Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Я с доктором…
Нина Георгиевна как-то странно всплескивает руками и, закрыв ими лицо, бежит через кухню в комнату. Антон слышит ее рыдания, и страшная догадка заставляет его содрогнуться. Ему становится страшно. Он кричит:
– Наташа!
Антон вбегает в комнату и застывает на месте. Кровать пуста. Нина Георгиевна стоит, прижавшись к стене. На руках ее маленький сверток. Антон знает, что это его сын, но он почему-то не думает в этот момент о сыне. Он остановившимися глазами смотрит на бескровное лицо Нины Георгиевны.
– Нет Наташи… – шепчет она, и у Антона все обрывается внутри.
В середине того же дня в Марково появился Губанов со своими людьми. Тайный карательный отряд, посланный по совету Рули, остановился у первой избушки, и у ее хозяев Губанов узнал, где находится Совет. У этого высокого с костистым лицом и длинными руками человека был хорошо разработанный план действий. Он не собирался тайно нападать на Марково – в перестрелке могли убить его. Губанов решил собрать Совет и всех его членов перестрелять на месте, когда они меньше всего ожидают нападения.
Упряжки подъехали к зданию Совета, но в нем, кроме Оттыргина, никого не оказалось. Все были на обеде. На вечер был назначен суд над Черепахиным и его соучастниками. Оттыргин старательно набил топку дровами. Чекмарев велел как следует натопить помещение. Егор Губанов и маленький Матвей Корякин, войдя в Совет, быстро обшарили комнату глазами. Косыгина и Соболькова на всякий случай Губанов оставил около упряжек.
– О, знакомый! Здравствуй! – проговорил Губанов, узнав Оттыргина. Его он не раз видел в Ново-Мариинске. – Где же члены Совета?
Он был даже доволен, что не застал советчиков. Теперь можно будет хорошо встретить, их. Оттыргин в свою очередь вспомнил Губанова, который околачивался по кабакам да складам.
– Так где же Чекмарев, где все члены Совета? – повторил вопрос Губанов и уже нетерпеливо потребовал: – Да брось ты свою печку!
Оттыргин поднялся с колен. Он не торопился с ответом. Что-то ему не понравилось в этих людях. В голосе Губанова слышались какие-то наигранно-фальшивые нотки и затаенное беспокойство, а глаза Корякина все время бегают, никак не перехватишь их взгляд. Да и люди эти в Ново-Мариинске недоброй славой пользовались. Что им надо в Марково, зачем приехали?
– Ты что, оглох? – рассердился Губанов: – Отвечай, где советчики?
– Ушли…
– Сколько их? Кто? Как звать?
– Чекмарев, Куркутский, Дьячков, Каморный, Клещин, – перечислял по пальцам Оттыргин: – Еще есть Мохов…
– Все? – спросил Губанов.
Оттыргин закивал и не понял, почему Губанов весело, раскатисто рассмеялся, словно услышал что-то забавное. Губанов переглянулся с Корякиным и удовлетворенно кивнул.
– Беги к Чекмареву, ко всем членам Совета, – приказал Губанов Оттыргину строго. – Скажи, чтобы сюда шли, с поста люди приехали, важные новости привезли. Понял?
– Понял, – кивнул Оттыргин.
– Ни черта ты не понял! – Губанов выругался и, подойдя к двери, позвал Соболькова. Когда работник Чумакова вошел, Губанов сказал:
– Ты, Мирон, пойдешь вот с ним, – он указал на Оттыргина, – и всем членам Совета скажешь, чтобы бежали сюда. Передай, что мы важную новость привезли с поста.
– Ладно, – с готовностью кивнул Собольков, который с момента приезда в Марково мучительно думал над тем, как же выполнить приказ Чумакова – предупредить советчиков об опасности.
Когда Оттыргин и Собольков вышли, Корякин с опаской спросил:
– Ладно ли дело-то получится?
– Получится, – Губанов был уверен в успехе. – Стреляй прямо в лица.
Он позвал хмурого Варлаама Косыгина, который все еще находился около упряжек. Тот неторопливо вошел. Как всегда, его выпуклые глаза были полуприкрыты бледными веками. Губанов снова выглянул за дверь и, убедившись, что Собольков и Оттыргин ушли уже далеко, сказал:
– На каждого из нас приходится по два советчика. Я вот буду у стола. Ты, Матвей, станешь у двери, чтобы никто не смог сбежать. Варлаам сядет у окна. Как только я скажу: «Мы приехали от Совета», вы сразу стреляйте в тех, кто будет рядом с вами. Я же прикончу Чекмарева и Куркутского. Их морды я хорошо знаю. А теперь осмотрите свои револьверы. Тут винчестеры не с руки.
Все достали из карманов браунинги, проверили их и вновь положили так, чтобы удобнее было их выхватить. Губанов развернул кисет.
– Закурим перед делом. От табака руки тверже и глаз острее.
Они сидели и в молчании курили.
Собольков, отойдя от Совета на полсотни шагов, с опаской оглянулся и, убедившись, что за ними не следят, попросил Оттыргина:
– Веди меня к самому главному начальнику.
Оттыргин, знавший Соболькова, спросил:
– Хорошие новости привезли?
– Плохие. – И поторопил: – Веди к самому большому начальнику.
Они подошли к дверям домика Чекмарева. Оттыргин, не постучавшись, вошел вместе с Собольковым. В маленькой, но чистой, аккуратно убранной комнатке было тепло. За столом, подперев голову руками, сидел Антон. Чекмарев что-то помешивал в кастрюльке, которая стояла на огне.
– А, Отты! – обернулся на стук двери Чекмарев. – С кем это ты?
– Собольков, с поста.
– Из Ново-Мариинска? – Чекмарев бросил облепленную кашей ложку на стол, сделал шаг к Соболькову, торопливо спросил: – Как там?
– Плохо, – покачал головой Собольков. – Мы прибежали убить тебя, убить советчиков.
– Что-о-о?! – на лице Чекмарева было недоумение. – Ты что, рехнулся?
Антон оторвался от своих тяжелых печальных дум и тоже непонимающе уставился на Соболькова. Мирон не знал, как лучше передать слова Чумакова, и замялся. Ему на выручку пришел Оттыргин:
– В Совете три человека с поста. Плохие люди.
– Чумаков сказал… – начал Собольков, но тут его перебил Антон:
– Чумаков? С большой светлой бородой, синие глаза?
– Ага, – кивнул Собольков и, обрадованный тем, что здесь хорошо знают его хозяина, быстро и точно передал его поручение.
– Та-а-к! – протянул Чекмарев. – Убийц подослали. Спасибо тебе, Собольков.
Чекмарев едва сдерживал обуявший его гнев. Антон, следя за ним, сказал:
– Приехавших надо немедленно арестовать!
– Обед нам испортили, дьяволы, – невесело пошутил Чекмарев…
Торопливо одевшись Чекмарев с Моховым направились к Дьячкову. Собольков и Оттыргин пошли вместе с ними.
Когда человек ждет, то ему кажется, что время начинает идти медленнее. Так было с Губановым и его спутниками. Они уже выкурили по большой самокрутке, а советчики все еще не подходили.
– Может, почуяли что? – высказал опасение Корякин.
– Не-е, – махнул рукой Губанов. – Замешкались! Давай-ка еще по одной курнем.
Они не успели свернуть по новой «козьей ножке», как услышали скрип снега под ногами многих людей. Губанов шагнул к двери, но ее уже открыл Чекмарев. Он громко и весело поздоровался:
– С приездом! – и протянул руку Губанову. – Ну, здравствуйте, гости дорогие!
Вместе с Чекмаревым в Совет вошло человек десять. Губанов растерянно сунул руку Чекмареву. Тот ее сжал крепко, точно был очень рад встрече с Губановым. К Корякину и Косыгину тоже тянулись руки. Марковцы шумно здоровались, засыпали приехавших вопросами. Те растерянно, как и Губанов, протянули руки, отвечая на приветствия. Чекмарев, как только почувствовал, что крепко держит руку Губанова, неожиданно с силой рванул его к себе, и в тот же момент на Губанова навалились Каморный и Оттыргин. Губанов был сбит с ног. Он не успел опомниться, как его револьвер оказался у Чекмарева, а руки были завернуты за спину. Точно так же, правда после короткой борьбы, были обезоружены Косыгин и Корякин. Они матерились и старались вырваться.
– Вы что, обалдели, сволочи! – кричал Губанов. – Мы к вам с добром, а вы руки ломаете. Отпустите!
Марковцы освободили «карателей». Они распрямились, продолжая ругаться и бросать на марковцев испуганные и в то же время злобные взгляды. Чекмарев, держа в руке револьвер Губанова, спросил с усмешкой:
– С этим добром приехали? Сколько же вам обещали заплатить, чтобы вы ухлопали нас?
Тут Губанов увидел, что Собольков о чем-то тихо переговаривается с Оттыргиным. «Мирона же не обыскивали!» – вспомнил Губанов и догадался, кто их выдал. Губанов шумно задышал. Он был готов броситься на Соболькова и смять его, задушить. Губанов сдержался, только в его глазах блеснула неуемная ненависть. Чекмарев снова заговорил:
– Чего же молчишь? Или будешь отказываться?
– Могу ответить, – медленно начал Губанов, заметив, что за его спиной путь к двери свободен. «Бежать! – блеснула у Губанова мысль. – Упряжки у двери. Винчестер на нарте. Отстреляюсь и уйду в тундру». Губанов глубоко вздохнул, точно собираясь начать рассказ, и вдруг, рванувшись вперед, ударом отбросил в сторону Чекмарева, одним прыжком достиг порога и выскочил за дверь, с силой прихлопнув ее за собой. В доме раздались крики, ругань. Ринувшиеся за Губановым марковцы у дверей образовали толчею, мешая друг другу. Кто-то упал, загородив выход. И хотя все это продолжалось несколько секунд, Губанову их хватило на то, чтобы поднять упряжку и погнать ее от Совета. Он отчаянно кричал на собак.
– Хак! Хак! Га! Ра-ра!
Остол свистел в воздухе. Упряжка пошла быстрее. Она была уже шагах в тридцати от Совета, когда на улицу выбежал Оттыргин, а за ним следом повалили остальные. Многие бросились вдогонку за Губановым, кто-то поднимал упряжки. Оттыргин вскинул винчестер и прицелился. Выстрел оборвал многоголосый шум. Люди замолчали, застыли на своих местах. Губанов, бросившийся на нарту, упал с нее и растянулся на снегу. Он дважды пытался подняться, но не смог и, медленно подтянув колени к подбородку, застыл. Его упряжка, пробежав немного, остановилась. Собаки, почувствовав, что их не тревожат, улеглись на снег. Люди осторожно двинулись к Губанову.
– Готов, – сказал кто-то.
– Собаке и смерть собачья, – буркнул Каморный.
Вечером стало известно, что, испугавшись суда, повесился Черепахин.
Глава шестая
1
Рули раскурил трубку и вышел из дому, Несколько минут он постоял у двери, привыкая к яркому свету полудня.
В воздухе угадывалось приближение весны.
«Скоро очистится залив ото льда, – тревожно подумал Рули. – Не исключена возможность, что первым пароходом прибудет, красногвардейский отряд из Петропавловска, и тогда…» Рули поежился. Растет глухое недовольство шахтеров. В воздухе пахнет опасностью, Вчера стало известно о провале карательной операции в Марково, Это сообщение поколебало обычную выдержку Рули.
Он признался себе, что в этом деле проиграл. «Может быть, был прав Струков, когда напрашивался на поездку в Марково? Впрочем, это еще не поздно сделать».
Вчера, когда к нему пришел Бирич, чтобы сообщить о марковской неудаче, Рули не стал с ним обсуждать случившееся – предложил перенести это на сегодняшний вечер. Надо было все обдумать, дождаться возвращения на пост Струкова, который уехал в какое-то стойбище, а главное, сегодня в три часа пополудни с ним, Рули, будет разговаривать Томас.
При воспоминании о своем командире Рули сделал несколько глубоких затяжек. Опять новые приказы, опять недовольство тем, что он тут делает. «Интересно, какую бы скорчил физиономию Томас, если бы узнал о нашем провале в Марково», – подумал Рули и решил об этом ему не сообщать.
Рули взглянул на часы. На радиостанцию идти еще рано. На всякий случай там с утра сидит Стайн. Если понадобится, то он сразу же пришлет за Рули.
– Гуд дэй! – кто-то окликнул американца.
Он повернул голову и увидел Чумакова. Высокий, гибкий, с аккуратно подстриженной бородой, он весело смотрел на Рули своими синими глазами. Рули не удержался:
– А вы, кажется, не особенно огорчены нашим провалом в Марково?
С лица Чумакова сбежало приветливой выражение. Он сердито прищурил глаза.
– Отдельные неудачи не должны нас обескураживать, – ответил он неопределенно, а про себя подумал: «Суяма окажется неблагодарной свиньей, если не оценит по достоинству эту мою операцию». Соболькова, привезшего весть о гибели Губанова, придется убрать. Мертвый никогда не проговорится, а на живого плохая надежда.
– До вечера в Совете, – Рули хотелось побыть одному, и он зашагал прочь от Чумакова.
Чумаков усмехнулся и, довольный собой, направился к складам, около которых толпились люди. В Ново-Мариинске становилось все шумнее. С приближением весны из тундры возвращались охотники, приезжали чукчи из стойбищ, чтобы обменять шкурки на охотничьи припасы и продукты.
Чумаков подошел к складу Бирича, где торговал Кулик, прислушался. Голоса у покупателей были недовольные, даже сердитые. Один из них, чуванец, размахивая рукой, в которой были зажаты две горностаевые шкурки, почти кричал:
– Сколько патронов даешь? Я две шкурки даю. Ты патронов даешь за одну шкурку. Почему?
– Теперь все дороже, – безразличным, усталым голосом отвечал Кулик. – Все дороже. Ревком все разграбил.
– Зачем врешь? – вступился русский охотник с седыми усами. – Вон склад, полный товаров!
– Дерут, сколько хотят! – проворчал человек в облезлой кухлянке и стал выбираться из толпы. – Теперь все на ревком можно валить.
Человек выругался и направился в сторону кабака: Толстой Катьки. Чумаков посмотрел ему в спину: «Наверное, с копей». Чумаков замечал, что новомариинцы все чаще и чаще высказывают недовольство ценами и тем, что делает Совет. Особенное недовольство вызывали непрерывные обыски и аресты должников. Струков со своей милицией старался вовсю. Чумаков знал, что Струков пытается разыскать Нину Георгиевну. Начальник милиции был убежден, что ее и Наташу прячет кто-то из жителей поста. По ночам он врывался в квартиры, все переворачивал, но даже следов женщин не мог найти; он срывал злобу на должниках, список которых ему передал Бирич. Струков арестовывал людей пачками, тащил в тюрьму и здесь их избивал, морил голодом, пока кто-нибудь из родственников или близких не приносил выкуп… Недовольство его действиями на посту росло с каждым днем. Чумаков, постояв еще немного в толпе покупателей, незаметно отошел. «Нехорошее настроение у людей, как бы не быть беде. А впрочем, мне это на руку, чем быстрее, тем лучше…»
Рули, расставшись с Чумаковым, погруженный в раздумье, незаметно для себя оказался около домика, в котором жили Свенсон и Елена. После их свадьбы Рули очень редко встречал Елену Дмитриевну. Сразу же она сказалась больной и почти месяц не выходила. Рули несколько раз навещал ее, но никогда не мог остаться с ней наедине; мешали то Олаф, то прислуга, которую Елена не отпускала от себя, явно боясь остаться с глазу на глаз с Рули. Почему? Какие у нее есть основания, догадки? Разве она знает, что он нашел гильзы от ее браунинга около трупа Трифона? Нет, конечно. Разве она догадывается, что Рули хочет вновь ее близости? Он же ни словом, ни взглядом не дал ей это понять. Неужели он разучился скрывать то, что у него на уме и на сердце? Не может быть. Скорее всего ей неприятно видеть своего бывшего любовника или же она инстинктивно опасается его. Женский инстинкт – вещь загадочная.
Рули взглянул на замороженные окна жилья Свенсона и направился дальше. Спешить не стоит, он выждет момент, удобный момент, когда Елена не сможет отгородиться от него служанкой. Рули прижал к груди руку и сквозь толстый мех шубы нащупал гильзы, которые лежали в кармане тужурки. Вот вексель, который так неосмотрительно выронила Елена, и по нему ей придется платить сполна.
На радиостанции Рули встретил суетившийся Учватов. Его оплывшее жирное лицо вздрагивало при каждом движении, как желе.
Он старательно помог Рули снять шубу и бережно повесил ее на крючок.
