. Зажала его Балтычиха капитально.

Идя вслед за женой, Тюня показывал им жестами, что он все равно через некото-рое время будет в столовой. Пусть ждут.

– Такой изворотливый среди чужих людей и такой тюфяк перед собственной ба-бой. Размазня!

Курс решили все же не менять.

– Ба! – воскликнул Олег, входя в столовую. – Лев Радионыч! Рад тебя привет-ствовать! А где Боб? Почему ты один?

За пустым столом, у окна, сидел пожилой коренастый мужик и попивал пиво. На полу, около него, лежал рюкзак и стояли, прислоненные к подоконнику, рыбацкие сна-сти.

– Боб что-то прихворнул малость.

– Знакомтесь, – сказал Олег. – Мой друг и, так сказать, оппонент Лев Радионо-вич Воропаев. А это – мой однокашник и закадычный друг детства Нетудыхин Тимофей – тоже, между прочим, воркутянин. Он приехал в Рощинск сегодня утром. Садись, Тим, сейчас мы это дело обтяпаем. Нинуля! – Раскачаев помахал рукой в сторону буфета. – Так, ребята. Что, по пиву? Или, может быть, сообразим что-нибудь покрепче?

– Ты снова стал прикладываться? – спросил недовольно Воропаев.

– У меня есть существенный повод.

– Повод всегда можно найти.

Нетудыхин достал пятерку и вручил ее Раскачаеву. В конце концов было как-то неудобно есть и пить за счет друга.

– Ладно, для начала возьму три пива. Нинуля!

Раскачаев поспешил к буфету. Наступило долгое молчание. Воропаев спросил:

– А вы были на Воркуте?

– Да.

– В какие годы?

– В конце пятидесятых.

– В какой зоне?

– На "Капиталке".

– В каком бараке?

– В девятом.

Воропаев от удивления поперхнулся и закашлялся.

– Надо же! Удивительные вещи случаются на свете иногда. Дело в том, что я сам отбывал срок на "Капиталке" и жил именно в девятом бараке. Интересно, клуб наш цел?

– В полной сохранности. Когда я сидел, он так и оставался лучшим клубом Вор-куты. Городское начальство все на него зарилось…

– Знаете, ведь мы его построили из шабашек. Таскали в зону все, что можно бы-ло утянуть с рабочих объектов. Строительство шло сначала на чистейшем энтузиазме. Это уже потом лагерное начальство подключилось к нашей затее. – Опять помолчали. – Что привело вас в Рощинск? – спросил Воропаев.

– Я здесь родился, – ответил Нетудыхин.

– А, понятно. Душу тянет к родным пенатам.

Олег приволок пиво и селедку.

– Прошу, – сказал он, грохнув подносом о стол. – Кто не доволен, книга жалоб находится в буфете. Выдается по первому требованию. – И ставя бокал перед Воропае-вым: – Я, кстати, собирался к тебе наведаться. Это Тим мои намерения сегодня под-рссстроил. Я уезжаю.

– Куда тебя несет?

– В Ачинск.

– Это зачем же ты в такую даль пускаешься? Ты там что-то потерял или хочешь что-то найти?

– Да поеду, развеюсь… на красноярских просторах. Может быть, деньгу какую-никакую подзаработаю.

– Очень уважительные мотивы, – сказал Воропаев. – Особенно последний.

– Ну что, за Воркуту? За матушку нашу? Хотя за Воркуту нужно было бы пить, конечно, водку, а не пиво. Ладно, поехали! – Подняли бокалы и надпили их.

Господи, какие судьбы Ты посылаешь россиянам! Ну не чокнутые они у Тебя, а? Нормальные люди в подобной ситуации пьют за свободу, а эти – пьют за город лагерей. Да провались он сквозь землю со всеми своими угольными залежами за те тысячи жиз-ней, что были в нем загублены! Нет, бесконечно прав был Тютчев, когда писал: "Умом Россию не понять." Но сколько же можно в нее еще верить?..

– Представляешь, – сказал Воропаев, ставя бокал, – он сидел на "Капиталке".

– Я знаю.

– И жил в том же бараке, что и я!

– Осталось свериться нарами, – сказал Олег.

– Тебя это не удивляет?

