Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Савельев, еще более сутулясь, мелкими шажками подбежал к железному шкафу, щелкнул замком, достал желтую папку и, открыв, стал торопливо листать подшитые бумаги длинными костлявыми пальцами.
– Вот первая…
Чекмарев быстро пробежал текст радиограммы. Да, вот такую же он читал у Ермачкова. Чекмарев, вскинул голову и раздраженно спросил:
– Неужели вы не поняли, что ревком не мог давать такие распоряжения? Это же, – Чекмарев хлопнул ладонью по бумаге, – полный отказ от всего ранее сделанного ревкомом. И подпись не ревкома, а, – Чекмарев вновь заглянул в бумагу, – Совета! Почему это вас не насторожило?.
Савельев глотнул слюну, тихо ответил:
– Не разобрались сразу-то. Думали, что ревком сменил название. Советы-то ближе народной душе. Поторопились разослать в Пенжино, Каменское, Гижигу, а потом спохватились. Другие распоряжения Совета насторожили и надоумили, что там, в Ново-Мариинске, дела-то плохие. Не в пользу народа. Да вы полюбопытствуйте.
Савельев снова стал листать бумаги и знакомить Чекмарева с другими распоряжениями Совета, вплоть до декларации, о которой Василий Михайлович слышал уже от Каморного. Чекмарев с укоризной проговорил:
– И все это рассылали?
– Этих-то указаний мы не рассылали. А принимали и вот аккуратно подшивали. Даже тут, в Наяхане, никто о них не знает. Зачем смуту в души вносить.
– Молодцы! – Чекмарев захлопнул папку. – Вы правильно оценили действия Совета в Ново-Мариинске. Там совершен контрреволюционный переворот…
Савельев закивал. Чекмарев подтвердил его мысли и догадки.
Василий Михайлович уже заканчивал свой рассказ, когда Савельев, понизив голос, спросил:
– Вы Слышали, что случилось пятого апреля во Владивостоке?
– Нет, – Чекмарев непонимающе смотрел на телеграфиста.
Чекмарева обдало жаром, когда он прочитал первую, а за ней торопливо – следующие радиограммы. В городах и многих селах Приморской области японские войска внезапно напали на партизанские войска и революционные рабочие отряды. Погибло много людей и среди гражданского населения. Исчезли Лазо, Луцкий и Сибирцев. Партизанские отряды оставили города и отступили в тайгу.
Эта новость оглушила Чекмарева. Неужели то же самое произошло и в Петропавловске? Ему стало холодно и одиноко. Из аппаратной донесся возглас:
– Петропавловск слушает!
– Пройдемте, – Савельев поднялся и провел Чекмарева в аппаратную, где дежурил пожилой телеграфист с давно не бритым, апатичным лицом. Появление Чекмарева не вызвало у него любопытства. Он бесцветным голосом предложил:
– Говорите.
– Срочно прошу к аппарату председателя Камчатского губревкома, – начал Чекмарев, все еще находясь под впечатлением прочитанных радиограмм. Он назвал себя и добавил, что предстоит разговор о чрезвычайных событиях, и с облегчением услышал:
– Посылаем за товарищем Маловечкиным!
Этот ответ подсказал Василию Михайловичу, что в Петропавловске спокойно. Прошло минут двадцать. Наконец Петропавловск сообщил:
– Председатель Камчатского губревкома товарищ Маловечкин у аппарата. Докладывайте подробно.
Чекмарев уже не раз за время пути про себя произносил то, что он собирался сообщить в Петропавловск. Поэтому доложил он быстро.
– Нами получена радиограмма из Ново-Мариинска за подписью Клещина и Каморного. Где сейчас эти товарищи? – спросил Маловечкин.
– Каморный и Клещин находятся сейчас в Марково, – ответил Чекмарев. – Нам необходима ваша помощь.
– До начала навигации мы не сможем оказать вам необходимую помощь, – осторожно ответил Маловечкин, и Чекмарев понял, что Петропавловск опасается, как бы их переговоры не были перехвачены Ново-Мариинском или американцами. По этой же причине Василий Михайлович не сообщил, что на угольных копях в Ново-Мариинске имеются люди, готовые выступить против контрреволюционного Совета.
– По возможности информируйте нас о важнейших событиях в вашем уезде. Это нам крайне необходимо, – продолжал Маловечкин. – Возможен скорый приезд к вам нашего товарища.
