Текст книги "Жребий"

Автор книги: Анатолий Ириновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Но ведь оно так и есть!

– Так-то оно так, да не совсем так. Мы смотрим на атом через призму уже наличной Вселенной. А надо бы смотреть наоборот, через призму структуры доатомной материальной наличности. Могла ли она быть иной? Или она все-таки была изначально обречена закончиться таблицей Менделеева? Сегодняшнее состояние Вселенной – это единственный ее вариант или возможны другие? Я, например, не могу себе ответить на эти вопросы. Ибо при единственно возможном варианте нужно предположить чью-то волю, программу, Великого Конструктора. Тогда мир имеет начало, и Божественный волюнтаризм становится всеопределяющим фактором. Вот почему так первостепенен вопрос, что было в самом начале.

– "В начале было Слово", – сказал Нетудыхин, взглянув на Бузылева.

– Нет, Гердер утверждал, что в начале было Дело. Хотя не исключен и вариант со Словом. Но в таком случае всю физику надо послать на три буквы.

Они оба рассмеялись и разошлись по своим классам.

Эти раскалывающие душу сомнения были, конечно, ведомы и Нетудыхину. Однако тот безапелляционный экстремизм по отношению к верующим, который Бузылев обнаружил вчера на собрании, был Тимофею Сергеевичу чужд. Дорога к Богу непредсказуема, и христианство начинало свой путь именно с секты.

В этот же день, после уроков, у Нетудыхина состоялась беседа с Дашей Надлонок, где он, впрочем, сам вдруг оказался в роли притеснителя.

Они сидели в пустом классе, и разговор у них получался какой-то несуразный. Тимофей Сергеевич сказал:

– Даша, что ж ты меня так подводишь? Нехорошо как-то получается.

– Ничуть, – сказала Даша. – Я действительно подзабыла формулу глюкозы. Но потом вспомнила и ответила правильно. А Коротнев подсказал уже после моего ответа. Химичка необъективна, поставила мне четверку. Я ее исправлю. Пусть только меня спросит.

Даша не догадывалась, для чего собственно Тимофей Сергеевич оставил ее после уроков.

– Дело не в этой четверке, – сказал Тимофей Сергеевич. – Тут, понимаешь, какая петрушка получается. Меня вызвал директор и поднял шум, что будто ты занимаешься в классе религиозной агитацией.

– Это не правда, – сказала Даша и вся моментально как-то съежилась.

– Я знаю, – сказал Тимофей Сергеевич. – Поэтому я так открыто с тобой и говорю. Но что-то ведь произошло в классе?

– Да.

– Что?

– Был разговор на перемене. Я сказала, что даже Ньютон, открывший законы небесной механики, верил в Бога. Лямина мне сказала: "Заткнись ты со своим Богом, проповедница!" Мы завелись и поссорились. Вот и все.

– А почему речь зашла о Ньютоне?

– Перед этим у нас был урок астрономии.

– Кто присутствовал при вашей ссоре?

– Многие. Мы вышли из кабинета физики и шли на историю.

– И кто же, по-твоему, доложил директору об этом разговоре?

– Не знаю, Тимофей Сергеевич.

– М-да. И надо было тебе обязательно заметить в Ньютоне именно эту его слабость. Он, кстати, рассматривал Бога как первотолчок. А во всем последующем развертывании бытия Бог у него отсутствует.

– Нет, Тимофей Сергеевич, Бог есть. Он всегда присутствует.

– Откуда ты знаешь, Даша?

– А я не знаю, – сказала она обезоруживающе. – Я чувствую. Только Он присутствует не в каждом человеке. Чтобы Его обрести, человек должен…

– Даша! – сказал предупреждающе Нетудыхин. – Кончай! А то ты меня еще начнешь сейчас агитировать. Позволь мне иметь собственное мнение. Я прошу тебя, не ставь себя в дурацкое положение: о Боге в школе – ни слова. Иначе тебя завалят, и ты не получишь медали. Ты поняла? Только без всякой обиды.

Наступило молчание. Потом Даша сказала тихо:

– Ну и что? Обойдусь и без медали.

– Не будь дурой! – вспылил Нетудыхин. – У тебя светлая голова. А ты из-за своего упрямства хочешь усложнить себе дорогу в самом начале жизни. Зачем? Чтобы пострадать за Бога? Тебе еще представится такая возможность, уверяю, и не раз.

Помолчали.

– Пусть будет так, как будет, – сказала она. – Потому что, предав Его однажды, я потом стану предавать Его всю жизнь, пока не потеряю совсем. А человек без Бога, вы мне извините, Тимофей Сергеевич, – есть нуль. Папа мой людей без Бога называет духовными голодранцами.

Это было произнесено с такой убежденностью, что Нетудыхин даже несколько оторопел.

– Потрясающе! – сказал он. – Все стали вдруг философами. Хотя никто не может решить основного вопроса. Несмотря на все побочные соображения. Но я же тебе не предлагаю отказаться от Него! Веруй. Это твое сугубо личное дело. Но афишировать… Даша, пойми меня правильно: школа – не амвон. Будь терпелива и уважай точку зрения других. Ты веруешь, другие – нет. И потом, тебе сейчас важно закончить год так, как он был тобой начат. Все остальное несущественно. Поверь мне, я хочу тебе только Добра. Ты поняла?

– Я все поняла, – сказала Даша.

– Ну и прекрасно! – сказал Тимофей Сергеевич. – Иди. Ты можешь идти. И будь умницей. О нашем разговоре – никому ни слова. Язык нужно держать за зубами.

Даша поднялась и пошла к выходу. Дойдя до дверей, она обернулась и сказала Нетудыхину:

– Вы рано или поздно сами придете к Богу, – и вышла из класса.

У Тимофея Сергеевича было такое ощущение, словно ему влепили пощечину. За все его сверхразумные советы.

Глава 15

В больнице

Время неопределенности для Нетудыхина кончилось. Положение обозначилось окончательно: надо защищаться. Но как, чем, какими еще изворотами, если при малейшем раскрытии карт его могли объявить сумасшедшим?

Перевалил на вторую половину апрель. До конца учебного года оставались считанные недели. Дотянуть бы его, доволочь как-то. А что там случится потом, будет видно. Нетудыхин надеялся, что за время отпуска он все-таки разрешит тяжбу с Сатаной. Он подберет отмычку к этому проходимцу, подпилит, подгонит ее. Пока же Нетудыхин только искал, нащупывал и не находил даже приблизительной ее конструкции.

Тревожно спалось по ночам. Нетудыхин все прислушивался к тишине и почему-то ждал, что вот-вот, на очередное рандеву, заявится опять Сатана. Но нет, не беспокоил его больше разгневанный Вельзевул. Похрапывала в соседней комнате, не подозревая ничего, Захаровна да шебаршил, ворочаясь в прихожей, сонный Кузьма.

Мысль о Сатане не оставляла Тимофея Сергеевича ни днем ни ночью. Он все думал об этой идиотской истории и проклинал себя за свое богохульское стихотворение. Он даже полагал, что не напиши он этого стихотворения, Сатана бы не знал о его, Нетудыхином, существовании. Но ведь написал, написал же, паршивец! И унюхала, сперла сатанинская братия его текст. С другой стороны, он иногда подумывал, что, возможно, Господь испытывает его, искушает. Но зачем это Богу?

Как известно, одна беда никогда не приходит к человеку. За ней, обычно, следует другая. Говорят, что таков закон подлости. Возможно. Равновесие Добра и Зла никогда не бывает устойчивым. Неожиданно у Тимофея Сергеевича обострились боли в желудке. Рентгеновское обследование показало: язва луковицы двенадцатиперстной кишки. "Приехали! – подумал Нетудыхин. – Еще мне болячек не хватало". Хотя в больницу он лег с радостью и в то же время с каким-то смешанным чувством досады.

Теперь с Захаровной они поменялись ролями. А Наталья Сергеевна прибегала к нему почти ежедневно. Назревала еще одна проблема: как быть дальше с Наташкой? Отношения их зашли уже достаточно далеко. Он чувствовал, что прирастает к ней, и положение его становится мучительным. По лукавой ухмылке Захаровны и ее возобновившимся витиеватым женитьбным разговорам он догадывался, что они, видимо, где-то случайно столкнувшись друг с другом, уже успели познакомиться. Но обе молчат и скрывают этот факт от него. Невольно вспыхивал в его сознании затухающий образ Коки…

Подоспели майские праздники. На 1-е мая явился к нему в больницу Прайс со своим напарником по урокам. И, конечно, Додик – подлинное имя Прайса – притащил бутылку шампанского. Пришли прямо с демонстрации, оба неуемно шумные и на хорошем веселе. Нетудыхин пить отказался.

– Ты что, Тима, умереть здесь, что ли, задумал? – сказал Прайс. – Я же потеряю такого понтнера! Ты посмотри, как кругом народ гудит. – Они сидели на лавочке во дворе больницы. – А ты болеть вздумал, не годится. Ради всемирной солидарности трудящихся – хлебнешь?

– Не совращай! – отвечал Нетудыхин. – Сказал – точка. Я же лечусь!

– Но не от алкоголизма же! Ладно, давай, Наум, открывай бутылку. Он упертый, как бык. Игнорирует рабочую солидарность. Штрейкбрехер, стервец.

Хлопнула пробка. В бумажные стаканчики полилось бурлящее шампанское.

– А! – сказал Прайс восхищенно. – Зря ты отказался. Ну, твое здоровье!

Когда шампанское прикончили и стало еще веселей, Прайс, вдруг спохватившись, сказал:

– Слушай, Тим, я чуть не забыл, мы же тебе передачу сообразили.

– Я и так тут вполне сыт.

– Э-э, нет. Такого цимуса тебе даже Наташка не принесет. – Прайсу было ведомо об отношениях Нетудыхина с Натальей Сергеевной. – Вот, держи, – и он вручил Тимофею Сергеевичу небольшой пакет.

– Что это? – спросил Нетудыхин.

– Потом посмотришь.

– А может, мне нельзя этого есть?

– Тогда сейчас посмотри.

Нетудыхин развернул пакет и удивился: в нем находились банка кетовой икры и упаковка плиточного чая.

– Чай, заметь себе, краснодарский, – сказал Прайс. – Дефицит! Ну а икру, я думаю, тебе не возбраняется есть.

Все трое захохотали.

После долгого и веселого сумбурного разговора Нетудыхин провел их до ворот больницы и вернулся в корпус. Червь печали стал подтачивать его. За окном палаты буйствовала весна, а он вынужден был отлеживаться здесь, в больнице.

Он вспомнил реплику Прайса о Наталье Сергеевне и подумал, что в школе, наверное, уже многие знают об их отношениях. Знает, вероятно, и Ахриманов. Мог бы даже обвинить Тимофея Сергеевича еще в какой-нибудь очередной пакости. Но почему-то воздержался. Скорее, просто не сориентировался вовремя.

В середине дня к нему пришли мальчишки из его класса. Заявились, шалопаи: Приварников, Глыба, Сапрыкин и Разуваев – гопкомпания. Кого-кого, а этих субчиков Нетудыхин никак не ожидал. Ведь он с ними постоянно конфликтовал. Костю Приварникова даже грозился выпустить без аттестата, по справке.

Нетудыхин подал всем руку. Мальчишки плутовато ухмыльнулись. Необычным каким-то казался им Тимофей Сергеевич в больничной пижаме.

– Ну, как дела? – спросил Тимофей Сергеевич.

– Нормально, – сказал Приварников. – Как ваши дела?

– Так уж и нормально, – сказал Нетудыхин. – Ты двойку, Андрей, по физике исправил?

– А как же? – сказал Глыба. – Законно.

– Молодец! – сказал Нетудыхин. – Тогда и у меня дела нормальные. А то я тут лежу и переживаю, что тебя Константин Александрович может завалить.

– Ну да! – сказал Глыба. – Сил маловато. Все будет в ажуре, Тимофей Сергеевич, не надо переживать. После праздника подзубрю основательно и буду давить Помидора, чтобы меня спросил. Честно.

– Даешь ты, Андрюша, – сказал разочарованно Тимофей Сергеевич, переходя на язык своих мальчишек. – Обрадовал меня. Долго тянешь.

– Я сосредотачиваюсь, Тимофей Сергеевич, – сказал серьезно Глыба. – Как перед взятием штанги. – Глыба занимался штангой и внешне очень соответствовал своей фамилии.

– Долго сосредотачиваешься, – сказал Нетудыхин. – Могут дисквалифицировать.

– Ну, что ж. Вес серьезный на инструменте стоит: это же физика! Если бы Помидор не вредничал… Не может уже на трояк расколоться. Мне физика все равно ни к чему.

– Почему же ни к чему?

– Потому что у меня есть штанга.

– Но ты же не будешь всю жизнь заниматься штангой!

– А вы думаете, я к тому времени, когда брошу штангу, что-нибудь буду еще помнить из физики? Кроме веса, конечно.

– Да, действительно, – сказал Нетудыхин. – Убийственный довод.

– Но физику тем не менее учить нужно, – копируя Тимофея Сергеевича, сказал, ехидно улыбаясь, Сапрыкин. – И на Помидора давить следует нежно. Иначе лопнет и разозлится по-настоящему. Тогда тебе, Андрюша, кранты.

– Нет, кто это еще тут возбухает? – сказал Глыба, раздражаясь и не улавливая юмора. – Вы посмотрите на него! Сам еле-еле волокет на трояк и еще в советчики лезет, хиляк!

Пацаны смеялись. Ну, оболтусы, никакой ответственности. А все-таки Нетудыхину было хорошо среди них. Они очаровывали его своим оптимизмом и непреклонной уверенностью в себе.

– Смех смехом, а экзамены-то на носу, – говорил он. – На подходе – последний жим. Его надо выполнить достойно.

– А мы и выполним, – заверил Глыба. – Бабы уже шпаргалки по физике готовят…

– Бабы! – сказал Тимофей Сергеевич. – На баб надеетесь, паршивцы! И не стыдно! Своими мозгами надо шевелить, пока они совсем не ожирели.

Но пробиться до их самолюбия Нетудыхину так и не удалось. Мальчишки пребывали в мажорном настроении, да и не хотелось ему в такой день выглядеть в их глазах занудою. На прощанье они вручили Тимофею Сергеевичу пакет с яблоками.

– От баб, – сказал Приварников. – Ну и от нас тоже, конечно, как от доставщиков.

Потом Тимофей Сергеевич узнал, что яблоки эти передала ему собственно Даша Надлонок. Мальчишки пожелали ему скорейшего выздоровления и ушли.

Состояние здоровья его меж тем не улучшалось. Обычно утром, после приема таблеток и капельницы, боли смягчались. А ночью они возобновлялись вновь. Нетудыхин с тревогой думал о том, как бы этот язвенный диагноз не обернулся еще худшей какой-нибудь болячкой.

На День Победы к нему пожаловала Галина Александровна, заменявшая его уроки. Он поджидал ее уже давно. Собирался даже после праздника позвонить ей в школу. И вот, наконец, она пришла сама.

На улице покрапывал весенний дождик. Они сидели в вестибюле больницы.

– Ну, – говорила Галина Александровна, – ты долго еще будешь тут филонить? Взвалил на меня, как на старую лошадь, все уроки и отлеживаешься. Нехорошо, Тимофей Сергеевич, замучили меня твои гаврики. Домой прихожу полностью выжатая.

– Потерпи немного, – успокаивал ее Нетудыхин. – Возможно, меня скоро выпишут.

Но когда он вручил ей список учащихся, на которых просил обратить особое внимание при экзаменовке, Галина Александровна поняла, что Тимофей Сергеевич выписываться пока не собирается.

– Послушай, Нетудыхин, – сказала она фамильярно (Галина Александровна иногда позволяла себе такую вольность), – ты что, перепугался этого хромоногого ортодокса, что ли? Ты владеешь своим предметом! Плевать на него надо! Директор! Они приходят и уходят, а мы остаемся. Я, знаешь, сколько их пережила здесь? – Галина Александровна работала в школе со дня ее открытия. – Этот – тринадцатый.

Нетудыхин невольно удивился.

– Не может быть! – сказал он.

– Что не может быть?

– Чтобы он был тринадцатым.

– Я тебе их могу по пальцам пересчитать. Такие типы приходили… И уходили. А ты прячешься.

– Откуда ты взяла, что я прячусь? Чепуха какая-то. Я болен. Зря ты обо мне так думаешь, – огорченно сказал Тимофей Сергеевич.

– Ну, не обижайся, – сказала Галина Александровна. – Может, я и не права. Значит, мне так показалось. А что у тебя собственно болит? С чем ты лежишь в терапии?

– Желудок. Язва.

– У-у, это серьезно, – сказала Галина Александровна. – Нервы. Или питаешься безалаберно. Жениться тебе надо, Тимофей Сергеевич.

"Еще одна сваха нашлась", – подумал Нетудыхин. Однако промолчал и вновь вернулся к списку учащихся.

– По восьмым классам, – сказал он, – я там включил троих: Батурин, Кондаков и Самаркина. Это чистые двоешники. Но им надо ставить тройки. От них все равно толку в школе не будет никакого. Пусть идут в жизнь. Мой класс: Титов, Мукоед и Даша Надлонок – эти тянут на медаль. Я тебя прошу, Галина, не зарежь. Им идти учиться дальше.

– Я все-таки надеюсь, что к экзаменам ты из больницы уже выйдешь, – сказала Галина Александровна.

– Возможно. На всякий случай список не теряй.

Потом заговорили о школьных новостях; кто, где, с кем? Эти новости, правда, не очень интересовали Тимофея Сергеевича, так как были уже известны ему из уст Натальи Сергеевны. Но в интерпретации Галины Александровны они подавались приправлеными уксусом сарказма и горьким перцем сатиры. Едка, едка была Галина Александровна, недаром ее языка побаивались учителя. Жизнь школы в ее преломлении выглядела рутинно-ничтожной и достойной сожаления. А может, она частично и была такой в самом деле, эта шкрабовская жизнь с ее суетно-мелочной назидательностью.

Прощаясь, Тимофей Сергеевич записал номер домашнего телефона Галины Александровны, пообещав ей позвонить, если лечение его вдруг слишком затянется. Однако на этот счет у Тимофея Сергеевича имелись свои соображения. Ему необходимо было не только основательно подлечиться, но и выбить у лечащего врача справку, что больной Нетудыхин остро нуждается в санаторно-курортном лечении. Это предоставляло Нетудыхину право требовать от администрации немедленного отпуска.

Выздоровление, впрочем, шло медленно. Нетудыхин впервые серьезно задумался над своим здоровьем. Оказалось, что оно, елки-палки, – нечто вроде хозяйства, которое надо вести с достаточной грамотностью, чтобы не обанкротиться однажды перед самим собой. Но в его ли это натуре было прислушиваться ко всяким мелочам в самом себе? Где-то там, внутри, что-то у него иногда болело, да. И со временем проходило. Где-то что-то подкалывало или тупо ныло – и тоже проходило. И жил он так, как жилось, ел, что приходилось, а собственное физическое самочувствие оставалось для него всегда делом второстепенным. Теперь за такую небрежность приходилось расплачиваться.

На исходе мая боли, наконец, унялись. Больничная жизнь ему осточертела и казалась уже невмоготу. Нетудыхин стал проситься на выписку.

Была суббота. Его позвали в ординаторскую.

– Ну что? – спросил лечащий врач. – Как мы себя чувствуем?

– Да ничего, слава Богу, – сказал Нетудыхин. – Пора, наверное, выписываться.

– Да, возможно. Я посмотрел рентгенограмму и должен вас обрадовать: язва ваша почти зарубцевалась. Хотя процесс еще не завершен. Курить бросили?

– Не совсем, – сказал правду Нетудыхин. – Одну-две сигареты в день выкуриваю.

– Нельзя. Я же предупреждал вас, при язвенной болезни курение категорически запрещено. Вы раздражаете рану никотином. Ну, не мне вам говорить о таких элементарных вещах. Бросьте – и все. В конце концов, это в ваших интересах.

Нетудыхин пообещал бросить окончательно. Потом заговорили о санаторно-курортном лечении. Врач сказал:

– Вообще-то, оно рекомендуется через полгода после принятия курса лечения. Но если у вас есть возможность добыть путевку сейчас, я дам вам такую справку. Придете в понедельник и получите ее вместе с больничным листом у старшей сестры.

Нетудыхин поблагодарил, и на этом они расстались.

А через полчаса, по дороге домой, Тимофей Сергеевич уже звонил из уличного телефона-автомата Наталье Сергеевне. Вечером он собирался быть у нее.

Кузьма, обрадованный до визга возвращением Тимоши, устроил в квартире приветственные танцы с лаем. И опрыскал мочой Нетудыхину брюки, стервец. Захаровны дома не оказалось. Где-то она с утра путешествовала.

В школе его возвращение приняли без особых эмоций. Искренне обрадовалась одна Галина Александровна. "Ну, наконец-то! – сказала она, крепко пожимая ему руку. – Жив-здоров, явился! Слава Богу!" Через день предстояло сочинение в выпускном классе, и ей трудно было бы управиться без Тимофея Сергеевича.

Больничный лист и справку Нетудыхин сдал профоргу. Завуча же попросил отправить его в отпуск сразу же после окончания экзаменов. Ни о нагрузке на будущий год, ни о ремонте своего класса-кабинета Тимофей Сергеевич не обмолвился ни словом. А директору на глаза Нетудыхин старался не попадать.

И все-таки, через пару дней, ему пришлось столкнуться с шефом в коридоре школы.

– Тимофей Сергеевич! – сказал обрадовано Ахриманов, будто он и не знал, что Нетудыхин уже вышел на работу. – Рад вас приветствовать! – Совершенно неожиданно он протянул Нетудыхину руку. Тот оторопел. Оглянулся – никого вокруг нет.

– Да пошел ты…! – И Нетудыхин послал Ахриманова на те три знаменитые буквы, которые уберегли русскому народу столько нервов. Ахриманов не без конфуза убрал протянутую руку.

– Зачем же вы так? – сказал он с некоторым смущением. – Я совершенно искренне рад вашему выздоровлению.

– Да? А я не болел. Я ключик для тебя подгонял-подпиливал. Чтобы он подошел к тебе сразу, не капризничая. Теперь ты у меня в кармане. Понял? – Нетудыхин похлопал себя по штанам, как будто ключ этот был и в самом деле материальным и находился у него тут, в брюках.

Сатана побледнел.

– Вот видите, – сказал он. – А я, старый глупец, переживал за вас. У меня ведь правило есть: лежачего не бить. Но вы страшный и злой человек, Тимофей Сергеевич…

Разговор их, к сожалению, на этом оборвался: в коридоре показалась группа учеников. Пришлось разойтись.

Конечно, это был чистейший блеф со стороны Тимофея Сергеевича. Никакого ключика он на самом деле пока не нашел. Но он еще раз убедился в том, что Сатана все же допускает возможность такого ключа и даже, видимо, побаивается, как бы Тимофей Сергеевич не отыскал его. Значит, надо думать, думать, пока не будет найден выход.

Теперь, после больницы, домой Нетудыхин возвращался, как в райскую обитель: тишина, можно поработать. Правда, Захаровна ни с того ни с сего опять стала не в меру повелевать, и в ее голосе вновь зазвучала командная интонация. Днями она заявила ему:

– Ты вот что, голубчик, раз тебе поставили такой диагноз, давай, наверное, столоваться вместе. Мне надоели твои чаи и твоя сухомятка. Дорого я с тебя не возьму, не думай. Будешь платить мне шестьдесят рублей вместе с квартирой, и хватит. Иначе ты с таким питанием, через пятое на десятое, угробишь себя.

Предложение, конечно, было заманчивым, но не стояло ли за ним еще что-то? Тимофей Сергеевич обещал подумать.

Сообщив Наталье Сергеевне об этом разговоре с хозяйкой, он вдруг обнаружил, что Наташка называет хозяйку не Захаровной, как та ей была известна, а Еленой Захаровной. "Значит, они все-таки познакомились и ведут за моей спиной свою бабью игру, – подумал Нетудыхин. – Ну и ну!" Однако сдержался и промолчал. А дня через два сказал Захаровне так, между прочим: в принципе с ее предложением он согласен. Только с сентября, так как в отпуске он будет скорее всего в бегах.

– В каких еще бегах? – не поняла хозяйка.

– Да собираюсь кое-куда съездить, – ответил Нетудыхин неопределенно.

Захаровна промолчала.

План на лето у Тимофея Сергеевича был прост. Сразу же после экзаменов он намеревался махнуть к Василию Акимовичу, знакомому крестьянину. Порыбачить. Отдохнуть от этой городской сутолоки и чертовщины. Может быть, пописать, если удастся. А потом съездить в Рощинск. Глянуть хотя бы одним глазком на родной двор, побывать у друзей. И встретиться с Кокой. Если она, конечно, еще не уехала из города. В больнице он заблаговременно послал запрос о ее местожительстве на адресный стол Рощинска. Теперь с нетерпением заглядывал в почтовый ящик.

В один из дней, когда он уже начинал терять надежду, ответ, наконец, пришел. Нетудыхин не поверил своим глазам. В волнении он вскрыл конверт. Его сухо и по-канцелярски деловито уведомляли: "На ваш запрос сообщаем, что разыскиваемая вами Блейз Нела Лейбовна проживает в настоящее время в г. Рощинске по ул. Аптечной, дом N 7. Зав. адресным столом В. Синютина". И все. Так просто, что это показалось ему почти невероятным. Шесть часов езды. Притом ночью. И он в Рощинске. Бог мой!

Но до Рощинска было еще далеко. Пока приходилось ежедневно ходить в школу, принимать экзамены, ассистировать и с осторожностью сапера – избегать встреч с Ахримановым. Впрочем, не всегда ему это удавалось. Несколько раз они все же натыкались друг на друга. Но так: в присутствии других людей. И оба, естественно, вели себя совершенно спокойно.

На что же надеялся Нетудыхин? На время? Или на то, что ему действительно удастся изобрести заветный волшебный ключик? Нет, его крепила простая надежда. Человек тем и силен, что даже в самых безысходных ситуациях он все же продолжает надеяться на лучшее.

Отпраздновав со своими питомцами выпускную всенощную, Тимофей Сергеевич благополучно отбыл в долгожданный отпуск.

Пару дней спустя, он уже сидел вместе с Василием Акимовичем на берегу колхозного пруда и удил рыбу, которая, кстати, ловилась очень плохо. Ни Захаровне, ни Наталье Сергеевне, как та ни допытывалась у него, куда он уезжает, Тимофей Сергеевич ничего определенного не ответил. Сказал лишь, что вернется дней через десять. А может, и раньше. Обстоятельства покажут.

Ему хотелось раствориться в неизвестности, побыть с собой наедине.

Глава 16

Василий Акимович

С Василием Акимовичем Нетудыхина в жизни свела рыбалка. В позапрошлом году, в конце августа, когда рыба пошла на предосенний ход, Тимофей Сергеевич по совету знакомого рыбака подался на новый водоем, где, как уверяли, бывает хороший клев. Правда, Нетудыхин не очень-то полагался на эти сказы. Рыбаки, как известно, народ, склонный к большому преувеличению. Но поехал, рискнул, несмотря на то, что ехать пришлось километров сорок.

Водоем оказался бывшим каменным карьером. Здесь когда-то военнопленные немцы добывали камень, используя его на строительстве дороги. Дорогу закончили, а карьер, так никем больше и не востребованный, с течением времени естественным способом превратился в пруд. Эллипсообразный по контуру, он одним своим вытянутым берегом соседствовал со смешанным лесом. Вода и крутой каменистый берег преградили разрастание лесной пущи. Противоположный берег был покатым и порос камышом.

В километре от пруда виднелась деревня, собственно, сельцо. Дворов этак на полсотни. Драное оно называлось в былые времена. Потом его, после революции, то ли в насмешку, то ли от избытка энтузиазма местных жителей в те безумные годы, переименовали в Победоносное. Новое название постепенно закрепилось, хотя сама жизнь в деревне не стала от этого победоносней.

Нетудыхина удивило отсутствие на пруду рыбаков. Начало седьмого – не такая уж и рань для деревни, а никого нет.

Он осторожно спустился по скалистому склону к воде и отыскал для ловли небольшую площадку.

Пригревало солнышко. День обещал быть ясным и безоблачным. В утренней рани, где-то над его головой, тренькали птицы. На пруду, в камышовых зарослях, призывая к себе молодняк, поцокивали утки. Тимофей Сергеевич настроил удочки и, забросив их, стал ждать клева.

Благословенное утро! В такие минуты Нетудыхин, сомневавшийся в существовании Бога, вдруг начинал испытывать неуверенность в истинности своего убеждения. Ибо как же оно, все это, спелось-сплелось так, чтобы однажды явить человеку себя в столь ослепляющем и неповторимом великолепии? Такую красотищу мог сотворить только Великий Разум. Тут одной эволюции было мало, а доводы философии представлялись ему надуманно-вычурными.

Поплавок крайней удочки мягко ушел под воду. Нетудыхин подсек и вытащил небольшого карася. Тимофей Сергеевич насадил на крючок червя, поплевал на него и забросил опять в то место, где случился клев.

Со стороны деревни, с удочками в руках, наискосок по пологому склону, приближался к пруду рыбак. "Вот тебе и напарник", – подумал Нетудыхин.

Мужик спустился к противоположному берегу. Постоял немного, озирая все кругом, потом двинулся в обход водоема. Шел он размеренно, неторопливо, как ходят уставшие люди.

– Ну, что там седня, клюет или нет? – спросил он, когда наконец дотопал до Тимофея Сергеевича. Нетудыхин обернулся. Над ним, вверху на каменистой площадке, стоял не мужик, а мужичок, весь какой-то взъерошенный и настопырившийся, как петух перед дракой.

– Я только недавно пришел, – сказал Нетудыхин. – Клюет вроде. Одного небольшого карася взял.

– Там должно клевать! – сказал мужик. – Это место ловчее. Я вчера там хорошо закрышил.

"А-а, вот оно, в чем дело!" – сообразил Нетудыхин.

– Так спускайся, уместимся как-то, – сказал он.

– Нет, – сказал мужик. – Место крохотное. Будем мешать друг другу, – и раздосадованый, прошел дальше.

Шагах в тридцати от Нетудыхина он осторожно стал спускаться к воде.

У Тимофея Сергеевича клюнуло. Опять поймался карась, но поувесистее и яростно сопротивлявшийся. Нетудыхин отцепил рыбину и отправил ее в садок.

Вдруг он услышал какой-то грохот. Потом последовал отборный мат. Тимофей Сергеевич приподнялся: мужик лежал у самой воды навзничь и, тяжело кряхтя, пытался встать.

– Сейчас свалишься в воду! – заорал Нетудыхин. – Не двигайся!

Тимофей Сергеевич быстро вскарабкался наверх, добежал до места, откуда мужик начал свое неудачное схождение, и с обезъянней ловкостью спустился к нему. Тот лежал на самом краю обрыва, устремив глаза к безоблачному небу, скрипел зубами. Несло от него перегаром.

– Живой, целый?

– Ногу, блядь, подвихнул! А может, и сломал: что-то хрустнуло.

– А ну-ка пошевели ей.

– Я уже шевелил.

– Ну и что?

– Пиздец правой ноге!

– Подожди – пиздец. Может быть, ушиб сильный. Давай руку и потихоньку попробуем подняться. – Нетудыхин уперся в каменистый выступ. – Давай, поехали, поднимаемся!

Мужик закряхтел и с трудом, но поднялся.

– Так. Теперь надо как-то наверх выкарабкаться. Обнимай меня за шею. Попробуем.

– Не торопись, – сказал мужик. – Дай к боли попривыкнуть. Не на свадьбу спешим… Ну, блядь, надо же! Войну прошел – нигде ни единой царапины. А тут, на родном пруду, – ну, блядь!

Кому адресовалось это "Ну, блядь!", трудно сказать. Тимофей Сергеевич почему-то подозревал, что мужик был возмущен нелогичностью действий Всевышнего. Но это могло быть и просто словосочетание, так к месту и не к месту употребляемое русским народом. С полной уверенностью можно было утверждать лишь одно: никоим образом оно не относилось к той категории женщин, которых народ означил этим презренным словом.

Стали подниматься. Был момент, когда оба могли рухнуть в воду. Однако удержались и прошли первые три шага. Мужик скрежетал зубами. С передышками через некоторое время вылезли на площадку.

– Ну, – сказал мужик, – как я теперь домой доползу? Может быть, на удочках?

– На такси, – сказал Нетудыхин.

– Смеешься? Полезь удочки достань!

В момент падения мужика удочки отлетели в сторону и теперь валялись на склоне. Тимофей Сергеевич спустился и принес их.

Мужик попробовал использовать удочки в качестве опоры – ничего не получилось. Дикая боль его пронзила, и он заорал благим матом.

– Да, – сказал Нетудыхин, – дело дрянь. Придется мне тебя тарабанить на горбу.

Спустившись к своему месту, Тимофей Сергеевич вытащил из воды свои снасти, уложил их на склоне и поднялся наверх.

– Давай, – сказал он, – рулюй. Такси подано. Ложись мне на спину.

Мужик мрачновато посмотрел на Нетудыхина и сказал:

– А может, мы как-то так дохромаем до деревни? Я живу здесь недалеко, с краю.

– Так мы до вечера будем шкандыбарить. Я тебя быстрее на спине донесу. Что там у тебя веса, 48 килограмм с тряпками.