Текст книги "Генерал Скобелев. Казак Бакланов"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Поездка в Спасское

Поезд прибыл в Москву утром, и, оставив вещи на квартире, Петр Архипович Дукмасов направился решать в городе свои дела. Последние два года он, уволившись из гвардии, жил на Дону, всей душой отдавшись хозяйственным делам. Было уже часов девять, когда он, уставший от хождений по должностным лицам и городской сутолоки, зашел в ближайшую гостиницу поесть. Это была гостиница «Эрмитаж». День был необыкновенным, 31 декабря. Украшенный гирляндами и фонариками зал с высокой елкой посередине был переполнен.

Увидев посетителя в военной форме и при этом еще с орденами и медалями, к Петру Архиповичу подскочил официант, провел к свободному столику.

– Вот, выбирайте. Обслужу без промедлениев, – подал официант карту с указанием блюд и тотчас умчался.

Игравший до того оркестр вдруг смолк на полуноте, в притихшем зале прошелестели голоса, обозначилось легкое движение. Дверь распахнулась – ив зал вошли трое военных, все генералы. Первым шел Михаил Дмитриевич. И тотчас оркестр ударил «Скобелевский марш». От волнения у Петра Архиповича по спине пробежали мурашки. В памяти всплыли слова:

 
Вспомним, братцы, как стояли
Мы на Шишке в облаках,
Как мы турок отбивали
На Балканских на горах…
 

– Скобелеву, ура! – взвился возглас.

– Ура-а! Ура-а! – отозвался зал.

Сидевшие за столиками мужчины и женщины поднялись, зааплодировали, провожая его восторженными взглядами.

Раскланиваясь, Михаил Дмитриевич проследовал через зал.

– Прошу-с заказывать, – вырос перед Петром Архиповичем официант.

– Тебя как звать? – спросил он парня.

– Михаил-с.

– Стало быть, Миша. Миша, сходи в кабинет к Скобелеву и передай привет от Дукмасова, Петра Дукмасова. Скажи, что он здесь.

– Петра-с Дукмасова? Самому Скобелеву? Лечу-с!

«Помнит ли? Иль забыл? Чем ответит? – кружилось в сознании бывшего ординарца в войне на Балканах. – Вспомнит ли простого донского казака? Ведь перед нами пропасть: конный генерал и казачий сотник!»

Официант с той же поспешностью возратился.

– Ваше превосходительство, генерал Скобелев велели без промедления идти к нему!

Генерал не дал ему сказать: шагнул, обнял.

– Вот кого я в Туркмении вспоминал не раз! Куда, думаю, он пропал. Уехал на Дон и совсем канул. А он жив. Явился собственной персоной. Знакомьтесь, господа. Мой бывший ординарец.

Генералы, не скрывая любопытства, с ног до головы оглядели вошедшего.

– Садись, садись, – указал на стул Скобелев. – Вместе отужинаем, да мне на поезд. В одиннадцать часов отходит. Ну, не будем терять время. Почему не давал о себе знать? Иль обиделся?

– За что же обижаться? А о себе я писал. Когда узнал, что вы назначены командовать Туркменской экспедицией, я дважды вам писал. Просил зачислить меня к вам ординарцем.

– Дважды писал? Как же так! Не получал я писем! Впрочем, тогда писали многие, и все просили принять добровольцем в отряд. Мои штабные потом перестали о них докладывать. Извини, Петр Архипович. Уж тебе никак бы не отказал.

Петру Архиповичу хотелось рассказать любимому человеку о многом, но время летело птицей.

Генерал беспокойно щелкнул крышкой часов: стрелки показывали почти десять.

– Кажется, пора кончать, – сказал он, поглядев не без сожаления на казачьего сотника. И неожиданно, словно осененный мыслью, спросил его: – А какие в Москве срочные дела?

– Срочных – никаких.

– А ежели так, то собирайся и поедем ко мне. Согласен?

– Как прикажете! Я казак, а он таков: вскочил и готов.

– Тогда езжай за вещами, прихвати и мои. Они в доме генерала Яковлева. У него я остановился. Там адъютант поручик Ушаков. Передай ему, чтобы он ехал с чемоданом прямо к поезду, а сам – сюда, поедем вместе на вокзал. Сани стоят у гостиницы, кучер знает, куда ехать.

Предложение хотя и было неожиданным, но Дукмасов ему был рад. Хотелось побыть вместе с прежним командиром, вспомнить о былом, высказать о наболевшем.

Генерал Яковлев выслушал решение Михаила Дмитриевича без одобрения:

– А мы тут ждем, беспокоимся! Всегда он так… Ну, делать нечего. Собирайте, поручик, генеральские вещи.

– Все готово, – отвечал поручик Ушаков. Он уже затягивал на шинели ремень.

Как ни торопились они от гостиницы «Эрмитаж» к Казанскому вокзалу, однако опаздывали. Было уже четверть двенадцатого, когда они подъехали к вокзалу. Перед ними вырос полицмейстер. Предупрежденный адъютантом, он ожидал его.

– Отправили наш поезд? – забеспокоился Скобелев.

– Никак нет, – щелкнул тот каблуками. – Стоит у платформы, вас дожидается.

– Ваше превосходительство, наконец-то, – встретил на перроне начальник станции и с ним дежурный в красной фуражке. С ним и Ушаков.

Из вагонов высыпали пассажиры и смотрели на спешащего генерала.

– Примите мои извинения, – заметил их Скобелев.

– Что вы? Что вы! – воскликнул начальник станции. – Все довольны тем, что видят вас. А опоздание машинист наверстает.

Михаила Дмитриевича провели в купе мягкого вагона, пожелали доброго пути. Места Ушакова и Дукмасова находились в соседнем вагоне.

– Вы там не задерживайтесь! Через полчаса Новый год. – Генерал был подшофе. – Жду вас.

Они заявились в его купе близко к полуночи. Генерал спал.

– Вставайте, ваше превосходительство, – разбудил его Ушаков. – Не то проспим Новый год.

Выстрелила бутылка шампанского:

– С Новым годом! С новым счастьем! – произнес генерал.

– Каким-то он будет? – сказал Ушаков.

– Для меня дурным. Уж это, поверьте, друзья, будет так. Предчувствие меня не подводит.

– Нет, мы пьем за счастливый год! – воскликнул Дук-масов. – У вас впереди большие дела и слава!

– Бог с ней, с этой славой… А большие дела?.. Если бы это было так, друзья…

Знал ли кто тогда, что слова генерала окажутся пророческими и что 1882-й год будет последним в его жизни…

Пытаясь отогнать мрачные мысли генерала, Ушаков поведал байку о красной фуражке дежурного по станции.

– И вот представьте: все сидят в вагоне на местах, сам император поглядывает на часы, – рассказывает Ушаков, поглядывая на генерала. – А отправления нет. Никак не могут найти дежурного, который должен ударить в колокол. «Найти!» – в негодовании приказал император. Наконец находят. Чиновник ни жив, ни мертв. Император поглядел на него и повелел: «Отныне и навсегда надеть на него красную фуражку, чтоб издали было видно болвана». С тех пор дежурные и носят ее.

А Дукмасов пустился в рассказ о своей последней отсидке на гаупвахте, когда войска подошли к Константинополю и наступило перемирие.

– Все началось со встречи с Хлудовым, московским миллионером, поставщиком провианта и всякого снаряжения. Я стоял у входа с генералом, который расспрашивал о моих наградах. К тому же он знал моего отца и братьев по кавказской войне. А тут из кабинета вышел высокий господин, представительный, с бородкой, в дорогом штатском костюме. Расталкивая всех и ругаясь, направился в нашу сторону. Не знаю уж, нечаянно или умышленно толкнул меня, но вместо того, чтобы извиниться, стал выговаривать, что ему не дают дороги. Тогда и я оттолкнул его. «Я буду жаловаться, – вскипел он. – Самому главнокомандующему!»

События далее развивались таким образом. От генерал-адъютанта Тотлебена примчался ведавший гарнизонными делами майор, учинил допрос казачьему сотнику. А на следующий день его вызвал Скобелев. «Рассказывайте, что произошло там у вас с Хлудовым?» Петр Архипович рассказал, как было дело. «Не одобряю, не одобряю, – произнес генерал, вышагивая по кабинету. – А все же посадить вас надобно. Таков, батенька, приказ. Ничего сделать не могу. Посидите пару недель, поразмышляете в одиночестве».

– Ну, я и отправился, – продолжал Петр Архипович. – А на следующий день заявляется часовой гаупвахты, говорит, что ко мне пришел какой-то бородач цивильный, хочет поговорить. «Пусти его, послушаю, что скажет». Гляжу, входит сам Хлудов. «Ну, друг, ты прости меня грешного. Вчера я сильно захмелел. Сидишь ты зря. Сам буду просить, чтобы Михаил Дмитриевич отменил наказание. Я же не видел, что ты его ординарец». «Конечно, прощаю», – ответил я миллионеру. «Я знал, что у тебя добрая душа», – говорит Хлудов и достает из кармана бутылку коньяка. «За примирение». И разливает в кружки. Выпили, он полез целоваться. Потом говорит: «Я выйду». «Выходи, – думаю. – Дорога тебе скатертью. По твоей милости сижу». А он тут же возвращается с человеком. У того на руке корзина. В ней две бутылки шампанского, пирог с мясом и еще добрая снедь. Словом, добились полного примирения. «Ну, друг, сейчас я прямо к Михаилу Дмитриевичу. Уж Хлудов добьется освобождения. Всю вину на себя возьму».

Ушаков глядит на Дукмасова во все глаза, а генерал тихо улыбается. Колеса постукивают, звенит на столе посуда. Заглянул в купе проводник, поздравил с Новым годом, справился, не надо ли чего. А Дукмасов продолжал:

– А наутро слышу – в караулке суета. Я к окну. И вас увидал, ваше превосходительство. Вы сошли с коня, а караул уже выстроен в вашу честь. Зашли ко мне, справились о здоровье. А я подумал: «Никак Хлудов побывал у вас?»

– Был, просил, чтобы отменил наказание, – пояснил Михаил Дмитриевич. – А я ни в какую. Что ж это: наказал, а через день отменять… Да, признаться, тогда я на вас здорово осерчал. Особенно, когда услышал, что, де, мол, Скобелев сам сорвиголова и окруженье у него такое. Думаю: обижайся не обижайся, а свое отсиди.

– Да я и не обижался. Чего же обижаться? Что заслужил, то и получил.

– Из-за тебя, непутевая голова, я имел неприятный разговор с самим главнокомандующим, едва упросил его. Он ведь собирался отдать тебя под суд…

Так в разговорах и прошла ночь, а утром едва не проспали станцию Ранненбург. И тут, оказывается, платформа была полна людей. Встречать генерала пришли жители не только Ранненбурга, но и крестьяне ближайших деревень.

В имение Скобелева Спасское они ехали вдвоем, генерал и Дукмасов, в нешироких санях. Адъютант Ушаков и управляющий имением остались на станции ждать следующего поезда, где находился багаж. Генерал вез многое для школы и для сельских детей, намереваясь устроить им елку.

Сани везла тройка серых лошадей, запряженных цугом.

– Это что-то новое, – проворчал Михаил Дмитриевич.

– Иначе, барин, нельзя. Со встречными не разъедемся, – отвечал кучер.

Снегу выпало много, едва ли не на сажень, накатанная колея узка, а потом завьюжило, они сбились с пути и приехали в село с красивой церковью на площади только в полдень.

Весь следующий день генерал, плохо разбиравшийся в делах, вместе с Дукмасовым осматривал свое хозяйство. Увидев, что бывший ординарец, переодевшись, не подвесил Георгиевский знак, возмутился.

– Ты что же, Петр Архипович, не надел награду?

– А он у меня на мундире, на общей колодке.

– Тогда надень мой крест. Пусть люди видят, каков ординарец у Скобелева.

Весть о приезде хозяина облетела близлежащие села, и с утра в Спасское наехали принаряженные мужики и бабы, чтобы поглядеть на «русского героя», «богатыря». Слава о нем долетела до самой российской глубинки.

– Ваше превосходительство, там, на площади у церкви собралось людей множество. Желают видеть вас, – доложил генералу управляющий.

– Что на меня смотреть? Не девка я красная, – отказывался тот. – Или самого себя расхваливать? Так я к этому не привык. Да и занят я сейчас. Видишь, пишу.

Все же его удалось уговорить. К школе, где устроили елку, Михаил Дмитриевич поехал через площадь. Едва он сошел с саней, как его окружили мужики и бабы. Разговора, конечно, не получилось, но для крестьян встреча с заслуженным генералом-героем явилась целым событием, памятным до конца жизни.

