Текст книги "Жребий"

Автор книги: Анатолий Ириновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Ириновский Анатолий
Жребий

Валентине Резцовой,

без чьей поддержки не было бы

этого романа

Фантасмагорический роман

о Боге, Сатане и человеке

Из внутрииздательской рецензии

Наперекор прогрессу

Писать о романе Тимофея Акатова мне весьма затруднительно. Но поскольку один из работников издательства обратился ко мне с настоятельной просьбой высказать своё мнение по поводу данного опуса, я все же скажу о нем несколько слов.

О чем собственно роман? О несостоявшейся сделке между Дьяволом и человеком? О вечной борьбе между Добром и Злом? Или, точнее, может быть, о неприкаянной судьбе послевоенной детворы? Частично и об этом. Но автор слишком широко захватил. И мелко вспахал.

Концептуальная система отсчета, принятая Акатовым в романе, перекошена в сторону Добра. По автору, только Добро может быть той исходной позицией, которой люди должны руководствоваться в процессе своего существования. Данная точка зрения выдвигалась не единожды. И не единожды терпела крах. Не надо быть философом, чтобы понять, что Зло на протяжении всей истории человека всегда оставалось единственным и величайшим стимулом жизни.

Таким образом, уклонистский ракурс автора приводит его к искажению планетарной ситуации в целом.

Далее, что касается главного героя. Трудно понять, верит ли герой Акатова в Бога или нет? Он то верит и в то же время не верит. И не поймешь, кто же он по существу: атеист, деист, пантеист? И каково вообще его отношение к вере? Отсюда следует и его столь парадоксальное и, надо сказать, абсурдное представление о происхождении Вселенной.

Можно обратить внимание еще на целый ряд несуразностей. Так, к примеру, роман напичкан образами старух, собак, коз и даже имеется один кот по кличке Тимофей /?/, которого без надобности Акатов зачем-то убивает. Это наводит на мысль о несколько подозрительной и не совсем здоровой тяге автора ко всему стареющему и животному. Некрофилия? Тяга к Танатосу? Очень даже может быть. Во всяком случае, на грани стрессового состояния героя, элементы такой склонности в тексте романа наличествуют. Становится вполне понятным, почему герой его вдруг отрицает необходимость борьбы за бессмертие человека. Однако, вопреки всему, приближающийся век именно и будет для человека началом эпохи преодоления смерти.

… И наконец, образ Сатаны в романе Акатова. Конечно, это не гётевский Мефистофель. И не булгаковский Воланд. Автор, видимо, полагает, что он оригинален в изображении Дьявола. Но на самом деле Акатов пошел здесь за христианской традицией, подверстав под этот образ всё отрицательное: гордыню, честолюбие, коварство, притязание на трон Божий и т. д. В результате использования такого прямолинейного заимствования образ Сатаны получился неубедительным, а его идея перестройки Вселенной – фантастической и сумасбродной.

В целом роман Акатова претенциозен, сумбурен и, по-моему мнению, не достоин публикации.

Агриппа Сатанаилов-Бессмертный,

доктор оккультно-магических наук

Подпись

Ниже – чьё-то указание: "Копию – в архив". И опять подпись. Но уже другая, не Сатанаилова.

А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, – редко, но бывают.

Н. Гоголь, "Нос"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВАШ ПОКОРНЫЙ СЛУГА

Глава 1

Неожиданное знакомство

Учитель Тимофей Сергеевич Нетудыхин, он же Тимофей Акатов, – Нетудыхин был человеком пописывающим и даже иногда, к собственному удивлению, печатающимся, – так вот, учитель Тимофей Сергеевич Нетудыхин возвращался однажды осенним вечером к себе домой.

Уже смеркалось. Он приближался к дому, где у одной пожилой вдовы снимал комнату. На душе у Нетудыхина теплилось благостное чувство от сознания еще одной прожитой недели. Завтра предстоял воскресный день. Можно было пописать, спокойно почитать или распорядиться временем еще как-нибудь, не думая о школе. Правда, завтрашняя свобода несколько подпорчивалась пачкой ученических тетрадей, которую он прихватил с собой, чтобы проверить. Но сейчас он эту предстоящую работу отодвигал от себя куда-то подальше – туда, на конец воскресного дня.