Чекмарев облегченно перевел дыхание. С первым же пароходом, как только бухта вскроется, в Ново-Мариинск прибудет революционный отряд, и живоглоты понесут заслуженную кару. Алый флаг вновь будет реять над постом. К тому же возможен скорый приезд уполномоченного губревкома.
Вспомнив о просьбе Антона, Чекмарев попросил Маловечкина, если будет возможность, передать обо всем, что случилось в Ново-Мариинске, товарищу Роману во Владивосток.
Петропавловск немедленно откликнулся:
– У аппарата товарищ Роман. Где находится Мохов и его жена?
– В Марково, – Чекмарев растерялся от неожиданности. Или, быть может, он ослышался?
– Товарищ Роман просит передать привет Мохову и сообщить, что они скоро встретятся.
«Значит, товарища Романа можно ожидать в Марково До начала навигации!» – обрадованно думал Чекмарев. На собаках прибежит, конечно. Чекмарев не стал расспрашивать о событиях пятого апреля. Раз Петропавловск молчит об этом, Значит, так надо. Приедет товарищ Роман и обо всем расскажет, все станет ясным. Наверное, во Владивостоке стало известно о перевороте в Ново-Мариинске, и поэтому оттуда послали товарища Романа, который успел выехать в Петропавловск до выступления японцев.
Чекмарев вспомнил о Наташе. Врача в Наяхане не оказалось, так же как в Пенжино и Гижиге. «Что же делать?» Он впервые чувствовал себя совершенно бессильным. Положение ему показалось отчаянным, безвыходным, когда мелькнула маленькая надежда: «А Черепахин?» Эта мысль тут же быстро окрепла и уже казалась осуществимой. «Черепахин где-то в тундре. Недалеко от Марково. Его надо поймать». Вечером в этот же день Василий Михайлович выступил перед жителями Наяхана. После разговора с Петропавловском Чекмарев стал словно сильнее, бодрее. Нет, марковцы не одни и не забыты. С ними Петропавловск, в них верят. Их действия одобрены, им скоро окажут помощь.
Утром Чекмарев выехал в обратный путь.
2
Еще никогда не видели Рули в таком гневе. Он не скрывал его и не пытался сдерживать. Забытая им трубка давно погасла, и он только по привычке сжимал ее в кулаке. С яростно горевшими глазами быстро ходил он по комнате. Шаги его были бесшумны. Торбаса скрадывали звук. Рули походил на зверя, мечущегося в бессильной ярости. Все присутствующие в доме Тренева, кто с опасением, кто с тревогой, следили за ним. В комнате стояла тишина. У двери съежился только что вернувшийся из Марково Еремеев. Он, наслаждаясь теплом, шмыгал носом, утирал слезящиеся глаза. Это его приезд так испортил всем настроение, вернее, ответ марковцев, который ой привез.
Рули подходит к столу, с ненавистью смотрит на бумажный листок, покрытый неровными, налезающими друг на друга строчками. Только что Бирич громко и ясно прочитал бумагу, и все хорошо поняли ее содержание. Рули пальцем подтянул поближе к себе листок, уставился на него:
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ГРАЖДАН СЕЛА МАРКОВО, ОСУЖДАЮЩЕЕ РАССТРЕЛ ПЕРВЫХ СОВЕТЧИКОВ
Рули щелчком отшвырнул от себя бумажный лист и гневно воскликнул:
– Это же нам пощечина! Ваш Совет марковские коммунисты не признают! Это вызов!
– Как там написано о моих товарах? «Отобраны и распределены по самым дешевым ценам!» – Лицо Свенсона побагровело. – Грабеж! И вы ничего не можете сделать, чтобы защитить коммерсантов?!
Бирич понимал, что все ждут от него решительного слова, А ему очень не хотелось его произносить, потому что об этом станет известно всему уезду и вся тяжесть, вся ответственность за то, что произойдет позднее, ляжет на него. Однако другого выхода не было, и Бирич повторил то, о чем они уже говорили перед отправкой Еремеева в Марково.
– Немедленно отправить отряд в Марково и уничтожить там коммунистов!
– А не получится так, что коммунисты уничтожат, наших людей? – высказал сомнение Чумаков.
– У них там нет никаких сил. – Бирич указал на Еремеева: – Он сам видел. А ну-ка повтори.
Последние слова относились к Еремееву, который, вскочив, зачастил:
– Никого там нет. Мужики в тундре, на охоте. Чекмарев, Дьячков, Куркутский – только и всего. И никого они из поста не ждут.
– Слышите? – Бирич был доволен ответом Еремеева. В его словах он не сомневался. – Вот поэтому мы и не должны мешкать. Надо действовать быстро, решительно.
Рули согласно кивнул. Теперь уже есть все основания начать операцию.
Струков встал с лавки, на которой он сидел рядом с Пчелинцевым и Чумаковым, одернул на себе френч.
– Я готов выехать в Марково завтра со своими людьми.
– Благодарю вас, – произнес Бирич. Но Рули решил по-своему.
– Ядра ли вам есть необходимость выезжать со своими милиционерами, – сказал он Струкову. – Это произведет впечатление карательной экспедиции. И может вызвать у населения не тот эффект, на который мы рассчитываем.
– Тогда как же? – вскинул голову Бирич. Его недоумение разделяли все. Присутствующие вопросительно смотрели на американца. Что он задумал? Рули с нескрываемым пренебрежением окинул всех взглядом, точно хотел сказать: «Ну до чего же вы глупы!» Он произнес:
– Коммунисты должны быть уничтожены самим населением. Ваше дело подобрать тут людей, которым можно довериться, и завтра же послать их в Марково.
Не интересуясь тем, какое впечатление произвели его слова, Рули занялся трубкой, раскурил ее, глубоко затянулся и снова почувствовал себя уверенным и сильным.
Бирич обратился к собравшимся:
– Мистер Рули прав. Так и сделаем. Кого можно послать? Я, например, рекомендую Корякина Матвея. Это мой должник и к тому же услужлив.
– Тогда я советую послать и Егора Губанова, – оживился Пчелинцев. – На него можно положиться.
– В компанию к ним подойдет и Варлаам Косыгин, – обернулся к Биричу Тренев, который сидел на корточках перед открытой дверцей печки и перемешивал кочергой пурпурные головешки.
Бирич засмеялся:
– Крепкая компания собирается!
Все, кроме Стайна и Рули, присоединились к его смеху. Бирич объяснил американцам:
– Это бывшие каторжники.
– О! – Рули улыбнулся и одобрил. – Такие крепко держат нож и метко стреляйт. У них не дрогнет рука.
– Возьмите и моего человека, – предложил Чумаков, – Мирона Соболькова. За десятку все сделает.
– Да он же чуванец! – напомнил Тренев.
– Это хорошо, – Бирич принял предложение Чумакова. – Создаст впечатление, что против коммунистов восстало и туземное население, а не только русское.
Рули был согласен с Биричем и похвалил его:
– Вы достойны быть президентом Чукотской республики. Я первый отдам голос за вас, если вы выставите свою кандидатуру.
Напряженная атмосфера разрядилась. Люди заговорили громче, веселее. Лишь Струков был замкнут. От него Не ускользнуло изменившееся в последнее время отношение к нему американцев. В чем дело? Он забеспокоился и тут же решил: «Я им покажу, на что я еще способен!»
Рули сказал Биричу:
– Приглашайте людей, которых пошлете в Марково, и пообещайте им щедрое вознаграждение.
Это услышал Свенсон. Он, не задумываясь, сказал:
– Продукты, одежду и боеприпасы для этих людей я даю бесплатно.
Щедрость Олафа заставила раскошелиться и других коммерсантов. Пчелинцев достал из кармана бумажник и, вытащив из него пачку денег, положил на стол перед Биричем.
– Здесь сто долларов!
– И я добавлю столько же! – объявил Бирич.
– Разрешите присоединиться и мне? – Тренев с волнением ждал ответа Бирича. Павел Георгиевич одобрительно кивнул:
– Конечно, дорогой.
Горка денег быстро росла на столе. Каждый внес сколько смог, только Рыбин растерянно и виновато прошептал:
– У меня нет… я соберу…
– Разрешите мне за вас внести, – Бирич кинул на стол еще полсотни долларов. – Мы люди свои, как-нибудь сочтемся.
Спасибо, – еще тише сказал Рыбин. Он плохо владел собой. Страх и сознание, что он принимает участие в подготовке убийства людей, мучили его так, что ему хотелось куда-то бежать. Его трясло, словно в лихорадке. Бирич крикнул Еремееву:
– Слышал, кого тут называли?
– Ага, – вскочил Еремеев на ноги.
– Зови сюда!
– Не будем вам мешать инструктировать, – усмехнулся Рули и первый покинул дом Тренева. С Биричем остались Тренев и Рыбин. Последний спросил Павла Георгиевича:
– А как же с ответом Камчатскому губревкому? Уже больше недели прошло.
– Вас, видно, это очень беспокоит? – с раздражением заметил Бирич и, взяв из рук Рыбина радиотелеграмму, которая уже была изрядно потерта, развернул ее в внимательно прочитал, точно видел телеграмму впервые: «4 апреля. Срочно сообщите телеграфом подробный ход всех событий, происшедших в Анадыре со дня отхода парохода. Кто был убит? Кем? Когда? При каких, обстоятельствах? Точно все подробности. Сведения эти необходимы представителю Камчатской области, отправляющемуся первым пароходом для доклада Временному правительству Дальвостока.
Маловечкин. Ларин».
Рыбин стоял возле Бирича, ожидая ответа, а Павел Георгиевич, отложив телеграмму, усмехнулся, встал и, широко раскинув руки, потянулся:
– Засиделся. Ох! И чего петропавловцам так не терпится? Чего они суют свой нос в чужие дела? Мы же не входим в Камчатскую губернию и сами будем вести разговор с правительством! Ничего им отвечать не надо!
– Как же так? – испугался Рыбин.
– А вот так! – Бирич схватил со стола бланк не сложив его вчетверо, протянул Рыбину. – Можете использовать по определенному назначению. Бумага все-таки.
За спиной Бирича услужливо захохотал Тренев. Ошарашенный Рыбин вышел из дома. Не успела за ним захлопнуться дверь, как Бирич презрительно сказал:
– Тряпка!
– Неудачный председатель, – поддакнул Треневу и Бирич кивнул:
– Верно. Поторопились С его избранием. Надо бы было вас, Иван Демьянович.
– Я бы… – Тренев захлебнулся от восторга. – Я бы… Вы могли бы на меня положиться, Павел Георгиевич!
– Теперь знаю и буду помнить, – многозначительно сказал Бирич и увидел входивших в комнату в сопровождении Еремеева трех человек. Это были Губанов – высокий, с костлявым лицом и непомерно длинными руками, маленький Корякин с быстрыми бегающими глазами и пушистой бородкой, хмурый Косыгин, в лице которого было что-то лягушечье. Пришедшие держались настороженно. Бирич осмотрел их и спросил Еремеева:
– А где же Собольков?
Тот не успел ответить. Дверь открылась и осторожно, точно боясь кого-то вспугнуть, порог переступил чуванец. Он торопливо перекрестился, уставился на Бирича подслеповатыми глазами. Чуванец уже был стар, и в его редких усах заметно пробивалась седина. «Старика прислал», – с неодобрением подумал о Чумакове коммерсант и предложил вошедшим:
– Садитесь! Хотите заработать?
– Само собой! – за всех пискливым тонким голоском ответил Косыгин. – За что же монетку хочешь нам подарить?
– За дело, – Бирич дождался, когда все усядутся, и осторожно начал: – Совет хочет вам поручить…
Рыбин не помнил, как он дошел до дома. Услышанное на Совете потрясло его. До сих пор Рыбин как-то оправдывал себя и все то, что происходило в Ново-Мариинске, хотя страх, что когда-нибудь придется за все давать ответ, терзал его все больше и больше. Он видел, что его избрали председателем для отвода глаз и, прикрываясь им, Бирич и американцы вершат свои темные дела. Нет, теперь Рыбин не хочет быть больше в Совете, не хочет быть заодно с Биричем и американцами. Пусть они оставят его в покое. Он уедет на копи и будет копать уголь.
– Что с тобой? – в тревоге воскликнула жена, когда Рыбин вошел в дом. Она сразу же заметила и его бледное лицо, и его испуганные глаза.
– Не могу я больше, не могу! – истерически закричал Рыбин и, не раздеваясь, упал на постель, затрясся в рыданиях: – Уйду! Уйду!
Дети испугались и заплакали. Жена бросилась успокаивать мужа, пыталась его расспросить, но он не мог говорить. Он с трудом сделал несколько глотков воды из кружки, поднесенной женой, и сел, обхватив голову руками. «Что же делать?» Он знал, что ничего не сможет сказать Биричу, не сможет отказаться от своего председательства. Бирич и другие могут что-нибудь заподозрить, и тогда с ним разговор будет коротким. Они уничтожат его. Рыбин был в этом уверен. В то же время он понимал, что ему нельзя находиться рядом с Биричем и другими, и вновь к нему вернулась мысль о копях.
– Уеду туда, уеду!
Как его ни умоляла жена, как ни упрашивала не оставлять их, не бросать, он в этот же день уехал на копи. Его появление было встречено шахтерами насмешливо и неодобрительно. Когда Рыбин вошел в барак, шахтеры ужинали. Вначале на него никто не обратил внимания. Рыбин подошел к столу и робко поздоровался. По его лицу блуждала растерянная улыбка. Рыбин не мог бы объяснить точно, почему его потянуло сюда, на копи, к шахтерам. Он знал, что милиционеры Струкова могут его в любой момент арестовать и потом по дороге в Ново-Мариинск пристрелять, объяснив, что он пытался бежать. В то же время где-то в глубине сердца у него теплилась надежда, даже уверенность, что копи – единственное место, где ему меньше всего угрожает опасность, а главное – он не будет здесь соучастником дел Бирича и его компаньонов. Не совсем осознанно Рыбин чувствовал и то, что вот эти неопрятные, одетые в лохмотья люди с заросшими, истощенными лицами, с хмурыми взглядами – единственная его защита. Рыбий готов был сейчас сделать все, что бы ни приказали шахтеры, лишь бы они приняли его к себе, не прогнали.
Шахтеры смотрели на Рыбина. Его лицо было хорошо освещено большой лампой, висевшей под потолком низкого барака. Затих говор, и только в глубине барака в полутьме кто-то негромко бил по струнам балалайки и тихо себе подпевал, но слов нельзя было разобрать. Появление Рыбина было слишком неожиданным. Кое-кто даже привстал, отшатнулся от стола, заглядывая за спину Рыбина, – не приехал ли с ним еще кто-то из Ново-Мариинска.
– Вечер добрый, – откликнулся на приветствие Рыбина Копыткин. – В гости пожаловали, господин председатель? Извинения просим – пирогов не испекли!
В голосе Копыткина отчетливо звучала издевка и враждебность. Слова Копыткина вызвали смех шахтеров, от которого Рыбину стало еще больше не по себе. Со всех сторон посыпались насмешки:
– Ваше высокоблагородие прибыло!
– Господин председатель изволил почтить нас!
– Несите хлеб-соль начальнику.
– Братцы! Молитесь! – перекрыл шум пронзительный голос горбатенького шахтера, который выскочил из-за стола и, шутливо раскланявшись перед Рыбиным, осенил себя крестом. – Счастье-то какое нам привалило! – Он упал на колени, протянул к Рыбину руки: – Прости нас, грешных! Отпусти наши грехи земные!
– Ха-ха-ха! – гудел барак на все голоса. – Давай, Иткин! Давай! Благослови его, Рыбин.
Рыбин испуганно прижимал к груди шапку, держался как затравленный. Его тонкие губы дергались, а в темных, глубоко запавших глазах разрастался ужас. Он медленно пятился к двери. Но тут Баляев грохнул по столу огромным, как кувалда, кулаком:
– Цыц, горластые! – Миски с ложками, куски хлеба подпрыгнули на дощатом столе. – Что хайла пораззявили?
Гаврилович поднялся во весь рост и, опершись о стол, сердито осмотрел товарищей. Шахтеры притихли. Баляева не только побаивались из-за его непомерной силы и горячности, когда он, не раздумывая, пускал в ход свои кулаки, но и уважали за незлобивый характер, за справедливость и честность. Замолкла балалайка. В бараке стало тихо. Было слышно, как за стенами шумит ветер. Из полутьмы высунулся Малинкин и, услужливо пригибаясь, предложил Рыбину:
– Садитесь, Василий Николаевич, – он указал на свободный конец скамейки у стола, но Гаврилович коротко и сердито бросил Малинкину:
– Не суйся, егозливая душа. Брысь!
Малинкин утонул в темноте, а Рыбин все пятился к двери.
Гаврилович его остановил.
– Раз приехал, председатель, то будь нашим гостем.
– Я… поеду, – в испуганном смятении начал Рыбин и хотел надеть шапку, но его остановил Гаврилович.
– Погодь! – он подошел к Рыбину, взял его за локоть и, как ребенка, подвел к столу, но не пригласил сесть, а сказал: – Покажись всем, Рыбин, и скажи всем правду.
Слова Баляева были встречены шахтерами гулом одобрения. Гаврилович жестом руки восстановил тишину и спросил Рыбина:
– Ты нам обещал по пятьсот целковых за тонну уголька. Помнишь? – Рыбин кивнул, и Гаврилович одобрительно заметил: – Это хорошо, что память еще не потерял. Так вот. Получаем мы по полтыщи за тонну, а облегчения нет. Живем хуже, чем жили. Цены-то на товары ты знаешь какие? Небось коммерсанты с Советом стакнулись. – Рыбин неожиданно для себя кивнул в знак подтверждения. Гаврилович махнул рукой: – Это мы своим умишком сообразили. Так вот, скажи нам, любезнейший, какую народ выгоду получил от того, что вы порешили Мандрикова и весь ревком?
Рыбин сжался. Ему показалось, что вот сейчас шахтеры устроят над ним самосуд и отомстят за уничтожение ревкома. Он хотел сказать, что он ни в чем не виноват, что его заставили, что все получилось как-то неожиданно, но у него не было сил. Рыбин стоял, опустив голову. Гаврилович хотел и еще что-то сказать, но заметил, что один из братьев Нурмилет делает ему предостерегающие знаки, и Баляев понял его. Еще рано быть во всем откровенным. Есть среди шахтеров людишки с заячьей душой, есть и такие, что готовы друга за копейку продать. Тот же Малинкин. Гаврилович понял, что зашел далеко, и круто повернул разговор:
– По какой такой надобности пожаловал?
Рыбин понял, что гроза миновала, и ему стало несколько легче. Он торопливо ответил:
– Хочу, как вы… хочу работать… уголь копать…
– В начальниках надоело? – усмехнулся Агибалов, блестя лысиной. – Сюртук под мышками жмет?
Снова засмеялись шахтеры. Рыбин почти с отчаянием крикнул:
– Правду говорю!.. Правду! Поверьте. Ей-богу.
Его лицо дрогнуло, и Гавриловичу, который внимательно за ним наблюдал, показалось, что Рыбин вот-вот заплачет. Шахтер больше не сомневался, что Рыбин говорит искренне. Так, этот человек отшатнулся от Совета – отшатнулся сам председатель! Что ж, увесистая гиря на чашу весов того дела, которое он начал с шахтерами и Каморным. Гаврилович просто спросил Рыбина:
– Жрать хочешь?
Тот отрицательно покачал головой. Гаврилович понимал, что Рыбину сейчас и кусок в горло не пойдет. Он, не отпуская локтя Рыбина, повел его к нартам:
– Будешь спать по соседству со мной.
Они оказались около нар. Гаврилович указал Рыбину место. Там лежал только рваный грязный тюфяк и старая облезлая оленья шкура. Гаврилович нахмурился, тихо, глухо произнес:
– Бучек спал тут… Ну, устраивайся. Да где твои монатки?
– На нартах, – Рыбин не мог отвести глаз от нар. Он вспомнил Бучека и его товарищей по ревкому и, может быть, впервые почувствовал, что потерял в жизни, что-то очень большое я важное. Гаврилович сказал:
– Я притащу твое барахло и собак устрою. А ты сиди тут.
Он направился к двери. Шахтеры за столом оживленно обсуждали происшедшее. Гаврилович предупредил их:
– Рыбина не забижать. Кто пальцем тронет, того кулаком обласкаю.
Так началась жизнь Рыбина на копях. Когда шахтеры укладывались спать, около Гавриловича собрались Копыткин, Агибалов и братья Нурмилет. Их уже привыкли часто видеть вместе, и на это не обращали внимания. Копыткин чуть с присвистом из-за выбитых зубов неодобрительно заметил:
– И чего ты его под свое крылышко взял?
Шахтеры сидели у печки и курили. Говорили они вполголоса. Гаврилович видел, что никто из товарищей не одобряет его поступок. Он рассердился и выразительно постучал себя по лбу, на который падали спутанные волосы:
– Кумекать надо. Кто Рыбин? Председатель Совета. Кто его дружки на копях? Мы! Значит, и подозрения на нас не будет. Может, Рыбина нарочно послал сюда Бирич, а то и американцы.
– Так-то оно так, – протянул в раздумье Копыткин.
– А может, Рыбина из Совета турнули? – высказал предположение Агибалов.
– Может, может! Бабка надвое сказала! – вскипел Гаврилович. Ему стало обидно, что он об этом не подумал, но тут же усомнился в возможности предположения Агибалова. – Не с руки Совету нынче себя раздергивать. Поживем – увидим. И хватит о Рыбине. О деле давайте. Как у тебя, Копыткин?
Тот нагнулся и понизил голос:
– Деревянко и Юсупов одной с нами мысли. Нынче я с ними толковал. Сначала порознь, а потом вместе. Они же дружки. Согласны, что ревкома власть надо вертать. Говорят, что согласны, если надо. Совет турнуть, со всеми американцами. Только оружия надо.
– Веришь им? – Гаврилович был строг и требователен.
– Да этих угольщиков я уже пятый годок знаю! Кремень они. Скажут – сделают. Не продадут.
– Ладно, – Гаврилович обернулся к Нурмилетам: – А у вас как?
– Оглоблев, – Виктор улыбался, – готов в любой момент отправить Бирича и весь Совет, а заодно и других коммерсантов туда же, куда они отправили ревкомовцев.
– Как бы он в хмелю не проболтался, – предостерег Гаврилович. – Обильно льет в утробу Катькино зелье.
– А ему нечего пробалтывать, – успокоил Виталий Нурмилет. – Он ничего не знает. Разговор у нас шел так, между прочим.
Гаврилович перевел требовательный взгляд на Агибалова. Тот несколько смущенно пожал плечами.
– Ни черта не добьешься от моего молодца, – Агибалов говорил о шахтере, которого товарищи наметили привлечь к себе. – Молчит. Что бы я ни говорил – только мотает башкой. Понимаю, мол, я с тобой согласный, а сам ни гу-гу.
После отъезда Каморного и Клещина товарищи осторожно начали среди шахтеров подбирать единомышленников. Дело медленно, но верно двигалось вперед. Теперь Гаврилович и его друзья знали, что на их стороне уже человек десять, на которых можно рассчитывать. Ненависть к Совету коммерсантов, к жизни, которая стала еще тяжелее и голоднее, выводила их на единственную правильную дорогу – дорогу борьбы.
Баляев взял на себя самое трудное – найти среди милиционеров Струкова таких людей, которые бы в нужный момент оказались на стороне тех, кто выступит против Совета коммерсантов. Гаврилович после нападения на радиостанцию, переждав несколько дней, начал искать встречи с милиционером, которого он тогда ночью оглушил. Учватов и милиционер молчали о случившемся, а патроны, которые Баляев оставил под мостом, исчезли. Все это придавало ему уверенность в возможности осуществления задуманного.
Поговорив еще немного, вспомнив Каморного и Клещина, шахтеры разошлись по своим нарам. Рыбин не спал. Гаврилович заметил, как блестят его глаза в полумраке.
– Чего не спишь?
– Не могу, – Рыбин не сдержал вздоха. – Трудно…
Гаврилович согласился:
– На новом месте завсегда трудно вначале.
Он лег и почти сразу же захрапел, а Рыбин еще долго лежал, глядя в темноту, прислушиваясь к вздохам, стонам, сонному бормотанию людей, и ему становилось спокойнее. Так хорошо он себя давно не чувствовал, хотя ни на секунду не забывал, что он очень виноват перед этими людьми. Ему хотелось как-то оправдаться перед ними, рассказать все, облегчить свою душу и, главное, убедить их в том, что он не враг им, что он понял свою ошибку и попытается ее исправить, искупить. Рыбин чутко прислушивался к дыханию Гавриловича и ждал, не проснется ли он. Если бы шахтер сейчас не спал, то Рыбин многое бы ему рассказал. Баляев упустил удобный момент.
Мысль предупредить марковцев о возможном нападении появилась у Чумакова сразу же на Совете. Вот почему Чумаков предложил включить в диверсионный отряд Соболькова, который жил на рыбалке рядом с ним и был ему предан. С тех пор как Чумаков появился в Марково, он стал подкармливать старого чуванца, дарил ему поношенные вещи, требуя за это лишь сообщать все, что он услышит на посту. Постепенно одинокий, не имеющий близких и родных Собольков стал верным слугой Чумакова. В нем Чумаков не сомневался.
Утром, когда Собольков собрал упряжку и укрепил немудреный багаж на нартах, намереваясь ехать к дому Тренева, где должен был собраться весь отряд, Чумаков позвал Соболькова к себе в квартиру.
– Выпей перед дорогой, Мирон, – указал Чумаков на стакан со спиртом. – Сегодня холодно.
– Большой мороз, однако, – согласился обрадованно Собольков, увидев спирт. Он торопливо взял стакан, но Чумаков придержал его руку: – Погоди пить.
Собольков был благодарен Чумакову, что тот послал его к Биричу. Старый коммерсант дал ему, как и другим, пятнадцать долларов; в лавке у Свенсона они получили новые винчестеры, много патронов и вдоволь вкусной еды.
– Вот какое дело, – начал Чумаков, и в его голосе слышались нерешительность, сомнение, тревоги. То, что он задумал, было опасно. А вдруг Собольков проговорится или вздумает на нем заработать и выдаст его? Тогда надо немедленно бежать из Ново-Мариинска, иначе его пристрелит Бирич или кто-нибудь из его соучастников.
– Говори, – поторопил Собольков, и Чумаков решился.
– Марковцев убивать нельзя.
Собольков непонимающе уставился на Чумакова, а тот, наклонившись к его уху, стал наставлять, как Мирону действовать.
– Выпей еще, Мирон! – предложил Чумаков, когда план действий был согласован.
Собольков послушно проглотил жидкость. Конечно, он сделает все так, как велит Чумаков. Ведь он для Мирона лучший друг и столько ему сделал хорошего.
– Будет, как ты велишь, – пообещал Собольков.
Они подъехали вдвоем к дому Тренева. Здесь уже собрался весь «Отряд особого назначения». Пчелинцев, Бирич, Тренев и Струков стояли на крыльце, вяло переговариваясь. Было еще рано. Сильный утренний мороз перехватывал дыхание. Собаки, покрытые изморозью, дрожали и сбивались в тесные кучи. Люди, успевшие уже промерзнуть, сердито поглядывали на Соболькова и Чумакова. Бирич не удержался, проворчал:
– Задержали вы всех, Петр Васильевич!
– Сборы – дело хлопотное, – делая вид, что не замечает недовольства Бирича, отшутился Чумаков. – Но признаю – виноват, виноват.
– Тогда в путь! – Бирич хлопнул Губанова по плечу. Его он назначил начальником отряда. – Надеюсь, что все будет сделано, как надо.
– Дело плевое, – усмехнулся Губанов. – Это что мух давить.
– Ну, с богом, – пожелал Бирич, но в это время Тренев воскликнул:
– Свенсон торопится.
Олаф, действительно, быстро шагал к собравшимся. «Хочет убедиться своими глазами, что его товары отправляются выручать», – с раздражением подумал Бирич, но встретил Олафа широкой дружеской улыбкой.
– Чуть не опоздали, дорогой Олаф! Еще пять минут, и отряд выехал бы.
– Эти пять минут я оставил в запас, – Олаф глубоко дышал. Американцы накануне договорились, что не будут присутствовать при отправке, чтобы не давать лишнего повода для разговоров. Однако Свенсон вечером забеспокоился. Что может произойти в Марково с его товарами, если там наступит временное безвластие? Найдутся люди, которые, захотят пошарить в его складах. Олаф не верил, что большинство товаров распродано, как писали сами марковцы. Что-то надо было предпринять. Всю ночь Олаф плохо спал. Незадолго до рассвета он поднялся, зажег лампу.
– Дорогой, что ты так рано? – спросонья спросила Елена Дмитриевна.
– Спи, спи, – успокоил ее Олаф и сел за стол. Он писал Мартинсону и Маклярену, чтобы они востребовали все долги, покрыли все убытки, причиненные большевиками, и ждали его приезда. В письме к Мартинсону Олаф приказывал немедленно опечатать склад Черепахина, «так как все его товары принадлежат мне. Лучше всего попытайтесь подольше задержать в Марково приехавших людей, которые уничтожат большевиков, и нанять их для охраны складов до моего появления. Как только это сделаете, срочно сообщите. Если же в Марково появится Черепахин – к товарам его не подпускать. У меня есть расписка, что весь его склад принадлежит мне. Он брал у меня все в кредит». У Олафа не дрогнула рука, когда он это писал. Он давно считал, что на этой земле должны торговать три-четыре крупных коммерсанта, а мелким пора исчезнуть. Каждый из них в отдельности не опасен для компании, но все вместе они превращаются в ощутимую конкурирующую силу и берут у туземцев много пушнины. О встрече с Черепахиным и о договоре с ним Свенсон никому не рассказывал. Он всегда придерживался правила, чем меньше о его делах будут знать, тем лучше. К тому же Свенсону совершенно не хотелось, чтобы его имя Связывали с именем фельдшера, вставшего на путь вооруженной борьбы против Советов, хотя Олаф страстно желал их уничтожения.
