Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Хак! Хак! Хак!
Марково показалось в синеватых сумерках наступающего вечера. Над домиками, которые уже сливались с быстро густеющей темнотой и печально смотрели в нее тусклыми, слабыми огоньками, возвышалась чем-то похожая на надгробный памятник церковь.
– Марково! – обернулся Ульвургын, и в этом возгласе можно было услышать и радость, и облегчение, и надежду.
– Приехали! Приехали! Где же Антон? – кричала возбужденно Наташа. – Почему я его не вижу?
Она неожиданно соскочила с нарт, но не смогла устоять на ногах и упала лицом в снег. Нарты пронеслись мимо нее. Нина Георгиевна закричала каюру:
– Стой, Наташа осталась!
Упряжки же, чувствуя приближение отдыха, бежали быстрее обычного, и Ульвургыну стоило большого труда их остановить. Нина Георгиевна уже бежала к Наташе. Та не могла подняться и, ползая по снегу, хрипло звала Антона. Нина Георгиевна подхватила ее:
– Наташа! Наташенька! Ну зачем так? Пойдем. Ну, поднимайся.
Вместе с подоспевшим Ульвургыным она помогла Наташе дойти до нарт, усадила ее и крепко обняла:
– Сейчас, сейчас мы приедем и всех друзей увидим, все узнаем, – Нина Георгиевна боялась назвать имя Антона, чтобы не вызвать у Наташи нового приступа возбуждения. Мохова затихла и только шептала:
– Сейчас увижу, увижу…
Она дрожала, словно ее била лихорадка. Они миновали первый окраинный домишко, зарывшийся в снег, въехали в Марково. В тот же момент им наперерез бросились с обеих сторон люди, скрывавшиеся за постройками. Щелкнули затворы, раздались строгие голоса:
– Стой! Кто такие?!
Ульвургын хотел повернуть упряжку, чтобы унестись назад, в темноту, которая прикроет их, спасет, но его уже стащили сильные руки с нарты:
– Откуда, сволочь?!
– Не трогайте его! – закричала Нина Георгиевна. – Он ни в чем не виноват. Он вез нас!
– А ты что за куропатка? – к лицу Нины Георгиевны нагнулся человек, обдав ее табачным запахом. – Кто такие?
Наташа прижалась к Нине Георгиевне, как перепуганный зверек. Силы оставили ее.
– Мы из Ново-Мариинска, – устало сказала Нина Георгиевна, заметив на груди человека красный бант.
– Понятное дело, – кивнул допрашивавший и крикнул, не оборачиваясь:
– Анисим и Гаврила, проводите до Совета граждан. Да отпустите каюра. Это не черепахинцы.
Нина Георгиевна с облегчением вздохнула.
Ульвургын подвел упряжки прямо к двери Совета. Окна дома были освещены. Каюр удовлетворенно сказал:
– Тута… все есть, – и занялся собаками. Один из сопровождавших их людей сказал:
– Заходите в тепло.
Нина Георгиевна помогла Наташе встать с нарт и повела ее к двери. Наташа шла словно во сне – медленно, вытянув вперед руки; потом, с неожиданной силой оттолкнув от себя Нину Георгиевну, она бросилась вперед, рванула дверь и в клубах морозного пара вбежала в помещение с криком:
– Антон! Антон!
Нина Георгиевна рванулась за ней.
– Наташа! Наташа! Успокойся!
– Антон! Антон! – Наташа оказалась посередине комнаты.
– Что? Кто вы такие?! – раздались навстречу встревоженные изумленные голоса.
Куркутский и Дьячков, со дня на день ожидая возвращения Чекмарева с Антоном Моховым, почти все вечера проводили в Совете. Дел в Марково было много, и главное из них – охрана села от возможного нападения Черепахина. Правда, они сомневались, что после полученного отпора в Усть-Белой он решится напасть на Марково, но кто мог поручиться? Может быть, озлобление, вызванное неудачей, жажда мести и толкнут его на этот шаг? А может быть, американцы, прослышав о том, что Мартинсон под арестом, заставят Черепахина попытаться его освободить?
В этот вечер Куркутский и Дьячков обсуждали, как лучше и быстрее установить местонахождение Черепахина, чтобы следить за ним, предупреждать его нападения, а затем и уничтожить его. Дьячков убежденно говорил:
– Мы это сможем сделать только при помощи оленеводов и охотников. Может, попросить Рэнто?