Ты чувствуешь, читатель, как мне трудно войти в ритм не совсем твердо ступающего человека? Впрочем, он не шатался. Ни-ни. Он слегка подколыхивался. И шел с той напряженностью выпившего человека, который тщетно пытается скрыть от других свое истинное состояние.

Тимофей Сергеевич дошел до перекрестка улиц – тут ему надо было делать поворот налево, к скверу. Не поворачивать, а именно по причине того состояния, в котором он пребывал, делать поворот.

Он осмотрелся. Транспорта как будто не было. И он с достоинством, какое положено, по его разумению, трезвому человеку, стал преодолевать улицу. Однако, при выходе на противоположный тротуар, он вдруг задел ногой за бордюр (великое слово "вдруг"), споткнулся, упал, уронил портфель и громко выругался: "Надо же, черт возьми!"

И пока он поднимался, держась за ушибленное колено, и приводил себя в порядок, отряхивая пыль с брюк, перед ним предстал прохожий мужчина.

– Я к вашим услугам! – сказал он.

Тимофей Сергеевич не понял, глянул исподлобья: какой-то тип в черном. Подумал: "Ханурик, наверное. Сейчас будет рубль клянчить…".

– Что? – сказал Нетудыхин недовольно.

– Чем могу служить? – сказал, несколько наклоняясь вперед, человек в черном.

– А вы кто собственно такой? – все еще с недовольством и ощущая боль в ушибленном колене, спросил Нетудыхин.

– Тот, кого вы звали.

– А кого я звал?

– Черта, если я не ослышался.

– А вы что – черт?

– Да.

– Интересно. Это мне начинает нравиться. Ты что, Гоголя начитался? Или Булгакова? – спросил Нетудыхин грубо того, в черном.

– Михаила Афанасьевича, имеете в виду? – очень вежливо и как-то даже игриво уточнил мужчина в черном.

– Ну а кого же еще!

– Зачем? Я достаточно сам хорошо помню ту историю…

– Кончай темнить! – опять с прежней грубостью сказал ему Нетудыхин. – Если тебе рубль надо, скажи прямо, – дам. Но рубль, не больше: я сам нищий.

– Что вы! – с некоторой обидчивой кокетливостью сказал человек в черном. – О каких деньгах может идти речь! Я к вам с самыми благими намерениями, а вы – рубль! Я же вам говорю: я – черт.

– Настоящий черт?!

– Да. И не просто черт, а ваш покорный слуга Сатанаил! – сказал мужчина, слегка поклонившись и одновременно щелкнув по-военному каблуками.

– Хэ! – сказал Тимофей Сергеевич. – Вот это встреча! Как в кино! А ну отойди от меня, я хоть гляну на тебя.

Мужчина отошел: среднего роста, худощав, козлиная бородка, несколько сутуловат; черная шляпа, черный плащ, черные туфли, даже трость черная – полная экипировка.

"Псих! – заключил Нетудыхин. – Не иначе. Как бы мне от него отделаться?"

– Ну и что? – сказал Тимофей Сергеевич. – И чем ты можешь доказать, что ты… Как ты себя назвал?

– Сатанаил.

– Да, Сатанаил. Чем?

– А что бы вы потребовали в доказательство? – спросил мужчина в черном, опять несколько наклоняясь и тем самым чем-то напоминая манеру обращения официантов. – Ваше желание будет исполнено немедленно.

– Вот как! – удивился Нетудыхин, ошарашенный таким ответом. И подумал: "Сейчас я этого психа выведу на чистую воду. Только чего бы мне пожелать?" Неожиданно сказал: – Бутылку хорошего вина – сообразишь?

– Прекрасно! – сказал мужчина в черном. – Однако, какое скромное желание!

– Но-но! – предупреждающе сказал Нетудыхин. – Не увиливай! Сказал то, что пришло в голову. Давай гони, если ты настоящий Сатана.

– Пожалуйста! – несколько обидчиво сказал мужчина в черном. И протянул пластмассовое ведерко со льдом, в котором стояла бутылка неизвестной марки вина. Нетудыхин опешил.

– А-а-а… стаканы? – спросил он, все еще сомневаясь в реальности происходящего. – Я с горла не пью. И потом – как-то тут неудобно. Милиция может замести… Да и вообще…

– Какая милиция? Свои люди! Стаканы – пожалуйста!

Из обшлага его левого рукава всплыли не стаканы, а два хрустальных серебрящихся фужера. Нетудыхин обалдел.

– Слышь, ты, – сказал он, улыбаясь, – а ты мне нравишься. Работа – класс! Где учился? С таким человеком можно и покалякать. Только, слушай, тут, на тротуаре… Засекут же! А я в школе работаю. Мне никак нельзя в милицию попадать. Иначе – труба: выгонят. Может, пройдем куда-нибудь, вон туда, в сквер. Там и потолкуем…

И пошли, потопали отыскивать укромное местечко. Сзади посмотреть – два обыкновенных мужика. Правда, оба слегка прихрамывают…

Потом, на утро, припоминая с ужасом весь этот пьяный вечер, Нетудыхин не мог с твердой уверенностью сказать, было ли это все на самом деле: это ведерко со льдом, эти фужеры, вино и прочее или это ему только прибредилось. Но кое-что все-таки ж, наверное, было: ныло колено, неопровержимо сияла на нем ссадина.

Нетудыхин силился припомнить подробности вчерашнего вечера, но в воспаленном мозгу всплывали одни лишь какие-то подозрительной достоверности обрывки, а в душе, как тесто на дрожжах, поднимался страх. Да-да, еще он что-то обещал этому типу. Что-то важное. А что конкретно, не помнил.

То, что распивший с ним бутылку вина – одну ли? – представился Сатаной, казалось Нетудыхину розыгрышем. "Фокусник, – думал он. – Обыкновенный фокусник. Однако же, какой смысл ему был в моем обществе?" – спрашивал он себя и не находил ответа. Что-то здесь получалось не так, не стыковались тут концы с концами. И Нетудыхин мучительно ворочался в постели.

Пора было уже подниматься: давно рассвело. Шумела на кухне Захаровна, поскрябывал лапой о дверь, просясь к Тимофею Сергеевичу в комнату, Кузьма.

Нетудыхин судорожно потянулся, полежал еще несколько минут, тупо глядя в потолок, и – рискнул вставать: раз!

Он хороший. Он больше так вести себя не будет. Ну, перебрал он малость – с кем не бывает! Подбили его вчера на эту выпивку двое коллег – больше этого не будет. Честное слово!

Но дело осложнялось еще и тем, что Нетудыхин совершенно не помнил, как он вчера добрался домой. Видела ли его Захаровна? Судя по тому, как была разбросана его одежда по комнате, Нетудыхин заключил, что дорулил он вчера на автопилоте.

И опять он ругал себя, и мучился, и давал себе слово спиртного больше не брать в рот.

В ванную комнату Тимофей Сергеевич намеревался проскользнуть от Захаровны незаметно. Но тут, в передней, наперерез ему выкатился из своего места и перекинулся на спину Кузьма. Здрасьте, это я! Вы меня не желали видеть? Я целое утро, между прочим, вас поджидаю.

– Пшел! – сказал тихо и недовольно Нетудыхин, перешагнув через собачонку. Кузьма обиделся.

Заслышав шум воды, Захаровна спросила Тимофея Сергеевича:

– И по какому это поводу ты, голубчик, вчера так надрался?

– Трехсотлетие русской балалайки праздновали, – попытался отшутиться Нетудыхин.

– Что? – переспросила Захаровна.

– День учителя отмечали, – ответил Нетудыхин, шумно брызгая водой и делая тон как можно естественней.

– Ая-яй, Тимоша, Тимоша! – сказала Захаровна. – Ты б на себя вчера посмотрел! Ты же на ногах не держался! Если б не этот мужчина, ты б, наверное, и домой не дошел! Разве так можно перебирать? Это ж уму непостижимо!

– Какой мужчина? – весь напрягся Нетудыхин.

– Ну, который тебя доставил-то. Вежливый такой, с бородкой. Директор твой, что ли?

– Кто? – из-за шума воды Захаровну было плохо слышно.

– Директор твой, говорю, что ли. Он директором твоим представился.

– Козел он, – крикнул зло Нетудыхин, – а не директор!

– Да я тоже что-то засомневалась, – ответила Захаровна.

"Вот это да! Вот это влип! Еще чертей мне не хватало!" – подумал в ужасе Нетудыхин.

– А что он еще говорил?

– Да ничего больше, сдал тебя и откланялся.

– Прямо так и откланялся?

– Да. И все извинялся.

"Ух, аферюга! Ух, сволотник! – ругался Тимофей Сергеевич. – И надо же было мне с ним столкнуться!.."

Холодный душ принес ему некоторое облегчение, хотя голова по-прежнему соображала плохо.

– Иди супчику похлебай маленько, – сказала сочувственно Захаровна, завидя его выходящим из ванны.

– Чаю, чаю! – сказал Нетудыхин. – Самого крепкого чаю, если можно. – Вообще-то он столовался отдельно от Захаровны и платил ей только за комнату.

– Не будет тебе чаю, пока не поешь суп! – сказала ультимативно Захаровна. – Знаю я вашу породу: только одни чаи и способны гонять на похмелье.

Пришлось подчиниться. Но, сидя над тарелкой горячего супа, он вдруг с ужасом вспомнил, что вчера из школы он возвращался с портфелем, – где он? Глаза Нетудыхина расширились, ложка, которой он остуживал суп, остановилась.

– Тимоша, – перепугалась Захаровна, – тебе что, плохо?

– Портфель! – почти закричал Нетудыхин. – Где мой портфель?

– Да не волнуйся ты! Цел он, твой портфель, цел! В коридоре под вешалкой стоит.

Нетудыхин выскочил в переднюю – стоит портфель: желтенький, родной, невредимый.

– Фу ты, Господи! – сказал Нетудыхин, облапывая портфель. – Слава Богу, на месте!

– Вот видишь, Тимоша, какой ты был вчера. Даже о портфеле забыл. Нельзя так, голубчик, никак нельзя!

– Да знаю, что нельзя, – сказал Нетудыхин с досадой. – А вот получилось. Черт его знает, как оно получилось.

Поднялся со своего коврика Кузьма и боком, боком так, кривя морду, стал приближаться виляя обрубленным хвостом, к Нетудыхину.

– Гулять просится, – перевела на язык людей поведение Кузьмы Захаровна.

Кузьма упал перед ними на спину.

– Иди, иди, бессовестный, только лакомое ему и подавай!

– Кузька! – сказал радостно Тимофей Сергеевич, гладя собаку ногой по животу. – Пойдем завтракать.

– Ну да! – сказала хозяйка. – Он уже с утра варениками наштопался.

Кузьма все же последовал за ними на кухню.

– Может, стопочку наливочки выпьешь? – спросила Захаровна, сочувственно глядя, как Нетудыхин мучается над супом.

– Не-е-е! – категорически запротестовал Тимофей Сергеевич. – Ни капли! Все уже выпито на целых два месяца вперед.

После завтрака стало, однако, легче, голова развиднелась. И тут к нему пришла одна простая мысль: чего он мучается? Ведь, в конце концов, можно сходить в сквер и проверить, пил ли он вообще вчера с этим типом? И если пил, то сколько же они тяпнули, что ему так сегодня дурно? А вдруг это наваждение или его загипнотизировали?

При слове "гулять" Кузьма заметался по передней. Он подпрыгивал и радостно толкал Нетудыхина лапами. В отличие от прогулок с Захаровной, с Нетудыхиным Кузьма гулял без поводка. На лестничной площадке Кузьма беспричинно залаял, потом взял чей-то след и понесся на выход.

– Не дури! – сказал Нетудыхин. – Загоню домой.

Кузьма так и послушал Нетудыхина…

… А на улице, в нетронутой тишине, плыл над городом великолепный октябрьский день. Стояла та изумительная пора, когда лето еще не отошло, но листья на деревьях уже были тронуты робкой желтизной, и природа словно замерла в нерешительности своей.

Нетудыхин глубоко вздохнул – и опять с болезненной остротой почувствовал всю несуразность того, что с ним произошло вчера вечером. Абсурд, абсурд с козлиной бородой разворачивал ему душу.

Кузьма носился по тротуару. Он то забегал впереди Нетудыхина, то отставал от него, все обнюхивал, метил собственной мочой. Так они, не торопясь, дошли до сквера.

На центральной аллее Нетудыхин заметил двух гуляющих с колясками молодых мам. Нет, они выпивали вчера где-то в закоулке. Это он помнил точно. Да вот, кажется, за той тумбой, что стоит на углу перекрестка дорожек. Там, дальше, должна быть скамья. На ней они вчера и приземлились.

Скамья действительно обнаружилась. Однако сейчас она была занята двумя пенсионерами, вышедшими подышать осенним воздухом. Пришлось Нетудыхину выжидать. Наконец, улучив долгожданный момент, когда скамья освободилась, он ринулся в кусты, расположенные за ней. И тут, к своему величайшему удивлению, он увидел, как какая-то старушенция на том месте, где, по его предположению, должна была находиться их вчерашняя тара, что-то заталкивала в свою большую и грязную сумку. Потом она подняла ее и стала продвигаться дальше, ловко шаря в зарослях своей клюкой. Нетудыхин опешил. Такого исхода он не ожидал. Старуха заметила его, и на мгновение их взгляды встретились. Старуха подумала, что, видимо, молодой человек забрел сюда, чтобы сходить по малой нужде своей. Она повернулась и равнодушно пошла дальше.

– Э-э-э, – сказал Нетудыхин, – подождите!

– Чаво тибе?

– Видите ли, я хотел бы знать, – сказал Нетудыхин со всей возможной учтивостью, – что вы там подобрали?

– А твое какое дело? – сказала зло старуха. – Что нашла, то и подобрала.

– Видите ли, – опять сказал Нетудыхин, совсем теряясь и никак не находясь, как объяснить старухе сложившуюся ситуацию…

– Вижу, – сказала старуха. – Солидный человек, а задаешь глупые вопросы.

– Послушайте, – сказал Нетудыхин, – я вовсе не хочу вас обидеть…

– А мине низя уже больше обидеть, чем обидели, – ответила спокойно старуха. – Иди, мил человек, своей дорогой. Иди делай, что ты хотел делать. – И повернувшись, она пошла дальше, вдоль кустов.

Ая-я-я-я-я-яй, какая оплошность! Все пропало! Чепуха получилась. Надо было все-таки прийти сюда раньше. Но кто знал, что так это все обернется.

Нетудыхин вернулся к тому месту, где старуха только что-то подобрала. Ногой разгреб он примятую траву и увидел вяло копошащегося жука-скарабея.

Кузьма, вынырнул из кустов, понюхал скарабея и агрессивно зарычал.

– Не тронь! – не менее агрессивно заорал на него Нетудыхин.

Потрясающая догадка осенила Тимофея Сергеевича. Ему стало душно, и даже пот его прошиб. "Это он, он, подлец, – с ужасом думал Нетудыхин, – оставил этого говнюка, чтобы засвидетельствовать, что я здесь был!"

И со всей силой Нетудыхин наступил на несчастное жесткокрылое насекомое.

– Мразь! Мразь! – говорил он сквозь сжатые челюсти, вращая каблуком и стараясь втереть жука в землю. Потом поднял ногу, чтобы убедиться, что тот мертв, – жука в траве не оказалось. Нетудыхин взглянул на каблук. Но и на каблуке следов от раздавленного скарабея не было. Тимофей Сергеевич сломал подвернувшуюся ветку и стал разгребать то место, где только что – он же его видел! – копошился жук. И нигде, даже останков от скарабея, он не обнаружил.

– Улетучился, подлец! – говорил он сам себе. – Испарился, шельма продувная! – И еще больше утверждался в собственном предположении.

Домой он возвращался злой и раздосадованный. Кузьма, набегавшись, семенил теперь рядом с ним.

У своего подъезда они наткнулись на бродячую собачонку. Кузьма угрожающе зарычал и стал задираться. Приземистый и толстый, он напоминал своей грудастой фигурой разгневанного крошечного зубренка.

Пришлось Нетудыхину пнуть его слегка под зад. Кузьма от неожиданности взвизгнул, обиделся и помчался к себе на второй этаж.

Глава 2

Что есть Зло,

или первая заповедь Сатаны

Вот так начиналась-раскручивалась эта странная история. Конечно, не будь Дня учителя, возможно, и не случилось бы с Нетудыхиным всего последующего ряда событий. Но, как говорится, если бы знал, где упал, там соломку подослал. А Нетудыхин не знал, потому и шандарахнулся, и чертыхнулся. И вот – на тебе! – какой неожиданный поворот приняли, казалось бы, совершенно невинные на первый взгляд события.

Понавыдумывали всяких Дней. И все с большой буквы: День учителя, День строителя, День шахтера, День железнодорожника… Бог знает что, можно целый год отмечать профессиональные праздники. А как же, родина тебя не забывает. Твой труд ей нужен. Вот она и выделяет тебе день специально для того, чтобы ты мог осознать ее заботу о тебе.

Между тем, именно этот роковой день, точнее – канун его, станет потом той зарубкой в биографии Нетудыхина, от которой он будет вести новое исчисление времени в своей жизни.

Наступил понедельник. Наступил со всей своей непреложной закономерностью. И с той же непреложной закономерностью завертелась обычная карусель обычной учительской жизни. По-прежнему утром Нетудыхин бежал с набитым портфелем в школу. По-прежнему опаздывал и являлся к занятию почти впритык. Проводил уроки, воевал с учениками-лодырями. После занятий, раза два в неделю, час-другой отсиживал на каких-то обязательных и совершенно ненужных совещаниям и собраниях. Каждый вторник занимался с детворой в школьной литстудии "Слово". А к вечеру, выжатым, Нетудыхин возвращался домой.

Все было как обычно. Но, но… Где-то этот ряд был уже слегка сдвинут, нарушен. Чуть-чуть, почти незаметно. Жизнь Нетудыхина зависла в состоянии тревожного ожидания. Он нутром чувствовал, что с ним что-то должно произойти. Что-то нехорошее. Только с какой стороны его ожидать, это нехорошее, не знал. И эта неопределенность была для него всего мучительнее.

Прошла неделя. Чувство надвигающейся опасности даже несколько попритупилось. У Нетудыхина мелькнула мысль: "Может, пронесет?.."

На следующий четверг, в свой так называемый свободный методический день, Нетудыхин сидел у себя дома и правил свои последние стихи. Захаровна ушла с Кузей к подруге. Нетудыхин вышагивал по комнате и в полный голос читал тексты, проверяя их звучание на слух.

Неожиданно закукукал входной звонок. Тимофей Сергеевич пошел к входу и, не спрашивая, кто там, на той стороне, открыл двери.

На пороге стоял незнакомец в черном. На мгновение Нетудыхин оторопел.

– Разрешите? – вежливо спросил незнакомец.

– Да-да, конечно, – почему-то сказал Нетудыхин неожиданно севшим голосом.

– Я к вам ненадолго, – сказал тот, снимая шляпу и плащ. – Проходил мимо – решил заскочить на минутку. Дел невпроворот, Тимофей Сергеевич. Да надо ж и нам с вами разговор закончить, время-то горячее. – Он поставил свою трость с резным набалдашником в угол прихожей.

– Сюда, пожалуйста, – сказал Нетудыхин, указуя на дверь своей комнаты. Незнакомец кивнул головой.

Войдя в комнату, он внимательно осмотрел ее и без приглашения плюхнулся в кресло.

– Так вот, каково ваше обиталище, – то ли с удивлением, то ли с разочарованием сказал он.

– Да уж, какое есть, – сказал Нетудыхин как-то неопределенно. Потом, помолчав, сухо спросил: – С кем имею честь?

– То есть как? – вскинул вверх свои дугообразные брови незнакомец. – Вы не помните, кто я?!

– Весьма смутно, к сожалению, – сказал Нетудыхин, заметно побагровев.

– Ну, любезный, вы меня удивляете. Я же вам еще в прошлый раз представился, кто я. Или вы меня боитесь, если боитесь? Не надо бояться. Дело житейское. Впрочем, в прошлый раз вы вели себя достаточно бойко.

Нетудыхин еще раз с величайшим раскаянием подумал о том злополучном вечере.

– Так вы что, – спросил он в изумлении, – в самом деле Сатана?!

– Дорогой мой, – сказал гость, – вы так это трагически произносите, как будто перевернулась Вселенная.

– Но я был пьян!

– Я тоже с вами немного выпил.

– Но я был в стельку пьян! – сказал Тимофей Сергеевич, налегая особенно на стельку.

– Это не меняет сути дела, – сказал Сатана.

Наступило долгое молчание. Усилием воли Нетудыхин осадил подпирающий к горлу комок и сел за письменный стол. Он понял: дело здесь гораздо серьезнее, чем он предполагал, и так, на арапа, ему от Сатаны не отвертеться.

– А я не верю! – сказал он. – Я в вас не верю! Нет вас, нет!!!

– То есть, как это меня нет?!

– А так: нет – и крышка!

– А вы есть?

– Я – есть!

– Неслыханное нахальство! И никакой логики! Послушайте, если меня нет, то вас тогда нет и подавно.

– Это почему же?

– Потому что мы дети одного отца. Но я – старший.

– Вы имеете какое-то отношение к моему отцу?

– К Богу, Тимофей Сергеевич, к Богу! Или вы и Бога отрицаете?

– Вообще-то, я человек атеистического воспитания. Но возможно, Он есть.

– Ага, значит, Бог все-таки есть. И вы есть. А меня нет.

– Нет. То есть вы есть, в сказках там, в фольклоре всяком, но не на самом же деле. – Тимофей Сергеевич никак не мог освоиться с мыслью, что Сатана существует реально.

– Да какой там фольклор, – сказал Сатана, – когда я вот сижу и беседую с вами!

– А где же ваши рога? Где копыта? Где остальные атрибуты? Вы, правда, подхрамываете малость, и лысина у вас имеется небольшая…

Сатана громко захохотал.

– Вот это уже поистине настоящий фольклор! Вы же интеллигентный человек, Тимофей Сергеевич! Ладно, если вы так настаиваете, хотя я к этой маске уже давно не прибегаю, я могу преобразиться в свой средневековый вариант. Отвернитесь на секунду, пожалуйста.

– Ну да, – сказал Нетудыхин, – а вы мне по голове чем-нибудь тяпните! Не надо! Оставайтесь таким, каким вы есть. Оно, может, и к лучшему.

– Тогда согласитесь со мной, что я есть. А личина моя – дело второстепенное.

– Допустим, что вы есть. Допустим.

– Нет, не допустим, а есть по-настоящему! Это важно. Мое существование абсолютно, ваше – относительно и временно: сегодня вы есть – завтра нет. Пшик – и нет! Один только бугорок земляной над вами…

– Но-но-но, полегче! А то вы еще как булгаковскому Берлиозу оттяпаете мне голову преждевременно. Я согласен: пусть будете вы есть, – сказал Нетудыхин как-то не по-русски. – Но что вы от меня хотите?

– Это уже другой разговор, – сказал Сатана. – Здесь я слышу голос разума. Самую малость, Тимофей Сергеевич, сущую малость. То, что иные делают и без моей просьбы. Я хочу, чтобы вы помогали мне в осуществлении моей миссии.

– Нет, это у меня не получится, – заявил категорически Нетудыхин. – Я приверженец Добра. Вы же занимаетесь не тем.

– Ну, уж прямо, идейный воитель! Не торопитесь, Тимофей Сергеевич, не торопитесь. Надо еще разобраться сначала, что есть Зло и что Добро. Зло имеет перед Добром в жизни свои колоссальные преимущества. А уж что до удовольствия, которое получаешь, творя его, – так куда там этому сопливому Добру! Верьте мне, я на этом деле дохлую собаку съел, и не одну.

– Нет-нет, – сказал Нетудыхин, как бы даже отодвигаясь от чего-то, – у меня это не получится. – И робко заглянул Сатане в глаза.

По-кошачьи серо-зеленоватые, они наводили ужас своей жуткой бездонностью.

– А вы попробуйте, – сказал Сатана, – дело покажет. Постажируетесь малость, подучитесь. Я вас подстрахую, дам любую консультацию в случае какого затруднения. Не Боги же горшки обжигают…

– Но почему я? Почему вы избрали именно меня? Я не хочу творить Зло! – почти по-детски капризно возразил Нетудыхин. – Кто я такой? Учитель обыкновенный. Подумаешь, фигура!

– Э-э, Тимофей Сергеевич, не прибедняйтесь излишне, не надо. Я другого мнения. А почему на вас выбор пал, это мой секрет. Другой сам к тебе в объятия лезет, а не подходит. Тут люди особого склада нужны. И зря вы артачитесь, что не фигура. Лиха беда начало. Сделаем фигурой. Для нас – это плевое дело. Подвинем вас вверх по социальной лестнице. Все в наших руках. Не волнуйтесь. И над кадрами мы думаем. Как не думать? Думаем. Но при таком вот наиве, в котором вы пребываете сейчас, скажу вам честно, большое дело начинать никак нельзя. Нужна школа, выучка. А уже потом – позаботимся и о масштабах. Тут, Тимофей Сергеевич, когда имеешь отношение с таким тонким материалом, как Зло, надо опираться на профессиональные навыки. Хотя, конечно, и чутье, и интуиция в нашем деле вещи важные. Где-то там чуть-чуть передавил и – бац! – Зло твое не состоялось как Зло. А это уже ошибка непростительная.

– Нет-нет-нет! Я человек абсолютно занятой: уроки, классное руководство, занятия в студии – даже на это времени не хватает.

– Ну и прекрасно! Прекрасно! Лучшей ситуации быть не может. Вы в гуще людей, постоянно среди молодежи – вам и карты в руки. Молодняк – наше будущее. И о нем нужно думать сегодня. Хотя у меня, честно сказать, виды на вас несколько другие: вы меня интересуете больше вот за этим письменным столом. Мне перо ваше покоя не дает.

– Ну уж, дудки! – сказал Нетудыхин и чуть не изобразил одну неприличную фигуру. – Еще мне вашей редактуры не хватало! Тут без вас попечителей в избытке. Так опекают, что по десять раз тексты приходится кромсать, пока протолкнешь.

Нетудыхин несколько поосмелел и повел себя согласно известной поговорке: не так страшен черт, как его малюют.

– Зря вы недооцениваете моих возможностей, Тимофей Сергеевич, зря, – сказал Сатана. – Не хотел говорить, да скажу, раз уж такой разговор пошел. Попалось мне тут одно стихотворение ваше как-то, всколыхнуло оно меня до глубины души.

Устал я жить, Господь, в твоем паскудном мире,

Неправедном и грешном, как ты сам,

И надоело видеть мне, как в человеке

Победоносно торжествует хам…

– Ваше?

– Мое. Но… Сатана не дал ему возразить. Он вдохновенно продолжал:

Куда не кинешь взглядом – мразь на мрази,

И слабого повсюду попирают,

Добро тщедушное влачит существованье,

А тварь одна другую тварь сжирает.

Нет справедливости на твоем белом свете,

Нет и не вижу просветленья я ни в чем.

Есть царство хаоса, разгул шабаша,

И виноват лишь ты один во всем.

– Великолепно! Такими строчками можно гордиться! Конечно, в стихотворении есть противоречия, – и это от недостаточного знания фактического положения вещей, – но какой замах, какой замах! А какой конец! – Сатана наморщил лоб, пытаясь припомнить окончание стихотворения. – Ага, вот:

Покрыта трупами твоих детей планета.

Терзает душу мне багровый твой венец:

А может быть, мы чертово творенье,

А ты всего лишь – крестный нам отец?..

– Потрясающе! Браво! Гениальная догадка! Ладно, скажу больше, признаюсь: вы спрашиваете, почему на вас мой выбор пал: не последнюю роль тут сыграло и это стихотворение.

– Да, но откуда оно вам стало известно? Я его никому не читал. Оно сыро. Оно еще в работе. Выходит, вы этот полуфабрикат стянули у меня просто со стола?

– Дорогой Тимофей Сергеевич, вы забываете, с кем имеете дело. Все, что касается меня, рано или поздно становится мне известно.

– Каким образом?

– Ну, каким образом – это уже другой вопрос.

– И все же как-то странно получается… Вы желаете иметь со мной дело и одновременно не доверяете мне.

– Вы хотите знать канал информации?

– Да.

– Вообще-то у меня не принято раскрывать профессиональные секреты. Но для вас, ладно, ради того, что вы мне доставили такое истинное удовольствие, – сделаю исключение. Все очень просто: вы курите, форточка у вас постоянно открыта. А у меня народ любознательный, юркий. Вот они и поинтересовались, над чем вы тут вечерами страждете. Элементарно.

Нетудыхин посмотрел на открытую форточку, прихлопнул ее. Сатана улыбнулся.

– Так у вас что, – спросил Нетудыхин, – осведомители имеются?

– Зачем сразу осведомители? Нехорошее слово. Информаторы. Работа есть работа. Я прочел стихотворение и понял: этот человек мой.

– Вы ошибаетесь, – сказал Нетудыхин. – Недовольство Богом – еще не есть признание вас. Я просто возмущен торжествующим Злом.

– Да? А конец, последние две строчки? Извините, Тимофей Сергеевич, в стихотворении и Он, и я существуем уже как само собою разумеющийся факт.

– Но это же поэтическая условность, метафора такая!

– Для кого метафора, а для кого истинное содержание!

– Нет, с вами положительно нельзя разговаривать. Вы все понимаете слишком прямолинейно. Ничего у нас с вами не выйдет.