Елка удалась. Она стояла посреди школьного зала в ярких украшениях, сияя огнем свечей. Поодаль расположились дети, учителя, родители. На трех больших столах были разложены подарки. Нет, не привычные кульки с конфетами и печеньем. Лежали детские полушубки, шапки, валенки, сапоги, книги, возвышалась гора конфетных коробок. Генерал всегда отличался щедростью, и на этот раз он не пожалел денег. Дети, радуясь, кружились вокруг елки, не спуская глаз с генерала, о котором слышали столько добрых слов. Храбростью, этого человека восторгались пришедшие с войны солдаты, о его доброте говорили учителя, и священник отец Андрей, преподававший в школе закон божий, тоже воздавал ему хвалу. Потом он раздал детям подарки, для каждого найдя доброе слово.

Еще через день в сопровождении Дукмасова он направился в церковь. Там покоился прах его родителей: Ольги Николаевны и Михаила Ивановича. Стоя у черных каменных плит, он слушал поминальную молитву священника и печальное пение хора в память усопших.

– Вечная память… Вечная память, – слышался бархатный голос отца Андрея. Из кадила сочился сладковатый запах ладана.

По окончании церковной службы Скобелев подвел Дукмасова к лежащей на полу летней церкви плите.

– А здесь мое место, – указал он на нее. Подозвал поблизости двух мужиков. – Ну-ка, братцы, поднимите сию тяжесть.

Плиту подняли с трудом. Под ней зияла могила. От нее дохнуло холодом.

– Вот здесь положат мое тело. Доверяю тебе, Петр Архипович, проводить меня в последний путь.

Последние дни

Среди недели Ванда направилась в «Пассаж» за покупками. Накануне сообщили, что туда поступил заграничный товар, и из Франции тоже. А какая женщина устоит против соблазна купить французские духи или пудру, а, возможно, чулки-паутинку из Лиона или оттуда же воздушный шелк! Она любила красиво одеваться, привлекать к себе внимание, предпочитая французскую моду, хотя и считалась немкой…

Впрочем, немцем был только ее отец, да и то наполовину, потому что в его жилах текла испанская или итальянская кровь. А мать ее – уроженка Кракова, в ней было что-то русское. Она и дочь научила говорить по-русски, правда, не избавив ее от присущего полякам акцента. По настоянию матери ее нарекли польским именем Ванда. Она и походила на полячку, высокая шатенка с выразительными глазами и видной фигурой.

Вот уже полгода, как она проживала в известной московской гостинице «Лондон», что на углу Петровки и Столешникова переулка, и занимала дорогой номер. О немке Ванде говорили разное: что она единственная дочь богатых родителей из Берлина, брошенная мужем-повесой; другие причисляли ее к девицам древнейшей профессии, которые иногда жили в гостинице. Сама она утверждала, что приехала в Москву отдохнуть и развлечься, потому что муж у нее, да – банкир, но намного старше ее и ревнив.

Она не имела покровителя, хотя многие не прочь были его заиметь. Ее часто посещали гости, и тогда из номера допоздна слышались голоса, музыка, звон бокалов.

Она ходила по «Пассажу», вызывая у продавцов улыбки и липкие взгляды мужчин. Бравого вида капитан, поравнявшись с ней, лихо щелкнул, взял под козырек. У перехода на другую линию ее остановил мужчина с усиками. Сняв шляпу-канотье, расплылся в улыбке:

– Мадемуазель, вам привет из Дрездена.

– Кто же передает?

– Счастливый незнакомец, мадемуазель. – И скороговоркой завершил: – Завтра в двенадцать быть у него.

– Непременно буду, – отвечала она, слегка меняясь в лице.

Управляющий гостиницей «Дюссо» Станислав Викентьевич Поздницкий проснулся, когда июньское солнце уже вовсю било в окно. Накануне он возвратился поздно – был в своем служебном кабинете, пока именитые гости не покинули ресторан. В халате и шлепанцах, утопая в глубоком кожаном кресле, он отходил ото сна. Перед ним дымилась чашка черного, по-турецки сваренного кофе. Для него специально варили по особому рецепту: добавляли соль, перец, а стенки кофейника слегка натирали чесноком. Тонкий аромат источала свежеиспеченная, «от Филиппова», сдоба. Он имел давнюю привычку, поздно вставая, выпивать после сна чашку кофе, другую. Поздно просыпался часто: к этому вынуждала служба.

В передней осторожно зазвонил колоколец, послышались голоса, и служанка доложила, что какой-то незнакомый мужчина просит принять его.

– Объяснила бы, что еще рано. В таком виде, что ли, принимать?

– Говорила ему, а он упорствует: дело, вишь, у него срочное.

– Ни днем, ни ночью нет покоя, – посетовал управляющий. – Ладно, пусть войдет.

Гость в светлой визитке с соломенной шляпой-канотье приблизился, отвесил поклон.

– У меня к вам дело. – И подправил пальцем усики.

– Позвольте, кто вы? – не очень дружелюбно спросил тот. «Кажется, никогда раньше с ним не встречался. Зачем пожаловал?»

– Ах, да! – спохватился визитер. – Разрешите представиться: Иван Петрович… Сидоров-с.

«Врет, каналья». За долгую службу в гостинице он научился с одного взгляда определять посетителей. И теперь понял, что перед ним человек, которого молено назвать одним словом: птица.

– Чем могу служить?

– У меня дело деликатного свойства, можно сказать, просьба дамского общества. И потому я решился побеспокоить вас дома, чтоб разговор остался между нами, тет-а-тет.

– О том не извольте беспокоиться.

– В вашей гостинице проживает генерал Скобелев, Михаил Дмитриевич.

– Да, занимает седьмой нумер. А что вас беспокоит?

– Совсем ничто. Прошу вас выслушать меня до конца. Как известно, он с женой в разводе, а сам же далеко не стар, можно сказать, мужчина в расцвете сил, полон достоинств и привлекательной внешности.

– И с богатым состоянием…

– Именно! Это немаловажное обстоятельство. И тут, я должен признаться, что генералом заинтересовались дамы. Точнее одна, француженка, из благородных, и тоже весьма богатая. Жаждет с ним встречи, просила помочь в щекотливом деле.

«Уж не пришел ли просить этот прыщ о сводничестве», – продолжал размышлять Поздницкий, глотнув кофе.

– Дама, а с ней ее подруга. Дама будет ждать в гостинице «Лондон» у своей приятельницы. Та занимает шестнадцатый нумер на втором этаже.

Незнакомец сделал неуловимое движение, и в руке оказалась пачка денег.

– Что это? – рука у Станислава Викентьевича дрогнула, плеснув кофе на халат.

– Это задаток. Сумма изрядная. Как говорится, игра стоит свеч. Здесь ровно половина, а остальные – в случае успеха.

Поздницкий молча положил деньги в карман халата.

– Да, но как представить даму? Генерал ведь с характером. И в дамах, извините, разборчив.

Недостатка в женском обществе генерал не испытывал. С ним искали встречи восторженные курсистки, хотели взглянуть на бравого героя светские дамы, чтобы выразить ему свое восхищение и коснуться руки. Другие надеялись на большее. Попадались и искательницы приключений, желающие связать свою судьбу с одиноким генералом, зарясь на его славу и богатство.

По Москве ходил разговор, передававшийся, как анекдот. Одна из таких охотниц проявила особое рвение. Михаил Дмитриевич находился в своем гостиничном номере со стариком генералом, когда ему сообщили о настойчивой визитерше.

– Умоляю, примите даму, назовитесь Скобелевым.

– Да что я делать буду с ней? А вы-то, батенька, куда?

– Не могу. Вот они где! – провел он по шее. – Вы же воскресите прошлое, вспомните молодость.

– Ну уж ладно! – Проводив скрывшегося в другой двери Михаила Дмитриевича, старик приосанился, крутнул ус, скомандовал:

– Пусть дама войдет!..

Незнакомец в канотье продолжал наставлять:

– Конечно, генерал разборчив, на то он и генерал. Но вы представьте ее француженкой, от парижской газеты. Якобы желает с ним беседовать, чтобы потом напечатать статью.

– Когда даме желательна встреча? – получив деньги, управляющий стал покладистей.

– Завтра… Возможно, послезавтра… Как генералу будет угодно. Понятно, в вечернее время, чтобы вместе поужинать. Конечно, в нумере.

– Где смогу я вас увидеть?

– Искать не надо. Я сам о себе напомню.

И с этим гость откланялся.

Михаил Дмитриевич проснулся среди ночи от щемящей боли и своего собственного крика. Гулко, тяжелыми толчками билось сердце. На лице и шее выступил пот, а в ушах слышался голос матери. Только что он видел тревожный сон, взволновавший его.

Он бежал по узкой и опасной тропе, змеей извивавшейся среди навороченных глыб. Он был один, и никого рядом. Тропа тянулась к горизонту, над которым простиралось светлое небо, каким оно бывает перед близким восходом солнца. «Миша! Миша!» – слышал он голос матери. Да, это был ее голос, в этом он не мог ошибиться. Да разве можно не признать голоса той, которой обязан жизнью и дороже которой никого не было на свете.

С рвущимся из груди сердцем он бежал на ее голос по трудной тропе, оступаясь и сбивая о камни ноги. И вдруг перед ним открылась зияющая пустота. Еще шаг, и он неминуемо сорвался бы в пропасть. Какая-то неведомая сила удержала его от рокового шага. И хотя он не упал, но голос звал его, и он силился на него ответить…

Тяжелые сновидения стали навещать его все чаще, сея в душе смутную тревогу и мысль о близком конце, которыми он делился с близкими товарищами.

Тот вечер Михаил Дмитриевич провел у известного публициста Ивана Сергеевича Аксакова, с которым познакомился в Болгарии.

Сын известного писателя, автора нашумевшей повести «Детские годы Багрова-внука», Иван Сергеевич унаследовал от отца ясный ум, острое перо и любовь к России. Ко всему еще он был блестящим оратором. Его страстные выступления среди солдат на Балканском фронте и перед населением болгарских городов и сел снискали ему громкую славу. Ему даже предлагали быть кандидатом на болгарский престол. Люди видели в нем честного человека, способного защитить их интересы, верили ему.

Теперь Иван Сергеевич издавал популярный журнал «Русь» и был главным его редактором. Старше генерала почти на двенадцать лет, он выглядел стариком с белой окладистой бородой, с громким, уверенным голосом. Они любили встречаться, вести серьезные разговоры и, будучи единомышленниками в политике, обсуждали будущее России.

Иван Сергеевич любил генерала как сына.

– Истинно русский характер, – восторгался он. – Предназначен для большой войны и трудных сражений.

Встречу они завершили чаепитием. За столом распоряжалась жена Ивана Сергеевича строгая Анна Федоровна. Старшая дочь поэта Тютчева, она получила превосходное воспитание, до замужества была фрейлиной при царском дворе.

– Михаил Дмитриевич, вам давно пора подумать о женитьбе, – назидательно сказала она. – Ну что за жизнь в одиночестве?

– Поздно, – отмахнулся тот. – Я для семейной жизни не приспособлен. Мое дело – военная служба. Ушел мой поезд.

– Впрямь ли ушел? – усомнилась она. – Да за вас охотниц найдется множество!

– Нет, Анна Федоровна, моя песня спета.

Взглянув на часы, он вдруг заспешил, обронив, что еще предстоит деловая встреча.

– Какая может быть деловая в столь поздний час? – усомнилась Анна Федоровна.

– Я обещал. Не могу не прийти. Меня ждут..

В свою гостиницу Михаил Дмитриевич возвратился в десятом часу. Наутро должен был быть на маневрах и рассчитывал выехать туда часов в шесть, чтобы поспеть к началу. Из ресторана доносилась музыка, громкие голоса, смех загулявших посетителей. Портье за стойкой, выдавая ключ от номера, сказал:

– О вас справлялись. Просили передать, что будут ждать.

– Спасибо. Я знаю.

Он у себя не задержался, заспешил в «Лондон». Там поднялся на второй этаж, постучал в одну из дверей.

– Да-да! Войдите! – послышался женский голос.

– Генерал Скобелев! – отрекомендовался он. – Чем могу служить?

От его взгляда не ускользнуло волнение женщин. Одна из них, белокурая и высокая, поспешно щелкнула сумочкой; вторая, брюнетка, поднялась, пошла навстречу:

– О-о, генерал… Мы совсем вас заждались, – произнесла она по-русски с легким акцентом и представилась: – Ванда.

– Жанетта, – назвала себя белокурая. – Может, генералу удобно было назначить другое время?

В дверь кто-то заглянул, поспешно захлопнул.

– А я распорядилась подать сюда ужин, – объявила на правах хозяйки Ванда. – Ведь вы не будете против легкого ужина с бутылкой шампанского?

– Як вашим услугам, – учтиво ответил Михаил Дмитриевич.

Конечно, он не был против того, чтобы завершить беспокойный день в компании красивых женщин. Когда официант вошел с подносом, генерал и дамы вели словно бы серьезный разговор. Белокурая его о чем-то расспрашивала по-французски. Перед ней лежал блокнот.

Раскупорив бутылку с шампанским, официант разлил вино по бокалам и вышел.

– Какая духота! Надобно раскрыть окно.

Ванда поднялась, загремела шпингалетом.

– Позвольте мне, – поднялся генерал.

День и в самом деле был жарким, и в кабинете царила липкая духота.

Шпингалет поддавался с трудом, Ванда пыталась помочь, то и дело толкала его пышным бюстом, хватала за руку.

– Мой генерал, вы совсем делаете не так. – Казалось, она не спешила завершить дело.

– Вы скоро там? – щелкнув сумочкой, подала голос Жанетта. – Не нужна ли моя помощь?

Наконец окно удалось распахнуть, потянуло свежестью.

Потом они налили в бокал еще. И вдруг Михаил Дмитриевич почувствовал слабость, глухие толчки сердца, душило горло. Он попытался расстегнуть пуговицы, но пальцы сделались чужими.

– Извините… Мне… плохо…

Он с трудом поднялся, дошел до дивана и упал.

Одна из женщин поспешно рванула на вороте пуговицы, вторая быстро вылила остатки вина из генеральского бокала, вымыла его под краном, плеснула туда вина из своего.

– Зови доктора!

– Помогите!.. На помощь!.. Генералу плохо!

Захлопали двери, прибежал испуганный портье.

– Доктора! Пошлите за доктором!

Доктор приехал не скоро. Осмотрев, сокрушенно покачал головой.

– Кажется, сердце…

Михаил Дмитриевич умер в ту же ночь, не приходя в сознание. Было 25 июня 1882 года.

Женщин допросили в полицейском участке. Обе отвечали, что приняли приглашение генерала с ним отужинать.

– Убирайтесь вон! – грозно стукнул кулаком участковый. – Вот попадитесь еще мне только!..

Но на следующий день, спохватившись, что дело-то неладное, приказал их разыскать. Однако те как сквозь землю провалились.

А еще через несколько дней на квартиру Поздницкого заявился незнакомец в шляпе-канотье и, как договаривались, оставил хозяину в конверте остальные деньги.

Весть о кончине «Белого генерала» облетела Москву с быстротой молнии. Уже наутро народ толпился у гостиницы «Дюссо», куда перенесли тело. Гроб установили в церкви Трех Святителей, что у Красных ворот. Эту церковь закладывал дед покойного, однорукий генерал Иван Никитич. Два дня бесконечным потоком шли люди к гробу «Белого генерала». Очевидцы отмечали, что последнюю дань покойному отдали более шестидесяти тысяч москвичей.

«Это было что-то до сих пор неслыханное, – вспоминал Василий Иванович Немирович-Данченко, брат известного драматурга. – Крестьяне кидали свои полевые работы, фабричные – оставляли свои заводы, и все это валило к станциям, а то и так, к полотну дороги… За Москвой на несколько верст стояла густая масса народа. У самого полотна многие стояли на коленях. Все это под жаркими лучами солнца, истомившись от долгого ожидания. Уже с первой версты поезду пришлось поминутно останавливаться. Каждое село являлось со своим причтом, со своими иконами. Крестьяне служили по пути сотни панихид…»

Наконец, траурный поезд из пятнадцати вагонов с сопровождавшими и почетным воинским караулом под командой генерала Дохтурова – сына героя Отечественной войны 1812 года – прибыл на станцию Ранненбург. Путь к Спасскому пролегал среди широких зеленых полей. Печальное шествие подошло к спуску к реке.

К генералу подошли крестьяне:

– Ваше превосходительство, с этого места мы на руках несли гроб и отца его и матери. Дозвольте теперь нести гроб и сына, Михаила Дмитриевича.

– Не смею возражать, – сказал Дохтуров.

И все неблизкое расстояние гроб плыл над тихой, печальной толпой до места последнего успокоения покойного.

Свидетелем похорон генерала Скобелева был и Александр Иванович Куприн. Он тогда писал: «Как Москва провожала его тело! Вся Москва! Этого невозможно ни рассказать, ни описать. Вся Москва с утра на ногах. В домах остались лишь трехлетние дети и недужные старики. Ни певчих, ни погребального звона не было слышно за рыданиями. Все плакали: офицеры, солдаты, старики и дети, студенты, мясники, барышни, мужики, разносчики, извозчики, слуги и господа. Белого генерала хоронит Москва! Москва ведь!»

Пусть навсегда он останется в памяти России!