Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Чекмарев ликовал. Он собрал листки вместе и продолжал держать их в руках. Ему казалось, что от них идет тепло, которое согревало его сердце, вызывало радость и прилив сил. Василий Михайлович осмотрел собравшихся в Совете. Как он любил этих людей. Чекмарев задержал взгляд на Антоне, который сидел рядом с Оттыргиным, откинувшись к стене. За то время, пока Чекмарев находился в дороге, Антон значительно окреп. Он ходил, принимал участие – в делах Совета и даже с гордостью успел сообщить Чекмареву, что уже колет дрова. Сейчас Антон наверняка думает о товарище Романе. Два часа назад, в полдень, Чекмарев приехал в Марково. Не сворачивая к себе домой, он сразу же направился в Совет, горя желанием узнать о том, что тут произошло за время его отсутствия, и поделиться своими новостями. Когда-он сообщил, что товарищ Роман выехал в Марково, Антон радостно засмеялся. Он сказал:
– Скорей бы приехал… – голос его дрогнул, и печаль согнала улыбку, легла на лицо. Антон подумал о том, что товарищ Роман не встретит ни Мандрикова, ни Берзина, ни Новикова. Чекмарев положил ему руку на плечо.
– В бою гибнут солдаты…
Антон кивнул и отошел к Оттыргину. Вот они сидят рядом. Чекмарев перевел глаза на Клещина. Тот заметно поправился. Но по-прежнему рука на перевязи. Василию Михайловичу стало не по себе. Он виновато взглянул на Нину Георгиевну. Женщина, сжав руки, о чем-то сосредоточенно думала. Время от времени на ее лоб набегала морщинка, а губы вздрагивали, точно Нина Георгиевна удерживала слова, которые так и готовы были вырваться у нее. Чекмарев видел, как огорчил Нину Георгиевну, когда сказал ей, что ни врача, ни фельдшера не оказалось ни в одном селе и поселке, которые он проехал.
– Как же так… – только и произнесла Нина Георгиевна с такой болью и растерянностью, что Чекмарев понял – Наташе не лучше. Они не успели поговорить. Началось заседание Совета. Сейчас оно подходило к концу. Куркутский заканчивал говорить.
– Население идет к Советам и будет всегда с Советами, но нам мешают, по нашему делу наносят удары. Я не говорю о контрреволюционном Совете в Ново-Мариинске. Когда приедет к нам товарищ из Приморского комитета партии, мы тогда совместно решим, как нам начать борьбу за освобождение поста и восстановление там Советской власти. Сейчас нам надо решить, как быть с Черепахиным. После неудачного нападения на Усть-Белую о нем долго не было известно. А вчера от Рэнто прибыл посыльный, Черепахин напал на маленькое стойбище оленеводов где-то в верховьях Ерополя. Ограбил людей. Тех, кто сопротивлялся, убил. Угнал всех оленей.
– Уничтожить эту гадину! – закричал Каморный. – Пристрелить, как бешеного пса! А заодно и американцев, что с ним.
– Каморный прав, – поддержал Клещин. – Нам надо показать населению, что Советская власть не только справедливо торгует, не обманывает людей, но она и защищает их от бандитов.
Довод Клещина для всех прозвучал так убедительно, что тут же было решено немедленно создать небольшой отряд. Он должен был через сутки выехать в тундру на поиски Черепахина. Единогласно было решено истребить банду.
– А если кто из черепахинских людей захочет к нам перейти? – уже после голосования спросил Дьячков.
– Перебежчик всегда станет предателем. – Каморного возмутили слова председателя Совета: – Ты, Дьячков, быстро забыл о нападении Черепахина на караван Шарыпова. А смерть наших товарищей в Усть-Белой?
– Черепахин – фельдшер, кажется? – послышался голос Нины Георгиевны.
– Ну и что? – не унимался Каморный. Он выбежал на центр комнаты, стал перед столом и взмахнул рукой: – Черепахин же хуже волка! Если мы его пожалеем – не будет нам ни прощения, ни доверия от людей.
– Подожди-ка, – остановил его Чекмарев. Он понял Нину Георгиевну и был согласен с ней. – Не шуми, Давид.
Тот, ворча, отошел. В комнате становилось сумрачно. За окнами уже собирался вечер. Чекмарев чиркнул спичкой, зажег лампу. Клещин нетерпеливо спросил:
– У тебя есть какое-нибудь предложение?