– Он сидел в другое время и по другой статье. Все остальное – случайное сов-падение.

– Все мы сидели по одной статье – по статье всеобщего беззакония.

– Ну да, совсем невинные, сущие ангелы. Он – вор, – сказал Олег.

– Не разыгрывай, – сказал Воропаев и с удивлением посмотрел на Нетудыхина.

– Нет, не в законе. А так: воровал потому, что был выброшен в жизнь малолет-ним и не смог побороть в себе дурную привычку есть.

Нетудыхин сказал:

– Не пугай людей. И употребляй слова согласно их смысла. Я никогда не был во-ром, – даже когда воровал. Я был беспризорником. Это другой статус.

– Ты что, обиделся?

– Нет. Но терпеть не могу такую двусмысленность. Человек может подумать черт знает что.

– Друзья мои, – сказал Воропаев, – в Союзе нет сегодня семьи, в которой бы кто-нибудь из родственников не сидел. Это норма.

– У меня такая семья, – сказал Олег. – Мать не сидела, отец не сидел, деды и бабки тоже не сидели…

– А ты? Ты же сидел!

– Ах, да! Ну да, себя я забыл посчитать.

Расхохотались.

– Ты с рыбалки или на рыбалку? – спросил Олег.

– Кто же идет на рыбалку через буфет? С рыбалки. Знал, что клева не будет, а все-таки поперся. На утренней зорьке поднял трех карасей – и все. Мертво. Жара. Рыба вся в камышах стоит. Один малек гоняет по Тамре.

Нетудыхин с любопытством посмотрел на упакованный в чехле инструмент. Ин-тересно было бы взглянуть на него в собранном виде. И что там за крючки поцеплены, кованые или штамповка?

– Я все-таки предлагаю взять бутылочку белого, – сказал Олег. Кто "за"? Руки можно не поднимать.

– Ты же знаешь, – сказал Воропаев, – я против. Я заглянул сюда потому, что жара и захотелось остудиться.

– А ты, Тим?

– Может, хватит, Олег?

– Эти люди называют себя воркутянами – позорники! Ведь ты, Лев Радионович, последний раз со мной видишься. И, может быть, вообще не увидишься больше.

– Не дави, не дави на меня. Бери, если хочешь, но я пить не буду.

– Значит, ты меня не уважаешь. Так утверждает весь русский народ. Стало быть, и народ ты не уважаешь. И все твои сожаления, что в основе нашего пьянства лежит бес-смысленность и беспросветность нашей жизни, ничего не стоят. Жестокий ты, Лев Ра-дионович. Это я тебе говорю – человек, глубоко тебя уважающий.

– Иди, иди бери, ради Бога! – сказал Воропаев.

Олег, улыбаясь, собрал на поднос пустые бокалы и пошел к буфету.

– Паршивец! – сказал Воропаев после некоторого молчания. – Водка его гро-бит. Жаль, может спиться. Пока его удерживает работа, собственно руль. А в тех краях, куда он устремился, пьют же без меры.

– По сегодняшнему дню, мне кажется, что и в Рощинске пьют немало, – сказал Нетудыхин.

– Попивает, конечно, народ, что там говорить. Но пьют тихо, без северных диких разгулов и дебошей. Везде творится одно и тоже: убожество жизни приводит человека к алкоголю. Когда-то, после освобождения, подобно Олегу, я сам метался по Союзу в по-исках райского притула. Ну и что, нашел? Дудки. Потом вот приземлился здесь, в Ро-щинске.

– И успокоились?

– Как вам сказать? По крайне мере, здесь я обрел душевное равновесие.

– А чем занимаетесь?

– Сегодня? Да собственно ничем. На пенсии. Вообще, до войны, – учительство-вал. Потом воевал, попал в плен. Вернулся – посадили. Потом реабилитировали, снова учительствовал, – словом, жизнь моя самая что ни на есть российская. А Олег – просто неуемный он. Работа водителем не исчерпывает его как личность. Неизбывной энергии в нем много. Вот он и мечется, нереализованный и жаждущий чего-то, чего он и сам не знает. Вы думаете, он за деньгами туда едет? Чушь! Это отговорка. Знаю я его. Хотя деньгам он отдает должное. Но не жаден, тратит их легко и без сожаления. Просторов красноярских ему захотелось, свободы необъятной. Да нет этой самой свободы нигде.

