Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Глава третья
1
Сознание вновь вернулось к Ефиму Шарыпову. В голове было необыкновенно ясно. Ефим сразу же вспомнил, что произошло с ним и его караваном, подумал о Черепахине, но почему-то это его не взволновало. Обо всем он думал с удивительным спокойствием, даже равнодушием. Взгляд его неторопливо переходил с одного неподвижно лежащего каюра на другого. «Скоро уже вечер», – сказал себе Шарыпов. – Небо густело, в рощице копились сумерки. Пройдет немного времени, и эти сумерки, охватив всю тундру, переполнят ее и потекут, поползут во все стороны, покроют снег, закоченевшие на нем тела.
Ефим понял, что он ослабел от потери крови и может замерзнуть. Помощи ждать неоткуда. Наступит ночь, и наступит смерть. Тогда никто никогда не узнает, что тут произошло, куда девались нарты с грузом для Ерополя. Никто не узнает о бандите Черепахине, потому что о нем может рассказать лишь он, Шарыпов. А его уже не будет в живых.
Эта мысль о Черепахине больше всего обеспокоила Шарыпова и словно вернула ему силы. Он медленно, с огромными усилиями, упираясь руками в снег, приподнялся и сел. От напряжения у него потемнело в глазах и долго не проходило головокружение. Тундра как будто потеряла свою вечную устойчивость и закачалась. Шарыпов крепче уперся в снег, чтобы не упасть. Он чувствовал, что если снова окажется на снегу, то уже больше не сможет подняться. А он должен остаться в живых, прийти к Чекмареву и рассказать ему о Черепахине. Тут Ефим прикинул, сколько верст отделяет его от Марково, и уронил голову. Нет, он не сможет одолеть эти версты. Шарыпов глубоко вздохнул. И этот вздох полной грудью обрадовал Ефима. Он словно подсказал ему, что силы у него еще есть и раны перестали кровоточить. И если очень далеко до Марково, то совсем близко до Ерополя, до брата, до ждущих продовольствия людей.
Главное – сделать первое движение. Он собрался с силами, попытался встать, но это не удалось ему. Тогда Ефим пополз по снегу к ближайшему деревцу. До него было не больше десятка шагов, но полз он, наверное, не меньше получаса. Каким-то особым чувством Ефим понимал, что если он не доползет до избранного деревца, потеряет его из виду хотя бы на мгновение, он уже не сможет дальше двигаться.
Наконец Шарыпов уперся головой в тонкий комель, перевел дыхание и сначала одной, затем второй рукой вцепился в ствол. Деревцо тонкое, но упругое, крепкое, привыкшее К единоборству с пургой, с ветрами, дрогнуло, качнуло тонкими ветвями над Шарыповым, точно ободряя его, успокаивая: «Я выдержу, а ты поднимайся, поднимайся, держись за меня». Ефим, перебирая по стволу руками, встал на дрожащие ноги. По худому, темному лицу его скользнуло слабое подобие улыбки.
Ефим отпустил деревцо и шагнул вперед. Вот он сделал один шаг, второй, третий. Земля вырвалась из-под ног. Она предательски скользнула куда-то в сторону, и Ефим, взмахнув руками, рухнул на снег, уткнулся в него лицом. Он застонал, но не от боли, которая точно кипятком обдала его раны и пронзила все тело, а от обиды, от злости на себя, что не устоял на ногах. Ефим так сжал зубы, что они скрипнули. Он приподнял голову и, не чувствуя холода от снега, облепившего его лицо, искал руками опору, чтобы снова встать и идти. Теперь он не мог сдаться, смириться со своей слабостью и остаться тут. Ефим почувствовал, что его руки наткнулись на что. – то твердое. Он повернул голову и увидел остол, оброненный кем-то из каюров. Находка обрадовала Шарыпова. Он крепко вцепился в остол, подтянул к себе, воткнул в снег одним концом и, опираясь на него, сначала встал на колени, потом на ноги. Крепко вцепившись в свою опору и положив голову на руки, Ефим несколько минут отдыхал, потом выпрямился и шагнул вперед. Его снова пошатнуло, но Ефим вовремя успел переставить остол и навалиться на него.
Шарыпов сделал новый шаг уже более уверенно…
Ефим удалялся от рощицы. И хотя каждый шаг давался ему с большим трудом, он не разрешал себе остановиться, передохнуть. Он понимал, что если он еще раз упадет или сядет отдохнуть, то уже больше не поднимется.
В Ерополь он пришел под утро – обмороженный, чудом держащийся на ногах. Его дыхание с хрипом и свистом вырывалось из простуженных легких. Волоча за собой ноги, загребая носками снег, он прибрел к дому своего брата Варфоломея. Как и все строения маленького, затерянного в снегах Ерополя, дом был занесен по самую крышу. Ерополь встретил Шарыпова тишиной. Привалившись к двери дома, он выронил остол.
У него не было сил поднять руку и постучать. Прижавшись щекой к шершавой и холодной как лед двери, Ефим позвал:
– Варфоло…
Но голос его прозвучал слабо, хрипло. Ефима охватило отчаяние. Ему показалось, что дверь превратилась в толстую каменную стену, которая отгородила его от всех. Он закричал, но крик был едва слышен. Тогда Ефим, перестав владеть собой, забил головой о дверь и рухнул, потеряв сознание.
Пришел он в себя уже в тепле. Хозяев разбудила собака, которая спала у койки Варфоломея. Она почуяла Ефима и подняла лай, хозяева прикрикнули на нее, но собака не умолкала. Она скреблась в дверь. Варфоломей Шарыпов поднялся, чтобы выгнать пса из Дома. Открыв наружную, дверь, он увидел уткнувшегося в снег человека…
Сейчас Ефим лежал на нарах и жадно глотал горячий чай, которым поил его с ложечки брат. Ефим уже был раздет и перевязан. В низкопотолочной комнатке, освещаемой жирником, воцарилась тревога. Четверо ребятишек, высунув головы из-под тряпья, которым были укрыты, во все глаза следили с печки за происходящим.
Брат Ефима, такой же, как и он, чуванец с широкоскулым лицом и реденькой бородкой, был всего лишь на год старше, но вечные заботы о том, чтобы прокормить семью, рано состарили его. Лицо было угрюмое, с впалыми щеками, изрезанное множеством морщин. Но глаза его пристально и жестко смотрели через узкие прорези век, выдавая в нем человека упорного, крепко стоящего на ногах, привыкшего к борьбе с невзгодами. Еропольцы избрали его председателем Совета.
Варфоломей терпеливо ждал, когда Ефим немного придет в себя и заговорит. Появление брата, да еще при таких обстоятельствах, было неожиданным и тревожным. Напившись чаю, Ефим почувствовал, как его охватывает сонливость, и торопливо заговорил. Речь его была сбивчивой и тихой. Часто Ефим умолкал, шумно дыша. Лицо его блестело от пота. Чем дальше вслушивался Варфоломей в слова брата, тем мрачнее становилось его лицо. Как он скажет утром голодным, истощенным еропольцам о случившемся? Может, ничего не говорить, а стать сейчас на лыжи и броситься вдогонку за Черепахиным? Убить его, вернуть все, что он украл. Но где найдешь Черепахина? Поземка давно занесла все следы…
Варфоломей, не ожидая, когда рассветет, оделся и вышел под звездное небо, направился к ближнему жилью, застучал в дверь.
Чекмарев отбросил карандаш, который покатился по столу, придержал его ладонью, затем потянулся, широко расправив плечи, и с зевотой проговорил:
– Ну, кажется, все до четвертушки фунта подсчитал.
– Сколько же получается? – спросил председатель Марковского Совета Дьячков.
– Сколько? – переспросил Чекмарев, оглядывая покрасневшими от усталости глазами товарищей. Кроме Дьячкова здесь были Каморный, устроившийся в уголке у плиты, и Куркутский – представитель Анадырского ревкома. Куркутский сидел за столом, привалившись спиной к косяку окна. Его темные глаза вопросительно смотрели на Чекмарева.
– Получается маловато, – отозвался Чекмарев на вопрос Дьячкова.
– Что так? – недоверчиво спросил Каморный и стал раскручивать кисет. – Склады коммерсантов…
Тон Каморного раздражал Чекмарева, и он оборвал его:
– Перестань смолить! И так дышать нечем, – Чекмарев разогнал рукой висевший слоями табачный дым над столом. – Скоро прокоптишь нас, как балык.
– Не злись, – примирительно ответил Каморный и, спрятав кисет в карман, пошутил: – Из тебя балык сухой получится.
– Сгрызешь, – усмехнулся Чекмарев и, взяв со стола лист бумаги с колонками цифр, сказал: – Продовольствия всего у нас до лета должно хватить. Только своим, марковцам. При этом, конечно, чтоб люди жили не впроголодь. Беда в том, что в селах нынче туго, в том же Ерополе. Придется отправлять им еще один караван с продовольствием, посланного мало.
– Поделимся, – кивнул Дьячков. – Нельзя же себе в рот пихать жирный кусок, когда рядом с голодухи пухнут.
– Верно говоришь, Федор, – поддержал Каморный. – Только о себе думать – последнее дело.
– Я ожидал, что у коммерсантов в складах больше продуктов, – сказал Куркутский.
– Они держали столько, на сколько рассчитывали пушнины выменять, – Чекмарев постучал карандашом по своим расчетам. – А до людей голодных им дела не было. Других товаров – табака, мануфактуры, патронов, всякой ерунды побрякушечной – в складах сколько угодно.
– Это тоже пригодится, – Каморный прятал самокрутку в кулак. – Чего же ты, Василий Михайлович, о спирте молчишь?
– Товаром его не считаю, – резко, даже сердито откликнулся Чекмарев. – Я бы весь спирт сейчас в снег выпустил.
– Це-це-це, – укоризненно покачал головой Дьячков. – Спирт…
– Тебе, председателю Совета, первому против спирта надо выступить, – напустился на него Чекмарев. – Он людей калечит. Видел ты хоть раз, чтобы спиртом человек сыт был?
Дьячков неопределенно пожал плечами.
– Предлагаю все продукты перевезти в один склад, – сказал Чекмарев: – Начнем с черепахинского склада.
– В школе по-прежнему холодно, – напомнил Куркутский. – Сарай дырявый, а не школа.
– Переведем школу в дом Черепахина, – предложил Чекмарев. – Там живет его жинка одна. Вот она и уборщицей будет и кусок свой отработает.
Мысль эта всем понравилась. Чекмарев поднялся из-за стола:
– А теперь будем голосовать за норму отпуска продуктов одному человеку на месяц.
Заглядывая в листок, он зачитал перечень продуктов с указанием нормы каждого. Затем спросил:
– У кого есть возражения или замечания?
Замечаний не поступило. Предложение Чекмарева было принято единогласно. Чекмарев сказал:
– Я хочу, чтобы в то время, когда я отпускаю продукты, рядом был кто-нибудь из вас.
– Для чего? – нахмурился Каморный. – Себе, что ли, не доверяешь? Это ты зря. Тебе все марковцы доверяют, раз вахтером склада оставили. Ни одной руки против тебя не было поднято. Или ты не помнишь?
– Помнить-то я помню…
– А раз помнишь, то не пори чепухи, – поднялся Каморный. – Засиделись мы сегодня. Будем, что ли, товары свозить?
– Пошли, – поднялся следом. Дьячков. – От этих бумаг у меня в башке дым коромыслом.
– Подпиши решение, – пододвинул ему бумаги Чекмарев.
– Це-це-це, – по своему обыкновению произнес Дьячков и неумело вывел свою фамилию.
Члены Совета направились прежде всего в дом Черепахина. Жена коммерсанта встретила их на кухне. Лицо ее побледнело, в глазах был страх. Когда Чекмарев изложил ей решение Совета о переводе в ее дом школы, у нее хлынули слезы:
– Куда же я? На мороз?..
С трудом удалось втолковать ей, что из дома ее никто не гонит, ей оставляют одну комнату. За это она будет производить уборку в школе после занятий. Поняв это, жена Черепахина снова расплакалась, но уже от радости. Страхи ее оказались напрасными, Куркутский отправился в школу, чтобы вместе со своими учениками перенести немудреное оборудование в новое помещение, а Чекмарев с Дьячковым пошли к складу Черепахина.
Весь остаток дня ушел на перевозку товаров в государственный склад. Участие в этом приняли почти все марковцы. Работали шумно, весело, не жалея сил, взмокнув до седьмого пота.
Косо следил за происходящим Мартинсон. Его оскорбляло то, что хозяевами положения в Марково стали те самые люди, чью судьбу он еще вчера крепко держал в своих руках. Больше того, эти туземцы относились к нему с таким равнодушием, как будто он был вообще пустым местом. Острота унижения от того, что его, Мартинсона, вместе с другими американцами заставляли пилить дрова для школы, сгладилась, но не проходила. Мартинсон строил один за другим планы мести, но все их отбрасывал. Он понимал свое бессилие – и ото его бесило. Он терпеливо ждал появления Свенсона. Олаф уже давно должен быть здесь. Ведь Мартинсон через Аренкау переслал ему письмо, в котором обрисовал положение дел. Что же случилось с Олафом? Неужели и он испугался большевиков? Мартинсон знал, что скорее солнце погаснет, чем Олаф поступится своими интересами.
К Мартинсону подошла Микаэла. Американка была выше его. Ее глаза пылали от бессильного гнева. Не сводя глаз с нарт, на которых марковцы перевозили последние товары из черепахинского склада, она говорила Мартинсону:
– Вам нравится эта картина? Как из библии. Все люди братья и пользуются имуществом ближнего, как своим собственным.
– Не злитесь, – посоветовал Мартинсон, – испортите, себе печень.
– Вы теряете не свои товары, – голос Микаэлы задрожал. – Вы ничего не теряете. А я… все. Сегодня эти бандиты ограбили Черепахина. Завтра моя очередь? – В голосе ее слышался упрек ему, Мартинсону.
До сегодняшнего дня Микаэла еще на что-то надеялась. До сих пор марковцы не трогали ее товаров. Они только забрали торговые книги и опечатали склад. А теперь Микаэла увидела, что подошла и ее очередь отдать большевикам все. У нее при этой мысли холодело в груди. Она мечтала о возврате прежнего порядка и тоже строила планы мести за перенесенные унижения. Но, в отличие от Мартинсона, она понимала, что ждать помощи откуда-то со стороны просто глупо. Надо действовать самим. Она решила пойти на сближение с Мартинсоном. До сих пор американцы не испытывали друг к другу особого расположения. Их взаимоотношения определялись конкуренцией. Даже в первые дни, когда им пришлось пилить вместе дрова для школы по воле Совета, они недружелюбно косились друг на друга. Конфискация товаров Черепахина заставила забыть их о вражде.
– А что можно тут сделать? – развел Мартинсон руками.
– Вы же мужчина, американец! – воскликнула Микаэла.
– У вас есть свой мужчина. – Мартинсон не упустил возможности уколоть Микаэлу, которая всегда ему нравилась как женщина, но он это скрывал, зная, что ему не на что рассчитывать.
– Мой муж – тряпка, – с пренебрежением бросила Микаэла, перебив Мартинсона. – Джоу как мужчина хорош только в постели.
Микаэла говорила громко, совершенно не обращая внимания на Джоу, который, как всегда, стоял чуть позади нее. Джоу был так перепутан событиями последних дней, что слова Микаэлы оставляли его совершенно равнодушным. Джоу проклинал тот час, когда на него обратила внимание Микаэла, когда он соблазнился ее деньгами, ею и ее обещанием разбогатеть и уехал с ней в эту дикую даль. Он был теперь охвачен лишь одной мечтой, как бы выбраться целым из этой холодной, неуютной страны.
– Это единственный у вас товар первого сорта, – съехидничал Мартинсон, намекая на то, что Микаэла привозила из Штатов товары самого низкого качества.
– Приходите вечером на кофе, и мы обсудим. Что делать, – тоном приказа произнесла Микаэла.
– О'кэй, – кивнул Мартинсон. Приглашение для него было приятным. Он встретился взглядом с Микаэлой, и она, многозначительно прищурив глаза, добавила:
– Приходите попозднее.
Круто повернувшись к Мартинсону спиной, она коротко бросила Джоу:
– Домой!
Мартинсон смотрел Микаэле вслед. Даже мешкообразная меховая одежда не могла скрыть стройных линий ее фигуры. Шла она легко и уверенно. У нее были крепкие нош и железная воля. Не женщина, а мечта делового сильного мужчины. С ней можно спокойно пускаться в самые рискованные авантюры.
…Склад Черепахина опустел. На полу валялись обрывки бумаг, рогожи, сор. Чекмарев захлопнул двери, закрыл замок. Перед складом все еще толпились марковцы. Они были как-то по-особенному оживлены, веселы, и им не хотелось расходиться. Эти несколько часов совместной работы заметно сблизили их.
Чекмарев, уловив настроение людей, весело крикнул:
– Айда вместе в правление! Чай пить! Совет угощает!
Предложение было встречено восторженным гулом. Дьячков, Куркутский и Чекмарев, тесно окруженные оживленной толпой, ввалились в помещение правления. Скоро сюда подошли и те, кто был дома, по всем углам набились ребятишки.
Чаепитие было в самом разгаре, когда настежь растворилась дверь и в облаках морозного пара в правление вошел заиндевевший и очень усталый человек. Он пошатывался. Марковцы прервали чаепитие и смотрели на человека, который, захлопнув дверь и стянув малахай, сказал сиплым от мороза голосом:
– Здравствуйте, люди добрые…
– Шарыпов! – узнал кто-то.
– Варфоломей!
Несколько человек бросились к Шарыпову. Понимая руки знакомым, Варфоломей попросил:
– Чайку… кружку…
Ему сразу же протянули несколько кружек. Он, взяв ближнюю, обхватил ее руками и стал жадно глотать горячий чай.
– Ну, получили наши товары? – спрашивали его со всех сторон.
– Больше послали, чем вы хотели!
– Ты-то чего прибежал?
– Как поживает твой брательник?
Марковцы ожидали, что председатель народного Совета Ерополя поблагодарит их за продовольственный караван в такую голодную пору, но он молча пил чай.
– А у нас тут такое деется!
– Черепахина склад кончили!
При упоминании имени коммерсанта Шарыпов резко, со стуком опустил кружку на стол и сказал сухо:
– Сволочь Черепахин!
Все поняли, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
– Мне с тобой говорить надо, – обратился Шарыпов к Чекмареву, с трудом поднявшись с лавки.
– Ефим добрался до Ерополя? – с беспокойством спросил Чекмарев.
– Добрался, – кивнул Шарыпов, не встречаясь с ним глазами.
Это несколько успокоило Чекмарева, и он, положив руку на плечо Варфоломея, повел его в соседнюю комнату, пригласив и Дьячкова с Каморным, а Куркутскому сказал:
– Ты, Михаил Петрович, побудь с людьми, пока мы поговорим.
– Хорошо, – кивнул Куркутский.
…Шарыпов закончил свой рассказ и устало отвалился к стене. Они сидели в маленькой комнатке, которая служила кабинетом Дьячкову и Чекмареву.
– Та-а-ак, – прервал молчание Чекмарев. – Значит, Черепахин на большую дорогу вышел. – Он осторожно коснулся плеча Шарыпова, словно желая проверить, не спит ли тот, и Варфоломей тотчас же открыл глаза, но не шевельнулся, Видно было, что он совсем обессилел, на его темном неподвижном лице живыми были только глаза. – Где сейчас бегает Черепахин?
– Тундра большая, – устало сказал Шарыпов. – Искать надо!
– Да-а, – Чекмарев в этот момент как бы увидел просторы края, занесенные снегом. И где-то там, далеко-далеко, скрывшееся в сугробах село Ерополь. В его хибарках были голодные люди. Помощи они могли ждать только от марковцев. И помощь была послана. Но продовольственный караван перехватил, уничтожил Черепахин. Чекмарев сжал зубы. Еропольцы сейчас чувствуют себя обреченными. Если им не помочь снова – село вымрет.
– Придется отправлять продукты еще-раз? – вопросительно взглянул Чекмарев на Дьячкова.
– Не давать же людям погибать с голоду, – пожал тот плечами.
– А Черепахина надо схватить, – стукнул кулаком Каморный, – он теперь как собака бешеная. Кусает всех подряд. Как бы на Усть-Белую не налетел.
– Там Кабан и Наливай, – напомнил Чекмарев. – Они не дадутся.
– А Черепахин в открытую и не пойдет. Он из-за угла может больно укусить.
Чекмарев помолчал. «Черепахин далеко от Марково не уйдет, – думал он. – Его склад как на цепи держит. На этом и попадется».
– Черепахина объявим вне закона, – предложил он вслух, – где-нибудь его схватят. А нам надо быть начеку.
…Собираясь в гости к Микаэле, Мартинсон тщательно выбрился, переменил рубашку и для настроения выпил немного рому.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть. Мартинсон подскочил к столу, выхватил из ящика браунинг и, держа его перед собой, подошел к двери, хрипло спросил:
– Кто?
– Я, скорее откройте!
Мартинсон узнал голос Микаэлы.
Он сунул в карман браунинг и отодвинул крепкий железный засов. Микаэла с удивительной быстротой и легкостью вбежала в коридор, захлопнула за собой дверь и оказалась в комнате. Мартинсон, удивленный ее появлением, вошел следом. Микаэла – лица ее он не видел в темноте – рассмеялась:
– Удивлены? Я зашла к вам, чтобы сказать, что кофе скоро будет готов. Джоу сейчас его размалывает, – голос у нее был веселый, игривый. – А я подумала, что вы скучаете, и вот решила вас проведать…
Мартинсон смущенно молчал. Появление Микаэлы было таким неожиданным. А она, продолжая болтать без умолку, снимала с себя кухлянку:
– У вас очень жарко. Совсем как в Калифорнии.
– Я сейчас зажгу лампу, – сказал наконец Мартинсон.
Микаэла вновь рассмеялась, швырнула на пол кухлянку и, оказавшись возле Мартинсона, обвила его шею руками.
– Не надо света. Покажите, что вы мужчина…
Потом, лежа рядом с ним в темноте и посмеиваясь, Микаэла говорила с изумлявшей Мартинсона прямотой:
– Я сегодня смотрела на вас и говорила себе, что я тупа, как племенная корова. Такой мужчина рядом, а я…
– А если Джоу что-нибудь пронюхает?
– Джоу? – переспросила Микаэла и небрежно сказала: – Он не тот мужчина, который мне нужен сейчас. – Она повернулась к Мартинсону, оперлась на локоть, горячо заговорила: – Я пришла к тебе, чтобы ты бежал со мной. Джоу на это не годится.
– Бежать? Куда? – Мартинсон был ошеломлен.
– Я не хочу, чтобы мои товары разделили участь имущества господина Черепахина. Я ненавижу этих туземцев. Я не дам им товары. – Она жарко дышала в лицо Мартинсона. – Подожжем все и уйдем в тундру, к Свенсону. А оттуда – за море. У меня в Штатах есть капитал. Купим шхуну и будем торговать по побережью.
– А Джоу? – по-прежнему твердил Мартинсон. Микаэла рассердилась:
– Я не знала, что Джоу твой брат! К черту его! Он способен лишь на одно – под боком лежать, как ты сейчас. А я хочу еще и в Штатах пожить, хочу деньга делать. Мне всю жизнь не везло на мужчин. Попадались без характера, без смелости. Ты не такой. Мы с тобой Свенсону торговлю попортим. Хватит тебе у него в агентах ходить, деньги делать для него.
Предложение Микаэлы показалось Мартинсону заманчивым. Он сказал:
– Я ведь был шкипером.
– Вери гуд! – воскликнула она возбужденно, приняв его слова за согласие. – Нам и капитан шхуны не потребуется. Ты сам будешь ее водить.
Она еще что-то говорила, но Мартинсон не слушал ее. Он думал о том, можно ли довериться Микаэле. Не поступит ли она с ним точно так же, как с Джоу или его предшественниками, когда он ей станет ненужным?
– Ты подумай о том, что я тебе сказала, – услышал он ее голос. – За кофе и виду не подавай, что я у, тебя была. Джоу вспыльчив, как порох. Я пойду…
Второй караван с продовольствием в Ерополь сопровождали Чекмарев, Дьячков и Куркутский. Вооружившись, они всю дорогу зорко поглядывали по сторонам, всматривались в каждый чернеющий в снегу куст, готовые в любой миг открыть огонь. Но вокруг было тихо, спокойно. Небольшая метель, пронесшаяся накануне выхода каравана, покрыла наст свежим белым снегом, и, когда караван достиг рощицы, где недавно разыгралась трагедия, уже ничто не напоминало о ней.
В Ерополе Чекмарев долго просидел у постели Шарыпова. Был Ефим слаб: слишком много потерял крови.
– Скоро станешь на лыжи, Ефим, – говорил Чекмарев, легонько похлопывая его по руке, бессильно лежащей вдоль тела. – Вместе пойдем по следу Черепахина и загоним его.
– Пойдем, – разомкнул сухие спекшиеся губы Шарыпов. Голос у него был тихий, глаза болезненно блестели.
Чекмарев видел, как трудно ему говорить, и поспешил распрощаться с ним:
– Лежи, поправляйся. Я еще навещу тебя.
Подобие улыбки скользнуло по губам Шарыпова.
Чекмарев легонько пожал ему руку и вышел из комнатушки.
Назад в Марково Чекмарев и его товарищи возвращались в тягостном настроении. Положение еропольцев оказалось более тяжелым, чем они предполагали. Село уже который день голодало. Привезенных продуктов хватит ненадолго. Постоянно помогать марковцы тоже не могли. Запасы были слишком ограничены. Надо искать какой-то выход. С этими заботами Чекмарев, Дьячков и Куркутский и вернулись в Марково. А здесь их ждала новая неприятность.
Едва Чекмарев успел растопить у себя дома печь, как рывком отворилась наружная дверь и в комнату ввалился Каморный, багровый, злой. Никогда еще Чекмарев не видел его в таком возбуждении.
– Что с тобой, Давид? – спросил он строго. – Или, может, лишку хватил?
– Ха, нюхай! – нагнувшись к Чекмареву, все еще стоявшему на коленях у печки, выдохнул Каморный. – Тут и без спирта голова водоворотом пойдет.
– Тогда говори толком, если трезвый, а театр не устраивай! – обозлился Чекмарев. – Или хлебни кружку холодной воды. Успокаивает.
– Что-то случилось? – спросил молчавший до сих пор Куркутский.
– Вот, читайте! – Каморный выхватил из кармана куртки кусок тонкого картона, сложенного пополам, и звонко шлепнул им о стол.
Чекмарев поднялся на ноги, взял картон и, развернув его, увидел несколько слов, написанных печатными буквами: «Шарыпов убил всех товары пополам братом Советы обман. Всем смерт голоду».
Чекмарева словно обдало кипятком. Он даже прикрыл глаза. Вот это удар. Василий Михайлович взглянул на Каморного:
– Где взял?
– С дверей Совета снял. Утром кто-то пришпилил. Все Марково знает. Люди шумят.
– Чья же это может быть работа? – медленно, как бы раздумывая, проговорил Чекмарев и обернулся на стук в дверь.
В комнату вошел Дьячков. У него тоже был взволнованный вид.
– О Шарыповых слышали? – почему-то шепотом спросил он.
– Ты об этом? – протянул ему картон Чекмарев.
Шевеля губами, Дьячков прочитал надпись и кивнул:
– Об этом самом. Жинка кричит, что все правда. Баба, конечно, но… – он сокрушенно вздохнул.
Куркутский долго и внимательно вглядывался в надпись. Лицо его, как всегда, было бесстрастно, и только по тому, как дрогнул картон в его руках, молено было догадаться, что надпись и его взволновала.
– Что будем делать? – спросил Каморный.
– Собрать всех и объяснить, что это провокация! – воскликнул кипевший гневом Чекмарев. – А кто это сделал, того…
– Надо сначала найти того, кто писал, – внешне спокойно сказал Куркутский. – Сейчас люди больше верят этому, – он постучал пальцем по картону, – чем нашим любым словам.
– Ефим же ранен! – напомнил Дьячков.
– А быть может, его ранили, защищаясь, каюры, когда он их расстреливал? – возразил Куркутский.
– Да ты что?! – Чекмарев надвинулся на Куркутского. – Этому веришь?
Он вырвал из рук учителя картонку и хотел ее разорвать, но Куркутский успел его остановить:
– Нельзя! Она нам нужна! Мы найдем, кто писал!
– Как? – разом спросили Каморный и Дьячков.
– Здесь нет предлогов… – рассуждал Куркутский. – Слово «смерть» без мягкого знака…
– Ну и что же? – нетерпеливо спросил Каморный. – У нас в Марково грамотеев раз-два и обчелся. Лучше не напишут.
– Ты в загадки не играй! – рассердился Каморный.
– Писал враг Советов. Им может быть только тот, кого Советы в чем-то потеснили.
– Черепахин! – воскликнул Каморный.
– Черепахин по тундре бегает, – махнул рукой Дьячков.
– Кто же тогда? – Каморный быстро оглядел лица товарищей.
– Зачем гадать, – досадливо поморщился Куркутский. – Надо заглянуть в бумаги Совета.
– Какие бумаги? – не понял Каморный.
Чекмарев пояснил:
– Дела, что от старого правления остались.
После ужина все они направились в Совет. Здание было выстужено, Каморный и Дьячков принялись растапливать печь, и скоро в ней загудел огонь. Чекмарев выложил на стол папку, в которой были подшиты прошения жителей Марково по различным поводам. Куркутский, пододвинув к себе лампу, внимательно прочитывал документ за документом, сличал некоторые из них с текстом на коричневатой картонке. Члены Совета молча, с интересом и нетерпением следили за Куркутским, ожидая результата. Но шло время, а учитель продолжал листать и перечитывать документы. Наконец вся папка была просмотрена, и, захлопнув ее, Куркутский попросил Чекмарева:
– Давай, Василий Михайлович, другую. Тут все документы старые. Давай ту, в которой лежат новые.
Чекмарев открыл стол и достал зеленую папку с перечеркнутым царским гербом. В этой тощей папке были подшиты все дела Совета. Каморный, разочарованный бесплодными розысками Куркутского, безнадежно махнул рукой, почесал свою лохматую голову:
– Там не нашел, а тут тем паче, – он вздохнул, сплюнул и достал кисет. – Видать, не дурак писал. Печатными буквами.
– Есть! – воскликнул вдруг Куркутский.
Все сгрудились у стола.
– Кто? – голос Чекмарева дрожал от нетерпения.
– Вот, – Куркутский ткнул пальцем в небольшой листок плотной бумаги, который был вшит среди других документов. Палец учителя медленно, оставляя на бумаге след от ногтя, полз под длинной подписью.
– Мартинсон?! – удивленно присвистнул Чекмарев.
– Лавочник Свенсона! – Каморный разразился бранью. – Да я его сейчас…
– Погоди, не горячись, – остановил его Чекмарев и склонился над документом.
«Даю сию подписку Марковскому Совету, – читал он, – в том, что обязуюсь не выезжать из Марково без разрешения Совета и также не подрывать Советскую власть агитацией и слухами. При неисполнении сей подписи согласен принять все меры наказания, предвиденные революционным трибуналом, в чем и подписуюсь. Гражданин Мартинсон».
Чекмарев очень отчетливо, ясно, со всеми подробностями вспомнил тот день, когда брал, у Мартинсона эту подписку. Перепуганный американец написал ее под диктовку по-русски, а подписался по-английски, за что Чекмарев еще сделал ему замечание, а потом указал на то, что в документе есть ошибки, которые делают его не совсем точным и понятным. Мартинсон недостаточно хорошо владел русской грамотой, пропустил предлоги «в», «из», «и», «не». Чекмарев тут же внес поправки. Вот они сделаны его рукой. Как он мог забыть об этом? Куркутский словно догадался, о чем думает Чекмарев, и мягко сказал:
– Приставки и союзы в подписке сделаны другим почерком и сверху. Догадаться нетрудно.
– Ах он, гад ползучий! – Каморный едва владел собой. – К стенке его!
– Не торопись, – остановил товарища Дьячков. – Надо узнать, что заставило его это сделать.
– Или, может быть, кто? – в раздумье произнес Чекмарев.
Все посмотрели на него. Кто же может Мартинсона заставить? Чекмарев вдруг заторопился:
– Его надо немедленно, сейчас же арестовать.
– Американец сам себе подписал, приговор, сказал Каморный, вставая.
– О приговоре говорить рано! – резко одернул его Куркутский.
– Пошли за Мартинсоном, – поднялся и Дьячков. – Завтра он должен всем марковцам сказать, что написал вранье!
Они вышли из Совета. На улице стояла густая, морозная темнота. Сухо и звонко скрипел под их ногами снег. Студеный воздух захватывал дыхание. Чекмарев взглянул вверх. Звезды были необычно далеко и, казалось, съежились от мороза. Холод властно пробирался под одежду. Каморный проговорил:
– Никак, за сорок градусов будет, – и закашлялся.
Ему никто не ответил, но все прибавили шаг. Они подошли к темному складу Свенсона. Темным было и окно жилья Мартинсона.