– Угу, – Чекмарев подвернул фитиль. – Есть! Только чур, меня не перебивать.
– Может, и ты в защитники Черепахина метишь? – съязвил Каморный.
– Черепахин заслуживает только смерти, – произнес Чекмарев, и все поняли по его голосу, по выражению лица, что Василий Михайлович давно и окончательно вынес свой приговор. Он вдруг замолк. Ему трудно было произнести следующие слова, но они были необходимы. Он сказал:
– Я настаиваю на том, чтобы Черепахина взять живым. Он нам нужен…
– Нужен?! – протянул удивленно Каморный. – Может быть, его еще погладить по головке?
В Совете наступила настороженная тишина. Люди непонимающе смотрели на Чекмарева. А он продолжал:
– Нам нужен человек, сведующий в медицине! Тяжело больна Наташа! Плохо с рукой Клещина, сколько больных и в Марково и в селах, где я был…
– Черепахин будет лечить нас? – Дьячков от изумления даже привстал. – Да ты, Василий Михайлович, чего-то того…
– Черепахин всех в гроб вгонит! – крикнул Каморный. – Ты, Чекмарев, бредишь!
– Василий Михайлович прав! – взволнованно сказала Нина Георгиевна. Она поднялась с места. – Прав! Прав! Нам надо доктора. Наташа совсем плоха. – Голос ее оборвался, из глаз брызнули слезы, и она, закрыв лицо руками, зарыдала.
Василий Михайлович подвел Нину Георгиевну к скамейке, мягко, просительно сказал:
– Успокойтесь… все будет хорошо… я знаю товарищей…
– Спасибо вам, – женщина крепко сжала руку Чекмарева.
– Так как же быть? – Куркутский больше задал вопрос себе, чем Чекмареву или кому-либо. И он был в затруднении. Антон опустил голову, чтобы ни с кем не встречаться глазами, чтобы не оказывать влияния на решение товарищей, чтобы не видели искаженного мукой его лица. Наташа умирала! Это знали все. Она уже не поднималась с постели. У нее не было сил. Наташа так исхудала, что у нее исчезло молоко, и кормить ребенка взялась женщина, – у которой был свой младенец. Антон оцепенел. Он ждал, что же сейчас решат друзья. Рядом с ним зашевелился Оттыргин и едва слышно шепнул ему:
– Поймаем Черепахина.
– Черепахину предложим сдаться в плен и сообщим ему, что нуждаемся в его помощи, – как эхо на слова Оттыргина прозвучал голос Чекмарева. – Потом он предстанет перед судом!
– Мать его!.. – грохнул Каморный, забыв о присутствии Нины Георгиевны. – Я согласен. Отряду выходить завтра утром. Ночь на подготовку хватит!
Каморный разрядил обстановку. Всем стало легче.
Подошел Антон и сказал Чекмареву:
– Я и Отты тоже идем с вами.
– Отты – да, а ты слаб, – отозвался Василий Михайлович. Антон гневно вспыхнул:
– Вы будете сражаться, а я сидеть и ждать сложа руки!
– Ты должен быть около Наташи, – мягко возразил Чекмарев, но Антон покачал головой. Его гнев исчез, уступил место горю.
– Я не могу смотреть на нее. Вот тут у меня страшно… – Антон собрал в ком рубашку на груди. И повторил: – Страшно… Я должен быть с вами и сам схватить этого…
– Ну ладно, пойдешь, – отступил Чекмарев, поняв, как мучается Антон, и позвал Оттыргина: – Отты, приготовь Антону хорошую упряжку! Каждый из нас будет один на нарте. Мы должны передвигаться быстро…
В просторной и теплой яранге Рэнто шел военный совет. Члены Марковского Совета, Антон Мохов, Оттыргин сидели вокруг очага и с наслаждением пили густой душистый чай.
Едва отряд Чекмарева прибыл в стойбище Средней Реки, как сразу же было забито несколько оленей, все бойцы сытно поужинали. Сейчас они уже спали в других ярангах.
К своему очагу Рэнто пригласил только членов Совета, Антона Мохова и Оттыргина. Вел он себя как радушный хозяин, угощал лучшими кусками мяса, но от спирта, который привезли с собой марковцы решительно отказался. Это было удивительно. Потом, когда гости насытились, началось чаепитие. Оно еще больше озадачило Чекмарева. Чай был заварен по-европейски, в отдельной посудине.
Расспрашивать Рэнто, где он этому научился, Василий Михайлович посчитал неудобным. Когда Чекмарев объяснил цель похода, Рэнто принял это как должное.
– Черепахин волк, – сказал он, и на его бронзовом лице отразились гнев и презрение. Он опустил кружку на колено. Губы его были тесно сжаты, а глаза сузились, точно высматривая какую-то цель.
– Хуже волка! – заметил Каморный. – Волк от голода на оленей набрасывается, а этот от жадности и злобы убивает людей, грабит! Где он сейчас?
Рэнто посмотрел на Чекмарева, словно спрашивая его, должен ли он ответить на вопрос Давида. Василий Михайлович нагнул голову в знак согласия. Все смотрели на Рэнто. Он неторопливо произнес:
– Волк прячется в яранге Аренкау. Аренкау тоже волк!
– Далеко отсюда? – как всегда нетерпеливо, допытывался Каморный.
– Два дня упряжкам бежать! – Рэнто допил остатки чая из кружки, снова наполнил ее из бурлящего котла и пояснил: – Вашим упряжкам бежать два дня. Моим день. Ваши собаки голодные.
– Дай нам сильных собак! – сказал Каморный то, что у всех вертелось на языке. В яранге стало тихо. Только было слышно, как свистит ветерок за покрышкой яранги да потрескивает огонь в очаге, Антон, которого не покидала тревога за Наташу, почти умоляюще смотрел на Рэнто. Куркутский сидел с полуприкрытыми глазами.
– Утром все поедем на свежих сильных собаках, – по-прежнему ровно сказал Рэнто, и в ответ раздались шумные, радостные возгласы марковцев. Давид подскочил к Рэнто и ударил его по плечу:
– Спасибо, друг.
Обрадованные поддержкой, марковцы долго не ложились спать.
Рэнто рассказал, что стойбище Аренкау расположено на берегу небольшой речки, на открытом месте. Это огорчило Чекмарева и его товарищей. Подойти к стойбищу незаметно было невозможно. Собаки рано почувствуют приближение ревкомовцев и поднимут в стойбище тревогу.
– Боя не миновать, – сказал Чекмарев. – Черепахин нам нужен живой, невредимый.
– Ты думаешь, что он сам добровольно дастся тебе в руки? – усмехнулся Каморный. За какие пряники?
– У него много людей, которые и боятся, и ненавидят нас, – напомнил Куркутский.
– Там американцы, – присоединился к нему Рэнто. – Они хорошо стреляют.
– Оружие пустим в ход в крайнем случае, – проговорил, точно отдал приказ, Чекмарев. У него уже созрел план операции. – Мы окружим стойбище на большом расстоянии от него, Черепахину и американцам пошлем ультиматум. Американцам разрешим уехать в Ново-Мариинск или остаться, а остальным предстать перед справедливым судом революции.
– Так они тебе и сдадутся! – Каморный сплюнул в огонь.
– Он говорит правду, – кивнул Рэнто. – Волки будут стрелять.
– Попытаемся сначала мирно с ними говорить, а потом уж возьмемся за оружие, – Чекмарев посмотрел на товарищей. – Ну, а сейчас спать.
Марковцы и обитатели яранги скоро уснули. У очага остались лишь Чекмарев и Рэнто. Не сговариваясь, они продолжали неторопливо прихлебывать чай, наслаждаясь теплом и покоем. Рэнто догадывался, что Василий Михайлович хочет о чем-то расспросить его и терпеливо ждал вопросов.
Наконец Василий Михайлович устремил на главу стойбища требовательный взгляд и строго спросил:
– Почему ты, Рэнто, нам помогаешь?
Рэнто ждал этого вопроса. Он давно был готов ответить на него.
– Я хочу, чтобы американские волки скорее бежали с земли моих предков. Я хочу, чтобы скорее были уничтожены русские волки. – Хочу, чтобы в тундре было спокойно.
– Очень хорошо, – Чекмарев не скрывал своего удовлетворения. – Значит, ты вместе с нами, ты хочешь для твоего народа того же, что и великий вождь Ленин.
– Нет! – возражение Рэнто прозвучало резко, так звук выстрела.
– Ты сказал «нет»? – переспросил Чекмарев в недоумении.
– Да, я сказал «нет», – подтвердил Рэнто.
– Почему же?
– Я хочу, чтобы все чужие ушли. И вы ушли, потом ушли, когда мы всех волков прогоним. Это наша земля! И чужим здесь делать нечего, – твердым и убежденным тоном проговорил Рэнто.
Итак, Рэнто только временный союзник. Для него все, кроме чукчей и чуванцев, – чужие, несущие его народу только несчастье. Ничего, думал Чекмарев, постепенно он убедится, что большевики не чужие для чукчей.
– Тундра – мой дом, – сказал Рэнто. – В яранге два хозяина не бывает. Я помогу выгнать волков. Потом уйдешь ты и твои люди. В гости всегда приезжай, хорошо встретим.
Чекмарев отказался идти в полог и забрался в кукуль, устроившись рядом с Моховым и Каморным, которые уже крепко спали. Разговор с Рэнто расстроил Чекмарева, но не обескуражил. Рэнто надо убедить, что он неправ. И убедить не словами, а делами. Он должен понять, что большевики верные друзья и старшие братья его народа, а не чужие. Если же Рэнто будет упрямиться, если он захочет стать царьком в тундре – тогда придется принимать другие меры.
Утром отряд Чекмарева на свежих и сильных упряжках направился к стойбищу Аренкау. На передней ехал Рэнто. Он указывал путь.
Черепахин задыхался от ярости и страха. Обросший, с шелушащимся обмороженным лицом, он сейчас походил на маленького трусливого и злобного зверька.
– Вы… вы… поступаете неблагородно, не по-джентльменски, – говорил он Микаэле и Маклярену, которые тщательно упаковывали мешки с продуктами и вещами. Они, казалось, не слышали Черепахина.
Аренкау сидел в сторонке, на мешке с мукой, и невозмутимо посасывал трубку. Лицо его ничего не выражало, но глаза, притаившись в узеньких щелках век, внимательно, изучающе следили за происходящим.
– Это же трусость! – выкрикнул Черепахин и вскинул в негодовании руки. Тут же его лицо исказилось. Рана в плече все еще давала о себе знать.
Маклярен, увязав мешок, распрямился и обернулся к Черепахину:
– Мы коммерсанты, мистер Черепахин. Я готов платить охотникам дороже за их меха, я согласен на высокие налоги, тем более, что все это будет идти из кармана Олафа. Но я не хочу, мистер Черепахин, быть расстрелянным рядом с вами или висеть с вами на одном суку.
– Вы испугались кучки красных бандитов! – закричал Черепахин.
– Я не солдат и не привык держать в руках оружие, – спокойно ответил Маклярен. – К тому же мы боролись не с большевиками, а грабили стойбища. Туземцам это не нравится, а я еще думаю с ними торговать.
– Да, да, – закивала Микаэла. – Мы еще будем здесь торговать!
Микаэла с нескрываемым презрением смотрела на Черепахина. Она была недовольна собой. Вот перед ней стоит маленький тощий человечек с перекошенным от злобы и страха лицом. Ему страшно оставаться одному. Как этот человек не похож на того самоуверенного, покрытого жиром холеного Черепахина, каким она знала его в Марково. И как она могла поверить в его силу? Зачем она бежала из Марково? Сидела бы сейчас в тепле, рядом был бы Джоу.
– Вы мелкий грабитель, мистер Черепахин, – сказала она со злостью. – Вы обманули нас.
– Успокойтесь, Микаэла, – попросил Маклярен. – Мистер Черепахин прекрасно все понимает. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями.
Черепахину до самой последней минуты не верилось, что американцы покинут его. Он стоял обессиленный и растерянный. Все надежды на уничтожение советчиков, на создание большого и сильного отряда, который бы позволил ему, Черепахину, стать хозяином, властелином этого края, рассеялись, как дым от костра на ветру. Он не ожидал такого предательства, такой неблагодарности от американцев.
В ярангу заглянул кто-то из каюров:
– Упряжки готовы!
– Возьми и привяжи к нартам эти мешки, – приказал Маклярен.
Уже после неудачного нападения на Усть-Белую американские коммерсанты поняли, что поставили не на ту лошадку. Но отрезвление приходит не сразу. И только после того, как они убедились, что Черепахин больше не ищет схваток с комитетчиками, даже не помышляет об освобождении Марково и Усть-Белой, а занялся грабежом стойбищ, чем вызвал недовольство оленеводов и охотников, они решили с ним расстаться.