"Вот это уже заявка!" – подумал Тимофей Сергеевич. Сказал:

– Любопытно. Но разве акт выбора в жизни не есть уже начало свободы?

– Нет, абсолютно нет. Это иллюзия.

– Почему?

– Потому что настоящий выбор нам не дан. Мир стал детерминирован с того мо-мента, как мы нарушили запрет Божий. У нас все было. Но нам захотелось невозможно-го. И мы утратили дарованную свободу. Теперь нам остается нести крест искупления и торить себе дорогу самим, которая пролегает, к сожалению, по полю детерминированно-сти. А что такое детерминированность? Это жесткая взаимосвязь явлений, основанная на силе. Механической, социальной, психологической – не имеет значения какой, – но силе. Она диктует нам характер поведения. И все, и точка – приплыли.

– Но все же хоть какой-то выбор, но есть?

– То, что нам представляется выбором, – иллюзия, мнимость. В исторической перспективе наш выбор не играет существенной роли. Он просто покрывается общим полем причинности. Это свобода раба, которому позволено совершать действия в преде-лах, ограниченных длиною цепей. Раба на галере бытия. Но куда эта галера плывет, знает один рулевой. Вот Он свободен, да. А мы нет. Буриданов осел не в состоянии сделать выбор и потому обречен на гибель. Мы как будто бы выбор делаем. Но сколь бы ни был изворотлив и изощрен наш выбор, результат-то в итоге получается, что и у осла.

– Но человек же не осел!

– Согласен, не осел.

– Нельзя приравнивать положение Буриданова осла к положению человека!

– Почему нельзя? Потому что не осел? Зато такой же раб обстоятельств, как и осел. На все сто процентов. Этот закон приложим ко всем уровням жизни – от личных судеб до судеб целых народов. Что собственно произошло с Российской империей в ок-тябре 17-го года? Был совершен выбор. Но кем? Людьми полуграмотными, некомпетент-ными. Используя исторический момент, – расшатанность государственного механизма России – они популистскими обещаниями переманили на свою сторону народ и захва-тили власть. Дальше уже все пошло-поехало по законам той ситуации, в которой оказа-лась Россия. Открылись шлюзы Зла. Как при всех психозах. Бога заменили вождем, ре-лигию – идеологией. И в итоге из холопа дворянского сформировали раба коммунисти-ческого. Идеалом для нас стало элементарное физиологическое насыщение. Вот что та-кое выбор в пределах цепей. Да еще совершенный людьми авантюрными. Одну форму Зла мы заменили другой. Теперь нам еще долго придется выбираться из этой животной ситуации.

Он говорил напористо, с каким-то сатанинским зловещием, и у Нетудыхина внут-ри медленно проплыл холодок.

Помолчали. Подумали. Воропаев продолжил:

– Свобода – сволочная вещь. Палка о двух концах. Всякий раз, когда мы совер-шаем свой мнимый выбор, мы обрекаем себя на ситуацию, в которой уже заданы и дей-ствуют определенные законы. По каким-либо соображениям они могут оказаться для нас неприемлемыми. И опять мы обречены на выбор. И так далее. Парадокс: свобода пре-вращается в бесконечный выбор. Остановившись, попадаешь под диктат новых обстоя-тельств. В Ачинске уже задан порядок и образ того существования, к которому Олег вы-нужден будет адаптироваться. Адаптироваться и чем-то пожертвовать в себе. А как же? Если нет, то он опять обречен на новый выбор.

– И все же Злу никогда не удавалось вытеснить из жизни Добро. Иначе бы мы уже не существовали, – сказал мрачно Нетудыхин.

– Не совсем так, не совсем, – сказал Воропаев. – Творец оказался мудрее в сво-ем наказании нас. За нашу строптивость мы проходим теперь школу нравственного лик-беза. По-видимому, существует какой-то неустойчивый баланс между Добром и Злом. Чтобы мы могли извлечь урок из обеих ситуаций. Сегодня, мне так кажется, время гос-подства Зла. Но оно не вечно: люди умнеют. Очень медленно, но умнеют. И, возможно, скоро его преобладание падет. Нам, конечно, не повезло. Мы попали в черную полосу. Ну что ж, дай Бог, удачи другим.

– А если это чередование белых и черных полос бесконечно? – не отставал Не-тудыхин.

– Надо думать, думать надо, – отвечал Воропаев. – Понимаете, это такой узел, из которого только потяни одну ниточку, – за ней тянутся другие: границы между Доб-ром и Злом, воля человека, свобода других людей, наконец, проблема самой Божествен-ной справедливости – куча вопросов. И все – кровоточат. А Олегу, я думаю, не стоит менять шило на мыло. Это побег от самого себя. Простая перемена мест. Но, как извест-но, от перемены мест сумма слагаемых не меняется.

Подошел Олег, с пивом и сосисками на подносе.

– Где ты там запропастился? – спросил Воропаев.

– Сосиски отваривали.

– Вместе с Нинкой?.. Ты смотри, он, кажется, от водки отказался, – обрадовался Воропаев, не обнаружив злополучной бутылки. – Вот если бы ты еще от Ачинска отка-зался, я бы тогда точно уж за тебя выпил. А мы тут, в ожидании, глобальные проблемы обсуждаем…

– Ты, Тим, не слушай этого любомудра, – сказал Раскачаев, расставляя прине-сенное на столе. – Он тебе перевернет все вверх ногами и докажет свое. На деле же эти искатели истины сами толком ничего не знают. Они просто темнят, прикрываясь из века в век своим тарабарским языком. Брал я у него кое-какие книженции, пытался разобрать-ся, как человек должен жить в мире. После их чтения мне вообще расхотелось жить…

– И тем не менее, истину надо принимать такой, какой она есть, – настаивал Воропаев.

– Ага. Если бы заведомо знать, что такое истина. Для меня высшей истиной яв-ляется жизнь, – отвечал Олег. – Ладно, к чертям философию! Поехали!

Приложились к пиву.

– Ты что же это натворил, негодник? – сказал вдруг Воропаев. – Смещал водку с пивом?

– Ничего подобного. Это Нинка мне поднесла из холодильника три бутылки чешского пива. Крепленое. Вчера к ним поступило.

– Ты смотри, как тебя здесь обслуживают!

– А как же! Я же здесь когда-то пахал!

– Кому ты тюльку гонишь? – сказал Воропаев, переходя на лагерный язык. – Вот ты темнило – настоящий! Желание других – для тебя нуль.

– Не можешь пить, – сказал Олег, – бери сосиски, пока горячие, и рубай!

– Почему это я не могу пить?! – неожиданно возмутился Воропаев. – Я пить могу. И теперь буду поступать согласно твоей воле. Ты мне закажешь еще бокал этого чешского пива. Отличное пиво! Полный ажур: все наши разговоры оканчиваются пьян-кой. Или очередной дракой.

Хохотали. Такого поворота Нетудыхин никак не ожидал.

Когда они вышли из столовой, солнце уже перевалило зенит. Жара стояла нестер-пимая.

– Други мои, – сказал размякший Воропаев, – мне было приятно с вами про-вести время. Ты еще зайдешь ко мне? – спросил он Раскачаева.

– Должен, – ответил Олег.

– Нет, ты мне скажи определенно: зайдешь или нет? – Олег раздумывал. – Ну, тогда, на прощанье, послушай меня сейчас. Запомни: жизнь жестока и экстремальна…

– Это не новость.

– Ты не перебивай, ты выслушай. У тебя много еще будет времени на проклятых красноярских трассах, чтобы подумать… Может, эта жестокость ее проистекает из жест-кости самого бытия. Может быть. Хотя это еще надо выяснить. Но если мы будем все придерживаться логике всеобщего экстремизма, мы погубим жизнь. Здесь, здесь нужно искать линию поведения человека в мире. И это единственный путь. Понял? Ну, подума-ешь – поймешь. Ни пуха тебе! Всех вам благ и удач! – сказал Воропаев, старомодно раскланявшись с ними, и потопал было в свою сторону. Неожиданно остановился, ска-зал, обращаясь собственно к Нетудыхину: – Вот это вам и вся свобода, молодой чело-век. Не может быть свободы там, где всем дан один и тот же конец. Галерные гребцы! – и пошел.

– О чем он? – спросил Раскачаев.

– Да это продолжение нашего разговора, – ответил Нетудыхин.

Они оба смотрели Воропаеву вслед.

– Грустно, – сказал Олег. – Жаль с дедом расставаться. Он надеется на разум людей – идеалист!

– Вот уж не ожидал я, – сказал Нетудыхин, – что здесь, в Рощинске, в твоем обществе, я столкнусь с таким своеобразным типом. Где ты его откопал?

– Подобрал их как-то с Бобом за городом.

– Кто такой Боб?

– Пес его неразлучный. Они всегда вместе. Сегодня он что-то приболел. Я по-дозреваю, что из-за Боба он и баб избегает, старый хрен.

– Так он живет один?

– Почему один? С собакой. Учительствовал он здесь, у нас. Теперь – на пенсии. Думанием занят, как он однажды мне признался. А, видишь, нелогично получается: рас-читывает на разум людей, но предпочитает им общество собак. Тоже мне, думатель на-зывается!

– Нет, – сказал Нетудыхин, – в его рассуждениях что-то есть. Тут надо дейст-вительно думать… Собаки никогда не предают. За того, к кому они привязаны, они идут на смерть.

Раскачаев, помолчав, сказал:

– Да, пожалуй, ты прав. Боб – экземпляр серьезный. Это не Дуська. За хозяина он глотку перегрызет любому. Такого можно и в Ачинск с собой взять.

Между тем, слушая все эти разговоры об отъезде Олега, Нетудыхин в последние дни сам подумывал о смене своего проживания. Но его вариант вымысливался в запад-ном направлении.

Спасаясь от жары, они еще раз искупались и направились в центр города. По до-роге завернули во двор своей школы. Уселись прямо на траве, в тени деревьев.

Какое-то странное чувство овладело Нетудыхиным. Он смотрел на просевшее здание школы и пытался мысленно вернуть себя в послевоенные годы. Ничего не полу-чалось. Что-то ушло. Что-то изменилось. Хотя внешне школа, казалось, оставалась прежней. Но теперь он видел просто распахнутые настежь входные двери, двух женщин, колотивший раствор у крыльца, и скучно понимал: идет ремонт.

Олег лежал на траве. Ему был безразличен весь этот ностальгический зуд Нету-дыхина. Он вообще уже отсутствовал в Рощинске, витал где-то там, в Ачинске, в обще-стве своего напарника Раздайбеды.

Покурили. Помолчали. В само здание школы заходить не стали. Пересекли двор и через дыру в заборе вышли к местному кинотеатру. Кстати, дыра эта сохранилась еще с тех времен. Как ее и чем только ни пытались долгие годы заделывать, детвора проламы-вала ее снова и снова. В конце концов дыру оставили в покое. Теперь она, многостра-дальная и отшлифованная, была неофициально все-таки признана самым коротким путем от школы к кинотеатру.

На фасаде кинотеатра Нетудыхин заметил телефон-автомат.

– Мне нужно кое-кому позвонить, – сказал он Олегу.

– Кому? – удивился тот.

– Подруга по детдому у меня должна быть здесь. Работает врачом.

– Имя?

– Блейз Неля.

– Ха! – сказал Олег. – Нела Львовна! Есть такая!

– Ты ее знаешь?

– А кто ж ее не знает! Это наш участковый детский врач. У меня дома даже где-то ее рабочий телефон записан. Странно, я никогда не мог бы подумать, что она из дет-дома. Такая интеллигентная…

– Номер не помнишь?

– Два, восемнадцать… Нет, не помню. А мы сейчас через справочное выясним.

Олег снял трубку и набрал ноль девять.

– Третья слушает.

– Номер телефона детского врача поликлиники.

– Ждите… 2-18-65.

– Спасибо.

Позвонили по указанному телефону. Никто не отвечал. Опять позвонили в спра-вочное и узнали номер телефона регистратуры. С трудом прорвались в регистратуру.

– Алло!

– Это регистратура?

– Это дом сумасшедших.

– Как дом сумасшедших?! Это 2-18-38?

– Да.

– Почему же дом сумасшедших?

– Очень просто: регистратура… Я вам уже сказала: сегодня уролог не принимает. Приходите завтра утром.

– Что?

– Это я не вам.

– Слушайте, бросьте вы эти штучки! Это звонят из райздравотдела. Нам нужна врач Блейз Нела Львовна.

– Ее нет.

– А где она?

– Она на вызовах.

– Когда вернется?

– Сейчас узнаю, подождите.

– Ждем. – Тиму, прикрыв трубку рукой: – Дом сумасшедших – ну, твари! Тут, у нас, дом сумасшедших открыли… В монастыре.

– Что ж их, так много развелось в городе?

– Да нет, по Союзу выуживают, а сюда свозят.

– Алло!

– Да.

– Вам повезло: пришла машина с ней. Побежали звать. Подождите чуть-чуть.

– Хорошо, ждем.

Пояснил Нетудыхину: приехала с участка, сейчас подойдет. И передал трубку.

Сердце Тимофея Сергеевича застучало молотом. Раз, два, три, четыре… сто семь, сто восемь, сто…

Наконец, сказали:

– Да.

– Это Блейз? – по-дурацки спросил Нетудыхин.

– Да.

– Скажите, а вы не сестра ли Коки Нели Лейбовны?

На той стороне растерянно и надолго замолчали. Потом спросили:

– Тима, это ты?..

– Да.

Опять помолчали.

– Но этого не может быть!

– Почему, Кока? Это есть!

– Подожди. Я что-то плохо соображаю… Причем здесь райздравотдел?.. Ты где?

– Возле кинотеатра…

– Здесь, в Рощинске?!

– Да.

– Когда ты приехал?

– Сегодня утром.

– Уже у кого-то остановился?

– Пока нет, но…

– Я буду рада, если ты остановишься у меня. Аптечная, 7. Ты знаешь, где нахо-дится этот переулок?

– А чего я здесь не знаю?

– Фантастика какая-то! Мне даже не верится, что это я говорю с тобой.

– Ты действительно говоришь со мной, Кока. Не сомневайся.

– Я буду дома около семи, – сказала она. – До встречи.

– Два придурка! – сказал Нетудыхин, вешая трубку на рычаг.

– Что такое? – не понял Раскачаев.

– Райздравотдел – вот что такое! Перепугали человека.

– А-а! – сказал Олег и расхохотался.

Дома у Олега они завалились на раскладушки. В сарае, хотя и прикрытом тенью старого клена, было душно.

Раскачаев предложил надколоть припрятанную бутылку водки. Тим отказался. А Олег таки надпил ее прямо с горлышка и опять заначил.

Однако стойкости Нетудыхину хватило ненадолго. Явился Тюня с бутылкой вод-ки. Он был уже навеселе, и все извинялся за происшедший инцидент.

– Эх, в рот тому кило портянок, – сказал Олег, – наливай! Троим наливай, я кантанул Чепу.

Дружеская пирушка стала переходить постепенно в элементарную пьянку…

Глава 26

Разбор полетов

Нетудыхин открыл глаза и не понял, где он: платяной шкаф, письменный стол, рядом – этажерка с книгами. Комната просторная и светлая.

Мысль его, еще не остывшая от вчерашнего алкоголя, болезненно проворачива-лась в воспаленном мозгу.

Он лежал то ли на тахте, то ли на диване. С противоположной стороны комнаты, сидя на подоконнике открытого окна, за ним наблюдал здоровенный черный кот.

Нетудыхин весь напрягся, но не шевелился.

"А этот кадр, откуда взялся?.. Ты смотри, сволотник, реинкарнировался в свою излюбленную форму. Чем бы его огреть?.."

И вдруг резким движением он запустил в кота подушку. Тот слетел с окна в пали-садник. Так где же он, в конце концов? Неожиданно увидел на письменном столе свою увеличенную лагерную фотографию. Мама моя родная, да ведь это он у Коки! Какой ужас! Нелепей встречи быть не могло.

Одежда его, приведенная в порядок, висит на стуле. Значит, он выключился вчера намертво. Где же спала она? Вместе с ним?..

На письменном столе обнаружил записку.

Тима!

Мы столько лет с тобой не виделись, а ты явился в таком состоянии. Не пей се-годня, – слышишь меня? – иначе мы не сможем поговорить.

Завтрак найдешь на кухне.

Ключ от квартиры забери с собой. Он находится в ящике кухонного стола.

Не забудь закрыть окна.

В два часа я буду дома.

И подпись: «Кока». Без даты.

Прочел еще раз – уже как учитель. Стремительный мелкий почерк с уклоном вправо. Ошибок нет.

– Идиот! – произнес вслух. – Ты вынес себе приговор!

Самым же мучительным было то, что он совершенно не помнил, как он оказался вчера у Коки. И что здесь вообще происходило. Последнее, что он припоминал, это как они, с Олегом, послали Тюню к Протасихе за самогоном. Магазины уже не работали. Дальнейшее – темнота. Как будто оно и не происходило.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Тишина, безлюдье. Далеко-далеко видне-ются купола церкви. Никаких признаков жизни. Начинает подпекать. Такое ощущение, словно город вымер. А ведь под эту тишину здесь все всё о всех знают. И рождаются люди, и умирают, и проходит жизнь…

Раскалывалась голова, мучила сушь во рту. Он вышел на кухню и выпил кружку холодной воды. Стало чуть легче. Потом вернулся в комнату.

То, на чем он спал, оказалось раскладывающимся диваном. Он убрал постель и вернул диван в исходное положение. Ажур.

Но в душе порядка не было. Он все мучился, как он будет смотреть в глаза Коке? Это же надо было так ужраться, а!

Ко всему тому его настораживало появление кота.

Выпив пару чашек горячего чая, он закрыл квартиру и поспешил к Олегу.

Входя во двор, Нетудыхин еще издали заслышал, что в доме происходит скандал.

…– А ты какой! – кричала кому-то Мария Васильевна. – Ты на себя посмотри. Рожу разъел!

– Опять оскорбляете власть! Я при исполнении, не забывайтесь!

– Ой-ой, власть он представляет – держите меня! Сейчас вот как жахну пова-решкой по твоей дурной башке, чтобы ты не оскорблял дитя мое, раз ты власть!

– Но-но, осторожно, гражданка Раскачаева! – предупреждал мужской голос.

– Я тебе дам – осторожно! Долго будешь помнить мою осторожность! Я вам не Олег. Ишь, бляди, разъязычились! Много вас здесь таких найдется! Я Лукину буду жало-ваться на тебя!

– Так он же издевается надо мной! Посмотрите, как он ест. Как будто у него са-мого перебита челюсть!

– А ты ешь быстрее! Не мотай людям нервы!

На пороге дома тявкала Дуська. Непонятно было, кому она угрожала, а кого за-щищала. А может, она просто лаяла на вздоривших людей, чтобы они прекратили ссо-риться.

Нетудыхин вошел в дом. Все замолчали.

– Доброе утро! – сказал он. – Что за шум без драки?

– Да вот, – сказала Мария Васильевна, – товарищу участковому милиционеру срочно понадобился Олег. Они друг без друга жить не могут: то любовницу не поделят, то просто так поупражняются в кулачном бою. Я уже говорила раньше: тебе, Калиберда, пора Олегу полставки платить. Ты же без него останешься без работы. Вот он уедет – и тебя уволят из милиции к такой матери. Потом ты будешь вспоминать о нем как о луч-шем друге.

– Ага, уедет. В места не столь отдаленные. Расколоть человеку челюсть – на этот раз ему это так не пройдет.

– А ты можешь доказать, что расколол ему челюсть именно я? – спросил Олег. – Может, он пьяный упал по дороге домой и ударился челюстью? Ведь ты же сам ска-зал, что в больницу он попал пьяным.

– Разберемся. Ты давай, не волынь, нас в отделении ждут.

– Что случилось, Олег? – спросил Нетудыхин.

– Прошлой ночью попал в больницу некто Тюнин – есть тут у нас такой. Че-люсть у него то ли треснула, то ли выскочила из своего места. Утверждает, что это я его избил. Правда, вчера он заходил ко мне вечером. Выпили мы с ним по рюмашке. Но ушел он от меня где-то около десяти вечера. А в больницу попал в первом часу ночи. То-варищ Калиберда хочет побеседовать со мной на эту тему. В участке.