Текст книги "Генерал Скобелев. Казак Бакланов"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Конец плевенской страды

Неудача третьего штурма Плевны означала поражение русской армии. Это понимали Александр II и военное руководство и сознавали, что поражение отзовется в России тяжким эхом недовольства исходом боев после первых победных реляций. Еще совсем недавно народ ликовал, журналисты пророчествовали, что в июле падет Адрианополь, в августе русские войска войдут в Константинополь, и войне конец.

И вот…

После первых двух неудач престиж России в Европе поколебался, особенно неистовствовало правительство Англии, обеспокоенное судьбой черноморских проливов – Босфора и Дарданелл.

Произошел тяжелый разговор между военным министром Милютиным и главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем.

– Я удивлен, Ваше Высочество, что вы доверили плевенское дело генералу Зотову, – сказал министр.

– Я не принял руководство потому, что в тот день не мог отойти от Государя Императора.

– Но вряд ли это может оправдывать, – осторожно возразил министр.

– А не я ли в свое время говорил и даже просил направить сюда должное количество войск? Я знал, что турки не так слабы, как полагали некоторые, что малым войском и ко всему еще плохо вооруженным их не одолеть. Но вы не приняли просьбы, полагали обойтись тем, что было. Теперь мы пожинаем плоды, горькие плоды.

Потом состоялся военный совет, на котором был сам император. От прямого объяснения причин неудачи многие отказывались, не решались говорить нелицеприятное в присутствии императора. Однако отмечали успешные действия отряда Скобелева и выражали недоумение по поводу того, что ему отказали в резервах, когда отряд был почти у Плевны.

– Как же далее поступить? – обратился Александр к присутствовавшим.

Мнения разошлись. Одни высказались за то, чтобы отступить за Дунай, в Румынию и уж оттуда после прихода новых войск вновь начать наступление. Другие настаивали на продолжении военных действий до взятия Плевны, особенно военный министр Милютин. Он же предложил овладеть Плевной не штурмом, а блокадой, объясняя, что по сведениям агентов запасы в городе на исходе, там много больных и раненых, население испытывает голод.

Александр согласился с министром. Для организации блокады из Петербурга призвали известного военного инженера генерала Тотлебена. Его авторитет как военного инженера был высок. Талантливый ученик, а затем и помощник российского инженера Шильдера, Эдуард Иванович участвовал во многих боевых действиях на Кавказе, в Балканах, Молдавии. Военную практику он сочетал с теоретическими работами, внося значительный вклад в развитие инженерного дела.

Под его руководством производились укрепления Николаева и Киева, Кронштадта и Выборга, Бреста и Вильны. Но особую известность он приобрел во время героической обороны Севастополя в Крымской войне. Вначале главнокомандующий обороной Севастополя князь Меншиков отклонил предложения Тотлебена, но потом, спохватившись, принял и неукоснительно поддерживал опытного инженера. В последнее время Тотлебен был занят работами по укреплению Черноморского побережья, но последовал высочайший вызов в Дунайскую армию.

Там же, на военном совете, было решено подчинить Скобелеву пехотную дивизию. Это было высокой честью и доверием, о котором мечтали многие убеленные сединами генералы.

Через несколько дней генерал-лейтенант Скобелев вступил в командование 16-й пехотной дивизией. В нее входили знакомые по прежним делам полки: Владимирский, Суздальский, Углицкий, Казанский. По ходатайству Скобелева начальником штаба назначался капитан Куропаткин.

С ведомостью численного состава дивизии Алексей Николаевич пришел к Скобелеву.

– В последних боях из строя выбыло 133 офицера и более пяти тысяч нижних чинов, – доложил он. – В строю находится: офицеров – 116, нижних чинов – 4642.

– Выходит, выбито более половины состава?

– Совершенно верно. Но еще хуже положение с командирами. Здесь все указано.

Михаил Дмитриевич взял испещренную числами ведомость, стал ее изучать. Положение было действительно удручающим. Осталось менее трети ротных командиров, не хватало батальонных командиров.

– Да-a, – тяжко вздохнул генерал и тут же произнес уверенным голосом. – Не вешать головы, Алексей Николаевич. За битого двух небитых дают, – так говорил Суворов. Будем воевать и побеждать. И пополнение обещают направить.

22 сентября генерал Тотлебен был уже у Плевны. Все находившиеся там войска, а также прибывшие гвардейский и гренадерский корпуса вошли в его подчинение. И 16-я пехотная дивизия, усиленная артиллерией, болгарской дружиной и 9-м Донским казачьим полком Нагибина, поступила под начало нового командующего.

Вскоре Михаил Дмитриевич предстал перед командующим.

– А, вот и знаменитый Скобелев! – такими словами встретил его шестидесятилетний полноватый седой генерал. Не скрывая любопытства, оглядел молодцеватую фигуру вошедшего. О нем читал статьи в Петербурге, слышал восторженные легенды, ходившие в армии. Внимательно слушал генерала, задавал вопросы и получал по-военному короткие и вместе с тем исчерпывающие ответы. Он понял, что командир дивизии не только отважен, но умен и начитан.

– Мы с вами еще непременно встретимся, – пообещал Тотлебен.

4 октября они весь день провели вместе, рекогносцируя подступы к Плевне.

– От штурма нужно отказаться, – пришел к заключению Тотлебен. – Нужна блокада. Но прежде обязательно следует взять Горный Дубняк и Телиш. Тогда гарнизон Плевны будет в полной изоляции.

Осторожные, подчас выжидательные действия Тотлебена Скобелев не разделял. Ему были по душе смелость, решительность, внезапность с последующей ошеломляющей неприятеля атакой. Однако, преклоняясь перед авторитетом генерал-адъютанта, он заставлял себя следовать плану.

Через несколько дней Горный Дубняк и Телиш пали, наши войска приступили к планомерной блокаде Плевны. Нашлось дело и для 16-й дивизии, которую теперь все уважительно стали называть скобелевской. Ее позиции находились в Зеленых горах. Полки занимали два гребня, а первый, ближе к Плевне, находился у турок.

В своем дневнике генерал Тотлебен в те дни писал: «Я приказал занять первый гребень Зеленых гор. Отрядом командует генерал Скобелев, герой, какого редко встретишь, но человек без веры и закона. Пункт тот очень важен для турок. Они оказали упорное сопротивление… Пули, казалось, выбрасывались машинами. Несмотря на это, гребень занят и укреплен. Турки тоже укрепились в 200 шагах и несколько раз были выбиты штыками… Скобелев дважды контужен и должен полежать…»

За скупыми записями скрывались следующие события.

Овладеть гребнем Зеленых гор Скобелев приказал Владимирскому пехотному полку. Вызвав его командира полковника Кашнева, он сказал:

– Некогда роты вашего полка запятнали славное имя владимирцев. Надеюсь, помните тот день?

– Было такое. В первый день третьего штурма, 30 августа.

– Вот-вот, поддались они тогда панике. Теперь же эти самые роты пусть атакуют первый гребень. И без победы не возвращаться!

– Я сам поведу их в атаку, – пообещал полковник. – Обещаю, что задачу они выполнят с честью.

В окружении офицеров Михаил Дмитриевич наблюдал из ближайшего укрытия за атакой Владимирского полка. По наступающим часто стреляли, били из орудий, но цепи настойчиво продвигались вперед.

– А, черт! – выругался генерал. – Никак не могу понять…

Не выпуская из руки бинокля, он ступил на банкетку и выбрался из траншеи. Остальные по кивку Куропаткина поднялись вслед.

– А вы чего здесь, господа? Ступайте в укрытие. Могут сразить.

– Поэтому мы здесь, – ответил Куропаткин. – Рядом с вами.

– Ну, хорошо, спущусь. Только вначале вы.

– Ваше превосходительство, ведь только вчера произошла неприятность, – продолжил Куропаткин.

Вчера Скобелев тоже поднялся из окопа, чтобы разглядеть турецкие окопы. Облаченный в белый мундир, он неподвижно стоял, представляя заманчивую для стрелков цель. И случилось то, что должно было произойти. Пуля попала в руку, изорвав и окрасив кровью мундир. Рука вдруг повисла, а лицо генерала побелело.

– Кажется, угодило, – произнес он.

Рана оказалась не опасной, задело лишь ткань, не повредив кости.

Выждав, когда офицеры спрыгнули в укрытие, генерал повернулся, чтобы спуститься. И в этот миг поблизости взорвался снаряд. Будто споткнувшись, генерал упал ниц.

– О-ох! – вырвалось из его груди.

Он попытался подняться – и не смог. К нему бросились офицеры.

– Что случилось? Вы ранены? Позвольте…

– Я сам. – Оперся на раненую руку и скривился от боли.

Осколок снаряда, а может быть, камень или пуля, не повредив мундира, ударил в спину, против сердца, вызвав контузию.

– Три дня надобно лежать, – предписал доктор вынесенному на носилках генералу.

Его поместили в болгарскую хату-мазанку, прибежище какого-то отшельника или пастуха, предписали лечение. Весть о ранении Скобелева облетела армию со скоростью света. В тот же вечер прибыл Верещагин. Осторожно склонился над раненым. Тот находился в забытьи, однако открыл глаза, узнал старого друга.

– Ну, как? Болит?

– Немного… Отходит.

– Ах, Михаил Дмитриевич! Зачем вы так рискуете собой? Кому это нужно?

– Делу, – попробовал улыбнуться тот, но улыбка получилась вымученной.

– Ваша лихость во вред и вам, и ближним. Люди, которые при вас, подвергаются опасности, гибнут. Возле вас погиб мой брат Сергей, второй брат получил ранение. Если б я вас не знал, то подумал, что вы просто бравируете…

– Не надо, – Михаил Дмитриевич дотронулся до колена художника и устало закрыл глаза.

Художник поднялся, и в комнате наступило долгое молчание.

Сергей Верещагин состоял при Скобелеве ординарцем. Он сам, будучи добровольцем, упросил генерала взять его к себе. Владея искусством художника, он часто вызывался на опасные рекогносцировки. Приблизившись к неприятельскому расположению, он быстро наносил на бумагу места нахождения окопов, орудий, наблюдательных пунктов, доставляя таким образом сведения командиру для принятия решения.

И 30 августа в третьем штурме Плевны он сам вызвался на опасное дело. Удалившись от отряда, принялся за свое дело, когда его заметили башибузуки. Они подобрались и безжалостно изрубили его.

На следующий день раненого Скобелева посетил главнокомандующий, великий князь, пожелал скорейшего выздоровления и, обремененный заботами, уехал. А после него был и отец.

– Не волнуйся, тебе вредно, – сказал Михаил Дмитриевич. – Я почти здоров. Сам-то как?

Дмитрий Иванович только отошел от болезни. Неожиданно схватило сердце, и он более трех недель провел в госпитале.

– Я-то что? Свое дело на земле сделал. Так что обо мне говорить нечего. У тебя же все впереди.

– Меня не здоровье беспокоит.

– Что же еще? Скажи, помогу.

– Зима приближается, а у солдат, кроме шинели, ничего нет. Перемерзнут ведь…

– Так что надобно?

– Полушубки. Обычные, которые солдатам не положены.

– Это же сколько их надобно? – насторожился отец.

– На дивизию.

– На всю дивизию?

– Да. Я подсчитал: десять тысяч. Ты только не скупись. Уплати, а интендантство доставит. Деньги потом возвращу.

– Откуда ж у тебя найдется столько? – усмехнулся отец. – Ну, хорошо. Выполню просьбу. Завтра же переговорю с поставщиками.

На четвертый день Михаил Дмитриевич потребовал коня и возвратился на свой командный пункт. В его отсутствие солдаты расширили блиндаж, прорубили оконце, сбили топчан, положили на него набитый сеном матрац. Даже приспособили рукомойник.

– Теперь ему будет удобно, а то ютился в норе какой-то, чисто как басурманин, – говорили солдаты, довольные работой.

Остался доволен и генерал:

– Какие хоромы соорудили, ничего подобного не видал. Вот если б только повыше потолок, а то макушкой едва не достаю.

Между тем блокада Плевны продолжалась. В союзе с румынскими соединениями русские войска охватили город плотным кольцом. Из России подошли свежие силы, в их числе гренадерский корпус генерала Гонецкого. Его бригады и полки заняли оборону на важных рубежах, отрезая туркам путь к отходу. 16-я скобелевская дивизия крепко удерживала позиции на Зеленых горах, надежно перекрыв путь возможного прорыва неприятеля к Ловче.

Вскоре из Закавказья, где действовала против турок армия под командованием великого князя Михаила Николаевича, пришло сообщение, что русские войска овладели Карсом, а его гарнизон сдался на милость победителя.

– Непременно нужно сделать так, чтоб о том узнали воины Осман-паши, – сказал Михаил Дмитриевич.

– Может, заслать в крепость гонца? – предложил Куропаткин.

– Нет, это дело долгое, нужно, чтобы сразу. Сообщение подорвет у турок дух. Подумайте, как сделать.

Кто-то предложил вырезать на попонах турецкие буквы и выставить их над траншеей.

– Так скоро же ночь!

– А мы подсветим фонарями.

Драгоман вывел на попонах по-турецки слова, их искусно вырезали, казаки-охотники закрепили над траншеей. Позади попоны выставили тридцать фонарей. Поначалу на турецкой стороне было тихо, словно бы ничего не произошло. Но потом, видимо, прочитав и поняв смысл, турки открыли стрельбу. Одиночные выстрелы участились, потом переросли в сплошной треск. Пули градом сыпались на плотное сукно, вконец его изрешетив. А буквы все светились, сообщая неприятелю безрадостную весть: «Карс взят».

Однажды Михаил Дмитриевич возвратился из главной квартиры в приятном расположении духа, велел найти Куропаткина. Тот прибыл без промедления, как всегда спокойный, ровный.

– Поздравляю, Алексей Николаевич, от всей души рад. – Генерал крепко пожал капитану руку.

Он словно бы светился своей улыбкой, расположением, словами, в которых звучала искренность вместе с теплотой и радостью.

– С чем поздравляете, ваше превосходительство?

– С вашим производством. Сегодня в моем присутствии военный министр подписал приказ о присвоении вам внеочередного чина. Как офицер Генерального штаба, да еще в столь высокой должности вы произведены в подполковники.

– Благодарю, ваше превосходительство. За все, что вы сделали…

Куропаткин знал, что генерал дважды писал рапорт, ходатайствовал в главной квартире, настаивал. И добился.

– Благодарить меня не за что, – прервал Михаил Дмитриевич. – Честно служил, исправно вел дела – и заслужил. Был бы не угоден, разве бы терпел? А на сей случай я подготовил для вас презент.

Он достал из сумки золотые погоны подполковника с тремя приколотыми звездочками – и подал Куропаткину.

– Крепите к мундиру. А уж вечером при всех офицерах представитесь, как положено по уставу. И помните, что крепкие напитки не употребляю, а стакан вина за вас и ваши успехи непременно выпью.

Вечером 27 ноября от находившегося на Зеленых горах казачьего дозора примчался в штаб дивизии корнет Усольцев. Увидел генерала, он передал ему весть, заставившую Скобелева насторожиться.

– Теперь расскажи, что видел и слышал сам.

– Видеть ничего не видел, ночью вся надежда на уши. А слышал то, что турки шумели, вроде как бы уходить собирались, а потом замолкли и стало совсем тихо. Сотенный предположил, что турки ушли.

– Как ушли? Куда?

– Это мне неведомо.

– Тогда, Усольцев, скачи назад и передай своему сотенному, чтобы собрал команду охотников и разведал бы неприятельские позиции, проникнув на них без промедления. Понял?

– Так точно, ваше превосходительство. Дозвольте выполнять?

– Выполняй, Усольцев.

Скобелев понимал, что Осман-паша задумал что-то серьезное, возможно, даже попытается вырваться из кольца блокады. Недавно удалось схватить турецкого перебежчика, который сообщил, что запасы в Плевне на исходе и все только и говорят, чтобы оставить город. Неужели Осман на это решился? Ах, как важно теперь донесение разведчиков!

На всякий случай связался по телефону с князем Имеретинским – он теперь возглавлял штаб у Тотлебена. Сообщил, что турки могут попытаться устроить вылазку, нужно быть – начеку.

Ночью примчался корнет Усольцев, перепачканный, возбужденный, уставший.

– Были в турецком расположении, почти до Плевны дошли. Позиции пусты, ни одного турка.

По армии полетела команда: «Приготовиться!»

Основной удар турецкой армии, пытавшейся вырваться из кольца блокады, пришелся на полки гренадерского корпуса. Словно бешеный горный поток, сорвавшийся с высоты и сметающий все на своем пути, обрушился многотысячный авангард турок на позиции Сибирского полка. Солдаты-сибиряки ожидали неприятельской атаки, были наготове, однако не смогли сдержать натиск врага. Все полегли в неравной борьбе там, где стояли.

Воодушевленные турки углубились в расположение гренадерского корпуса. Еще усилие – и оборона будет смята, блокада прорвана, а вырвавшееся на простор турецкое войско само станет для русских грозной силой. Пусть тогда попробуют его унять! Но на пути выросли новые полки и артиллерия. Орудия стреляли по наступающим в упор, картечью, образуя при каждом выстреле пустоты в человеческой массе. Шедшие в первых шеренгах падали, по ним ступали находившиеся сзади, не видя преграды, с отчаянием обреченных рвались на гибель.

Представление о сражении дополняет рапорт командира корпуса, переданный генерал-адъютанту Тотлебену. Вот некоторые выдержки из него:

«Наступление было ведено неприятелем с замечательной быстротою, впереди сплошная цепь стрелков, за которою непосредственно следовали поддержки в разомкнутом строю, который представлял из себя также как бы сплошную цепь; за поддержками шли резервы; артиллерия сопровождала цепь стрелков. Несмотря на учащенный огонь всех наших 9-фунтовых батарей и огонь пехоты, турки, проникнув в промежутки между окопами, перебили защитников; слабые остатки их, уже не в силах держаться, стали отходить.

Подоспевший 10-й гренадерский Малороссийский полк, приняв на себя сибирцев, задержал наступление противника, при этом сам понес огромные потери: в несколько минут из строя выбыли три батальонных и половина ротных командиров… восемь наших орудий находились в руках турок… подошел Астраханский полк и смело двинулся вперед… Непосредственно за ним шел и 11-й гренадерский Фа-нагорийский полк… На подходе были 8-й гренадерский Московский и 7-й Самогитский полки…

В 10 с половиной часов они атаковали противника, занявшего наши ложементы. Ничто не могло устоять против этой атаки. Отбросив турок, астраханцы и фанагорийцы, поддержанные сибирцами и малороссийцами, быстро продолжали наступление, штыками выбивали турок из траншей…».

Неизвестно, сколько бы продолжалось это страшное побоище, если б не ранение находившегося в боевом порядке Осман-паши. Многие увидели, как конь под ним осел, а вместе с ним упал и он, обагренный кровью. В рядах наступающих возникла паника. Вскоре взметнулось белое полотнище: турки запросили пощады.

Потери турецкой армии в том сражении составили 6 тысяч человек, а в плен сдались 10 пашей, 128 штаб-офицеров, 2 тысячи обер-офицеров, 40 тысяч нижних чинов, 77 орудий.

Есть в Москве в Лубянском сквере, что у Старой площади, часовня. Это памятник гренадерам в честь одержанной ими победы под Плевной 28 ноября 1877 года. Проект памятника принадлежал известному русскому художнику академику Владимиру Осиповичу Шервуду. Закладка памятника состоялась через десять лет после того сражения. Построен он на средства от добровольных пожертвований. Ныне памятник напоминает о славном подвиге русского воинства в далекой войне на Балканах.

Скобелев застал Осман-пашу в небольшом помещении караулки, куда того доставили после пленения. Турок сидел на скамье, положив раненую ногу на патронный ящик. Это был пожилой, дородный и крепкий человек с острым проницательным взглядом. На волевом лице черная с проседью бородка. При нем находились доктор и переводчик. Увидев русского генерала, Осман-паша хотел подняться, но Скобелев остановил его, представился:

– Я – генерал Скобелев.

Услышав фамилию, раненый с интересом посмотрел на вошедшего:

– Так вот вы какой! Я много слышал о вас и не предполагал, что вы так молоды!

– А я завидую вашему таланту, сумевшему удержать крепость длительное время.

Осман поморщился то ли от слов, то ли от боли, махнул рукой.

– У вас опыт превыше всех, с кем мне приходилось сражаться. И еще я не сомневаюсь в том, что мои дети отдадут дань уважения вашему таланту, когда вы станете фельдмаршалом русской армии.

Осман-пашу доставили в главную квартиру к Александру. Поддерживаемый двумя приближенными, он стоял перед императором.

– Что вас побудило противиться? – спросил тот.

– Я выполнял свой долг и, надеюсь, заслужил признательность не только своего отечества, но и милость вашего величества.

Осман снял с себя кривую саблю, рукоять и ножны которой сверкнули каменьями, но Александр ее не взял.

– В знак уважения к вашей храбрости оставляю вам оружие.

В числе шести военачальников, отличившихся в сражениях за Плевну, в документах был назван и Скобелев. Ему же выпала честь стать первым русским комендантом города.

За пятимесячную осаду город превратился в средоточие больных, раненых, мертвых. В нем и его окрестностях лежали во множестве трупы, распространяя заразу. Население испытывало недостаток в продовольствии, всего необходимого для жизни. Весь скот пал. Скобелев не питал пристрастия к административной деятельности, однако обстоятельства вынуждали отдать делу всего себя. Он днями был на ногах, поспевая повсюду, где возникали сложности. Работали не только солдаты-скобелевцы, но и турецкие пленные, жители города. В короткий срок удалось ликвидировать угрозу эпидемии, оказать помощь больным и пострадавшим, наладить снабжение продуктами. Начались работы по восстановлению разрушенных домов и дорог.

Генерал спешил завершить первоочередные комендантские заботы, потому что его предупредили: в скором времени 16-й дивизии предстоит выполнение важной задачи и нужно было подготовить ее к этому.