Аренкау по-прежнему курил. Он сидел, не меняя позы. Черепахин упавшим голосом спросил:
– Куда же вы едете?
– На факторию Свенсона, в Усть-Чаун, – сообщил Маклярен.
– Это же безумие, – не удержался от удивления Черепахин. – Туда почти четыреста верст.
Маклярен молча взял со штабеля мешков свой винчестер, проверил, есть ли в магазине патроны. То же самое сделала и Микаэла.
– Прощайте, мистер Черепахин, – Маклярен протянул руку. – Не обижайтесь на нас. Каждый торгует по своей цене, как ему выгодно.
Микаэла вышла не прощаясь. В ярангу доносились голоса людей, нетерпеливое повизгивание собак. Маклярен осмотрелся, проверяя, не забыли ли они чего, встретился глазами с Аренкау. Тот встал и направился к выходу. Маклярен последовал за ним.
Черепахин остался один. Провожать американцев он не вышел. Ему было жутко. Когда раздались крики каюров и снег взвизгнул под полозьями нарт, Черепахин длинно выругался. Потом он бросился к своим вещам, достал фляжку и, с лихорадочной торопливостью отвинтив пробку, припал к горлышку. Озлобление не проходило. Оставив фляжку, он прошептал:
– Я им покажу еще, кто такой Черепахин!
В ярангу вошел Парфентьев, поскреб свою редкую бородку, исподлобья посмотрел на Черепахина:
– Убегли американцы…
– Ну и черт с ними! – Черепахин неожиданно расхохотался. Смех – нервный, неудержимый – душил его. Парфентьев с удивлением и испугом смотрел на Черепахина.
Вернулся Аренкау. Торговец был уверен, что застанет Черепахина в отчаянии, а он смеялся, точно был очень доволен, что от него уехали американцы. Аренкау решил – раз Черепахин смеется, значит, он сильный, он уверен в себе. Значит, и Аренкау может быть спокоен, и напрасно в его сердце закралась тревога, вызванная отъездом американцев. Черепахин как будто догадался, о чем думал Аренкау. Он, все еще взрываясь короткими приступами смеха, подошел к Аренкау, хлопнул его по плечу:
– Теперь мы с тобой вдвоем, Аренкау, будем властвовать здесь! Богаче станем! Все теперь будет, твое и мое! Твое и мое!
Аренкау закивал. Он не хотел ссориться с Черепахиным, но с отъездом американцев подумывал, что Черепахину лучше покинуть его стойбище. Нехорошие среди оленеводов и охотников идут разговоры о Черепахине. Зачем он разграбил соседнее стойбище? Сколько поубивал людей! Правда, большая часть добра попала к нему, Аренкау, но, лучше бы Черепахин напал на Марково и наказал тех, кто забрал его товары. Вспомнились Аренкау и свои обиды на Марковский Совет.
– Надо в Марково бежать! Надо Чекмарева стрелять! – сказал он.
– Побежим! – весело откликнулся Черепахин. Спирт оказывал свое действие. И сейчас Черепахину казалось, что отъезд американцев только развязал ему руки. Теперь он может действовать более решительно. Прежде всего он ворвется в Марково и никому не даст, пощады!
Приподнятое веселое настроение Черепахина передалось Аренкау, Парфентьеву и другим его соучастникам. В яранге Аренкау началось пиршество. Черепахин приказал не жалеть спирта и еды. Скоро все перепились. Разморенный теплом и выпивкой, Черепахин уснул возле очага. Разбудил его Парфентьев. Был уже вечер. В яранге стоял густой храп спящих людей. В очаге еще горел небольшой огонь. Черепахин приподнялся, сел:
– Что такое?
Он еще плохо соображал. Голова гудела и горела. Мучительная боль стискивала ее тугим обручем. Во рту было сухо, и одеревенелый язык едва шевелился.
– Воды, – попросил он.
Парфентьев сунул ему кружку. Жадно схватив ее обеими руками, Черепахин припал к краю и стал пить большими глотками. Сразу же стало легче. Отдуваясь, Черепахин недовольно спросил:
– Чего разбудил?
– Беда пришла!
– Что? Какая беда? – Черепахин зевнул. Ему отчаянно хотелось спать. – Никакой беды нет!
– Людишки из Марково прибежали за вами, – сказал Парфентьев, и только теперь Черепахин услышал, как испуганно звучит голос его ближайшего помощника. После гибели Пусыкина Парфентьев стал его правой рукой.
– Из Марково? Кто? Зачем? – вскочил на ноги Черепахин и тут же увидел Оттыргина, который стоял по другую сторону очага.
– Зачем приехал? – быстро спросил Черепахин, забыв о головной боли.
Оттыргин вместо ответа протянул Черепахину туго свернутый квадратик бумаги.
– Тебе! Чекмарев послал.
Черепахин, предчувствуя недоброе, выхватил из руки каюра бумагу и, развернув ее, поднес к огню. У него широко раскрылись глаза. Едва он прочитал первые строки, как его обдало жаром. У него едва хватило сил дочитать бумагу до конца.
«Гражданин Черепахин! Стойбище, в котором вы находитесь, окружено революционным отрядом Марковского Совета. Мы могли вас захватить с боем и немедленно расстрелять за те преступления против народа, которые вы совершили. Марковский Совет не хочет проливать кровь, не хочет военных действий. Поэтому Марковский Совет предлагает вам немедленно сдаться в плен. С вами будет поступлено по всей справедливости революционного закона. Находящиеся с вами американские коммерсанты, хотя они и повинны перед народом и Советской властью, как иностранцы, получают амнистию и могут по своему усмотрению либо оставаться в стойбище, либо уехать, куда пожелают. Они преследоваться не будут. Вы должны приказать своим соучастникам сложить оружие и сдаться через час после приезда к вам нашего посланца. Предупреждаем, что любая ваша попытка сопротивления будет нами беспощадно подавлена, а ваша вина перед народом и революцией станет еще больше. Лучший для вас выход – немедленная сдача в плен.
Командир революционного отряда Марковского Совета В. М. Чекмарев».
Черепахин с трудом выпрямился и внезапно охрипшим голосом спросил Оттыргина:
– Чекмарев здесь?
– Здесь, – мотнул головой каюр и протянул руку к выходу. – Они кругом. Они стрелять не будут. Они ждут. Ты беги к Чекмареву.
– Что-о-о?! – Лицо Черепахина перекосилось от страха, а глаза остекленели от злости.
Мысли в его голове метались, как снежинки в пургу, и главная, основная мысль была: «Спастись, спастись!» У него рождался план за планом, но он их тут же отбрасывал, как непригодные. Черепахин не верил ни одному слову письма Чекмарева, кроме сообщения, что стойбище окружено. Оттыргин это подтверждает, а лгать он не может, как и все чукчи. Черепахин думал: «Хитер ты, Чекмарев. Хочешь, чтобы я сам вам в руки дался. Нет, шиш! Я хитрее. Я уйду от вас». Теперь каждое слово, каждый шаг может оказаться роковым. Нужно быть очень осмотрительным. Черепахин покосился на дымовое отверстие, вокруг которого покачивались большие хлопья сажи. Небо густо синело. Скоро вечер. И как ни был осторожен Черепахин, все же его взгляд перехватили и Оттыргин и Парфентьев. Оттыргин вспомнил, что ему наказывал Чекмарев, и сказал:
– До темноты ты должен прибежать к Чекмареву, Я тебя повезу.
«Уже и конвоира прислали, – подумал с ненавистью Черепахин. – Как они уверены, что я соглашусь на их уговоры».
Его люди по-прежнему спали. Поднимать их, выступать вместе с ними против марковского отряда бессмысленно. Марковцы всех перестреляют. И тогда спасения не будет. Значит, поднимать тревогу нельзя. Надо вырваться одному из кольца марковцев, догнать американцев, об отъезде которых Чекмарев еще не знает. Американцам можно сказать, что большевики гонятся и за ними. Тогда коммерсанты не бросят его, и он вместе с ними доберется до фактории Свенсона. А там – ищи ветра в поле. Можно будет организовать новый отряд. Олаф поможет!
– Чекмарев ждет, – напомнил Оттыргин.
– Сейчас, – Черепахин порылся в вещах, но, не найдя листка бумаги, сорвал с консервной банки этикетку и на ее обороте написал: «Гражданин Чекмарев! Я согласен на ваше предложение. Жду вас в яранге Аренкау. Что здесь происходит, вам расскажет Оттыргин. Я болен и не могу ехать. Жду вас. Черепахин».
Парфентьев подозрительно следил за Черепахиным. Что задумал его хозяин? Оттыргин не понимал, зачем Черепахин пишет. Надо же ехать к Чекмареву, а не писать. Марковцам холодно ждать на снегу. Черепахин протянул записку каюру:
– Быстро отвези Чекмареву.
– Тебе надо со мной, – Оттыргин неохотно принял записку. – Тебя ждут.
– Ну, не разговаривать! – прикрикнул Черепахин на чукчу. – Марш! Я здесь буду ждать!
Каюр повиновался. Он вышел из яранги. Парфентьев спросил в тревоге:
– Чекмарев приедет сюда?..
– Молчи! – остановил его Черепахин. Он прислушивался. Как только Оттыргин отъехал, Черепахин тихо, чтобы не разбудить спящих, приказал Парфентьеву:
– Скорее две упряжки. Мы бежим!
Теперь Парфентьев понял его. Он выскользнул из яранги, а Черепахин быстро набил два мешка продовольствием. Когда Парфентьев вернулся, Черепахин был уже готов в дорогу, выглядел он довольно воинственно. Кроме винчестера он захватил маузер.
Черепахин молча указал на мешки с продовольствием, Парфентьев вынес их один за другим и укрепил на нартах. Черепахин ему помогал, все время оглядываясь. Наступил вечер, и темнота быстро густела. Черепахин ехидно улыбнулся, но тревога не покидала его, хотя он и посмеивался над Чекмаревым. «Дурак ты, дурак, да кто же так делает? Налетел бы сразу и взял бы тепленьких, а то еще переговоры!»
– Кажется, едут, – Парфентьев прислушался и подтвердил: – Много упряжек едет. Отовсюду едут. Надо бежать.
– Ты будешь на первой нарте, я за тобой, – наставлял Черепахин. – Гони что есть духу. Гони дальше. Уйдем!
– Уйдем! – согласился Парфентьев. – Наши упряжки свежие!
Парфентьев и Черепахин осторожно отвели свои упряжки от яранги Аренкау, поставили их за чужой, с краю стойбища, Напряжение людей передалось животным. Собаки нервно позевывали, что-то ждали. Парфентьев шепнул:
– Близко уже!
– Гони! – приказал Черепахин и взмахнул остолом: – Хак!
Его крик, как удар бича, подействовал на собак. Они дружно взяли с места и понеслись за упряжкой Парфентьева, которая ринулась в темноту. Черепахин, пробежав несколько шагов, упал на нарту, судорожно ухватился за баран. Казалось, теперь никакая сила не могла бы его остановить.
– Стой! – послышался крик. – Стой!
Хлестнул выстрел, за ним второй, третий. Поднялась ружейная стрельба. Пули взвизгивали над головой, но Черепахин, не обращая на них внимания, кричал диким голосом:
– Хак! Хак! Хак!
Это был не крик, а вопль. Черепахин не заметил, как его и Парфентьева упряжки пронеслись мимо упряжек марковцев, которые двигались им навстречу. Появление Парфентьева и Черепахина было столь неожиданным, что марковцы не успели преградить им путь, и, пока товарищи Чекмарева, который двигался к стойбищу с другой стороны, сообразили, что произошло, было упущено время. Черепахин и Парфентьев оказались далеко впереди. Марковцы открыли огонь. Несколько человек повернули свои упряжки и стали преследовать беглецов.
– Хак! Хак! Хак! – продолжал гнать собак Черепахин. Лицо его заледенело от встречного ветра и снежной пыли. Мохнатые от инея лайки изо всех сил неслись за упряжкой Парфентьева, который умело вел своих собак. Он время от времени оборачивался, чтобы проверить, не отстал ли Черепахин. Теперь Парфентьев очень боялся этого. Он знал, что в тундре одному гибель.
Вечер быстро перешел в ночь. Густой мрак лежал на земле, и в этом мраке мчались две упряжки. Давно затихли выстрелы, давно отстали преследователи. Их усталые собаки не могли тягаться с упряжками Черепахина и Парфентьева. Парфентьев улыбнулся. Он взял у Аренкау лучших собак.
Не слыша голоса Черепахина, Парфентьев встревожился: неужели он убит или ранен? Проехав еще версту и убедившись, что никто их не преследует, Парфентьев остановил свою упряжку, и почти сразу же рядом оказалась упряжка Черепахина. Парфентьев бросился к лежащему хозяину, схватил его за плечо:
– Жив?
– Жив… – хриплым шепотом отозвался Черепахин и заторопил: – Поехали, поехали… Нельзя стоять…
Они продолжали путь. Парфентьев, зная, что в стойбище марковцам обязательно расскажут об отъезде американцев на север, повернул на юго-запад, Марковцы подумают, что Черепахин попытается догнать американцев, и ринутся по ложному следу, а они тем временем далеко уйдут. С этим доводом согласился и Черепахин, отказавшись от своего первоначального плана. После полуночи они сделали привал у какой-то рощицы и даже рискнули развести костер. Надо было дать отдых собакам да и самим согреться чаем, часок соснуть.
Костер их и сгубил. Рэнто, упряжка которого была лучшей в тундре, с двумя помощниками, ориентируясь на свет костра, разыскали беглецов. Замаскировавшись в рощице, они выждали, когда беглецы уснут, и повязали их сонными.
К вечеру следующего дня маленький караван Рэнто въезжал в стойбище Средней Реки. Оно было необычно оживлено. Между ярангами сновали люди, доносился многоголосый шум.
Десятки лиц повернулись в сторону каравана, и большая толпа ринулась навстречу Рэнто. Беглецы, втянув головы в плечи, съежились, с замиранием сердца ожидая, что сейчас на них набросятся, расстреляют.
И действительно, Рэнто услышал, как кто-то потребовал немедленно расправиться с Черепахиным.
– Пулю ему в лоб, и точка! Заслужил!
Обомлевший Черепахин и не менее перепуганный Парфентьев сидели, опустив головы, не смели взглянуть на людей.
– Мы же не такие бандиты, как он, – возразил другой марковец. – По закону судить его будем.
Тут сквозь кольцо людей пробился Оттыргин и долго смотрел на Черепахина. Потом он плюнул на снег и покачал головой:
– Зачем неправду говорил?
– Он завсегда обманывал! – крикнул кто-то, но тут послышались голоса:
– Чекмарев идет!.
Люди обернулись, расступились, уступая дорогу Чекмареву, Куркутскому и Каморному. Все замолкли. Стало очень тихо. Когда Оттыргин вернулся к Чекмареву с запиской коммерсанта, Василий Михайлович сразу же заподозрил неладное. Правда, Оттыргин рассказал, что в яранге Аренкау все спят, но и это могло быть маскировкой. Чекмарев сразу же отдал приказ наступать на стойбище, тесно сжимать кольцо, но Черепахин и Парфентьев с отчаянной смелостью прорвались сквозь него и исчезли в ночи. Появление марковцев в стойбище было столь неожиданным, что никто из брошенных главарем черепахинцев и не пытался оказать сопротивление. Арестовав восьмерых человек, которые, собственно, и составляли весь отряд Черепахина, и отобрав у Аренкау награбленное коммерсантом добро, марковцы двинулись в обратный путь. В стойбище Средней Реки Чекмарев решил заночевать со своим отрядом, а утром выступить в Марково. И вот это неожиданное появление Рэнто с пленниками. Камерный подскочил к Черепахину, схватил его за плечо, рванул:
– Что харю прячешь? Смотри людям в глаза, сволочь!
– Перестань, Давид, – негромко, но требовательно сказал Чекмарев. – Его народ судить будет. Поручаю тебе следить за пленными. А сейчас – ужин и спать. Утром выезжаем в Марково.
– А может быть, выехать прямо сейчас? – спросил Мохов. Голос его дрогнул: – Наташе ведь совсем плохо. – Я знаю, что всем надо отдохнуть. Мы с Отты довезем Черепахина.
– Через час выступаем все! – с минуту подумав, решил Чекмарев: – Товарищи поймут.
Антон, покачиваясь от усталости, в клубах пара вбегает в коридор и видит, что Нина Георгиевна платится перед ним, точно чего-то испугавшись. Лицо ее бледно, руки странно прижаты к груди. Антон не понимает, чем вызван ее испуг. Он улыбается и говорит, указывая на тяжело дышащего позади Черепахина:
