Текст книги "Генерал Скобелев. Казак Бакланов"
Автор книги: Анатолий Корольченко
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
В марте 1877 года из Петербурга последовало распоряжение о сдаче Скобелевым губернаторской должности и немедленном выезде в Петербург. В столице его принял сам военный министр Милютин, потом был прием у начальника Генерального штаба, где зашел разговор о событиях на Балканах.
– Обстановка пренеприятнейшая. Уверен, в скором времени там непременно запылает пожар. Об этом все говорят. Кстати, сегодня для офицеров гарнизона состоится лекция. Советую побывать, послушать – многое станет ясным.
Михаил Дмитриевич не преминул воспользоваться приглашением. В зале присутствовали военные всех чинов и рангов, много генералов. Он хотел пройти на свободное место, как к нему подошел поручик.
– Вас приглашает генерал-лейтенант Леер. Он в первом ряду.
– Генерал Леер? – переспросил он.
В памяти вспыхнуло далекое прошлое: экзамен в академию… широкий Неман… «Как вы можете доказать, что правы в своем решении?»… И он на коне вплавь переплывает реку.
Горячая молодость! Генерал Леер тогда был для него недосягаемым авторитетом. Благодаря ему поручика Скобелева зачислили в академию.
– Здравствуйте, Михаил Дмитриевич. – Седой старик протянул руку. – Не узнали? Да, да, батенька, годы не красят. Доволен вами и рад успехам. Вы – молодец! Впрямь, молодец!
– Благодарю, ваше…
– Генрих Антонович, – прервав, назвал себя Леер. – Теперь я для вас Генрих Антонович. Теперь, батенька, мы с вами вроде бы поравнялись. Ученик догнал учителя, и я этому рад, даже горжусь.
Леер – известная личность в военном мире. Три года назад он возглавлял комиссию по реорганизации сербской армии, а совсем недавно представлял Россию на Брюссельской международной конференции, где решался вопрос о законах и правилах ведения войны.
Усадив бывшего ученика рядом, Леер стал расспрашивать о службе. Но тут из-за кулис вышли двое – бородатый генерал и полковник, сели за небольшой стол.
– Господа, – позвонил в колокольчик генерал, требуя тишины. – Господа, вашему вниманию предлагается лекция о военных действиях на Балканах. Лекцию прочитает полковник Генерального штаба Сергей Васильевич Артамонов.
– Большой умница этот полковник, – произнес Леер.
Прежде чем предоставить слово лектору, председательствующий генерал начал говорить сам. Он напомнил, что армии существуют для того, чтобы обеспечить целостность государства, защитить его от внешних посягательств, и во имя этой святой цели в мирное время строят учебу и подготовку войск, исходя из тактики и состояния военной науки вероятного противника. В течение столетий противником русской армии была армия Турции, и в недавней Крымской войне вновь пришлось вести боевые действия против нее и войск Англии, Франции.
– Не имея намерения предсказывать ход дальнейших международных отношений, скажу, что генералам и офицерам нелишне познакомиться с некоторыми особенностями нынешней турецкой армии. С этой целью Сергей Васильевич доложит соображения о наивыгоднейшем в стратегическом отношении способе действий против турок.
И опять Леер склонился к Михаилу Дмитриевичу.
– Надеюсь, догадываетесь об истинном смысле лекции?
– Разумеется.
Он, конечно, понимал, что лекция совсем не случайна, что на ней как бы проходит проверка решений и расчетов, сделанных в Генеральном штабе и взятых за основу в составлении плана будущей и не очень далекой войны.
И не ошибся. Пройдет немного времени, и Александр II вызовет в Ливадию военного министра Милютина и начальника Генерального штаба Обручева, чтобы услышать их соображения о войне на Балканах. И они доложат императору основные положения этой самой лекции, с которой выступал Артамонов.
– Во все времена, сколь помнит история, русские в открытом бою всегда били турок, – начал полковник хорошо поставленным голосом. – Били не только при равной или большей численности, но одерживали верх и когда находились в меньшинстве. Сила русских войск состояла не только в природных качествах солдатских масс, но и в той сплоченности, организованности, стойкости, в силе духа русского человека и решимости пожертвовать жизнью во имя победы, которая сопутствовала им в сражении. Однако было бы преступно умолчать о наших ошибках, повлекших неудачи. Анализ сражений показывает, что русские войска терпели неудачи, когда ввязывались в длительные сражения за крепости, проявляли медлительность и методичность в своих действиях, отказывались от решительных действий на решающих или главных направлениях.
Михаил Дмитриевич внимательно слушал полковника, стараясь запомнить то главное, что он говорил. Лекция была аргументированна, изобиловала яркими примерами, а выводы основных положений указывали на то, что необходимо делать теперь в подготовке войск, чтобы иметь успех в предстоящих сражениях с этим вековым противником.
В зале стояла напряженная тишина.
Выйдя из-за трибуны, полковник подошел к схемам и стал показывать, водя длинной указкой, наиболее выгодные операционные направления на Балканском театре военных действий, места возможных сражений с турецкими войсками.
Схему пересекал широкой голубой лентой Дунай. Южнее, почти параллельно реке тянулся массив Балканского хребта с немногими перевалами. За хребтом простиралась долина реки Марицы, которая устремлялась на восток, к Босфору и Константинополю.
Стоя у схемы, полковник объяснял.
– Учитывая характер местности, можно предположить, что военные действия начнутся стремительным наступлением на юг, с форсированием Дуная и с последующим развитием наступления через Балканы к долине Марицы. Выход в нее открывает войскам путь на восток, к Константинополю.
Он говорил, что необходимо предусмотреть для успешного форсирования, указывал, какие нужно иметь понтоны, где наводить мосты, а где расставить артиллерию, чтобы надежно подавить силы противника.
Слушая полковника, Михаил Дмитриевич ловил себя на мысли, будто он уже участвует в неначавшейся войне, форсирует в числе первых широкий Дунай, ведет отряд к перевалу на Балканах. И его переполняло желание оказаться там.
После лекции, оставшись наедине с Леером, он спросил:
– Неужели скоро война?
– Война на Балканах непременно будет. Это уж, батенька, точно. А что, вам неймется? – Он хитро прищурил глаз. – Понимаю, понимаю.
Более пятисот лет Турция, или Османская империя, строила свое благополучие на нещадной эксплуатации народов Балкан. Малейшие их попытки добиться свободы подавлялись огнем и мечом. И однако же силы сопротивления росли, зрели. При поддержке России обрела свободу Греция, получила независимость Сербия, образовалось автономное румынское княжество. Вспыхнуло восстание в Боснии и Герцеговине, а затем в Болгарии, где его возглавил поэт-революционер Христо Ботев. Апрельское восстание 1876 года в Болгарии потерпело неудачу. С большой жестокостью турецкие войска уничтожили малочисленные и плохо организованные отряды повстанцев. Но в мае огонь восстания опять заполыхал. И опять его возглавил Христо Ботев. Недостаточно подготовленное, оно не имело успеха. В боях с турками погибло более тридцати тысяч болгар и среди них – X. Ботев. Преследуемые турецкими властями, болгарские патриоты вынуждены были перебраться в Румынию, Бессарабию, Одессу. Находясь вдали от родины, они не теряли надежды на освобождение и в этом святом стремлении обращали взор к России, надеясь на помощь могущественного и близкого соседа.
Судьба Болгарии с ее славянским населением всегда была близка сердцу русских людей, и известие о поражении восставших было встречено в России с откровенным сочувствием.
Михаил Дмитриевич покидал столицу, терзаемый противоречиями. Манила новая высокая должность в Фергане, по сути начальника над всем краем, но где-то в сознании засело желание и надежда вырваться на Балканы, чтобы принять участие в настоящей войне, положить, как писали в газетах и журналах, на алтарь отечества свои силы и душу.
Едва он вступил в пределы Туркестанского края, как с головой окунулся в дела. И удивительное дело! Сразу же вокруг него замельтешили, словно мошкара, дельцы всяких мастей и оттенков. Появились предложения о всевозможных для армии поставках, необходимость которых была весьма сомнительна. Как в Петербурге и Москве, здесь тоже были дельцы, гревшие на поставках руки. А когда новый командир попытался пресечь зло, на него посыпались доносы, обвинявшие его в тяжких грехах. Тяжба с невидимым противником продолжалась почти год. Чуть ли не каждую неделю к нему приезжали из ведомств военные чиновники, расспрашивали, писали, требовали длинных объяснений, после которых возникали новые вопросы и новые объяснения.
Наконец, он не выдержал. Захватив документы и дела, он отправился в Петербург, чтобы там, наконец, разрубить этот хитро сплетенный узел неоправданных подозрений. Но в столице бюрократическая машина подавляла с еще большим размахом. Он днями ходил по инстанциям и учреждениям, доказывая теперь уже свою непричастность к неблаговидным делам проходимцев.
Добившись приема у влиятельного лица, он изложил со всей прямотой суть дела, а в заключение положил перед ним па стол бумагу.
– Что это?
– Рапорт. Прошу снять с меня полномочия воинского начальника Ферганской области.
– Но ведь так же вопрос не стоял? – растерянно смотрел столичный генерал. – Куда же направить вас?
– На Балканы.
– Но там не сегодня-завтра вспыхнет война…
– Именно туда я и хотел бы попасть.
– Но что скажет Константин Петрович? Вы ведь у него правая рука. Он на вас возлагает такие надежды!
– Я просил бы прежде учитывать мои желания.
– Это, конечно так, но нельзя же игнорировать интересы прежней службы!
Ох, как не хотелось чиновнику ходатайствовать за молодого генерала, но тот проявлял настойчивость.
Константин Петрович Кауфман был человеком долга и строгих правил. Поначалу у Скобелева сложились с ним сложные отношения. За участие в дуэли он отправил штаб-ротмистра из штаба, но потом приблизил, поручал трудные задания, награждал. И только распознав трудный и сложный характер подчиненного, его отвагу, ум и обязательность долгу, он поверил в него окончательно.
Когда ему донесли из Ферганы о конфликте в делах, он понял, что Скобелев ни при чем, что в административной службе тот не разбирается, что он прирожденный воин и его место – в сражениях. Кауфман отнесся к просьбе Михаила Дмитриевича с пониманием, не стал возражать.
ГЛАВА 4
РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА
К ДунаюВ начале апреля 1877 года, сдав дела, Михаил Дмитриевич выехал из Петербурга на юг. Он спешил. Предназначенные для военных действий войска были уже стянуты в исходные районы, и со дня на день ожидалось официальное объявление войны Турции. Русские силы сосредоточивались, кроме балканского театра, еще и на Кавказе, против Карса, чтобы с востока углубиться во вражескую территорию. Из этих двух стратегических направлений главным считалось первое.
Скобелев-старший, Дмитрий Иванович, был уже там. Он получил в командование Кавказскую казачью дивизию и, находясь у румынской границы, ждал команды на выдвижение к Дунаю. Туда же собиралась и мать. В последнем письме она сообщала, что, как русская женщина и жена генерала, обязана быть вблизи него, разделять трудности и оказывать всемерную помощь раненым солдатам. Она закупила на немалую сумму лазаретного имущества и лекарств.
На шестые сутки поезд примчал Михаила Дмитриевича в Кишинев, где находилась главная квартира Дунайской армии. Ее главнокомандующим являлся великий князь, брат императора Николай Николаевич, однако всеми делами вершил начальник штаба генерал Непокойчицкий. Михаил Дмитриевич направился к нему.
Пред ним вырос лощеный адъютант. Наконечник аксельбанта с грифелем нацелен на лист записной книжки.
– Как о вас доложить Артуру Адамовичу?
– Генерал-майор Скобелев с предписанием дальнейшей службы.
– Так вы генерал Скобелев? – уставился офицер. – Михаил Дмитриевич? Сейчас доложу.
О Скобелеве-младшем, отважном офицере-туркестанце, не раз писали в газетах, многое и разное говорили в военных кругах. Одни с нескрываемым восторгом рассказывали о его подвигах в далеком и жарком закаспийском крае, другие отзывались как о перспективном и знающем военное дело человеке, к тому же понимающем солдата. Но были и такие, которые не признавали в нем военных качеств. «Эка премудрость воевать с азиатами, с этими халатниками!» – говорили они, стараясь не только умалить заслуги генерала, но и выставить его не в очень выгодном свете. Однако награды за туркестанские дела утверждали обратное. Кроме Георгиевского креста, он удостоился еще и ордена Владимира 3-й степени с мечами, и золотой сабли.
Прошло более часу, прежде чем адъютант пригласил Михаила Дмитриевича в кабинет. Непокойчицкий что-то писал. Лицо сухое, в глубоких складках, седые редкие волосы, большой лоб. Он походил на архивариуса, проведшего всю жизнь среди пыльных документов вековой давности. В штабе его называли старцем. Занимая последние двадцать лет канцелярские должности военного ведомства, он утратил душевность и искренность человеческого общения. Зато овладел умением услуживать влиятельным лицам. Это было замечено великим князем Николаем Николаевичем. И когда тот стал главнокомандующим Дунайской армии, то изъявил волю иметь при себе Непокойчицкого. Его не беспокоило то обстоятельство, что будущий начальник штаба не имел нужной практики в оперативных делах. Зато он был удобен.
Выслушав Скобелева, он по-стариковски пожевал губами.
– А вот должности для вас нет, все вакансии заняты. Хотите служить при мне? Здесь, в штабе, я нашел бы для вас дело.
Уж чего Михаил Дмитриевич не желал, так это попасть в штаб. Он понимал, что штабная служба не проста и вместе с тем необходима, без нее никак нельзя, но она для него неприемлема, хотя он и закончил академию Генерального штаба.
– Благодарю, ваше превосходительство, но я предпочел бы строй.
– Все норовят в полководцы, а кому же быть в штабе? – Он не стал настаивать, понял, что пред ним не очень удобный для штаба человек. Таких он не жаловал. – Вам сколько лет, генерал?
– Тридцать три.
– О-о! Все еще впереди. И эта война продлится не одну неделю. Так что придется подождать, а место потом найдется. Но сейчас – увы! – развел он руками. – Впрочем, может, согласитесь на должность начальника штаба Кавказской казачьей дивизии, к вашему отцу?
Скобелев знал, что у отца имелась вакансия, но он не предполагал, что ему ее предложат, должность эту обычно занимали полковники, но никак не генералы. Он хотел возразить, сказать, что даже в большинстве корпусов начальниками штабов были полковники, а он строевой генерал, в Туркестане командовал войсками целой области, но не сказал, подумал: был бы на его месте примелькавшийся столичный паркетный шаркун, непременно бы нашлось место, а ему, полевому генералу, вежливо отказывают.
Не ожидая от Скобелева согласия, Непокойчицкий поднялся, давая понять об окончании аудиенции.
– Согласен, – вдруг заявил Михаил Дмитриевич из опасения, что в случае отказа придется пребывать вдали от войск, в главной квартире, выполняя случайные поручения того же Непокойчицкого.
– Согласны? Вот и хорошо! – оживился тот. – Передайте генералу Левицкому мое согласие. И не теряйте ни часа! Прямо в дивизию, в Галац.
– В Галац? Но там ведь нет наших войск!
– Уже казаки туда скачут. Так что поспешайте.
К началу военных действий русские войска сосредоточились у румынской границы. Предстояло стремительным броском выдвинуться к Дунаю, на южном берегу которого начиналась болгарская земля.
С целью обеспечить беспрепятственное продвижение главных сил был создан передовой отряд из трех донских казачьих полков и двух донских батарей. Отряду поставили задачу овладеть местечком Рени, городом Галац, а затем и Браиловом. Путь пересекал широкий Серет с единственным Борбашским мостом. Стало известно, что турецкие саперы подложили под опоры мощные взрывчатые заряды и в любую минуту могли его взорвать. Необходимо было захватить мост внезапно, упредив намерение противника.
– Поручите это сделать мне, – вызвался полковник Струков. – Достаточно одного казачьего полка, только нельзя терять ни минуты.
Из казачьих полков в румынской деревушке Кубея сосредоточились только две сотни 29-го донского полка, прочие полки были еще на марше.
– Покамест достаточно и этих сил, остальные догонят, – настаивал полковник.
– Идти без пехоты и артиллерии тоже рискованно, – говорили те, кто не верил в успех предприятия. – Наверняка мост охраняют значительные силы.
Но полковник был непреклонен.
– Хорошо, действуйте, полковник. Покажите свою донскую удаль.
В половине одиннадцатого ночи отряд Струкова пустился в путь. Первые пятнадцать верст прошли на рысях. Потом полил дождь, дорога раскисла, лошади вязли в грязи.
– Вперед, казаки! Вперед! – торопил возглавляющий авангард сотник Ходженков.
Но и без того все понимали ответственность порученного дела. В любой момент, почувствовав угрозу, турки могли взорвать мост. Тогда сорвется, задуманный план наступления. Придется преодолевать реку вплавь, на лодках и подручных средствах, а это требует времени. Утром они достигли городка Рени. Слева виднелся широкий Дунай, а перед ними – впадающий в Дунай полноводный Прут. Его-то и предстояло преодолеть.
Казаки помчались к пристани, где у причала дымил пароходик. Но едва они приблизились, как по воде зашлепали плицы, и пароходик отчалил, направляясь к Галацу. На счастье вблизи покачивался паром. Не мешкая, казаки бросились к нему.
– Погружайтесь! – последовала команда Ходженкова.
К полудню передовой 29-й донской казачий полк был на противоположном берегу. Дорога к Галацу шла по пятнадцативерстной дамбе, которую всадники преодолели галопом. Не втягиваясь в заполненные людьми улицы Гала-ца, сотни помчались в обход к длинному, перекинутому через реку Серет железнодорожному мосту. Увидев дрезину, десяток казаков покатили на ней по мосту, ворвались в караулку и обезоружили охрану. К четырем часам дня 13 апреля Борбашский мост был в надежных руках, а на следующее утро через Серет начали движение главные силы русской армии.
Михаил Дмитриевич отправился в Кавказскую казачью дивизию в тот же день. Она сосредоточилась в Галаце. Это был типичный провинциальный закуток Румынии, с неширокими пыльными улицами, лучами сходящимися к единственной площади. Одноэтажные крытые красной черепицей дома теснились на улицах, подслеповато глазея на мир небольшими оконцами с решетчатыми ставнями. Из кирпичных строений выделялись две гостиницы с сомнительной чистоты номерами, запахом кухни, но с претенциозно-вызывающими вывесками: «Париж» и «Санкт-Петербург». Война здесь угадывалась по скоплению военных, занявших все номера гостиниц и частные квартиры.
В Галаце Михаил Дмитриевич познакомился с комендантом станции, похожим на жука капитаном-румыном. Рассказывали, будто он, чтобы заполучить выгодную должность коменданта, подарил начальнику свою молодую жену. И совсем об этом не жалеет. Теперь он обирает кого только может и очень разбогател.
Молодой генерал произвел на коменданта сильное впечатление, особенно после того, как пообещал свернуть ему шею, если не получит место в переполненной гостинице.
– Все будет сделано, господин генерал. Не извольте беспокоиться, – обещал тот, услужливо кланяясь и прикладывая руку к груди.
– Попробуй только не сделать, – припечатал генерал' кулаком по столу.
Впечатлительный комендант сам провел его в «Париж», разместил в лучшем номере. Вечером Михаил Дмитриевич направился в ресторан. В зале было не очень много посетителей, на эстраде негромко играл румынский квартет, над столиками плавал сизый табачный дым. Проходя к столику, Скобелев обратил внимание на высокого бородатого мужчину. И тот его заметил.
– Михаил Дмитриевич? – полувопрошая, поднялся бородач.
– Верещагин! Василий Васильевич! Вот уж никак не ожидал! Какими судьбами?
Не скрывая радости, они обнялись. Отступив, художник оглядел профессионально цепким взглядом фигуру стоявшего перед ним генерала.
– Хорош! Истинный бог, хорош! Генеральские погоны легли на свое место. Сегодня, как приехал, только и слышу: «Скобелев… Скобелев».
Они сели друг возле друга и как старые добрые знакомые предались воспоминаниям.
– А ведь там, в Туркестане, когда вас за дуэль отправили в Петербург, я подумал, грешным делом, что карьера ваша на том и закатилась. Видит бог, ошибся.
– Ах, дуэль! Она действительно немало подпортила мне в службе. Но что поделаешь? Молодость! Кто не делал ошибок!
– А как семейные дела? Жена? Дети?
– Тут я банкрот. Ни семьи, ни детей.
– Что так? У вас ведь была жена-красавица, кажется, из света.
– Была. Не сошлись интересами.
– Неужто разошлись?
Наступила неловкая пауза.
– Каким же образом вы попали сюда? – поинтересовался Скобелев, перехватив инициативу в разговоре.
– Прикатил прямо из Парижа. Впрочем, когда прошлую осень покидал Петербург, я догадывался о возможности войны и подал просьбу о причислении меня к штабу войск. А как узнал о начале войны, на второй день отправил жену в Россию, а сам сюда.
– И где же вы состоите?
– Причислен к адъютантам главнокомандующего. Только без права на казенное содержание.
Имя Верещагина уже было известно всей России. Картины художника экспонировались в Лондоне, Париже, Вене, Москве, Петербурге. О них писали в газетах, журналах, спорили, восхищались. Правдивость изображаемого действовала на зрителей ошеломляюще. В основном, полотна отражали картины завоевания русской армией Туркестана. Скупая на признание русских талантов иностранная критика отмечала высокое мастерство художника, его умение передать в тончайших оттенках типы и характеры, природу и быт народа далекого края.
Известный русский критик Стасов назвал картины Верещагина «новыми художественными чудесами». Писал, что правдивость изображения в соединении с едким и метким выбором сюжетов делают его одним из самых дорогих для нас русских художников. Крамской признавался, что Верещагин – явление, высоко поднимающее дух русского человека. Композитор Мусоргский под впечатлением верещагинской картины «Забытый» написал к ней балладу – музыкальную иллюстрацию.
Не осталась в стороне и Петербургская Академия художеств. Она избрала Верещагина профессором. Об этом Василий Васильевич узнал, будучи в Индии. И возмутился. «Искусство должно быть свободно от вредного вздора чинов и отличий», – написал он в ответ. И отказался от звания, не желая превращаться в послушного чиновника, к чему обязывал бы его профессорский мундир.
– Ну, как здесь? – глядя в лицо Скобелева, спросил художник. – Война чувствуется? Или предгрозовое затишье? Я уж, признаться, отвык от стрельбы да пальбы.
– Стрельбы здесь нет, но скоро испытаем ее.
– И скоро ль сие состоится?
– На днях. Полагаю, Кавказскую дивизию пустят в авангард.
– Тогда прошу меня не забывать, – попросил художник.
Утром, возвратившись из поездки, отец упрекнул Михаила Дмитриевича:
– Что ж не отбил телеграмму? Сын ты мне или чужой?
– Тут я не сын, а твой подчиненный и младший по чину.
– Ну-ну…
Вскоре дивизию подняли по тревоге. В авангарде войск она совершила быстрый переход к новому месту дислокации, к Журжево. Вместе со Скобелевым-младшим, как стали называть Михаила Дмитриевича, в передовом отряде донских казаков находился и художник Верещагин.