– У нас тут тепленько, хорошо. Садитесь, отдыхайте.
Учватов подставил Рули табуретку, а сам продолжал стоять. Рудольф взглянул на Стайна, который сидел на деревянном диване, вытянув ноги.
– Ном не вызывал?
– Предупредил, – Сэм зевнул, посмотрел на часы, висевшие над столом. – Минут через тридцать Томас будет у аппарата. Что ему от нас надо?
Рули не ответил Стайну. Он обратился к Учватову:
– Петропавловск молчит?
– Молчит, молчит, – торопливо закивал Учватов. Ему стало совсем жарко, пот ручьями стекал по щекам, шее. С тех пор, как на радиостанции побывал Каморный с шахтерами, Учватова все время терзал страх. Ему казалось, что вот-вот, если не в эту минуту, то в следующую, Рули или Стайн, Бирич или Струков скажет ему: «А ну-ка, расскажи, как ты помогал ревкомовцам». А потом его выведут на снег и расстреляют…
– Вы чаще сами напоминайте о себе Петропавловску, – сердито сказал Рули.
– Я много передал телеграмм, – Учватов кинулся к столу, схватил книгу и протянул ее Рули. – Извольте взглянуть сколько.
Рули небрежно перелистал книгу. Да, за последний месяц передано два десятка телеграмм. Петропавловск все их принял, но ни одного ответа не дал. Это был очень тревожный симптом. Может быть, там, в Петропавловске, уже хорошо осведомлены о том, что произошло здесь. Рули подозрительно посмотрел на Учватова. И что этот человек так трясется, так обливается потом? Природная русская услужливость, раболепие перед начальством или же страх за какой-то проступок?.. Хотя подозревать этого радиотелеграфиста в предательстве невозможно. Рули вспомнил участие Учватова в уничтожении ревкома, и подозрительность у него исчезла. Он снова задумался о странном молчании Петропавловска. То засыпал Совет телеграммами, требовал точной информации о Мандрикове, то вдруг полное безразличие. Здесь что-то кроется.
Рули вернул книгу Учватову, бесшумно прошелся по аппаратной. Он не хотел себе признаться, но предстоящий разговор с Томасом все таки беспокоил его.
«Может быть, нам самим направиться в Марково, – думал он, – уничтожить красное гнездо и на этом поставить точку?» Рули не сомневался, что если он сам возьмется за Марковский Совет, то добьется своей цели. Мысли Рули прервал Учватов:
– Ном!
Рули стремительно подошел к аппарату, сел и натянул наушники. Учватов пододвинул – ему бумагу и карандаш. Рули осторожно повертывал лимбы, улучшая настройку, и вот прозвучали позывные Томаса. Рули жестом руки приказал Учватову отойти и подозвал Сэма. Стайн, держась за спинку стула, наклонился над столом и стал внимательно читать шифровку.
Нет, в Номе не были в претензии на Рули и Стайна. Там беспокоились о другом. Томас предупреждал, что Петропавловск, кажется, имеет сообщения, из Ново-Мариинска или другого пункта о том, что происходит в Анадырском уезде. В Петропавловске как будто готовятся с началом навигации послать в Ново-Мариинск людей. Это очень нежелательно. Обстановка в Ново-Мариинске не должна измениться. Позиции надо укрепить, но это должно быть сделано руками самих русских. Для этого в Ново-Мариинск на шхуне «Нанук», которая направится туда с грузом, первым рейсом прибудет полковник Фондерат. Ему передать все дела. Полковник имеет точные инструкции и облечен доверием Легиона. Если сейчас в уезде имеются пункты, под контролем красных, борьбу против них вести только руками местных жителей, без участия американских подданных. Есть предположение, что в Ново-Мариинске или в уезде действует японский агент. Необходимо его Выявить и, установив с ним контакт, привлечь для работы в Легионе. Рули и Стайну разрешается с «Нануком» вернуться в Ном. Обязательно прибытие в Ном. Свенсона. Очень желательно отвлечь внимание Петропавловска, вызвать у него доверие. Полковник Фондерат должен прибыть и приступить к делу в Ново-Мариинске прежде, чем Петропавловск вышлет своих людей. Для отвлечения внимания Петропавловска можно пойти на установление по форме более коммунистического правления. Вместе с тем Томас предлагал, чтобы Рули и Стайн сами определили, что будет более эффективно в условиях уезда.
Когда передача была окончена, американцы многозначительно переглянулись. Многое в том, что сообщал и советовал Томас, было неожиданным, новым. Стайн протяжно присвистнул:
– Кажется, ветер меняется.
– Ветер может меняться, но корабль идет прежним курсом, – поправил его Рули. Он не хотел обсуждать услышанное в присутствии Учватова, который мучился от любопытства. Во время передачи он напрягал слух, но, кроме редких и непонятных цифр и сочетаний букв, он ничего не разобрал. Учватов догадался, что передача ведется шифрованная, и от этого желание узнать, о чем она была, стало еще сильнее. Рули аккуратно сложил листок бумаги с записью передачи и спрятал его в карман. Рудольфу не понравился взгляд, каким Учватов проводил бумагу, и он сердито сказал:
– Ни одной передачи не делать без моего разрешения!
– Хорошо, хорошо, – закивал Учватов, испугавшись резких ноток в голосе американца.
Рули пристально на него посмотрел: «Может, ты японский агент?» Учватов съежился под взглядом американца, и его обдало жаром. Учватов вновь вспомнил о посещении радиостанции шахтерами. «Нет, это трус!» – презрительно решил Рули и сказал:
– Дайте мою шубу!
Учватов помог американцу одеться и облегченно вздохнул, когда закрыл за ними дверь. Он бросился к окну и долго смотрел вслед американцам, которые медленно шли к посту и что-то очень серьезно обсуждали.
– Штаты вывели свои войска из России, – напомнил Рули своему спутнику. – Вот почему и мы не должны здесь вести сами активных действий.
Рули умолчал о том, что еще часа два назад он думал о другом и даже намеревался ехать в Марково. Теперь об этом не могло быть и речи.
– Тогда в Марково надо послать Струкова с его людьми, – предложил Стайн.
– А если Струков разделит ту же упасть, что и эти бродяги? – Рули с усмешкой посмотрел на Стайна. – Я уверен, что об этом будет как-то неприятно докладывать Томасу. А?
Стайн, смешался, а Рули коротко хохотнул. Ему нравилось озадачивать своего помощника. Сэм обиженно молчал. Рули остановился, раскурил трубку и, наслаждаясь ароматным табаком, откровенно выложил Сэму свой план:
– До приезда этого полковника… как его… – Рули попытался вспомнить фамилию, но не смог, а доставить бумагу ему не хотелось, и он махнул рукой. – Марково оставим в покое, если, конечно, оттуда красные не полезут к нам. Пусть полковник с ними сам расправляется. Русский знает лучше, куда русского ударить, чтобы удар был смертелен. Нет злее и беспощаднее врагов, чем поссорившиеся родственники.
Сэму хотелось выругаться. Ему осточертели плоские сентенции Рули. Стайн быстро, почти с вызовом спросил:
– Что же нам остается делать? Спать? – и тут он не удержался, чтобы не кольнуть Рули: – В одиночку это не так весело.
– Зато полезно, – хладнокровно парировал Рули и продолжал: – Нам надо отвлечь внимание Петропавловска от Ново-Мариинска, успокоить петропавловских большевиков каким-нибудь сообщением.
– Пошлем радиограмму, что здесь по-прежнему ревком, – засмеялся Стайн. – И даже в том же составе.
– Сэм! – Рули остановился и посмотрел на Стайна почти с восхищением. – Ваша мысль стоит десять тысяч долларов. Если бы у меня они были, я бы вам сейчас выписал чек!
Сэм подозрительно смотрел на Рули – не смеется ли юн над ним. Нет, не похоже. Рули говорил вполне серьезно, даже с той деловитой озабоченностью, которая у него всегда появлялась при решений сложного и ответственного вопроса.
– Вы, Сэм, подсказали мне то, что я искал! – Рудольф выдержал многозначительную паузу и, протянув руку вперед, указал на Ново-Мариинск, который лежал внизу. – Здесь будет создана коммунистическая организация.
– Что-о-о? – Сэм ошалело уставился на Рули. Что он болтает? Или действительно принимает его за идиота и сейчас над ним потешается. Сэм покраснел от негодования:
– Мне мало нравятся плоские шутки.
– Это серьезно, Сэм, – Рули укоризненно качнул головой: – Неужели вы не поняли? Петропавловск успокоится, когда узнает, что тут коммунисты у власти. Коммунисты, конечно, скроенные и сшитые нами.
Теперь Стайн понял Рули. Нет, это просто великолепно! Они, офицеры Легиона, создают тут компартию. Такого анекдота еще в Номе не слышали.
– Прекрасно, Рудольф. Только как мы это сделаем?
– Бирич поможет, – Рули взглянул на часы. – Скоро к нему.
Вся дорога ушла у них на обсуждение своего плана, и только перед домом Рули вспомнил о предупреждении Томаса о японском агенте:
– Кто бы это мог быть?
– Может быть, он и сообщает в Петропавловск о положении здесь? – тоже задумался Стайн.
– Агента мы найдем! – Рули был полон решимости, в нем заговорила профессиональная гордость. Он считал, что на карту поставлен его авторитет.
Струков неторопливо прихлебывал чай из большой кружки, которую всегда возил с собой. В яранге Тейкылькута стояла почтительная тишина. Жены хозяина сидели в стороне, и только старшая, с морщинистым, покрытым голубыми точками татуировки лицом, находилась около очага. Она помешивала в котле оленину. После дорога и морозного ветра Струков наслаждался теплом. Он полулежал у огня, ощущая его горячее дыхание на своем обмороженном лице.
Тейкылькут не нарушал молчания. Расспрашивать, зачем гость приехал, неприлично, да и зачем расспрашивать? Оленевод догадывался, что привело начальника милиции в его стойбище. За шкурками приехал.
Тейкылькут знал, что многие из его стойбища еще не платили налога, многие должны коммерсантам. За себя Тейкылькут не беспокоился, и все же приезд Струкова был для него неприятен, но он умело это скрывал.
В ярангу вошел старший милиционер, стянул меховую рукавицу и обтер с усов и бровей иней. Струков поднял на него глаза:
– Ну что там, Крюков?
– Сгоняем, ваше благородие. Все на месте.
– Хорошо, – кивнул Струков. – Все сразу и сделаем. К вечеру должны вернуться в Ново-Мариинск.
За стеной яранги послышались возбужденные голоса, покрикивания милиционеров, ругань. Кто-то вскрикнул. Струков нахмурился:
– Раньше времени в ход руки не пускайте. Иди, скажи болванам!
– Так точно! – Крюков поспешно натянул рукавицы и вышел. Сразу же раздался его голос: – Матвеев, отставить мордобой!
Шум нарастал. Струков неохотно поднялся – не хотелось уходить от тепла. Тейкылькут сказал:
– Мясо сварилось. Кушать надо.
Рыбин выкатил из полутьмы штрека тачку на свет. Стоял серый день, посвистывал ветер. Все вокруг казалось унылым, безрадостным… Снег на копях был черен от угольной пыли. Рыбин вздохнул и сильнее налег на тачку. «Тридцать четвертая», – подумал он и тоскливо оглянулся. До вечера еще далеко и десятка два тачек еще придется выкатить. На душе Рыбина было пусто и тяжело.
Не нашел он здесь, на копях, облегчения. Наоборот, стало труднее и сложнее жить. Шахтеры по-прежнему держались настороженно. Заступничество Рыбина за шахтеров, которых хотел арестовать Струков, вначале расположило к нему угольщиков, но через несколько дней по копям прошел слух, что Рыбина видели выходившим из дома Бирича. Баляев тогда прямо спросил Рыбина.
– Было такое?
Вначале Рыбин хотел отказаться, но, взглянув в строгие, требовательные глаза шахтера кивнул, попытался объяснить:
– Заманили. Я не хотел…
– Не хотела лисица зайца жрать, да он сам ей в зубы ткнулся! – Баляев презрительно сплюнул и повернулся к Рыбину спиной.
С ним перестали разговаривать. Многие просто не замечали его, и у Рыбина было такое Ощущение, что его окружает пустота. Вернуться в Ново-Мариинск он тоже не мог. Рули приказал ему все время находиться среди шахтеров и обо всем подозрительном сообщать. А что он может заметить, если шахтеры сторонятся его и не без основания считают шпиком? К тому же Бирич каждую неделю присылает Еремеева на копи с какими-то бумагами, новыми распоряжениями Совета, чтобы Рыбин их подписал, как председатель Совета. В насмешку, что ли, это делается?
Это были самые мучительные минуты, когда он раскладывал на столе бумаги, прочитывал их и затем расписывался. Все делалось под недобрыми, насмешливыми либо угрюмыми взглядами шахтеров. – Потом Рыбин не стал читать бумаг, а просто ставил подпись, торопился скорее выпроводить Еремеева.
Рыбин подкатил тачку, к горе угля и опрокинул ее. Затем, отогнав пустую тачку в сторону, чтобы не мешать другим, он присел на нее и закурил. Рыбин так задумался, что не заметил, как к черному конусу угля подъехала упряжка. На нартах сидел Еремеев. Он легко соскочил с них и подбежал к Рыбину, тронул его за плечо:
– Слышь!
Рыбин от неожиданности вздрогнул, поднял голову, и на его лице отразилось недовольство и тревога. Появление посыльного Бирича всегда было связано с чем-нибудь неприятным. Рыбин буркнул:
– Что надо?
Еремеев вытер нечистой тряпкой слезящиеся глаза, быстро проговорил:
– Бирич наказал тебе бежать на пост!
– Случилось что-нибудь? – Рыбин тяжело поднялся с тачки.
Еремеев, оглянувшись и убедившись, что его никто не услышит, зашептал:
– Собольков из Марково прибежал. Губанова там шлепнули, а Корякина и Косыгина схватили. Соболькову удалось вырваться.
– Я сейчас. Погоди чуток.
Рыбин сбегал в барак и, порывшись под своим тюфяком, достал небольшой узелок. В нем были завязаны заработанные деньги. Рыбин решил купить гостинцы детям и жене.
На пороге Рыбин столкнулся с Баляевым. Шахтер, увидев Еремеева, понял, что тот приехал за Рыбиным, и немедленно направился – в барак.
– На пост? – преградил Гаврилович дорогу Рыбину. – Хозяин кличет?
– Беда, Гаврилович, – Рыбин сам не понимал, почему он торопится пересказать только что услышанную от Еремеева новость: – В Марково Губанова убили тамошние советчики.
– Губанов – пустогон. Чего он в Марково совался? Знаешь?
Рыбин испугался. Не мог же он рассказать, зачем Совет посылал Губанова и других в Марково. Он отрицательно потряс головой:
– Н-нет, не знаю…
– Врешь! – Баляев взял Рыбина за плечо и, больно стиснув его, сказал с презрением и негодованием: – Не юли!
– Я… не могу, – слабо защищался Рыбин и попытался высвободить плечо, но Баляев его крепко держал.
Шахтер потребовал:
– Говори!
– Ты… меня не выдашь? – Рыбина тряс страх.
– Молчать я умею. Будь спокоен. – Баляев отвел Рыбина от двери, усадил на скамейку у стола, сам сел напротив.
– Ну?
Поглядывая через плечо на дверь, Рыбин быстро рассказывал, чувствуя, что с каждым словом к нему приходит странное облегчение. Наконец он замолчал и облизнул пересохшие губы. Баляев поднялся:
– Верю тебе. Не выдам. Ты же там, на посту, о нас говори, мол, всем довольны, спокойны. Иди.
Рыбин торопливо вышел из барака, Еремеев не обратил внимания на его задержку. Он сидел на нартах и покуривал. Увидев Рыбина, Еремеев сделал глубокую затяжку, бросил окурок на снег:
– Побежали!
Он торопился вернуться в Ново-Мариинск засветло. Рыбин сел на нарты, и тут что-то заставило его обернуться. Он увидел в дверях барака Баляева. Еремеев закричал на собак, и нарта двинулась. «Зачем, зачем, я ему все рассказал?» – с запоздалым раскаянием корил себя Рыбин. Теперь он в руках Баляева, и тот может его выдать или же заставит что-нибудь сделать ужасное. Рыбин судорожно глотнул слюну. Он едва сдерживал слезы.
Но как ни погонял Еремеев собак, они приехали на пост уже в темноте Еремеев остановил упряжку, у дверей дома Тренева. Окна были освещены. Рыбин с бьющимся сердцем вошел в дом. Едва он переступил порог, как услышал недовольный голос Пчелинцева:
