Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
После посещения Нома Свенсон старался не вмешиваться в политическую борьбу, не связывать себя с действиями легиона и его людей здесь, в уезде, но жизнь распорядилась иначе, и он оказался в центре событий. Свенсон с горечью признал это и задумался о своем будущем. Как оно сложится? Особых причин для беспокойства нет. Большевики не скоро сюда придут. Да и придут ли вообще? Их армия застряла где-то у Байкала. Остановилась перед японскими и белыми войсками. Свенсон вспомнил последние радиограммы. Японцы вырезали главных большевиков и, по всему видно, не собираются покидать русский Восток. Опасаться жалкой горсточки большевиков в Петропавловске и Марково было бы смешно. И все же у Свенсона не было полного спокойствия. Нет, его не особенно огорчали возможные убытки в Марково – это мелочь по сравнению с колоссальными прибылями на других факториях и здесь, в Ново-Мариинске. Свенсона тревожило то, что американские войска покинули Приморье и японцы остались там полновластными хозяевами. Полезут ли желтолицые сюда, на Север? Не придется ли ему да и другим коммерсантам потесниться, уступить часть прибылей японцам? Сдаваться Свенсон не собирался. Он должен укрепиться еще прочнее здесь. Японцам придется с ним считаться. Он должен использовать любую возможность для усиления своего влияния на Чукотке. Пока можно, пока есть время, надо уничтожить всех противников, разорить всех конкурентов и стать единственным хозяином этого края. Олаф пришел к решению забрать товары у Черепахина, который так неосторожно ему доверился, находясь в тревоге и растерянности. К тому же у Свенсона теплилась надежда, что Черепахина не минует пуля на выбранной им дороге вооруженной мести большевикам. Передавая Губанову письмо для Мартинсона, Олаф строго сказал:
– Только Мартинсону в руки! Вот тебе за то, чтобы письмо не потерялось, – Свенсон поверх крепко запечатанного конверта положил несколько зеленых бумажек. Губанов аккуратно свернул доллары под завистливыми взглядами своих спутников и спрятал под кухлянкой вместе с письмом. Свенсон добавил:
– Мартинсон вас угостит хорошо. Я ему пишу об этом. Вернетесь – еще добавлю.
– За бумагу можете быть спокойны, – Губанов натягивал рукавицу. – В целости доставлю.
– Пора, пора ехать! – поторопил Бирич.
– Покедова, – за всех попрощался Губанов и первый тронул свою упряжку. За ним двинулись остальные. Провожающие смотрели им вслед до тех пор, пока они не спустились на замерзшую реку Казачку, вынеслись на другой берег и скрылись за постройками.
– Не ждут в Марково гостей! – засмеялся Тренев. Но его никто не поддержал. Люди стали расходиться. Бирич недовольно заметил:
– Рыбин что-то не пришел.
– Проспал, – Пчелинцев растирал побелевшую щеку. – Кусается еще зима. А ведь весна скоро.
Струков догнал Бирича, который с Чумаковым и Треневым подходил к двери дома последнего.
– Павел Георгиевич! – окликнул он старого коммерсанта. – Я вас задержу на минутку.
– Зайдемте в тепло, – Бирич поежился. – Сегодня действительно морозец крепкий.
Они вошли в дом Тренева.
– Что вы хотели, Дмитрий Дмитриевич?
– Как ваш сын? – спросил Струков.
Напоминание о Трифоне, который после почти трехмесячной болезни едва стал подниматься с постели, не было приятно Биричу. Павел Георгиевич недовольно шевельнул щетками бровей, взглянул из-под них на Струкова почти враждебно. С чего это начальник милиции вдруг вспомнил о Трифоне? Старый коммерсант не мог забыть, как Струков помешал ему разделаться с шахтерами, которые так зверски избили Трифона. И за все время ни разу не навестил Трифона. А сколько вместе пили водки! Так что же надо теперь Струкову?
– Слава богу. Поднялся на ноги, – ответил он угрюмо.
– Я думаю, что сейчас настал момент, когда мы можем и должны привлечь к ответственности тех, кто посягал на жизнь вашего сына. Справедливость прежде всего. А преступление не должно остаться безнаказанным.
Бирич не мог скрыть своего удивления. Он уже давно свыкся с мыслью, что случившееся с Трифоном в кабаку Толстой Катьки забыто, как обычная пьяная драка. Сам же Струков тогда, кажется, так говорил. С чего же он решил ворошить старое, обидное? В то же время ему было приятно, что о его боли, его оскорблении и позоре не Забыто и за них хотят отомстить. Он нерешительно проговорил:
– Я не знаю, захочет ли сам Трифон…
– Разрешите мне его навестить? – Струков был настойчив. Он уже окончательно решил припугнуть шахтеров. Он покажет всем, что у него твердая рука. Струкову хотелось доказать тем, кому здесь принадлежит власть, что он стоит больше, чем они думают. К тому же в последние дни Струков все чаще и чаще вспоминало Колдуэлле и Фондерате. Недавно Рули как бы мимоходом обронил, что он ждет из Америки русского полковника. Кто это может быть? Конечно, сразу же на память Струкову пришел Фондерат. Все возможно в этом мире, и после краха Колчака Фондерат вполне может оказаться здесь.
– Трифон будет рад видеть вас, – сказал Бирич, заметив, что Струков о чем-то сосредоточенно думает.
– Благодарю, – Струков направился к двери.
Бирич вслед сказал:
– Свидетелем этого ужасного события был шахтер, – Павел Георгиевич запамятовал фамилию, но ее подсказал Тренев:
– Малинкин, Малинкин!
– Да, да, он самый, – подтвердил Бирич и усмехнулся. – Такой услужливый, с запоминающимся лицом.
– Знаю, – кивнул Струков. – И еще одна просьба, Павел Георгиевич. Дайте мне список всех должников по налогам и тех, кого ревком от налогов освободил.
– С превеликим удовольствием, Дмитрий Дмитриевич! – воскликнул Бирич. Он уже с симпатией смотрел на Струкова. Ему понравилось, что Струков сам взялся за дело, о котором Бирич хотел ему напомнить. Казна должна пополняться, и если Струкову удастся выколотить со всех налогоплательщиков их долги, то соберется порядочная сумма.
– Сегодня же список будет готов, – заверил он Струкова.
– Я зайду к вам после поездки на копи.
Струков вышел.
– Деятельный офицер, – похвалил его Бирич. – Если бы все мы так служили общему делу, все бы иначе в России сложилось.
– Судьба России еще будет решаться, – несколько высокопарно произнес Чумаков. – Большевики долго не продержатся! Дальний Восток уже отпал от России, возникла Дальневосточная республика.
Дошедшие до Ново-Мариинска сведения о возникновении новой республики были настолько противоречивы, что составить о ней определенное мнение было трудно. Охотск, ссылаясь на Иркутск, передавал, что Дальневосточная республика – буфер, который необходим Советской России для передышки, для предотвращения войны с Японией, держащей на Дальнем Востоке много своих войск; радиостанции Японии и Америки утверждали, что начался распад Советской России на множество республик и это – начало краха большевиков. Тренев не вмешивался в разговор Бирича со Струковым. Он с нетерпением ждал, когда останется один. Едва Струков заговорил о своем намерении собрать задолженность, как Тренев вспомнил о Туккае. Помешавшийся пастух Тейкылькута по-прежнему жил в Ново-Мариинске, но его видели редко. Туккай не любил покидать свою старую дряхлую ярангу. Чукчи из стойбища и береговые кормили его. Тренев вспомнил о тех мешках пушнины, которые ревком вернул Туккаю. «Как я мог о них забыть? – удивился Тренев. Он был недоволен собой. – Упустить такую прекрасную возможность. Три мешка отличной пушнины! Да это же приличная сумма. Надо немедленно, пока еще никто не успел опередить его, забрать меха у Туккая. Лучше всего дождаться вечера и тогда – в ярангу к Туккаю. А будет сопротивляться…» У Тренева крепко сжались кулаки. Он так был захвачен своей мыслью, что не сразу услышал Бирича, который окликнул его:
– Помогите нам, Иван Данилович, напомните имена тех, кто при ревкоме получал бесплатно или за гроши продукты и товары, кого освобождали от налога. Вы же были вхожи в ревком.
– Не утруждайте себя, господа, – отозвался наконец Тренев, – у меня есть списочек. Я для любопытства вел его. Хе-хе-хе! Уж очень мне странным было, что ревком так балует людей, да каких? Бездельников, оборванцев. Чуяла моя душа, что придет справедливое время. Вот оно и настало, а мой списочек из забавы в нужное дело превратился, – приглаживая сальные волосы, Тренев юркнул во вторую комнату, загремел сундуком, отодвинул его от стены и из-под половицы вытащил небольшой сверточек. В нем он разыскал нужную бумагу и убрал в тайник остальные. Поставив сундук на место, он вернулся к Биричу и Чумакову, которые на лежащих перед ними листках уже вывели по столбцу фамилий.
– Вот, – Тренев протянул Биричу список. – Я никого не забыл.
– О-о! – Бирич был поражен тем, что увидел. Оказывается, он почти о половине людей, занесенных В этот список, совершенно не знал. Павел Георгиевич только покрутил головой и, протянув список Чумакову, сказал: – Смотрите. Тут кого только нет. Даже Губанов. Ха-ха-ха! Знали бы ревкомовцы, кого подкармливали. Ну, его мы вычеркнем, а вот с Ульвургына все сполна получим.
Бирич поднял голову:
– Неоценимую услугу вы оказали нам, Иван Данилович. Благодарю вас от имени Совета.
Треневу почему-то стало жаль своего списка. «А не поторопился ли я? – подумал он. – Так задарма и отдал. Ничего за него не получу». Бирич словно угадал его мысли.
– Я попрошу Совет вознаградить вас.
– Благодарю, благодарю, – поклонился Тренев, приглаживая волосы. – Я для общества старался…
– Многих из этого списка, – Чумаков постучал по бумаге карандашом, – сейчас ни на посту, ни в стойбище нет. Они на охоте.
– А нам спешить некуда, – засмеялся Бирич. – Пусть охотятся, больше зверя бьют. Мы их встретим и поблагодарим за меха, за покрытие долгов.
– Да, через месяц все вернутся, – подтвердил Чумаков. – Весна нынче ранняя будет…
– До первого парохода мы успеем все недоимки собрать! С процентами даже. – Бирич углубился в список, и его карандаш быстро заскользил по бумаге.
Трифона было трудно узнать. Он стал необыкновенно худ. Пиджак висел на нем, словно с чужого плеча. На бледном истощенном лице борода и усы казались приклеенными. Щеки и глаза запали.
– Может, еще по одной? – хрипло спросил он, указав глазами на графин.
– Нет, нет, сейчас не могу, – отодвинул рюмку Струков. – Так, значит, вы ничего не можете мне добавить?
– Я был очень пьян, – пожал плечами Трифон. – Почти ничего не помню. В кабак к Толстой Катьке я пришел уже под основательной мухой. Помню, что там были только шахтеры. Отец говорил мне, что ему сообщили, кто меня избивал. Это Агибалов, Занин и Копыткин. Я бы их, сволочей… – он выругался и закашлялся. Кашель сотрясал все его тело. Струков подумал: «Не жилец ты на этом свете, Триша. Скоро на твоих поминках буду». Во время драки Трифону отбили, наверное, все внутренности. Струков оделся и, прощаясь, в шутку сказал:
– Если хочешь полюбоваться, как я буду гнать этих шахтеров в тюрьму, то выходи… – Струков посмотрел на ручные часы. – Выходи часов в пять. Раньше я не поспею. Сейчас пойду собираться.
– Обязательно выйду, – пообещал Трифон. – А вечером – ко мне. Очень хочу сегодня напиться.
На копи Струков приехал с пятью милиционерами перед обедом. Когда упряжки подъехали к холмам угля, который казался особенно черным на фоне снега, в воздухе плыл металлический глухой звон. Баляев стоял у подвешенного к столбику чугунного колеса, неведомо как сюда попавшего, и бил по нему киркой. От колеса отлетала коричневыми брызгами ржавчина. Гаврилович сигналил к обеду. Шахтеры, выкатывавшие из черных зевов штолен груженые тачки, опрокидывали их и, отряхивая с полушубков, с ватных тужурок, с облезлых кухлянок пыль и крошки угля, направлялись к бараку. Следом выходили забойщики, щурясь от резкого света после темноты копей.
Шахтеры с любопытством и настороженностью смотрели на приехавших милиционеров. Баляев, с киркой в руке, пристально рассматривал милиционеров – нет ли среди них знакомого. Затем подошел к Струкову:
– В гости али подсобить желаешь?
Кто-то из шахтеров засмеялся. На многих черных, заросших лицах замелькали белозубые улыбки. Струков строго посмотрел на Баляева:
– Не суйся не в свое дело!
– А ежели обернется моим? – не унимаясь, балагурил Гаврилович, но глаза у него не были веселыми, Струков молча отвернулся. К нему подбежал Малинкин.
– Добренького здоровья!
Струков узнал его, но ответил небрежным кивком и спросил:
– Где ваш старший?
– А вот он, наш Арифметик, – Малинкин указал на конторку, из которой вышел пожилой человек, опирающийся на палку. После переворота Совет назначил его заведующим копями как хорошо грамотного человека. Дольчик жил в Ново-Мариинске уже давно. Это был тихий, неприметный человек, служивший то писарем, то конторщиком, то делопроизводителем. Жизнь сгорбила его, обесцветила глаза. Зимой и летом он ходил в одном и том же длиннополом черном пальто на меховой подкладке. Шахтеры прозвали его Арифметиком.
– Чем, могу служить? – тихим, слабым голосом спросил Дольчик и осторожно коснулся своей маленькой белой бородки, словно хотел убедиться, на месте ли она.
– Мне нужны Агибалов, Занин и Копыткин, – сказал негромко Струков.
Ему не понравилось, что шахтеры не торопились войти в барак. Они остановились и следили за милиционерами, ожидая, что те намерены делать. Когда Струков назвал имена тех, за кем приехал, шахтеры зашумели, Дольчик не сразу ответил на вопрос Струкова. Он подумал, потом произнес:
– Есть такие. У каждого нарублено угля по…
– Зовите их! – оборвал Дольчика Струков. Его раздражала и медлительность старика и слишком пристальные и недружелюбные взгляды шахтеров. Дольчик захлопал бледными веками и сказал Малинкину:
– Позови шахтеров.
– Агибалов, Занин, Копыткин! – заорал, точно чему-то обрадовавшись, Малинкин. – Выходи! Господину Струкову требуетесь!
Шахтеры, бросая на Струкова угрюмые взгляды, продолжали стоять тесной толпой. Струков услышал, как о чем-то за его спиной зашептались милиционеры. «Трусят», – с досадой подумал он и крикнул сам:
– Слышали, кого назвали? Выходи!
– А зачем они вам?! – раздался крик из толпы шахтеров. – По какой надобности?
– Пусть выходят, скажу, – Струков не боялся толпы. Он ее презирал, но упорство этих людей раздражало его. – Трусят, что ли?
– А чего нам трусить? – первым выступил из-за спин товарищей Копыткин.
Тотчас к нему присоединились Агибалов и маленький, с лукавой усмешкой на лице шахтер Занин. Он приподнял смешливо брови, спросил Струкова:
– Водочкой попотчуешь? Давненько я ее, стервозу, не откушивал!
Шахтеры засмеялись. Занин у них был признанным балагуром. Струков точно не заметил ни насмешливого тона Занина, ни хохота шахтеров, за которыми угадывалось беспокойство. Он громко сказал:
– Вы арестованы! – и, обернувшись к милиционерам, приказал: – Взять их!
Наступила тяжелая тишина. Занин все еще продолжал в прежнем тоне:
– К Толстой Катьке свезти хочешь на своих рысаках?
– Я тебе покажу, мерзавец! – и Струков снова с яростью приказал милиционерам, которые замешкались: – Взять их! Быстро!
– Погоди, Дмитрий Дмитриевич, – послышался нервный громкий голос Рыбина. Рыбин, подталкиваемый Баляевым, бледный и решительный, пробирался среди шахтеров. Баляев настойчиво говорил ему:
– Тебе вступиться надо. Ты же свой для Струкова человек. А ежели ж тебя не послушают, мы всем народом в заступ пойдем, – и он ощупал в кармане револьвер.
Милиционеры, уже собравшиеся связать руки шахтерам, остановились в нерешительности и выжидающе смотрели на Струкова, Тот, удивленный появлением Рыбина, на мгновение смешался. «Почему здесь Рыбин? Что он делает? Почему весь в угольной пыли?» Струков ничего не понимал, и поэтому он глупо спросил:
– Это вы?
– Почему вы хотите арестовать шахтеров?
– Они изуродовали человека и должны нести ответственность. – Струков уже овладел собой. – Я их забираю…
Шахтеры вновь зашевелились. Рыбин спросил:
– Когда это случилось?
Струкову не хотелось называть имя Бирича, и поэтому он уклонился от ответа.
– Здесь не будем разбирать. Вам я все разъясню в Ново-Мариинске, – Струков снова приказал милиционерам: – Связать преступникам руки! Чего стоите, рты пораскрывали?
– Не трожь наших дружков, – выступил из-за спины Рыбина Баляев. – Нам неведомо, в чем они перед тобой виноваты. Мы за ними грехов не видели.
– Пшел! – побагровев, заорал на шахтера Струков. – Не в свое дело не суйся! А то и тебя прихвачу!
– Экий ты скорый и быстрый. – Баляев раздувал ноздри. В нем закипала обида. – Я грозиться не буду, как ты. А вон кликну шахтериков. Верно, робя?
– Гони его в шею, Гаврилович! – закричали шахтеры. – Чего ему тут надобно? Приехал пужать! Смотри, какой грозный! Накостылять ему по шее – и все тут!
Часть шахтеров сгрудилась за спиной Баляева и Рыбина. Другие ринулись к Агибалову и его товарищам. Струков рывком расстегнул кобуру, выхватил револьвер, закричал:
– Назад! Убью!
Шахтеры невольно остановились, но тут Баляев почти вплотную подошел к Струкову и, отведя своей огромной ручищей револьвер Струкова в сторону, негромко, но грозно предупредил: – Не балуй, начальник! Ты раз пульнешь, а самого тебя по косточкам раздерут. Уезжай-ка отседова подобру.
Струков едва удержался, чтобы не выстрелить. Он с ненавистью смотрел в лицо Баляева и краем глаза видел за его плечами надвигающихся шахтеров. Струков понял, что слова гиганта не пустая угроза, и убрал револьвер. Баляев почти добродушно произнес:
– Так-то оно разумней, – но в глазах его прыгали колючие огоньки.
– Хорошо, я уеду, – Струков сделал знак милиционерам садиться на нарты. – Но запомните, что вы оказали сопротивление властям.
– Чего же обижаться и грозиться? – Баляев укоризненно покачал головой. – Нехорошо. Ну, с богом.
Милиционеры повернули упряжки и понеслись назад к Ново-Мариинску. Шахтеры засвистели вслед, заулюлюкали. Окружив Агибалова, Занина и Копыткина, они хлопали их по плечам, расспрашивали:
– За что же вас в холодную хотели утянуть?
– Кто его знает, – пожал плечами Агибалов, а Копыткин только презрительно сплюнул. Занин опять скорчил гримасу:
– Нас заместо Рыбина в начальники звать хотели. Он же сбежал, а дело-то делать некому!
Посмеиваясь, шахтеры направились в барак. Баляев одобрительно сказал Рыбину:
– Не сдрейфил ты. Хорошо.
Рыбин молчал. Он теперь с ужасом думал о том, что ожидает его. Совет не простит ему ни его бегства, ни его заступничества за шахтеров, которых хотели арестовать.
– Чего им от них надо? – Рыбин указал на шагавших впереди Агибалова, Занина и Копыткина.
– Думаю, за молодого Бирича, другой причины нет, – Баляев посмотрел в сторону Ново-Мариинска и вдруг убежденно сказал: – Не долго им куражиться!..
Рыбин взглянул на него с удивлением.
…Рули стоял на лыжах возле дома Лампе и курил. Лицо его было румяным. Брови побелил иней. Видно, Рули только что откуда-то вернулся. Свенсон удивился:
– В такой мороз и прогулка?
– Хотелось убедиться, что отправились гости к большевикам. – Рули сбросил лыжи и воткнул их в снег возле крыльца.
– Рудольф, можете вы сделать так, чтобы с открытием навигации ни один пароход, кроме моей шхуны, не разгружался в этом лимане? – спросил Свенсон.
– Хотите стать единственным хозяином Чукотки? – Рули сразу же понял замысел Свенсона и оценил его. – План отменный! Всем коммерсантам, как говорят немцы, капут…
– Да, – Свенсон решил быть с Рули откровенным. – Остальные коммерсанты становятся моими агентами. Другого для них пути нет.
– Сколько я получу от вас за помощь? – спросил прямо Рули.
– Назовите сумму сами, – предложил Олаф.
– О'кэй! – Рули выбил трубку. – Я подумаю. И немного меха.
– Идет, – согласился Свенсон.
– Я обещаю, что ни один пароход не разгрузится здесь, – Рули смотрел на Олафа узкими глазами, и взгляд их был твердым и жестоким.
…– Ты сегодня какой-то необыкновенный, – заметила Елена Дмитриевна, когда Свенсон заглянул к ней в спальню. Она все еще нежилась в постели, хотя время приближалось к полудню. – Что случилось? Приятные новости?
Олаф рассмеялся в ответ. Он бросился к Елене, расцеловал ее, схватил в охапку и, как ребенка, поднял на руки.
– Ты, Элен, скоро будешь самой богатой красавицей Севера, – шепнул он ей, щекоча губами ухо.
– А когда настанет это «скоро»?
– О-о! – подмигнул ей Свенсон. – Это коммерческий секрет. Даже для жены. – Последнее слово не случайно сорвалось у Олафа. Он уже окончательно решил, что Елена станет его женой и он никогда с ней не расстанется.
– Олаф! – она цепко обняла его и от счастья заплакала. Она была благодарна Свенсону и не знала, что ему сказать. Она только осыпала его поцелуями. Олаф сказал ей:
– Сегодня большой день у нас, Элен! Вечером будет праздник. Будет много гостей.
– Какой праздник? – не поняла женщина.
Свенсону хотелось как-то ознаменовать свой новый успех, но не мог же он о нем говорить, и поэтому Олафу пришла удачная мысль:
– Наша свадьба!
Елена Дмитриевна, потрясенная, ничего не могла сказать. Она только крепче обняла Олафа. Вот свершилось – то, о чем она мечтала. Забылось все прошлое. Елена Дмитриевна тихо, точно сообщая что-то очень секретное, шепнула:
– Я твоя, Олаф.
Свенсон снова оделся.
– Мне надо на радиостанцию. Кроме того, загляну к Лампе. Он пришлет все, что надо для свадьбы. Закуски, вина будет много. Пусть все запомнят свадьбу Олафа Свенсона! Я приглашу всех, кого надо. Ты сама ничего не делай. Ты должна быть сегодня очень красивой.
После ухода Свенсона Елена Дмитриевна еще долго лежала в теплой постели. Из кухни уже несколько раз выглядывала прислуга, которую нанял Свенсон, справлялась, когда же подать завтрак, но женщина отсылала ее досадливым жестом, Ей хотелось побыть одной. Надо было привыкнуть к новой и такой радостной мысли, что она – жена Свенсона и теперь никто не посмеет ее упрекнуть за прошлое, не посмеет обидеть двусмысленным взглядом, словом, усмешкой. «А, к черту их всех! – подумала она с пренебрежением о новомариинцах. – Что мне они? Кто они? Наплевала я на них. Мы уедем отсюда». И она размечталась о жизни в Америке. Жизнь эта представлялась ей сверкающей, беззаботной, полной удовольствий. Она будет ездить по курортам, шить у лучших портных…
Оставив постель, она оказалась у зеркала.
Привычным жестом она откинула густые волосы и вспомнила, что этот ее жест очень нравился Мандрикову, Елене Дмитриевне стало как-то не по себе. Она нахмурилась и, торопливо одевшись, сердито крикнула:
– Варвара! Подавай завтрак!
Завтрак улучшил ее настроение. Жаль, на ее свадьбе не будет женщин, которые бы по достоинству оценили ее успех. Не приглашать же тупых и завистливых жен местных коммерсантов, этих туземок! Елена Дмитриевна думала о них с отвращением и брезгливостью. Как только мужчины могут быть с ними близки! Ей стало скучно. Не хотелось оставаться дома, потянуло пройтись.
Позвав Блэка, женщина вышла на улицу. Солнце и нестерпимый блеск апрельского снега ослепили ее. В воздухе угадывалось приближение весны. Елену Дмитриевну повлекло за пост. Она поднялась по узкой тропинке на склон горы, долго смотрела оттуда на лиман, на горизонт, и ей казалось, что она видит свободную синюю воду, а за ней – американский берег. Туда ее перенесут не крылья, о которых она мечтала на этом же месте, когда каталась с Рули на лыжах. Ее перевезет корабль Свенсона. Вспомнив об Олафе, Елена Дмитриевна посмотрела в сторону серого куба радиостанции. Там находится Олаф. Она постоит здесь и встретит его.
Елена Дмитриевна услышала, что Блэк заворчал негромко, предостерегающе.
– Ты что, дурачок, на кого? – она обернулась и испуганно отшатнулась, едва сдержав крик. Если бы не ясный день, она бы подумала, что к ней приближается призрак, очень похожий на Трифона.
– Боже, какой ты! – вырвалось у нее непроизвольно.
Трифон в солнечном свете выглядел жалким и постаревшим. Он тяжело и шумно дышал. Его рот, ставший необыкновенно большим, был раскрыт, и пар из него вырывался толчками. Не обращая внимания на Блэка, который оскалил клыки и ворчал все громче, Трифон надвигался на Елену Дмитриевну. Он плохо соображал, что делает. Неудачная жизнь, потеря Елены, болезнь – все это слилось в одно: в ненависть к этой красивой женщине с ее надменным лицом, с ее холодными зелеными глазами. В ней он видел причину всех своих неудач, своего крушения. Лицо Трифона было страшным. Елена Дмитриевна не отступила. Она не боялась Трифона. Она смотрела на него и думала: «Как я могла жить с ним? Как я могла испытывать радость от его близости. Какая мерзость!»
– Что тебе надо? – сухо спросила она.
Он, не отвечая, выбросил вперед руки и ринулся на Елену Дмитриевну. Им владело одно желание, одна мысль: смять, изуродовать, уничтожить эту красивую гадину. Она покачнулась, не успев увернуться от него. Рука Трифона рванула ворот ее шубки.
– Блэк! Взять! – крикнула она.
Собака прыгнула и сомкнула челюсти на руке Трифона. Трифон, закричав от боли, отпустил женщину. Собака рвала на нем кухлянку, рвала его тело.
Трифон, споткнувшись, упал. Елена Дмитриевна не отзывала собаку. Она стояла с разорванным воротом, не чувствовала холода и широко раскрытыми глазами, дрожа от бешенства, смотрела, как Блэк терзал Трифона.
Она совершенно не удивилась, обнаружив, что рука ее сжимает маленький браунинг, подарок Рули. Она клала его в муфту, когда выходила на улицу. Рули научил ее стрелять. Елена неторопливо вынула из муфты браунинг и, направив его в спину Трифона, дважды выстрелила.
Скорчившись на развороченном измятом снегу, Трифон лежал неподвижно. Он был мертв. Испуганный выстрелами Блэк отскочил в сторону и угрожающе рычал, прижимая уши. Женщина бросилась прочь. Возле радиостанции она остановилась, тупо посмотрела на браунинг, и ее взгляд стал осмысленным и пугливым. Она торопливо сунула револьвер в муфту, осмотрелась. Трифон лежал за сугробами и его не было видно. Елена стала приводить себя в порядок, пытаясь – закрыть шею и грудь разорванной шубкой. Это ей не удавалось.
Она не заметила, как распахнулась дверь и из радиостанции вышел Свенсон. Голова его была обнажена. Олаф победно взглянул на лежащий внизу Ново-Мариинск и усмехнулся. Он только что закончил разговор с Номом. Олаф распорядился, чтобы «Нанук», его самая любимая и лучшая шхуна, была наготове к выходу в море. Как только тронется лед и можно будет войти в лиман. «Нанук» придет с полными трюмами, за ней последуют другие зафрахтованные им суда. Они повезут на Чукотку охотничьи припасы и спирт, муку и сахар, керосин и все, что необходимо здесь. Олаф видел уже снующие между судами и берегом бесчисленные лодки, которые доставляют грузы. Растут на берегу штабеля ящиков, мешков, бочек, а в трюмы грузятся тюки пушнины.
В этот момент он увидел Елену Дмитриевну. На его лице отразилось недоумение. Он никак не ожидал увидеть ее здесь. Чем это она занята? Что делает? Олаф не сразу разглядел разорванную шубку. Он побежал к ней навстречу.
– Элен! Элен!
Она подняла голову, и из ее рук выскользнул большой лоскут меха, открыв шею и грудь. Олаф испугался.
– Что с тобой? Что случилось?
Она встретила его молчанием. Лицо ее подергивалось, а взгляд сухих расширенных глаз был направлен куда-то мимо Олафа.
– Да что с тобой? Блэк? – он дотронулся до лоскута меха, который Елена Дмитриевна прижимала к груди: – Я его… – Свенсон вынул из кармана револьвер, но Елена Дмитриевна схватила его за руку:
– Нет… Это… Бирич… Трифон…
– Где он? Где? – Свенсон осмотрелся, готовый сейчас же пристрелить Бирича, но никого не было видно.
– Он там, – Елена медленным движением руки указала на гребень снега, за которым лежал Трифон. Олаф подумал, что Бирич спрятался при его приближении, и бросился туда, Елена Дмитриевна пошла следом. Она видела, как Свенсон взбежал на крепкий, утрамбованный ветром и морозом гребень сугроба и остановился, пораженный. Потом он спустился к телу Трифона, нагнулся над ним. Он убедился, что сын коммерсанта мертв. Елена Дмитриевна остановилась на гребне сугроба. Свенсон снизу посмотрел на нее. За ее спиной было солнце, и лица женщины Олаф не мог рассмотреть. Вместо него было черное пятно.
– Ты?.. – спросил Олаф.
– Я! – вскинув голову, выпрямилась и с вызовом ответила Елена Дмитриевна. – Я, я, я!
Она сбежала к Олафу и, оказавшись вплотную к нему, спросила, почему-то понизив голос до свистящего шепота:
– Испугался?! За себя испугался? Беги всем скажи, что я пристрелила своего мужа… бывшего. Нет, не мужа, а падаль, падаль! – Голос ее зазвенел и сорвался.
Она уткнулась лицом в плечо Олафа и затряслась в рыданиях. Свенсон обнял ее, поглаживая по плечу, но не знал, что сказать. Происшедшее потрясло его, и он с трудом подавил в себе желание оттолкнуть убийцу. На какое-то мгновение эта женщина стала для него неприятна, даже отвратительна. Елена Дмитриевна словно угадала, что Происходит в душе Свенсона, и, подняв голову, встретилась с ним взглядом. Глаза ее по-прежнему были сухи, но в них Свенсон прочитал страх и мольбу о помощи.
– Кто-нибудь видел? – спросил он.
Елена Дмитриевна отрицательно покачала головой. Он крепко взял ее под руку и быстро повел домой. Женщина пыталась остановиться, вырваться от него.
– А он… он… все увидят…
– Он лежит в стороне, – Свенсон крепче сжал руку Елены Дмитриевны и, не останавливаясь, вел ее дальше. – Не бойся. Я все сделаю… Тебе надо домой. Успокойся… Вечером гости будут… я пригласил… Постой-ка тут.
Олаф вернулся к трупу Трифона, который уже закоченел. Свенсон намеревался отнести его подальше от поста и бросить. Звери и собаки за сутки ничего, кроме лохмотьев одежды да обгрызанных костей, не оставят, но тут же Олаф передумал. Его может заметить кто-нибудь с радиостанции или с поста. И он, став на колени, быстро забросал труп снегом. «Если найдут его, – думал Олаф, – свалим на большевиков».
Встав на ноги, он стряхнул снег с одежды и поспешил к ожидающей его женщине. Она схватила его руку, прижалась к нему и стала торопливо рассказывать о нападении Трифона. Они спустились к Ново-Мариинску и, не привлекая ничьего внимания, скрылись в своем доме. На кухне уже громоздились груды продуктов, доставленные Лампе. Свенсон сказал Елене:
– Никуда не выходи. Успокойся. Я не позволю тебя обидеть никому.
Свенсон понимал, что подвергает себя опасности, но от Елены Дмитриевны он отказаться не мог.
Длинной дорогой он шел к ней, и теперь, когда она принадлежит ему, он ни за что не отдаст ее на растерзание старому Биричу. Олаф поцеловал ее упругие, пахнущие морозом губы и уверенно произнес:
– Все будет о'кэй, дорогая!
Он вышел из дому. Елена Дмитриевна подбежала к окну, дыханием протаяла на стекле глазок и посмотрела вслед Олафу. Он быстро шагал к дому Бирича. «Пошел для алиби», – угадала Елена Дмитриевна и совершенно успокоенная вошла в кухню.
