Текст книги "Генерал Скобелев. Казак Бакланов"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Новое назначение

В тот день, когда из Петербурга выезжал новый наместник Кавказа граф Муравьев, над столицей разыгралась метель. И без того заснеженные дороги теперь замело совсем. Свистел и неистовствовал ветер, задувал в оконца кареты, скрипел под полозьями снег. Запряженная парным цугом шестерка лошадей с трудом пробивалась через сугробы, порой утопая в них по самое брюхо.

Сам граф сидел в карете, закутавшись в бурку, нахлобучив на лоб лохматую шапку, в ногах лежала медвежья полость. Ему около шестидесяти. Благообразное лицо, седая борода и пышные бакенбарды. Рядом с ним адъютант, доводившийся графу дальним родственником.

В Петербург Муравьев прибыл неделю назад, чтобы следовать далее к новому месту службы. До этого он пребывал з Варшаве, где начальствовал над гренадерским корпусом. В октябре же он получил новое назначение в Финляндию. Сдав в Варшаве дела, он незамедлительно выехал в столицу, чтобы получить там последние указания и проследовать в озерный край. На второй день после прибытия в столицу он собирался в дорогу, когда объявился офицер дворцовой службы.

– Император повелел вам тотчас быть у него.

– Император? Вызывает меня? – генерал не мог скрыть своего удивления. Он никак не ожидал такой чести.

В парадном мундире, при всех регалиях Муравьев помчался в Зимний дворец.

– Вы когда собирались выехать в Финляндию? – спросил его император, поглядывая в окно. Там, на площади, перед дворцом проводилось воинское построение.

– Завтра, Ваше Величество.

– Я раздумал посылать вас туда. – Николай опять поглядел в окно. – Вы не поедете в Финляндию. Вы поедете на Кавказ. Вы, ведь, кажется, бывали там?

– Так точно. Служил в Кавказской армии, сражался в конце двадцатых годов под Карсом.

– Вот вам и карты в руки. Смените Воронцова, примите от него дела наместника и главнокомандующего со всеми полномочиями.

– Благодарю, – только и смог произнести Муравьев.

Кавказ – это далеко не Финляндия, к тому же кавказский корпус вел военные действия против Турции. Такого назначения он никак не ожидал. В должности царского наместника на Кавказе служили многие именитые лица: генерал Ермолов, генерал-фельдмаршал Воронцов, великий князь Михаил Александрович. И вдруг – генерал-лейтенант, корпусной начальник и даже не столичный.

– Полагаю, с вашим назначением кавказские дела пойдут удачней. – Николай давал понять, что нынешним их состоянием он недоволен.

Муравьеву было известно, что корпус в сражениях понес большие потери и нуждается в пополнении не только людьми, но и оружием, боеприпасами и многим другим, без чего на войне, как и в мирной жизни, не обойтись.

– Ваше Величество, просил бы Вашего внимания к Кавказскому корпусу. Он крайне нуждается в пополнении, – заметил Муравьев.

– Об этом потом, – Николай не дал ему договорить. – Просьбы ваши несвоевременны.

Назначая его, император рассчитывал, что вряд ли новоиспеченный наместник потребует усиления корпуса; назначенный на такой пост, он сделает все возможное и даже невозможное, чтобы оправдать доверие и удержаться на столь значительном посту. Но Муравьев словно забыл о выданном ему высоком векселе.

– Ваше Величество, чтобы добиться коренного перелома в делах, войска нужно усилить.

По лицу Николая скользнула недовольная гримаса.

– Я же сказал, что в настоящих условиях, в каких пребывает Россия, нужно обходиться тем, что есть на месте. Резервы, которыми располагаем, необходимо послать не на Кавказ, а в Крым.

На этом аудиенция закончилась, Муравьев выехал на Кавказ. Сопровождавшим графскую коляску казакам-верховым приходилось нелегко. Снег бил в лицо, колол иглами, слепил глаза. Холодный ветер пронизывал насквозь.

После недолгого пребывания в Тифлисе новый наместник выехал на левый фланг Кавказской линии, чтобы там ознакомиться с состоянием дел и войсками. Заодно хотел видеть и казачьего генерала Бакланова, который в должности начальника кавалерии находился в крепости Грозной, что на реке Сунже.

Многие генералы и офицеры, с которыми Муравьев беседовал, называли казачьего генерала умным, смелым и решительным человеком, оберегавшим в сражении людей и умеющим добиваться успеха малыми потерями. Добавляли, что по характеру он крут, прямодушен, перед начальством не заискивает и не трепещет. Казаки же и солдаты в нем души не чают, потому что ни одного за всю долгую службу не отдал под суд. Правда, случалось, что под горячую руку ласкал кулачищем, но за это никто не в обиде.

Бакланов встретил Муравьева у Ермаковского кургана, неподалеку от крепости Грозной. На развилке дороги был выстроен казачий полк, отличавшийся своей подготовкой. Яков Петрович по всей форме отсалютовал главнокомандующему. Выслушав рапорт, тот протянул ему руку, сухо поздоровался. Не вылезая из кареты, оглядел строй.

– До крепости далеко? – перевел взгляд на Бакланова.

– Никак нет. Она неподалеку.

– Садитесь в экипаж. А полку следовать за нами.

Догадливый адъютант сел на коня Бакланова, чтобы оставить генералов одних.

Николай Николаевич Муравьев принадлежал к числу тех людей, которых называют «сухарями»: держался строго официально, был тщеславным и излишне щепетильным. Низших чинов недолюбливал, считал «серой скотиной» и был против награждения солдат за боевые заслуги. Считал, что отдавать жизнь за отечество – их долг. И солдаты, хоть он был и недосягаем для них, отвечали ему открытой неприязнью.

Сидя в экипаже, Яков Петрович рассказывал ему о крепости, возведенной по приказанию Ермолова в 1818 году в очень удобном месте: слева тянулись округлые скалы невысокого Сунженского хребта, а справа возвышались лесистые склоны Кавказских гор с упиравшимися в небо снежными вершинами. Накануне выпал обильный снег. Он покрыл белым ковром склоны гор, шапками лежал на деревьях, растущих поодаль, искрился на солнце. В воздухе улавливался острый запах кизячного дыма из ближнего казачьего селения.

Главнокомандующий слушал Бакланова, пытаясь распознать этого человека, о котором многие отзывались добрыми словами. Он и сам уже отметил его уравновешенность и скрытую силу, за которой угадывалась надежность. Незадолго до его отъезда из Тифлиса поступил запрос о переводе Бакланова в Крым, в действующую там, у Севастополя, армию. Муравьев ответил отказом, написав военному министру письмо с просьбой оставить Бакланова на Кавказе, пояснив, что он – первейший кандидат в продвижении по службе. Теперь наместник решил объявить об этом генералу, сделать приятное:

– В скором времени намерен назначить вас начальником конного резерва с подчинением кавалерии Лезгинской линии.

Бакланов знал, что в резерве состоят четыре казачьих полка да еще конная батарея. И на линии конных частей предостаточно, которые будут ему подчинены.

– Благодарю, – ответил он сдержанно.

А месяц спустя пришел подписанный наместником документ, в котором сообщалось, что начальником линии назначается генерал-лейтенант князь Андронников и что летучий отряд Бакланова поступает в его подчинение.

«Как же так? Разве можно обещать и не исполнять слова?» – Яков Петрович едва не скомкал бумагу. В душе все кипело.

Мог ли он, сын казака, соперничать с князем Андронниковым, потомком грузинского царя Ираклия Второго, известным к тому же победами над турками в бою у Ахалцихе и на реке Чорох, где он разбил неприятельский Батумский корпус. «Но если он, Бакланов, здесь не нужен, пусть направляют в Севастополь. Там он покажет свои способности в схватках с врагами России».

Не один лист бумаги он испортил, прежде чем написал рапорт на имя Муравьева. Просил отпуска и перевода в Крым. А через два дня сам выехал в Тифлис.

– Вы проситесь в горячее дело, – сказал Муравьев. – Я предоставляю его вам. Отныне вы – начальник иррегулярной кавалерии главного александропольского отряда. В вашем подчинении – семь казачьих полков. Приказ состоится завтра, и надо спешить к новому месту. Поедете под Карс.

Отмечая решающую роль русской армии и казачьих частей в войне против Турции, следует отдать должное и национальным формированиям из кавказского населения. В результате проводимой царским правительством политики среди народов Кавказа произошел раскол. Значительная часть населения признала Россию и пред лицом надвигающейся угрозы со стороны Турции стала на ее сторону, приняв союзнические обязательства. Из представителей почти всех народов создавались ополченческие и партизанские отряды.

В Шушинском, Ленкоранском, Бакинском и других уездах Азербайджана спешно формировались добровольческие конные мусульманские полки, в Баку – конное ополчение, в Грузии отряды имеретинских и мегрельских ополченцев. В действующую армию прибыл Горский казачий полк под командованием князя Чавчавадзе, состоявший из кабардинцев, балкарцев, абадзехов, абазинцев, натухайцев и других народов. Прибыли четыре сотни кабардинского конного ополчения, Кавказский конно-горский дивизион, Кавказско-горский полуэскадрон, состоявший из осетин, кабардинцев, черкесов, две сотни конной кабардино-балкарской милиции. Из населения Дагестана в состав действующей русской армии вошли подразделения дагестанской милиции, а также конно-иррегулярный полк. Карачаевские всадники, сменив казачьи дозоры, несли охрану кордонной линии от Сванетии до истоков Кубани.

Все эти национальные воинские формирования, проливая кровь вместе с русскими солдатами, внесли достойную лепту в святое дело защиты от врага Закавказского края.

Опасный спор

Генерал Бакланов вышел из кабинета в расстройстве. Разговор с главнокомандующим явно осложнил и без того натянутые отношения. Расстегнув крючки тугого воротника мундира, он вытер платком пот с лица, постоял на веранде, слегка продуваемой сквозняком. Сюда, в Чавтли-Чай, где располагалась главная квартира Муравьева, он прибыл прямо с ночного объезда аванпостов, уставший, запыленный, в походном полушубке поверх мундира.

Теперь ночная прохлада сменилась жарой, солнце палило вовсю, к тому же и разговор с главнокомандующим был горячим.

«Зачем вступил в спор? – упрекнул он себя. – Надо было промолчать». Но сознание тут же воспротивилось. Привычка говорить без обиняков и околичностей, с нелицеприятной прямотой для собеседника не изменила ему и в этот раз. Он едва сдерживал себя, чтобы не переступить грань дозволенного в воинской субординации.

Придерживая саблю, сошел со ступеньки крыльца, направляясь к коновязи, где поджидал ординарец.

Резиденция генерала Муравьева размещалась в двухэтажном особняке одного из карсских богатеев. От усадьбы Чавтли-Чай к главной дороге тянулся пыльный проселок. Вначале он полз по крутому косогору, потом нырял в лощину, а из нее взбирался на вершину голого холма.

День обещал быть знойным, безветренным, какие обычны здесь с мая и до поздней осени. Кони лениво трусили. В памяти всплыл только что состоявшийся с главнокомандующим разговор.

– По размышлению, я пришел к выводу о необходимости штурмовать Карс в ближайшие сроки, – сказал Муравьев и, пройдя до края ковра, повернулся: – Вы ведь ждали этого, генерал?

Яков Петрович не нашелся, что ответить: в прошлом он действительно настаивал на штурме крепости, утверждал, что сделать это нужно непременно и успех будет обеспечен.

– Это так, но говорил я это в июне, с того времени прошло два с половиной месяца. Тогда, действительно, обстановка для штурма была благоприятной, я осмеливаюсь подтвердить это и сейчас. Карс был бы наш… Но теперь?.. Теперь штурм – дело бесперспективное.

– Что же изменилось с той поры? Войска – и наши и турецкие – прежние, – настаивал на своем Муравьев. – Более того, за это время мы усилили кольцо блокады, лишили неприятеля возможности пополнять запасы продовольствия и оружия…

– Время, удобное для приступа, упущено. Это печально, но факт. Карс надо было штурмовать, когда подошел корпус. Противник был в смятении от прибытия свежих полков и дивизий, знаменитых своими победами. И наши войска рвались на штурм.

На лице Муравьева проскользнуло неудовольствие. Он молча прошелся по ковру мимо Бакланова. Сознавая опыт казачьего генерала, проведшего на Кавказе не один год, он вместе с тем недолюбливал его за прямой, несколько резкий характер, за то, что не боялся высказывать в глаза то, о чем другие бы промолчали.

– Ваши соображения, генерал, будут учтены, – ответил он сухо.

– Дозвольте высказать до конца. За это время в крепости возведены новые укрепления. К тому же у нас нет ни штурмовых лестниц, ни фашин… Нет, ваше превосходительство, я решительно против штурма.

Говоря, он то и дело бросал взгляд на лежавший на столе план штурма крепости, на котором красной и синей тушью были обозначены свои и турецкие части, пунктиром намечен путь движения колонн.

– Однако, я вижу, ваше внимание план все же привлек. Не так ли? Прошу ознакомиться.

Яков Петрович подошел к столу, склонился над вычерченным опытной рукой планом. С первого взгляда он определил, что главные силы русских войск сосредоточены юго-западней Карса. Оттуда же, вдоль основной дороги на Эрзурум будет нанесен главный удар по крепости, для чего требовалось преодолеть сначала Шорахские высоты.

– Как я понял, штурм предполагается вести через эти высоты?

– Об этом говорить еще рано, но вероятнее всего именно там, – уклончиво ответил Муравьев.

– Но здесь кавалерия должна скакать на протяжении трех верст под огнем сорока семи неприятельских орудий. Девять десятых из этой кавалерии останется на месте, и если на Шорах проскочат со мной триста, четыреста всадников, они не принесут ни малейшей пользы.

– Вы преувеличиваете опасность. У вас сомнительной достоверности данные. Нет у турок сорока семи орудий, и потому таких потерь с нашей стороны быть не может. На плане все учтено.

– План не отражает всей точности обстановки.

– Это бездоказательно, – в голосе Муравьева послышалось раздражение. – В плане учтено все, что необходимо для принятия наиболее целесообразного решения.

– Не могу с этим согласиться. Позвольте предложить вопрос: с какого расстояния осмотрены, сняты и нанесены на этот план карсские укрепления?

– В телескоп, – ответил Муравьев.

– Значит, на расстоянии семи, а может быть, и более верст?

– Да, именно так. Вы хотите сказать, что это план не может быть верен?

– Не только это. Я удивляюсь только, как ваше превосходительство решаетесь основывать на нем свои предположения, когда на расстоянии какой-нибудь полуверсты зоркий глаз, вооруженный отличным биноклем, меня обманывает. Впрочем, если будет угодно, пошлите со мной офицера Генерального штаба: я проведу его сквозь линии турецких укреплений – и, если бог сохранит нам жизнь, вы будете иметь подробный план, начертанный искусною рукой.

– Этого не нужно. – Муравьев сделал длительную паузу. Уставившись в план, о чем-то думал. – А что вы беретесь сделать с вашей кавалерией?

– Сделаю все, что будет возможно. Но прежде я попросил бы разрешения откровенно высказать свои собственные мысли. Возможно, учтете их в своем решении.

– Говорите, – отвечал Муравьев и недовольно дернул плечом.

– Я бы воздержался торопиться с приступом. Приближается зима – не лучшее время года, в крепости израсходованы запасы; утомлены защитники и частые их неудачи при вылазках вызывают уныние – все это предвещает близкое падение крепости. Через месяц, самое большее через два крепость сдастся, она будет в наших руках без пролития крови. Но если вы намерены все же предпринять штурм, тогда ведите главную атаку против Чакмахских высот: они доступнее и могут быть взяты с меньшими потерями, чем Шорахские укрепления.

Бакланов говорил, указывая пальцем на план. Муравьев его слушал, не прерывая, бросая изредка взгляд на карту.

– Завладев Чакмахом, – продолжал Бакланов, – мы охватим сильные Шорахские укрепления с тылу и вынудим врага или отступить с их редутов, или вступить в сражение, неблагоприятное для них. Вернее всего, они сложат оружие. Говорю это с уверенностью, потому что знаю Чакмах и Шорах не по рассказам, сам бывал там, все высмотрел своими глазами. Скажу более: с одной моей кавалерией берусь занять всю линию чакмахских батарей, но для удержания захваченного нужна пехота.

– И сколько же вам ее надо?

Бакланов окинул взглядом план, провел пальцем по лбу, раздумывая над ответом.

– Восемь батальонов.

– Восемь? Этого дать не могу.

– В таком случае и я не могу принять ответственность за успех предприятия.

– Не настаиваю. Вам же, генерал, надлежит провести рекогносцирование от деревни Чакмах, – ткнул он пальцем в лежащую на столе карту, – до укрепления Вели-Табия.

Это был как раз тот участок, который совсем недавно Яков Петрович разведывал с пластунами. Побывал у самых стен крепости, все высмотрел и выслушал. Подвергал риску себя и находившихся с ним казаков. Один из них было струсил, но он поднес ему кулак: «Видишь это? Так я тебя этим самым кулаком и размозжу!» Страх у казака сразу улетучился, и он действовал не хуже остальных.

– Я точно уверен, ваше высокопревосходительство, что Шорах есть не лучшее в плане место главного удара, – настаивал Бакланов. – Вы допускаете вторую ошибку после принятия решения на штурм. Шорах вы не возьмете и с пятнадцатью батальонами, в этом да будет вам порукою моя голова, поседевшая в битвах.

В кабинете наступила тишина. Муравьев побледнел, присев было в кресло, он медленно поднялся, губы у него дрожали.

– Ге-не-рал! – отрывисто произнес он, постукивая о столешницу костяшками пальцев. – В ответ на ваши слова напомню вам русскую пословицу: яйца курицу не учат, а слушают. Вы слишком опрометчиво ручаетесь своею головою. Поэтому я возвращаю ваше слово назад. Возвратитесь к отряду. Накануне приступа получите приказания, которые я обязываю вас исполнить в точности. Честь имею.

Едва сдерживая себя от гнева, Бакланов покинул кабинет.

Штурм Карса

15-го сентября 1855 года главнокомандующий Кавказским фронтом Муравьев пригласил генералов на военный совет. Решался вопрос: быть штурму Карса или нет. Изложив доводы, он обратился к корпусному начальнику Бриммеру:

– Какое ваше мнение относительно штурма?

Тот не спеша поднялся, подумал и ответил:

– Я против.

– Так, – скрывая недовольство, произнес главнокомандующий и перевел взгляд на генерала Майделя: – А ваше?

– Я тоже против. Мы можем потерять тысяч семь солдат и отступим…

– Не семь, а десять, двенадцать тысяч уложим мы у Карса и ничего не добьемся, – возбужденно высказался генерал Ковалевский.

Муравьев нервно постучал пальцем по столу.

– Штурм – дело решенное и не будем его обсуждать, – поставил он точку.

Он не отказался от того замысла, против которого возражал Бакланов. Главный удар русские войска должны нанести по наиболее укрепленным турецким позициям на Шорахских высотах. Здесь оборонялись наиболее боеспособные части, в их распоряжении более пятидесяти орудий. У русских же – 62. На наиболее благоприятном для успеха Чакмахском направлении действовал пятитысячный отряд Базина и Бакланова. В отместку за строптивость Муравьев подчинил Якова Петровича генералу Базину, не знавшему обстановки и к тому же не имевшему боевого опыта. Базин прибыл в Мелик-Кей, «Баклановку», в полдень 16 сентября. Яков Петрович только что получил пакет с приказом на штурм и, разложив карту, делал на ней отметки карандашом. Рядом находился капитан, доставивший пакет, адъютант Муравьева. Он упросил главнокомандующего остаться на время штурма при Бакланове. Яков Петрович представил его Базину:

– Это вот Клавдий Алексеевич Ермолов – сынок знаменитого Алексея Петровича. Весь в батюшку. Рвется в самое пекло.

– Ежели рвется, то грех отказывать. Пусть идет с охотниками. Возраженья от меня не будет.

– А от меня тем более.

Они склонились над картой, решая, как успешнее выполнить поставленную задачу.

– Мы, стало быть, действуем на вспомогательном направлении, против Чакмахских укреплений, – произнес Базин. – А каковы они, эти укрепления? Мне сей участок нисколько не знаком.

Сухой, с морщинистым от жаркого солнца лицом, Базин – полная противоположность Бакланову: и внешностью и воинственностью духа.

– Чакмахские укрепления прикрывают Карс с севера, – стал объяснять ему Яков Петрович, указывая на карте карандашом. – Они начинаются от речки Каре-Чай и тянутся до Шорахского оврага. В укреплениях три люнета[9]9
  Люнет – открытое полевое оборонительное сооружение, прикрывавшееся с тыла засекой или рвом.


[Закрыть]: Тиздель-Табия, Томсон-Табия и Зораб-Табия. В них – пятнадцать орудий, и между собой они связаны непрерывным бруствером. Люнеты с горы прикрыты рвами, но они неглубоки, и их можно взять не токмо пехотой, но даже кавалерией. Главную ж опасность представляет форт Вели-Табия, что находится слева, у Шорахского оврага. Он опоясан глубоким рвом, есть подъемный мост, на ночь убирается; а в самом форте – тридцать два орудия. Возьмем его – и Карс – наш.

– Сей участок, Яков Петрович, мне неизвестен, – признался Базин. – Ты же его знаешь, как свою ладонь. А потому – смело советуй! Советы приму с благодарностью.

Они выработали план действия, наметили сигналы, договорились о многом, что может произойти в бою.

– Чтоб обеспечить успех, надобно пушки за ночь скрытно подтянуть к турецким укреплениям, на самую допустимую близость. А с рассветом ударить по тем укреплениям.

Базин с недоумением поглядел на Якова Петровича (такого он еще не слыхивал), однако возражать не стал. Сказал только:

– Разве такое сделаешь, чтоб под нос неприятеля выкатить пушки?

– А мы в оси погуще пустим смазки, да колеса соломой обмотаем.

К вечеру подошли из Ардагана три пехотных батальона Базина. Солдат накормили и приказали отдыхать, чтобы к полуночи были в полной готовности.

Первыми, как условились, выступили пластуны-охотники во главе с капитаном Ермоловым.

– Ты с охотниками, Клавдий Алексеич, наступай на крайний люнет, – инструктировал Ермолова Бакланов, когда охотники подобрались к Чакмахской высоте на пушечный выстрел. – Впереди будет небольшой пригорок, подберешься к нему, собери людей – и одним махом через него. Не мешкай! Не то сильно пострадаешь! Пригорок пристрелян тремя батареями, картечью турок бьет. Если его перебежишь, считай, что люнет твой. Действуй решительно.

– Все сделаю, как велите, – отвечал капитан.

Он повернулся было, но вдруг снял висевшую на груди подзорную трубу, протянул Якову Петровичу.

– Возьмите, ваше высокопревосходительство, она мне ни к чему. А если что случится, будет обо мне памятью.

– За презент спасибо, услужил. Эй, Николай! – обернувшись, негромко позвал генерал. Перед ним всплыла фигура казака. – Забери его с собой, Клавдий Алексеевич. Это мой младший, хорунжий Бакланов. Используй в деле, да для посылок.

– Спасибо, батя!

– Теперь идите.

Ночь стояла лунная, по небу медленно ползли облака, и отряд охотников, используя короткую темень, поспешил к тому пригорку.

Бакланов и Базин, выжидая начало штурма, расположились в кустарнике. Яков Петрович вглядывался в ночь: по его расчетам охотники уже преодолели тот пригорок. Теперь нужно подтянуть пехотные батальоны, чтобы они не опоздали с атакой.

Прибежал прапорщик, доложил, что батальон залег неподалеку, ждет команды.

– А как пушки?

– И они на месте. Их на руках солдаты вытащили.

– Передай, чтоб батальон сюда подтягивался вместе с пушками.

– Не рано ли, Яков Петрович? Сигнала-то еще не было, – засомневался Базин.

– Никак нет, в самый раз. Промешкаем, будет поздно.

На востоке уже у горизонта высветлилась полоска, тьма дрогнула. В этот момент от Шорахских высот донесся далекий и гулкий орудийный выстрел. И тотчас загрохотало. Сражение началось.

Однако Яков Петрович, прежде чем ударили орудия, услышал ружейные выстрелы на Чакмахской высоте, понял, что пластуны Ермолова достигли люнета и им нужна поддержка.

– За мной, пехота! – словно ротный командир, повел батальон на неприятельские укрепления.

Подтянутые на картечный выстрел, наши орудия открыли пальбу по другим люнетам. Прибежал от Ермолова Николай, замешкался, кому докладывать. Отец указал пальцем на Базина.

– Ваше превосходительство, люнет наш! Господин капитан повел казаков на второй! Атакует его успешно!

– Ну, что я говорил! Молодцы! – не удержался Бакла нов. – Нужно требовать от главнокомандующего подкрепления. Еще три или четыре батальона – и мы ворвемся в крепость! Карс будет наш! Немедля нужно послать гонца к Муравьеву!

Не ожидая согласия Базина, он отдал сыну распоряжение:

– Скачи, хорунжий Бакланов, во весь опор в Шорах, там находится главнокомандующий. Явись самолично к нему и доложи, что у нас полный успех: взяты две батареи и сражаемся за третью. Нужны силы, чтобы сломить последний форт Вели-Табию и потом уж рваться на Карс. Скажи, что генерал Базин просит пехоты три батальона. И тогда будет полная победа!

Николай вскочил на коня, помчался в Шорах.

– Доскочит ли? – усомнился Базин.

– Непременно! Пусть только посмеет задержаться! Главное, чтоб подоспели батальоны.

На себе испытав крутой отцовский характер, Яков Петрович не давал поблажки и сыновьям, Николаю и Семену, служившим под его командой. Требовал от них, как от других казаков.

Позапрошлым летом в одной из схваток Николай был ранен: турецкая пуля сбила его с коня. Он упал, обливаясь кровью. Завидя раненого, к нему прискакал командир полка, полковник Ежов.

– Терпи, Бакланов, сейчас распоряжусь о помощи.

В этот момент подскочил Яков Петрович.

– Ваше превосходительство, ваш сын… хорунжий Бакланов, – начал докладывать Ежов, но генерал поглядел на него так, что тот осекся.

– Вижу… Ранен… А вы-то почему здесь, полковник? Ваше место при полку, а не у раненого казака. Туда! – и вытянул руку с саблей в сторону неприятеля.

Ежов ударил каблуками коня. За ним, оставив сына, помчался и Бакланов…

У селения Шорах Николай увидел раненых. Одни шли, бережно неся перед собой руку, другие с забинтованной ногой шкандыляли, опираясь на ружья; повозки везли тех, кто не мог идти. Никогда Николай не видел столько раненых. Они текли сплошным потоком: в измазанном кровью обмундировании, с потемневшими и злыми лицами.

– Ну как там? – спросил он одного солдата.

– А ты пойди туда – и узнаешь, – ответил недобро солдат и сплюнул кровавым шматком.

Главнокомандующий Муравьев находился восточней селения Шорах, с возвышенности наблюдал, как пехота трех колонн безуспешно пыталась атаковать шорахские укрепления. Вся гряда высот затянута дымом, в котором сверкали частые вспышки разрывающихся ядер. Колонны пехоты потеряли стройность и топтались на месте, не в силах преодолеть плотность огня.

– Ваше превосходительство, дозвольте доложить просьбу? – обратился к нему Николай.

– Ты откуда явился? – спросил Муравьев.

– От Бакланова, ваше превосходительство. Генерал повелел доложить, что все люнеты чакмахской линии, кроме форта Вели-Табия, взяты. Они просят три или четыре батальона. Тогда Карс будет нашим.

– Нет у меня батальонов, нет! Пехоты и здесь не хватает! Видишь, что творится! Поезжай назад и передай это генералу.

Яков Петрович, находясь вблизи дерущихся солдат пехоты, распорядился спешенными казачьими сотнями занять люнеты и быть готовыми по его команде вскочить на коней и лихой атакой ворваться в город.

Тут-то с ним едва не случилось непоправимое. Что-то ударило в голову с такой силой, что он упал навзничь и лежал без сознания с залитым кровью лицом. Только через четверть часа пришел в себя.

– Слава те, господи, – перекрестился Базин. – А я-то думал, что совсем отлетела твоя душа. Ядром тебя чуть не пришибло. Спасибо, что краем. Не было б шапки, не сдобровать тебе…

Прося о поддержке, Базин послал к Муравьеву капитана Ермолова в надежде, что адъютант сумеет упросить главнокомандующего. Но и Ермолов вернулся ни с чем. Вместо обнадеживающей вести привез распоряжение об отходе.

– Всем отходить на прежние позиции, с которых начали штурм.

Было пять часов вечера. Двенадцать часов продолжалось сражение – и без результата. Пехотные батальоны отходили под прикрытием артиллерии и казачьих полков. Руководил отходом Яков Петрович. Изрядно потрепанные турки с победным криком вновь заняли люнеты и без должной настойчивости преследовали отходивших. Из люнетов били уцелевшие пушки, зато форт Вели-Табия яростно палил из всех своих орудий.

Внимание Бакланова вдруг привлекла доносившаяся с юга пальба. Он всмотрелся в подзорную трубу и увидел идущие сюда колонны. Русские колонны. Выставленное с флангов охранение стреляло в невидимого врага, вело частую перестрелку.

«Да ведь это же батальон Кауфмана!»– догадался он. Для большей достоверности развернул карту. «Точно! Это Кауфман!»

На карте маршрут батальона подполковника Кауфмана обозначен пунктиром. Он тянулся вдоль Шорахского оврага, потом проходил вблизи горы Баши-Бузук…

«Но там же неприятель! Пехота и орудия! Они ждут, когда батальон приблизится, чтобы расстрелять его, а потом атаковать!»

К Бакланову подскакал верховой, сам в крови и в крови лошадь.

– Я от подполковника Кауфмана. Он просил помочь ему! Выручайте от беды!

На взмыленных конях подскакали к генералу артиллерист и командиры казачьих полков.

– Батальон нужно выручать, – он указал на подходящие к Баши-Бузуку колонны. – Вначале из орудий расстреляем турецкую засаду, а потом уж вы, донцы, вступайте в дело. Батареи, галопом за мной! – И Бакланов повел казаков на помощь.

Батарея подполковника Семиженова бесстрашно вынеслась к подножию Баши-Бузука, где находились турецкие позиции. Расчеты развернули орудия, ударили по неприятелю. Прогремел один залп, второй, третий. Разрывы пришлись прямо по изготовившемуся для нападения на батальон Кауфмана противнику. В рядах противника возникла паника.

– А теперь, донцы, в атаку!

Это была страшная сеча. Батальон был спасен.

После штурма Яков Петрович долго занимался размещением частей, отправкой в. лазарет раненых, захоронением убитых. Болела ушибленная голова, ему казалось, что он слышит, как шумит в мозгу кровь. И хотя устал смертельно, но долго не мог заснуть и часто просыпался.

«Сколько погибло людей! Сколько сирот появилось в этот день!» Мысль о потерях не давала покоя. Он чувствовал себя так, словно был виноват в неудаче, постигшей армию. «А ведь все натворил один человек, Муравьев всему причина. Неужели в столице не знают, что это за человек? Ведь нельзя ему доверять такой пост!»

Утром он поехал в главную квартиру. Первого встретил капитана Ермолова. Он был хмурый, подавленный неудачей, как и все в штабе.

– Какие потери? – спросил его Яков Петрович.

– Немалые. Даже очень. Без малого семь тысяч человек составляют. Пострадали не только солдаты да офицеры, но и генералы тоже: Ковалевский, Бриммер, Майдель, Гагарин…

Он слушал капитана и чувствовал, как в душе у него вскипело. Погасить это чувство не мог, он было сильнее него. Повернулся и решительно направился к особняку главнокомандующего.