Текст книги "Жребий"

Автор книги: Анатолий Ириновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Что же оставалось? Оставалось уповать на Бога и на… случайность. На госпожу Случайность, которая бы оказалась взрывной и разрушила бы закономерность склады-вающегося событийного ряда.

Наведя порядок в комнате, он взялся за входную дверь. Нужно переделать замки. В изоляторе ключи от квартиры были у него изъяты. Вполне возможно, что по ним КГБ изготовило себе дубликаты. Зачем? Ну, мало ли какие соображения бродят в их заидео-логизированных мозгах. Хотя эти умельцы вполне профессионально владеют набором отмычек и могут практически открыть любую дверь. Все-таки будет спокойней на душе, если конструкцию замка усложнить.

На входной двери их стояло два – накладной и внутренний. Он снял оба, забрал ключи у Захаровны и, оставив квартиру закрытой на щеколду, отправился на центральна рынок города, к ключнику.

– Цыпленок вареный, цыпленок жареный, – тихо напевал себе пожилой масте-ровой, подпиливая ключ. Заметив Нетудыхина, сказал:

– Слушаю тебя… Цыпленок тоже хочет жить…

– Нужно поставить дополнительные упоры и подогнать по ним ключи, – сказал Тимофей Сергеевич, подавая слесарю замки и ключи. – Если можно, желательно это сделать сегодня.

Тот осмотрел замки, сказал:

– Через пару часиков – устроит?

– Вполне.

– Ну, зайдешь заберешь… Его поймали, арестовали…

Странный мужик Нетудыхину попался, своеобразный какой-то. И пребывал он, как почувствовал это Тимофей Сергеевич, в совершенно ином жизненном измерении.

Базар захлестнул Нетудыхина. Он любил эту копошащуюся человеческую массу. Ее стихия наполняла когда-то ему душу. И если в селении, где беспризорный Нетудыхин оказывался, имелся базар, значит, можно было добыть что-нибудь съестного или, по крайней мере, украсть.

Послевоенные базары отличались крикливостью публики и непредсказуемостью своего товара. Торговали всякой всячиной.

– Ваниль! Сода! Синька! Перец! – надрывались продавцы.

– Иголки! Швейные и простые иголки! ДДТ! Камушки для зажигалки! – крича-ли безногие инвалиды на самокатках.

Откуда брался такой ассортимент, одному Богу известно. Но базары были залих-ватские, и кипели они людом, как фасоль в общепитовском котле.

Нетудыхин оторопел: вдоль торгового ряда, навстречу Тимофею Сергеевичу, про-двигался Шорохов. Он был вместе с женой. Вера, как всегда, смотрелась безупречно ак-куратной и миловидной дамой. Шорохов, старший ее на добрый десяток лет, выглядел в сравнении с ней потертой промокашкой.

"Вот ведь как получается, – думал Тимофей Сергеевич. – На ловца и зверь бе-жит. Подойти бы сейчас к нему и плюнуть прямо в рожу. Молча. Ничего не объясняя. А нельзя: все еще зыбко. И его предательство надежно сокрыто в хранилищах КГБ."

Нетудыхин обошел их стороной. Черт с ним, с Шороховым. Поживем – посмот-рим. Говорят же, время все расставляет по своим местам.

Побродив по базару долгих два часа, он забрал в мастерской переделанные замки, купил Захаровне килограмм черешни и отправился домой.

От столкновения с Шороховым на душе было как-то гадко. Точнее, даже не столько от столкновения, сколько от собственного бессилия. Сотвори Шорохов такое в лагере, Тимофей Сергеевич не оставил бы на нем живого места и уж точно бы позабо-тился, чтобы эту суку опетушили. Но то были другие обстоятельства, другая жизнь. Се-годня же нужно было терпеть и молчать.

Захаровна от черешни пришла в восторг. Кузьма попробовал сначала и – выплю-нул: не собачья эта еда, не надо нас дурить. Хотя по вкусу эти красные кругляшки напо-минали конфеты. Потом он подобрал выплюнутую черешню и съел-таки.

Вообще, ничего. Шамать можно. Зря только костяшку туда подсунули. И упал на спину перед Нетудыхиным: давай, ладно, пойдет. Оказывается, вкусно.

– А-а, – сказал Тимофей Сергеевич, – то-то же!

– Ну да, – сказала Захаровна, – губа – не дура. Пошел отсюда, хитрюга!

Кузьма обиделся и залез под стул, на котором сидел Нетудыхин.

– Нехорошо, – сказал Тимофей Сергеевич. – Вы же сами сделали его гурманом – теперь ругаете.

– Жалко – свой же.

– Тем паче – обижаете несправедливо.

– Ну ладно, ладно. Извини, Кузя. Иди сюда, иди, моя родная морда!

Кузьма вылез из-под стула. Захаровна предложила ему черешню. Но Кузьма отка-зался. Зато у Тимофея Сергеевича взял.

– Ну, – сказала Захаровна, – не стервец, а?

– Умница! – сказал Нетудыхин. – И требует нормального к себе отношения. Собаки, как и люди, обиду чувствуют остро.

– Сейчас ты меня во всех грехах обвинишь.

– Это уже ревность в вас взыграла.

– Ничуть. Я давно знаю, что он тебя любит сильнее, чем меня. И очень этому ра-да.

Вообще-то, если Кузьма кого-то долгое время не принимал, – для Захаровны это служило знаком того, что человек этот дурен. И, как правило, ее предположение впо-следствии оправдывалось.

Меж тем поездка в Рощинск превратилась для Тимофея Сергеевича в целую про-блему. Поезда шли перегруженные. В предварительной кассе раньше, чем за десять дней билетов не выдавали. Но десять дней ожидания казались ему немыслимым сроком. До Рощинска было часов шесть-семь езды. Не попробовать ли ему добраться туда старым способом? Не может быть, чтобы ему не удалось уболтать какого-нибудь проводника.

Нетудыхин навел справки и выяснил, что удобней всего ему ехать в Рощинск по-ездом, прибывающим туда ранним утром.

Накануне отъезда заскочил в школу глянуть, все ли там в сохранности. Деньги оказались на месте. Подиум не тронут. За классной доской висела распятая на гвоздях бобина. Слава Богу!

Он сел за свой учительский стол и в раскаленной духоте класса – помещение вы-ходило на солнечную сторону – прислушался к себе. Что-то внутри его защемило. Не к новой ли беде?

Было слышно как этажом ниже стучат ремонтники. Прямо перед ним, на задней стене класса с чуть заметной плутоватой ухмылкой посматривал на него с портрета Го-голь. Что, брат, попался Сатане на крючок? Скверное твое дело, надо сказать…

Неожиданно Нетудыхину расхотелось ехать в Рощинск. Действительно, что его туда так тянет? Дорогие места детства? Кока? Забытая могила матери?.. Но он тут же встряхнулся и отбросил эти грустные мысли: ехать. Только ехать. Нельзя здесь сидеть сиднем и ждать, когда тебя опять загребут в КГБ. Надо думать, надо искать выход. Ах-риманов на проигрыше с портретом не успокоится.

Нетудыхин поднялся и походил по классу. "Ну и жара, задохнуться можно! Неу-жели и сентябрь такой в этом году будет?.."

На этот раз куда и на сколько он исчезает, Нетудыхин уведомил и Наташку, и За-харовну. Наталья Сергеевна вызвалась его проводить.

– Нет-нет, – сказал он нетерпеливо, – только не это. Я ужасно не люблю рас-ставаться.

Он говорил правду: прощание всегда было для него делом мучительным.

Вечером, нахально вскочив в отходящий поезд, он с трудом столковался с крик-ливой проводницей.

– Иди в конец вагона, – недовольно сказала она после долгих уговоров. – Там свободно одно боковое место. Но учти, если что, я тебя не пускала.

– Конечно, не пускала. Еле уговорил…

– Иди-иди, пока не передумала.

– Я понял, – сказал Нетудыхин. – Дорогой разберемся…

Поезд ритмично набирал скорость.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГАЛЕРНЫЕ ГРЕБЦЫ

Глава 24

Здравствуйте, это я!

А в половине седьмого утра, на следующий день, Нетудыхин подходил к дому, где он надеялся найти своего школьного друга. Дом этот был подобветшавший, с почер-невшими от времени бревенчатыми стенами и просевшей крышей. Вдоль латаной-перелатаной изгороди тянулась не в меру разросшаяся сирень. Во дворе стоял сарай.

Он открыл калитку и вошел во двор. Рябая собачонка выбежала ему навстречу и трусливо залаяла.

– Кто же так гостей встречает? – сказал Нетудыхин. – Нехорошо ты себя ве-дешь, нехорошо. Меня зовут Тима. А тебя как?

Собачонка остановилась, подумала и ретировалась в глубину двора.

Нетудыхин подождал немного – на шум никто не появился. Тогда он подошел к окну и постучал.

Женщина с желтоватым измятым лицом приоткрыла изнутри ставню и спросила через форточку:

– Вам кого?

– Извините, – сказал он. – Я бы хотел видеть Олега. – Он старался быть пре-дельно корректным. – Я…

– Вы мне надоели со своим Олегом! – сказала она зло. – В такую рань! Душе-мотатели! Ни днем ни ночью нет покоя: Олег! Олег!.. – Она уже собиралась закрыть ставню.

– Э-э… Дело в том, что я приезжий, – сказал он. – Я приехал очень рано, ходил по городу… Вы, кажется, Мария Васильевна, если я не ошибаюсь.

– Да, – сказала она оторопело, – верно. А вы кто такой?

– Видите ли, – он все еще надеялся, что она его узнает, – как вам сказать? Я его друг.

– У него друзей – пол-Союза, – заявила она безаппеляционно.

– Нет-нет, я друг детства.

– Да? – сказала она, с любопытством всматриваясь в Нетудыхина. Лицо ее на мгновение озадачилось. – Ну тогда подождите, я сейчас выйду. – И скрылась за полу-отворенной ставней.

Нетудыхин пошел ко входу. Нелепая получалась встреча. Но важно, что Олег был дома.

Подбрехивала лениво и вяло собаченка. Вышла хозяйка, сказала:

– Дуська, прекрати!

Дуська виновато вильнула хвостом и умолкла.

– Что-то я вас не помню, – сказала Мария Васильевна. – Я знаю всех его друзей детства, а вас не помню. Идемте. Он спит в сарае. Хотя я не уверена, что он там точно есть. Посмотрим.

И потопала через двор к деревянному сараю. Нетудыхин последовал за ней.

– Олег! – крикнула она на весь двор, стуча в двери. – К тебе кто-то приехал. Слышишь, соня?

Голос у нее был хрипловатый, и в оливковой руке она держала между двумя от-ставленными пальцами папиросу.

В сарае зашевелились, спросили:

– Ну?

– К тебе человек, говорю, приехал.

– Счас, – ответили оттуда недовольно.

– Он сейчас выйдет, – сказала Мария Васильевна, – подождите. – И ушла са-ма в дом.

За дверью долго кашляли, отхаркивались. Наконец, она отворилась и в ее проеме предстал мужик – волосы на голове всклочены, лицо – с отеками почечника.

Некоторое время они смотрели друг на друга молча. Нетудыхин улыбнулся. И вдруг Олег сказал:

– Е-е-е-каный бабай! Глазам не поверю: Тимоха! Вот это да! – Они обняли друг друга. – Ты что, с неба свалился? Я думал, что тебя уже давно смыло с корабля жизни.

– Ну да! – сказал Нетудыхин. – Неужели я такой хилый?

– Да нет, как будто бы ничего. Но, знаешь, жизнь есть жизнь… Заходи, прошу. – Олег повернулся и пошел в сарай, приглашая жестом последовать за собой Нетудыхина. Тимофей Сергеевич увидел на спине друга громадную татуировку шестиконечного хре-стианского креста. – Извини за срач, я тут летом обитаю. Чтобы никому не надоедать в доме. Присаживайся.

В сарае размещались две раскладушки. Между ними – щит на ящиках, выпол-няющий роль стола. Среди объедков пищи и пустых бутылок, загромождавших щит, ле-жала какая-то книга. Позже Нетудыхин полюбопытствует, что же это за книга. Оказа-лось: однотомник стихотворений Пушкина.

Сели на раскладушки…

– Ну ты дал, дал! – говорил Олег, разглядывая Нетудыхина и все еще удивляясь столь неожиданному визиту. – Кого угодно мог ожидать, но только не тебя. Ну расска-зывай, колись: где, что, как?

– Рассказывать, Олег, – суток не хватит. Все было. Но все уже позади.

– Ну хоть пару слов – сегодняшнее.

– Сегодня? Работаю в школе. Удалось закончить пединститут. Читаю детворе русский язык и литературу.

– Да ты что?! Молоток! Как это тебе пофартило с институтом?

– А я на Воркуте еще начал. Открылась у нас в зоне школа…

– Ты сидел на Воркуте?!

– Да.

– В какой зоне?

– На "Капиталке".

– Ну, брат, мы с тобой – люди одной планиды. Я на пятой шахте оттянул пятер-ку. Мы вполне могли встретиться… Ну-ну.

– Пока сидел – закончил школу. Потом мне повезло: освободился по малолетке. Сейчас работаю в школе.

– Как в сказке. Женат?

– Нет.

– Почему? Уже пора.

– Хрен его знает. Не хочу себя связывать.

– Правильно. А я попал. Ниче, правда, баба, но… Все они на одну колодку после свадьбы… Сейчас поехала с сыном в деревню со стариками прощаться.

– В каком смысле? Умерли?

– Нет, они еще молодые. Мы уезжаем. В Ачинск. Там у меня бывший мой на-парник шоферует – Коля Раздайбеда. Мировой парень, дальнобойщик. Зовет меня к се-бе. Хорошие заработки. Поеду сначала с Танькой, а потом и Вадика заберу. Надоел мне этот задрипанный Рощинск. Так что, тебе, считай, повезло: чуть позже ты бы меня уже не застал здесь. Но ты молодчина – учитель! Это уже кое-что. Кто бы мог подумать: ты стал учителем! А я школу так и не закончил. Маманя моя тут с одним однолегочным пу-зырем сдыбалась. Работала она тогда кассиром в депо. Ну, тот тяпнул у нее всю депов-скую зарплату и смылся. Ходила она около года под следствием. В доме – шаром пока-ти, настоящая голодуха началась. Я бросил школу и пошел на курсы водителей. Закон-чил, получил "корочки". С трудом, с канителью, через райисполком устроился здесь в одну шарагу – райпотребсоюз. Тихая жизнь. Только надо было одно уметь – ладить с начальством. А у меня, знаешь, какой характер гадкий: терпеть не могу несправедли-вость и подхалимов всяких. Получаю в гараже меньше всех: третий класс, неуживчив, а вообще – выводиловка. Другие выполняют ту же работу, что и я, а получают больше. Надо сматываться. Мать к тому времени восстановили на работе. Однолегочного пузыря заловили в Крыму. Я уволился. Помыкался так месяца два и решил двинуть на Донбасс, к тетке. Там работы невпроворот. Оттуда, по существу, и началась моя настоящая шо-ферская житуха. Там же и обвенчали меня…

Заглянула Мария Васильевна.

– Ну, соколики, – сказала она, – вы сколько будете еще тут рассиживаться? Олег, как тебе не стыдно в этом грязном свинушнике принимать своего старого друга? Одевайся и идите в дом.

– Ты хоть знаешь, кто это такой? – спросил Олег.

– Да, вспомнила. Вы дружили втроем: ты, Борька Лаптев и он. Помню, что у него умерла мать, и он остался один. Как зовут, запамятовала. Дима, кажется.

– Не Дима, а Тима. Тимка это Нетудыхин! Чепой мы его называли. Вот почему Чепой, сам не знаю.

– У меня была такая кепочка – шестиклинка. С коротким козырьком. Из-за нее меня и прозвали Чепой.

– Да-да, три друга: Лаптев, Раскачаев и Нетудыхин. Теперь я точно вспомнила. Вас так, вместе, и на родительских собраниях склоняли. Боже мой, сколько лет прошло! Стучит какой-то мужик, спрашивает Олега. Ну, думаю, это кто-то из твоих сегодняшних корешей. – Олегу: – Ну, ты меня понимаешь. Когда вижу, чужой… Вы мне извините за такую встречу, – сказала она, обращаясь к Тиму. И опять Олегу: – Пригласи человека в дом. Что ты в своем лежбище позор себе устраиваешь?

– Ладно-ладно, сейчас придем.

Она ушла. Олег стал одеваться и снова повернулся к Тиму спиной. Шикарный крест. Квалифицированная и тонкая работа. Но сколько же времени потратил татуиров-щик на эту нательную живопись? И главное, зачем?

Спросил Олега:

– Что ты так обцацкался?

Тот ответил без обычного раздражения:

– Ты считаешь, что крест – это цацка? Я так не думаю. Да и Христу он дорого обошелся. – И вдруг прочел:

На нищих кладбищах заброшенных

Надгробий мраморных не ставят.

Могилы – холмики поросшие

Просто означуют крестами…

Ну а мне, за мою поганую жизнь, вряд ли кто крест поставит. Так я уже заранее сам позаботился, чтобы других лишними хлопотами не обременять. – И посмотрел на Тима.

– Ты до сих пор пишешь стихи?

– Нет, от этого креста я отказался. Последнее стихотворение я написал много лет назад, в лагере. Хочешь – выдам.

– Конечно. С интересом послушаю.

Олег обнял голову руками и, напрягая память, прочел:

Не ведаю. Не знаю. Не творю.

А если б знал, сказал бы, что не знаю.

И Бога уж за то благодарю,

Что жив еще и по земле хромаю.

Наверился – досыта, догорла.

Огонь потух, а вера – умерла.

Мой рот закрыт, душа зачехлена.

И муза мне уж больше не нужна.

Помолчали.

– Чернота, конечно, – сказал Нетудыхин. – Но убедительная и веская, как пле-вок. Хорошо.

– Вот потому я и бросил писать. Кому нужны переживания наших изломанных душ?

– Зря ты так думаешь. Жизнь наполнена не только звуками фанфар.

– Ладно, пошли. А то маманя опять прибежит. Мы еще вернемся к этому.

Они направились в дом.

Мать Олега всю свою жизнь безвыездно прожила в Рощинске. В этом дряхлею-щем доме она родилась, выросла и вышла замуж. Теперь дом волею обстоятельств ока-зался на ее руках. Сыну было все "по барабану" (его собственное определение). Он по-являлся, исчезал или его насильно увозили – Мария Васильевна пребывала на месте, храня и поддерживая родовое гнездо. А дочь – в счет не шла. Была, правда, еще мать Марии Васильевны, баба Мотя. Но она находилась в таком возрасте, что за ней самой необходим был уход. Почти слепая, она вела жизнь подпольной мыши. Для окружающих она означалась в доме маленькой спаленкой, где она обитала, – то ли живая, то ли вот-вот обещающая помереть, но почему-то так и не умирающая.

Столь нескрываемый цинизм со стороны неблагодарных потомков выводил Ма-рию Васильевну из себя. В конце концов ведь они все появились на свет потому, что их рождению предшествовала жизнь этой немощной старухи. Мария Васильевна срывалась: скандалила с Олегом, с "сильно умной" невесткой, с дочерью, которая, несмотря на свою привлекательность, оказывалась "никому ненужной". Словом, Мария Васильевна сама становилась несносной. Однако надо было понять и ее: к уходу за матерью-старухой прибавлялась никогда нескончаемая работа по дому. Она уставала. А между тем была Мария Васильевна человеком эмоционально нерастраченным. Что она там пожила со своим Пашей до войны! Ей хотелось еще любви и ласки. И в ночных всплесках ее души, к удивлению, всплывал в ней давний рудимент мечты о благородном рыцаре: авось, при-дет, авось, случайно заявится. К сожалению, вместо – благородных рыцарей жизнь подсо-вывала ей обаятельных негодяев. Тот, которого Олег называл "однолегочным пузырем", разочаровал ее окончательно. Жизнь превратилась в существование. Быт поглотил ее. Словом, если воспользоваться языком социологии, то она представляла собой ту катего-рию послевоенных вдов, которым так и не удалось построить семью вторично. И в этой ситуации они изживали время, отведенное им Творцом.

Вошли в кухню. Олег стал умываться. Мария Васильевна, принарядившись в цве-тастый передник, чистила картошку. Получалось это у нее виртуозно: разговаривая, она почти не смотрела на обчищаемую катрофелину.

– Чем занят в жизни? – спросила она Тима, перейдя вдруг на "ты".

– Учительствую, – ответил Нетудыхин.

– Понял? – сказала она Олегу. – А ты баранку крутишь.

– Ну что ж? – сказала Олег. – Кому-то и баранку надо крутить.

– Но там ума не надо особого: сел – и вперед!

– Ага. Это только тебе так кажется. У него… тоже труд… как будто легкий. За-шел в класс – и рассказывай… кто такой был Александр Сергеевич Пушкин… – Олег боготворил Пушкина. – Когда родился, когда крестился, что написал… Пацаны тебе… прямо так и внемлют…

– Нет, так не получается, – улыбнулся Нетудыхин.

– Ну у нее ж это так получается. В чужих руках руль всегда кажется игрушкой.

– А ты преподаешь литературу?

– Русский язык и литературу.

– Все равно – интеллигентная работа.

Мария Васильевна в глубине души всегда сожалела, что из ее детей не получилось людей интеллигентного труда.

Олег сказал, вытираясь:

– Пока ты будешь тут стряпать, давай, наверное, пару рублей, мы сходим за мо-локом.

– За каким молоком?! – удивилась Мария Васильевна.

– Из-под бешенной коровы.

– Ты вчера, видно, намолочился. И где ты в такую рань что возьмешь?

– Найдем где. У Протасихи самогон возьму. Правда, она продает бутылку по трояку.

– Олег! – сказал Нетудыхин. – У меня есть деньги.

– Ничего. Ты ко мне приехал, а не я к тебе. – Матери: – Выручай. Танька вер-нется – я отдам.

– Она ж его оставила без копейки, – прокомментировала ситуацию Мария Ва-сильевна, имея в виду невестку. – Чтобы не пропил, пока она приедет.

Пошли, конечно, не к Протасихе, как уверял Олег, а махнули в деповской кругло-суточный магазин. Идти пришось, правда, километра полтора. Но зато тут же, прямо в магазине, оприходовали чекушку. И две поллитровки взяли домой. Чтобы не бегать по-том лишний раз в магазин.

Раскачаеву после вчерашнего перепоя стало легче. На обратном пути он оживил-ся.

– Я вообще совершенно не предполагал, что мы с тобой еще встретимся когда-нибудь в жизни. Ты помнишь, как я тебя провожал последний раз?

– Конечно.

– Ты же канул, как камень в воду. Уехал с непосадочной стороны на ступеньках вагона в холодный осенний вечер. И – ни слуху ни духу. Что можно было предполо-жить? Безусловно, мрачный вариант.

– Мне тогда все же повезло. Проводник пустил меня в вагон. Я целую ночь то-пил ему печь. Я хотел добраться до Крыма – там было еще тепло. И добрался-таки туда. Но в Симферополе, на вокзале, меня зацапали. Все, все это ушло, Олег. Тут сегодня нуж-но найти разумный вариант жизни.

– А чего ты хочешь?

– Нормальной жизни хочу.

– Ты забыл, в какой ты стране живешь. Невозможного хочешь. В России челове-ку сначала надо умереть. А потом ему воздадут должное. Или окончательно обольют грязью. Нам разум заказан. Жили через пень-колоду века, так и дальше будем жить. Сколько ты в Рощинске не был?

– Около пятнадцати лет.

– А что в нем изменилось?

– Не знаю, я еще не разобрался.

– Да ничего не изменилось. Ну, поубрали развалины от очередных завоевателей. Отстроили вокзал железнодорожный. Еще пару школ построили, кинотеатр. Но люди-то как были рабами, так и остались ими. Забитые тупые рабы! Как бесправные мужики в сучьей зоне. И так это длится здесь сыздавна, века с XII-го, когда город был основан. Время меняет внешнюю декорацию. Психология остается неизменной – рабской.

– Ты в Ачинске найти хочешь другую?

– Хочу. Там в человеке нуждаются. Его ценят за руки, за его труд. Тут, в Рощин-ске, любая начальствующая шавка может наехать на тебя, – и ты уже никто, нуль. Душ-но! Задыхаюсь я в этом болоте!

– Но от России в Россию не бегут, Олег!

– Ты так думаешь?

– Так оно есть.

– Жаль, что Россия такая маленькая, – сказал Олег. – Надо было Аляску Аме-рике не продавать… – Они оба расхохотались.

Впрочем, Нетудыхин и сам воспринимал Рощинск несколько разочарованно. В его памяти он хранился как настоящий город. На деле же Рощинск оказался не городом, а городком. Видимо, с годами произошла в сознании Тимофея Сергеевича некоторая аберрация. Однако Рощинск все же не был таким уж заскорузлым захолустьем, каким его представил Раскачаев. Города, как и люди, имеют каждый свою индивидуальную судьбу. А у Рощинска она выдалась сложной и многотрудной.

Одну поллитру припрятали они в сарае. Чтобы Мария Васильевна крик не подни-мала. В дом вошли шумно и возбужденно. Мария Васильевна посмотрела на них с лег-ким подозрением, но сдержалась, ничего не сказав.

На кухне, за завтраком, обнаружилась Ольга.

– Вот, пожалуйста, – сказал Олег, – наша красавица! – Сестре: – Помнишь ты его? Не помнишь? Мой друг детства. Тимка его зовут. Твой адвокат. Отличный па-рень.

Ольга, кивнув Тиму, вся зарделась. Она действительно была хороша собой, и от нее исходило обаяние здоровой молодой женщины.

– Между прочим, – опять сказал Олег, – провинившись у меня, ты всегда пря-талась за его спину. И он тебя защищал.

– Не смущай сестру, нахал! – сказала Мария Васильевна.

– А чего? Так же оно и было. Пусть вспомнит. Может, еще и снюхаются по ста-рым запахам. Я был бы очень доволен, если бы у меня появился такой родственник, как Тим.

– Прекрати! – вспыхнула Ольга.

– Так он же уже навеселе! – сказала Мария Васильевна. – Ты что, не видишь?

Назревал взрыв.

– Ре-бя-та! – сказал Нетудыхин. – Успокойтесь, пожалуйста! Поберегите свои нервы для более существенных поводов.

Ольга допила чай.

– Я побежала, – сказала она матери.

– Счастливо.

Улыбаясь, она сказала Нетудыхину:

– Защитничек приехал. А девочка уже больше не нуждается в защите…

– Катись-катись! – сказал Олег. – Не ехидничай! Сто лет ты ему нужна.

– Э-э-э! – показала она брату язык и, хлопнув дверью, исчезла.

– Дурочка! – резюмировал Олег.

– Ну зачем же так? – сказал Нетудыхин. – Нормальная защитная реакция. В ней так и остался бесенок, который сидел в детстве.

– Коза в ней сидела. Коза и осталась. Как ее только в парикмахерской терпят.

– Так же как и тебя в гараже терпели, – сказала Мария Васильевна. – Ты тоже ведь за словом в карман не полезешь. – Тиму: – Я сейчас покормлю маму, а потом ся-дем позавтракаем мы.

Они вышли с Олегом во двор – покурить. И опять ударились в прошлое. Вспом-нили о третьем их закадычном друге, о Борьке Лаптеве. Из этой троицы Лапа, как его они называли меж собой, был человеком не по-детски осмотрительным и осторожным. При разборах конфликтных ситуаций он всегда оказывался на заднем плане. У него в жизни, кажется, все получилось. Наследуя профессию погибшего в войну отца, он меч-тал стать машинистом. И таки стал им. Теперь водил составы где-то на Украине.

– Кстати, – сказал Олег, – заявлялся он как-то в Рощинск, заходил к нам. Но я тогда в городе отсутствовал. Побыл немного, от угощения отказался, чинно раскланялся и ушел. Это очень на него похоже.

Нетудыхин не понял: завидует ли Раскачаев удавшейся судьбе друга или его раз-дражает благоразумность Лапы? Потом вспомнили о других одноклассниках.

– Сегодня ты некоторые рожи их узришь, – сказал Олег.

Мария Васильева позвала их в дом. Но описание завтрака я опускаю. Скажу толь-ко, что пила хозяйка наравне со всеми.

Глава 25

Друзья-товарищи

Веселенькие и взбодрившиеся, подались они после завтрака в центр. Центром в Рощинске считалась бывшая улица Купеческая, которая ныне была перекрещена, естест-венно, в улицу Ленина.

За годы отсутствия Нетудыхина улица почти не изменилась. Разве что еще боль-ше почернели двухэтажные купеческие особняки да добавилось, против старой аптеки, разрушая общую гармонию, многоэтажное административное здание. В нем заседали от-цы города. На нижних этажах размещались райисполком и районо, верхние оккупировал райком партии.

Подходили ко входу в городской парк. Он разросся, и не верилось Нетудыхину, что эти деревья он сажал когда-то вместе со своими однокашниками.

– О, два брата-акробата! – сказал Олег, завидев двух рослых мужиков у стенда "Лучшие люди города".

– Кто это?

– Фика и Букан. Помнишь? Гоголевская пара. Пожарниками сейчас пристрои-лись, оглоеды.

Братья-близнецы щелкали семечки. Тьфу налево, тьфу направо – три секунды. И очень вкусно. А жизнь идет. Это сколько же миллиардов семечек человек может пере-щелкать за свою жизнь, а? Но раз чем-то занят – это уже хорошо. Есть дело, и жизни придан смысл, даже с наслаждением. Проблема снята.

– Привет!

– Привет, Раскачай!

– Чего стоим?

– Да стоим, думаем.

– Неужели? Вас же с пожарки повыгоняют, если начнете думать!

– Мы соображаем, – поправил один брат другого.

– А-а, это другое дело.

Олег протянул пригоршню – насыпали. Поделились и с Нетудыхиным. Ничего ребята, здоровые вымахали.

– И до чего же вы досоображалисъ? – спросил Олег.

– Пивка собираемся попить.

– Так в чем же дело?

– Нет пока. Должны вот-вот подвезти.

Здесь, в глубине парка, размещался пивной ларек. По утрам, на похмелье, сюда стекались мужики.

– А точно подвезут?

– Обещали…

Оказывается, одних семечек недостаточно для смыслонаполнения жизни. Нужно еще и пиво. Что ты поделаешь с таким народом. Проблема усложняется. Речь уже может зайти вообще о сфере потребления. И, конечно, пиво неплохо было бы пить в компании. Иначе оно приобретает другой вкус.

Братья, кажется, не узнали Нетудыхина. А ему было любопытно наблюдать за ни-ми, помня их прошлое.

Отец Букановых – такова была их фамилия – торговал керосином. По причине исходящего от сыновей запаха никто в классе не соглашался с ними сидеть. В конце кон-цов их определили сзади всех, посадив за одну парту.

Прошла мимо них молодая женщина: плечи открыты, юбка – выше колен. Не прошла – прощелкала по тротуару каблуками.

– О-ля-ля! – сказал Фика ей вслед. – Ты смотри, какая! Чья это? Что-то я таких не знаю.

– А чего? – сказал брат Букан. – Нечего!

– Тоже мне – "ничего"! – сказал Раскачаев. – Шик! "Экспонаты руками не трогать!"

– Тьфу!

– Тьфу-тьфу!

– Да.

– Мда.

– Красивая, стерва! – подытожил Фика.

Постояли. Поплевали. Нашли общую идею: взять пару пузырей, пока пиво где-то там бултыхается. Но у Букановых таких денег не оказалось. Разошлись. Не поить же их, этих бычков, на дурняк.

И потопали дальше не спеша, пока не уткнулись в мост через Тамру. Тамра дели-ла Рощинск на две неравные части. За меньшей, именуемой по традиции заречьем, город заканчивался. Дальше шли луга и начинался лес.

Они стояли на деревянном мосту. Внизу, разбросанные по обеим берегам реки, купались и загорали рощинцы. А солнце припекало, день становился жарким.

– Может, скупнемся? – предложил Олег.

– Да я сам думаю об этом, – ответил Нетудыхин. – Но я без плавок.

– Ха! – сказал Олег. – Он, видите ли, без плавок. Подумаешь!

Спустились вниз. В детстве у них было здесь свое место – возле валуна. Сейчас оно пустовало. Не сговариваясь, они оба остановились у камня и тут же присели.

Странным показалось Нетудыхину, что валун до сих пор жив и на месте. Пока он, Нетудыхин, носясь по стране, сражался за свою жизнь, валун все лежал. А ведь это тоже было существование. Нетудыхин смотрел на него как на чудо.

На той стороне реки орала и бесилась детвора. По соседству, невдалеке, компания мужиков играла в карты. Один из них помахал Олегу рукой:

– Я вас категорически!

– Я вас тоже! – ответил Олег.

Такой формы приветствия Нетудыхин еще не слыхал, чтобы категорически.

Стали раздеваться. Опять ожогом бросился в глаза Нетудыхину крест. Это же на-до было столько терпеть ради изображения у себя на спине орудия казни Христа.

Раскачаев с разбега прыгнул в воду и вынырнул на середине реки. Нетудыхин по-следовал его примеру. Они гонялись вплавь друг за другом и, как мальчишки, прыска-лись водой.

Надурачившись и подустав, они вышли на берег.

– Пожалуйста, – сказал Олег, отжимая на себе трусы, – должничок плывет.

Вдоль Тамры, по берегу, медленно плелся какой-то парень. Заметив Олега, он ос-тановился возле играющих в карты.

– Сейчас смоется, сука, – сказал Олег и крикнул тому: – Паслен!

– Ну!

– На одну минутку!

Тот откололся от играющей компании и лениво подрулил к ним.

– Ты когда мне трояк отдашь, плут нахальный? – сказал Раскачаев.

Паслен невозмутимо:

– В получку.

– В какую?

– В эту. Через неделю получу и отдам.

– Нет, Паслен, все сроки кончились. Через неделю меня уже здесь не будет. А трояк до зарезу нужен сейчас. Так что, давай – дуй, ищи. Чтобы эта трешка не плавала за тобой.

– И где же я ее сейчас возьму?

– Это меня не колышет. У тещи. И не вздумай смыться. Иначе расчет будет в другой форме. Ты же меня знаешь.

Паслен завозмущался.

– Ну, ты даешь! Что я ее – рожу?

– Не знаю. Если можешь – рожай. Я роды приму. Нет – канай, ищи.

– Ты выпить хочешь?

– Допустим.