Свет керосиновой лампы падал на их темные и озабоченные лица. Они сидели перед кружками чаю, над которыми вился ароматный парок. Большой, красной меди чайник уютно пел о чем-то тихую песенку. Куркутский, который после новостей, привезенных Оттыргиным, еще больше замкнулся в себе, отрицательно покачал головой;
– Нет. Он все-таки может быть заодно с Черепахиным. Богатый.
Они замолчали, отхлебнули горячего чая. Куркутский о чем-то напряженно думал, потом сказал:
– Надо разведчика послать.
– Кого?
Куркутский пожал плечами. О человеке, которому можно было доверить такое ответственное поручение, он еще не думал. Дьячков хотел что-то сказать, но в этот момент они услышали скрип снега под полозьями подъехавших к Совету нарт, голоса людей.
– Василий Михайлович! – воскликнул Дьячков, вскакивая из-за стола.
– Рано, – возразил Куркутский и на всякий случай потянулся за маузером, который лежал на столе. Дьячков в свою очередь выхватил из кармана браунинг. Они переглянулись. Хотя выстрелов заставы они не слышали, но черепахинцы могли въехать в Марково и мимо часовых.
В этот момент распахнулась дверь и в помещение вбежала с криком Наташа. Она не обратила внимания на оружие в руках мужчин. Его она просто не заметила. Наташа была вся во власти одного желания – скорее увидеть Антона. Она же все время слышит, как он ее зовет. Увидев Наташу, но не узнав ее и следом быстро вошедшую женщину в сопровождении двух марковцев из заставы, Куркутский положил маузер на стол, спросил, обращаясь сразу ко всем:
– Кто такие? Откуда?
– Где Антон?! – снова крикнула Наташа и, обводя горячим, уже почти безумным взглядом комнату, заметила дверь в соседнюю комнату и бросилась к ней. За дверью была темнота. Наташа крикнула в нее:
– Антон! Антон! Ну что ты прячешься от меня?
Она как-то сразу обессилела, опустилась на лавку и, прижавшись лицом к стене, заплакала.
– Кто вы такие? – повторил свой вопрос изумленный поведением Наташи Куркутский.
– Вы разве не узнаете нас, Михаил Петрович? – с обидой спросила Нина Георгиевна.
В комнате стало тихо. Только по-прежнему пел чайник да всхлипывала Наташа. С улицы доносился приглушенный голос Ульвургына, который покрикивал на собак.
– Вас? – Куркутский явно не узнавал женщин, но голоса их были как будто знакомы. Он заслонил от себя ладонью лампу и вскрикнул с изумлением:
– Нина Георгиевна? Вы?!
Он подбежал к Нине Георгиевне и остановился перед ней в растерянности. Он не знал, что сказать, что делать. Таким неожиданным было их появление.
– Неужели мы так изменились, что нас нельзя сразу узнать? – с горечью проговорила Нина Георгиевна и сбросила с головы малахай.
– Это от неожиданности, – Куркутский был в замешательстве. Молодых женщин действительно было трудно узнать. Обмороженные, почерневшие лица, щеки ввалились, глаза запали. – Мы никак вас здесь не ожидали.
– А где же? – горько спросила Нина Георгиевна и устало села к столу, на табуретку. – Может быть, в Ново-Мариинске?
– Вы оттуда? – Дьячков, молчавший до сих пор, был еще больше поражен. Две женщины, одна из которых беременна, другая явно не северянка и не отличается особым здоровьем, две эти хрупкие женщины совершили такой путь!
Нина Георгиевна только кивнула. Куркутский и Дьячков переглянулись. Вот сейчас они все точно узнают, что там, на посту, произошло. Куркутский не удержался:
– Что там случилось? Нет, нет, не говорите ничего. Сейчас вам отдыхать, отдыхать. Сейчас вам баню истопят.
– Где Антон? Антон? – напомнила о себе Наташа, и Куркутский успокоил ее.
– Он будет скоро, через три, может, пять дней. Он сейчас в отъезде.
Наташа уцепилась за Куркутского, широко раскрытыми глазами уставилась в его лицо. От ее взгляда учителю стало не по себе. Он торопливо успокоил ее:
– Да, да, Антон скоро будет. Он приедет вместе с Чекмаревым.
– Антон! – по лицу Наташи скользнула счастливая улыбка. Она отпустила Куркутского, прислонилась к стене и провела рукой по лицу. – Он скоро будет… Я его подожду… Ох, как спать хочется.
Куркутский сказал Дьячкову:
– Товарищей устроим в доме Микаэлы. Джоу переселим к Мартинсону.
Дьячков молча кивнул.
Чумаков возвращался в Ново-Мариинск в отличном расположении духа, прислушиваясь к бесконечной песне Череле.
Каюр, которого Чумаков всю дорогу поил спиртом, вдруг обернулся и крикнул весело и бесшабашно:
– Пост!.. Скоро пост! Приехали! Ты давай еще!
Череле засмеялся, намекая на выпивку. Он видел, что Чумаков доволен поездкой, да и собаки бежали хорошо. Череле снова запел. Он пел о том, что встретил в тундре друга Оттыргина и русского Антона, которые развернули над постом флаг краснее солнца. Череле рад, что эти люди живы, и он об этом расскажет на посту.
Череле с нетерпением ждал, когда они въедут в Ново-Мариинск. Он сразу же всех оповестит, что они с Чумаковым, с этим белобородым человеком, который так щедро угощает всю обратную дорогу спиртом, нашли Антона. Вот обрадуются в Ново-Мариинске. И Череле еще громче запел.
Беспокойство, которое пришло к Чумакову с возгласом каюра о приближении к посту, нарастало. Он воровато оглянулся. По-прежнему вокруг лежали голубые снега. Тишина и мороз. Ясное небо и еще более ясный горизонт. Чумаков откашлялся, нащупал под кухлянкой револьвер и крикнул:
– Эй, Череле!
Каюр пел и не слышал Чумакова.
– Череле!
Каюр оборвал песню, оглянулся, Чумаков махнул рукой:
– Сто-о-о-й!
Череле согласно кивнул, остановил свою упряжку, воткнул остол в снег и побежал навстречу второй упряжке. Череле широко и благодушно улыбался.
Чумаков, конечно, хочет его еще угостить спиртом. Чумаков остановил свою упряжку, и собаки легли на снег. Он встал около нарт и ждал, когда к нему подойдет каюр. Тот спешил, проваливаясь в глубокий снег.
– Нарты плохо идут, – объяснил Чумаков каюру, с трудом подбирая чукотские слова. – Что-то сломалось. Ремни ослабли.
– Це-це-це, – покачал головой Череле и, присев на корточки, стал внимательно осматривать места связок. Чумаков поднял револьвер и почти в упор выстрелил в затылок каюру. Череле качнулся, словно стараясь сохранить равновесие, и упал на спину.
Собаки при выстреле вскочили, залаяли, забеспокоились. Чумаков с револьвером подошел к передней упряжке. Он намеревался перестрелять собак каюра, а в Ново-Мариинске сказать, что Череле от него просто удрал. Собаки точно почувствовали намерение Чумакова. Они заметались, сбились в кучу, испуганно поджав хвосты, и несмело ворчали. Чумаков неожиданно улыбнулся, сказал им ласково:
– Ну, чего переполошились, серые? Не трону я вас. Мои будете. Вы же не станете болтать, что я был у большевика, а ваш хозяин это мог сделать. Теперь он всегда будет молчать.
Ровный, ласковый голос человека успокоил собак. Чумаков вернулся к упряжке, на которой он ехал, взглянул на труп Череле, сокрушенно покачал головой, вздохнул:
– Не огорчайся, бедняга. Я иначе не мог. Надеюсь, что у верхних людей тебе больше повезет.
Чумаков разгладил усы и бороду и удовлетворенно закончил:
– Да, тебя загубили большевики, которые бродят где-то совсем рядом с Ново-Мариинском. Меня они тоже чуть было не ухлопали.
Чумаков вновь достал револьвер и поискал на кухлянке место, где бы ее прострелить, чтобы это выглядело эффектнее и убедительнее. Оттянув кухлянку на груди, он приставил револьвер и нажал спусковой крючок. Выстрел прокатился над снегами, вновь всполошив собак. Едкий запах порохового дыма ударил в лицо Чумакову. Он с улыбкой осмотрел в кухлянке след пули и остался доволен:
– Убедительное свидетельство…
Чумаков привязал упряжку Череле к своей и, бросив взгляд на труп каюра, вокруг головы которого на белом снегу, расплылось кровавое пятно, погнал собак. Но Чумаков не особенно спешил. Он хотел въехать в Ново-Мариинск в сумерках. Тогда ему будет легче разыграть взволнованного человека, который чудом избежал гибели от пуль большевиков.
С возвращением Свенсона в Ново-Мариинск выяснилось, что положение Совета и офицеров из Американского легиона было гораздо более сложным, чем они думали. Олаф внимательно выслушал отчет Бирича. В доме Тренева, кроме американцев, находились Пчелинцев, Струков и хозяин квартиры. Бирич извинился перед Олафом, что не приглашает его к себе, так как очень сильно болен сын. Трифон все еще не мог оправиться от побоев шахтеров.
– Все ваши товары, к счастью, остались в сохранности, – говорил Бирич, поймав себя на том, что тон у него такой, словно он извиняется перед Свенсоном, словно он в чем-то перед ним виноват. Павел Георгиевич рассердился на себя за это, но ничего поделать не мог и виновато добавил: – За исключением мелочей…
– У меня есть точный список изъятых или по дешевке проданных большевиками товаров, – уточнил Лампе.
– Я не намерен терять ни одного цента! – сердито проворчал Свенсон.
– Цены на товары установлены временно такие, – поспешил сообщить Бирич, – чтобы в кратчайший срок были возмещены все убытки, которые нам нанесли ревкомовцы.
– Но как возместить те убытки, которые мы понесли в Марково и Усть-Белой? – раздраженно спросил Свенсон, поняв, что здесь, в Ново-Мариинске, плохо знают, что происходит за пределами поста. Он угрюмо стал рассказывать о том, что произошло в Марково и Усть-Белой, показал письмо Мартинсона, которое ему передал Черепахин.
Рули строго посмотрел на Стайна, и тот невольно съежился, а Свенсон продолжал:
– Весь уезд фактически в руках большевиков. Туземцы не желают платить налогов, и по тундре идет весть, что большевики торгуют щедрее, чем мы. Конечно, они торгуют нашими товарами. И мы ничего не можем поделать.
– Но законная власть! Отряд в Усть-Белой! – воскликнул Стайн. – Господин Малков…
– Он расстрелян большевиками. Отряд, который вы создали, разбежался, – безжалостно бросил Свенсон. – Везде верх берут большевики. Я пробирался сюда обходными путями.
Рули был взбешен. Стайн же уверял его, что в уезде все спокойно и его отряды охраны общественного порядка держат контроль. А все оказалось ложью, дымом, который разнес первый же ветерок. Лампе засопел, что было признаком волнения. Бирич и Пчелинцев переглянулись. Кажется, они зря положились на американцев. Если Куркутскому, Чекмареву и их сообщникам удастся повести за собой голытьбу, то Ново-Мариинск будет сразу же ими захвачен, и коммерсантам, сторонникам нового Совета, ничего другого не останется, как бежать, бросив все. На узкой кромке берега не удержишься, да и угольщики к большевикам присоединятся, как в декабре, когда Мандриков вышвырнул колчаковцев.
При мысли о шахтерах, об избитом ими Трифоне Бирича охватила неуемная ярость, и ему, пожалуй впервые, изменила выдержка. Он, сжав зубы, прорычал:
– Прежде всего надо уничтожить шахтеров. Всех!
– Всех не уничтожишь, – хмуро откликнулся Струков. Он не без основания опасался, что если сейчас тут решат начать репрессии против большевиков и им сочувствующих, то это придется делать ему. А он совершенно потерял вкус к таким делам, да и времени у него нет. Струков, как и другие, лихорадочно приобретал меха. Это был его капитал, с которым он готовился перебраться в Америку при первых же признаках опасности.
Слова Струкова не понравились Рули, и он, крепко сжав трубку в своей смуглой сильной руке, взмахнул ею:
– В зверинцах у ядовитых змей вырывают зубы. Здесь тоже зверинец. Вам надо вырвать большевистские зубы!
Это прозвучало как приказ. На мгновение Струкову даже показалось, что он слышит голос Фондерата.
– Совершенно верно, – выступил из темноты Тренев. Вот когда он может показать, что он явно необходим всем здесь сидящим. – Я думаю, господа, что мы должны все производить на законном основании…
Все ожидающе смотрели на Тренева, а он, оказавшись возле Бирича, пригладил ладонью жирные волосы и прокашлялся. Бирич нетерпеливо потребовал:
– Яснее, Иван Демьянович.
– Мы, конечно, должны избавиться от большевиков и тайных их сообщников. Но надо, чтобы это было законно. Иначе в народе слух нехороший для нас пойдет. Он уже идет.
– Какой же? – Рули подозрительно уставился на Тренева, но это не смутило того. Тренев был уверен в своей правоте.
– Без народа, мол, и ревкомовцев порешили, и Совет избрали. Нехороший слух. Да вот и сына ихнего не просто по пьянке избили, – Тренев качнул головой в сторону Бирича. – А досаду свою вымещают. Так ведь недолго и до возмущения голытьбы. Она может, как волна, раз ударить, и одни щепки останутся от нас. Ничего и не поделаешь. Поэтому надо принять особые, выгодные для нас законы. Любой закон – это закон, а не произвол.
«Прав, тысячу раз прав Тренев, – думал Бирич. – Тогда и расправиться будет легче с мерзавцами».
Рули в предложении Тренева увидел большее. Общенародное признание Совета в Ново-Мариинске автоматически распространяет его власть на весь уезд, и тогда он, Рули, наведет там порядок, который не смог установить этот болтун Стайн. Рули сейчас был рад любой возможности, чтобы быстрее совершить на этой земле то, в чем он уже уверил Томаса и Росса. Там, в Номе, думают, что уезд очищен от большевиков. Рули кивнул Треневу:
– У вас деловая американская хватка, мистер Тренев.
Тренев благодарно улыбнулся и хотел что-то добавить, но пришлось уступить Биричу. Старый коммерсант говорил:
– В воскресенье будет базарный день. Съедется много охотников и оленеводов, да и все новомариинцы окажутся на месте. Вот и соберем всех…
– …чтобы обнародовать чрезвычайные законы! – приказал Рули Биричу. Затем американец повернулся к Струкову. – А вы готовьтесь произвести небольшую хирургическую операцию.
– Надо немедленно послать в Марково и Усть-Белую отряд и расстрелять большевиков! – требовательно сказал Свенсон. Он сидел у стола, положив на него руку, сжатую в кулак. Лампа освещала половину его крупного обветренного лица. – Вернуть товары законным владельцам и востребовать с туземцев долги до последнего цента!
– Прежде всего надо расстрелять Куркутского и Чекмарева, – начал перечислять Бирич.
– Клещина надо к стенке! Клещина! – крикнул Пчелинцев. – Он тут за нами следит и все сообщает в Марково!
– Дался тебе этот Клещин, – с досадой оборвал его Бирич. – Ревкомовцы этого неграмотного, тупого мужика умышленно затащили к себе. Свое он получил. Рука перебита. Какой от него вред? Убить его – только ненужные разговоры вызвать. Расстреливать тоже надо умеючи.
– Мартинсон пишет о каком-то… – Свенсон пододвинул к себе письмо, которое лежало на столе, заглянул в него и с трудом прочитал по складам: – Ка-мор-ном и Дьячкове. Черт возьми! Дикие, варварские фамилии. Язык вывернешь.
– Составляйте списки! – громко предложил Струков и поднялся со стула. Лицо его стало жестким. – Я готов выполнить любой приказ!
– Вы мне нравитесь, мистер Струкофф, – сказал Рули. – У вас решительность нашего ковбоя.
Шум подъехавшей к дому упряжки прервал разговор. Дверь распахнулась, и в крутых клубах морозного пара вошел Чумаков, с винчестером в руках, весь осыпанный снежной пылью.
Он хрипло и глухо поздоровался и приставил к стенке винчестер.
– Вы откуда? – первым спросил Бирич, заподозрив неладное.
– Из лап большевиков, – Чумаков устало опустился на скамейку у стены, словно не заметив, какое впечатление произвели его слова.
– Откуда? – переспросил Пчелинцев и наклонился в сторону Чумакова. – Я не ослышался?
– Нет, не ослышались, – мотнул головой Чумаков и, срывая с бороды ледяные сосульки, добавил: – Как и я не ослышался! Вот, смотрите!
Он оттянул кухлянку на груди и просунул палец в дыру от пули. Тренев спросил:
– Что это?
– След от большевистской пули! – Чумаков говорил сердито, точно упрекал слушавших его людей.
– Где это случилось? – спросил Бирич.
– Когда? – добавил Струков.
– Почему вы уверены, что это большевики? – Рули умело владел своим лицом, но глаза все же выдавали его волнение.
Вопросы сыпались на Чумакова со всех сторон.
– Да отвечайте, же, черт побери! – не выдержал Струков.
– Я возвращался с реки Танюрер, где выменял немного пушнины. А сегодня в полдень меня обстреляли. Каюр Череле убит. Я едва унес ноги. Потерял тюк рухляди.
Чумаков разразился бранью. Никто не усомнился в правдивости его слов.
– Почему все же вы убеждены, что вас обстреляли большевики? – настаивал Рули.
– Мой каюр сказал мне. Ему охотники из стойбища по секрету сообщили. Большевики бродят у Ново-Мариинска. Мстят за ревком, – Чумаков говорил отрывисто, с досадой. – Я отстреливался. Собаки, спасибо, вынесли!
«Выходит, что большевики нас предупредили», – подумал Бирич и спросил Рули:
– Что будем Делать?
– Сюда бандиты не решатся сунуться, – убежденно ответил американец. – Будем действовать так, как только что наметили. Господин Струкофф, выставьте охрану на радиостанций, у складов. Всем держать оружие наготове. В случае тревоги собираться здесь!
Рули отдавал приказы привычным тоном командира. Струков оделся и вышел в морозную ночь. Он направился к тюрьме, при которой жили приехавшие с ним из Владивостока милиционеры. Они вновь были под его командой.
Все чувствовали себя беспокойно. Пчелинцев нервозно передергивал плечами. Бирич постукивал пальцами по столу. Олаф неторопливо свернул письмо Мартинсона и спрятал его в карман. Чумаков поднялся с лавки:
– Пойду отдыхать!
Слова его разогнали тишину, которая придавила людей, и все оживленно, излишне громко заговорили. Рули пригласил:
– Прошу всех ко мне на ужин!
Бирич нахмурился и покачал головой.
– Благодарю, но у меня сын болен. К тому же мы тут еще немного задержимся. Надо подготовиться к собранию. Прошу вас, – Бирич остановил взглядом Чумакова, который уже взялся за винчестер, – ненадолго остаться.
– Хорошо, – покорно согласился Чумаков.
Рули вышел из дома Тренева в сопровождении Свенсона, Стайна и Лампе. Они шли по ночному Ново-Мариинску. Было тихо. Скрипел снег под ногами людей, и казалось, что этот острый, пронзительный звук достигает ярких звезд, которые щедрой рукой были рассыпаны по черному небу. Олаф оглянулся на тускло освещенные окна дома Тренева, удивился:
– Старый Бирич отказался от ужина. Этого еще не бывало!
– Он не хочет встречаться с Элен, которую выгнал из дома. Она сейчас живет отдельно, – охотно пояснил Стайн.
«О-о! – удивился про себя Свенсон. – Здесь произошли большие события. С кем же живет сейчас красавица Элен?»
В нем шевельнулась ревность. Он уловил, что Стайн что-то не досказал. Сколько он, Олаф, ни добивался любви Елены, все было безуспешно. Одни обещания. Неужели же кому-то повезло больше? Лампе, который сопел за спиной хозяина, торопливо попрощался:
– Гуд бай!
– Вы разве не с нами? – спросил Рули.
– Что-то голова болит, – неуклюже соврал Лампе, и, прежде чем его успели остановить, он торопливо зашагал в сторону. Лампе знал о чувстве своего хозяина к Елене Дмитриевне и не хотел присутствовать в тот момент, когда Олаф поймет, что Рули занял довольно прочно то место, на которое он рассчитывал…
Елена Дмитриевна, ожидая гостей к ужину, очень волновалась. Рули сообщил ей, что приехал Свенсон и будет у них ужинать. Предстоящая встреча с Олафом и радовала и пугала ее. Женщина в сотый раз представляла себе, как войдет в дом Свенсон, как она заглянет в его глаза. Что она ему скажет? «Зачем, зачем я связалась с Рули?» – укоряла она себя. Елена Дмитриевна уже поняла, что для Рули она только очередное приключение. Тогда как Олаф не раз серьезно намекал, что увезет ее в Америку, обеспечит ее будущее. Теперь, после разрыва с Биричами, это стало главным в ее жизни. Как же вернуть прежнее расположение Свенсона?
Едва гости вошли, Елена Дмитриевна радостно улыбнулась, протянула руку Свенсону:
– Наконец-то я вижу вас. Мы тут все опасались, как бы большевики вас не схватили!
Елена Дмитриевна прислушалась к своему голосу и с удовлетворением отметила, что он звучит уверенно, звонко и держится она так, как надо.
– Прошу к столу! К столу! – Елена Дмитриевна, сразу забыв о присутствии Рули, взяла Олафа под руку и повела к столу. – Я приготовила ваши любимые кетовые брюшки. Видите, тут помнят даже ваши вкусы, – она засмеялась и кокетливо посмотрела на Свенсона. Олаф был растроган такой встречей и попытался ответить комплиментом:
– А вы все хорошеете, Элен, словно влюблены.
В комнате наступила неловкая пауза, но Елена Дмитриевна быстро ее замяла:
– Я всегда влюблена. Ха-ха-ха!
Смех ее прозвучал нервно. Елена Дмитриевна старательно избегала встречаться взглядом с Рули и говорила, говорила без умолку, задавала вопросы Олафу и, не дожидаясь ответа, звала Груню, приказывала вносить новые блюда. «Кажется, я теряю любовницу», – подумал Рули, но не ощутил особой горечи. Острота близости с Еленой Дмитриевной у него прошла. Надолго себя связывать с одной женщиной было не в его правилах. «Все равно пришлось бы расстаться с Элен, – рассуждал он. – Так пусть это произойдет сейчас. Удобный момент… если, конечно, Олаф захочет ее взять».
Свенсон только сейчас стал догадываться, что Елена Дмитриевна не просто ушла от Биричей, а живет в этом уютном домике, где всего вдосталь, пользуясь, конечно, чьей-то материальной помощью. Свенсон незаметно оглядел Рули и Стайна. Кто же из них? Рули! Олаф безошибочно определил покровителя Елены Дмитриевны по тому, как Адольф держался, как к нему обращалась Элен. Олаф сдержался, чтобы не бросить в лицо женщины какое-нибудь оскорбительное ругательство, не отшвырнуть стул и уйти, убежать из этого дома, вырваться из этой теплоты, не видеть обильного стола, красивого лица Элен, ее зовущих, обещающих многое зеленых глаз. Олаф был оскорблен. Его предпочли этому маленькому смуглому метису! Почему? Неужели он хуже Рули? Олаф так возненавидел Елену Дмитриевну, что его руки до боли сжали вилку и нож, которые он держал. Вот с такой силой он сжал бы и эту открытую стройную шею, красивую шею Элен.
Стайн видел, как изменился в лице Свенсон и поднял свою рюмку. Он был уже немного пьян и поэтому сказал с излишней вольностью и многозначительностью:
– За все ваши успехи, Олаф, прошлые, настоящие и будущие!
– Присоединяюсь! – Рули выбрал для себя ром. Елена Дмитриевна воскликнула, пытаясь скрыть свое беспокойство:
– У мистера Олафа иначе и не может быть!
Мужчины внимательно посмотрели на нее. Что значат эти слова? Каждый расценил их по-своему: Стайн принял за искренние, Свенсон – как скрытую насмешку над его попытками добиться ее взаимности, Рули – как первый пробный шаг предложить себя Олафу, Рудольф не обиделся на Елену Дмитриевну. Каждый поступает так, как ему выгодно, и нельзя никого осуждать за это, тем более женщину.
– Вы, оказывается, бываете добры, – сухо съязвил Свенсон, явно намекая на отношения Рули и Елены Дмитриевны.
– Для вас я всегда добра, – вспыхнула женщина, поняв Олафа. Их пикировка была прервана стуком в дверь. Блэк, с лаем бросился к выходу, зарычал. В руках Рули и Стайна появились пистолеты. Они быстро вышли из-за стола и стали по бокам двери. Елена Дмитриевна прикрикнула на Блэка, и собака вернулась на место. Свенсон, как и Елена Дмитриевна, остался на своем месте. Стайн сказал Груне:
– Проси!
Поздним посетителем оказался Учватов. Он вошел в кухню – розоволицый, часто мигающий от яркого света ламп. Его глазки быстро осмотрели всех, все приметили, запомнили.
– Молния из Нома, – понизив для чего-то голос, сказал Учватов, протягивая Рули свернутый листок бумаги. – Очень важно!
Рули почти выхватил радиотелеграмму из пальцев Учватова, торопливо ее развернул, пробежал взглядом. Что такое? Не может быть! Как же это так? В первое мгновение Рули растерялся, что с ним бывало очень редко. Стайн видел, что телеграмма произвела на Рули сильное впечатление и отнюдь не радостное, но Рудольф уже овладел собой. Он сказал, обращаясь сразу ко всем:
– Наши войска заканчивают эвакуацию из Владивостока. Томас хочет со мной говорить по радиотелеграфу.
– Вы уходите? – Елена Дмитриевна спросила больше для приличия. Она была довольна, что Рули уходит. Это удобный, момент переговорить с Олафом.
– Боюсь, что до самого утра мы с Сэмом будем заняты, – Рули шагнул к вешалке.
– Как жаль, – протянула Елена Дмитриевна, но даже, не поднялась с места. Она с трудом сдерживалась, чтобы не выдать радости. Она останется наедине с Олафом!
Офицеры и Учватов ушли. Груня обратилась к Елене Дмитриевне:
– Я побегу домой. Павел Георгиевич просил быть дома.
– Иди, Груня, иди, – торопливо согласилась, Елена Дмитриевна, которая позвала Груню помочь ей приготовить ужин. – Спасибо тебе, Груня!
Она закрыла за прислугой дверь и медленно вернулась в комнату. Елене Дмитриевне казалось, что стук ее сердца слышит Олаф. Он сидел, чуть опустив голову и смотрел в тарелку. Елена Дмитриевна остановилась около него. Ее била нервная дрожь. Быть может, впервые она не знала, как ей сейчас лучше поступить. Она сверху смотрела на крупную голову Олафа, на его волнистые волосы, в которых кое-где пробивалась седина. О чем сейчас думает Олаф? О ней? Или о том, что только что сообщили Рули? Рука Елены Дмитриевны потянулась к волосам Олафа. Ей хотелось погладить их, но она не решилась. Молчаливость и неподвижность Свенсона смущали ее. Она обошла стол, села на свое место и, наполнив свой бокал, протянула его Олафу:
– Выпьемте с вами за счастье, Олаф!
Он поднял голову, пристально, немного сузив глаза, посмотрел на Елену Дмитриевну и усмехнулся, но усмешка у него получилась невеселая, даже грустная. Он спросил:
– За какое же счастье? И чье счастье?
– За наше с вами, – Елена Дмитриевна смотрела прямо в глаза Олафу.
– А вы разве не были счастливы без меня с… – Олаф помедлил и все же решился, – Рули…
– Это была необходимость, – сердито, с вызовом сказала Елена Дмитриевна, не отводя своего взгляда. – Я же осталась одна и без ничего. Как же мне было жить? Может быть, надо было пойти в помощницы к Толстой Катьке?
– Простите меня, – Олаф взял свою рюмку. – Я об этом не подумал.
– Я не могла больше находиться у Биричей, а вы были далеко, – голос Елены Дмитриевны задрожал. – Неужели вы, Олаф, больше не любите меня?
У нее показались слезы. Олаф опустил рюмку на стол, схватил руку женщины:
– Вы моя, Элен, моя. И я люблю вас! Я вас увезу в Штаты…
Свенсон обошел вокруг стола, остановился возле Елены Дмитриевны, любуясь ею, и вдруг поднял ее на руки, понес… Она закрыла глаза, поняв, что победила.
Почти три года не был Каморный в Ново-Мариинске, и его появление не привлекло ничьего внимания. Давиду бросилось в глаза многолюдие и оживление, царившие на посту. Проносились мимо собачьи и оленьи упряжки, у раскрытых складов-лавок толпились покупатели. Каморный вспомнил, что сегодня воскресенье, которое приходилось на традиционный предвесенний базар.
Каморный остановил упряжку около склада, в котором торговал Лампе. Держась в стороне, Давид прислушивался к торгу. Его поразили цены на товары. Они были непомерно высоки. Охотник-чукча спросил плитку чаю. Лампе выложил ее на прилавок и по-чукотски сказал:
