Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Прошу вас взять на себя заботу о Мохове. И, конечно, как-то подготовить его жену.
– Да где же Антон? – нетерпеливо спросила Нина Георгиевна, и это услышал Мохов. Он слабым голосом сказал:
– Я тут…
Нина Георгиевна рванулась к нартам. Женщина не верила своим глазам. Мохов нисколько не напомнил ей того крепкого, с энергичным взглядом и мужественным лицом человека, которого она знала. Перед ней был изможденный старик с костлявым исхудалым лицом. Он вопросительно взглянул на Нину Георгиевну:
– Где Наташа?..
– Здесь Наташа, – Нина Георгиевна справилась с охватившей ее растерянностью и нашла в себе силы ободряюще улыбнуться Антону. – Она ждет вас. Мы сейчас к ней сразу и поедем.
Чекмарев проводил взглядом нарты с Антоном, которого сопровождали Оттыргин, Вуквуна и Нина Георгиевна, и с удовлетворением подумал, что на эту женщину можно положиться.
Куркутский взял его за рукав:
– Из Ново-Мариинска, можно сказать, ультиматум прислали.
Куркутский и Дьячков пристально следили, пока Чекмарев читал обращение Анадырского Совета. Они видели, как менялось лицо Василия Михайловича. Оно вначале вспыхнуло от негодования, затем стало мрачным и печальным, потом гневным и решительным, даже жестоким.
– Ты прав, Михаил Петрович, – сказал Чекмарев устало. – Это ультиматум. Если мы его не примем, они попытаются нас так же уничтожить, как и ревком.
– Что же делать? – Дьячкова встревожили слова Чекмарева.
Чекмарев молчал. Он весь ушел в размышления и не слышал вопроса Дьячкова, не замечал обеспокоенного взгляда Куркутского.
Как же быть? Ответить резким осуждением того, что произошло в Ново-Мариинске, сейчас нельзя – по крайней мере до тех пор, пока не вернется Каморный и не станет известно, какими силами располагает Анадырский Совет. Если сейчас объявить себя его противником, то можно ожидать самого худшего – вооруженного нападения. Смогут ли марковцы противостоять ему, когда где-то бродит Черепахин? А что, если Черепахин стакнется с Биричем и они ударят с двух сторон?
– Мы должны выиграть время, – сказал Чекмарев. – Надо дождаться Каморного и в зависимости от результатов его разведки выработать план действий. Первая задача – сейчас собрать силы, чтобы в ближайшее время уничтожить контрреволюционный Ново-Мариинский Совет.
Голос Чекмарева уже звучал сильно, бодро и уверенно.
– Посыльный Бирича ждет ответа, – напомнил Дьячков.
– Каюра нельзя держать здесь, иначе он все разнюхает в Марково, – сказал Куркутский. – Я его немножко знаю. Фамилия его Еремеев. Он у Бирича служит давно и предан ему, как собака.
– Предлагаю провести общее собрание марковцев, – ответил Чекмарев. – И провести немедленно. Вы собирайте людей, а я пока постановление подготовлю. Это и будет наш ответ Ново-Мариинскому Совету. Ответим мы вежливо, но твердо. Объявлять войны не будем. Однако дадим понять, что не боимся их. Это заставит их задуматься, все взвесить, прежде чем напасть на нас. Тем самым мы выиграем время для накопления сил.
На рассвете Еремеев выехал в Ново-Мариинск, так и не встретившись ни с кем из жителей Марково, но это не особенно огорчило его. Еремеев почувствовал огромное облегчение, когда его упряжка пронеслась мимо последнего строения села. Он побаивался Чекмарева и даже опасался, что его могут если не убить, то задержать. А Биричу он что-нибудь скажет. За долгую дорогу все можно хорошо обдумать. На груди Еремеева лежало постановление общего собрания марковцев. Еремеев знал его содержание и думал о том, что оно не обрадует старого Бирича.
…Нина Георгиевна шла рядом с нартами и, стараясь скрыть, какое тяжелое впечатление произвел на нее вид Антона, весело рассказывала о том, как они с Наташей добирались до Марково. Антон жадно слушал ее и каждый раз, как только Нина Георгиевна произносила имя Наташи, на его губах появлялась улыбка. Он был счастлив. Нина Георгиевна нервничала и с тревогой думала, как же произойдет встреча Антона и Наташи. Когда нарты подъехали к домику Микаэлы, Нина Георгиевна сказала Оттыргину я Вуквуне:
– Я побегу предупрежу Наташу, а вы вносите Антона в дом.
Нина Георгиевна застала Наташу в той самой позе, в которой ее оставила, когда уходила в Совет. Наташа сидела у стола перед раскрытой книжкой. Нина Георгиевна взглянула на страницу и убедилась, что Наташа не читала. Закутавшись в платок, она неподвижно сидела, уйдя в свои мысли. Приход подруги не вывел ее из задумчивости. Нина Георгиевна чуть помешкала, потом коснулась ее плеча:
– Наташенька… Наташа…
Та подняла голову, посмотрела на Нину Георгиевну с недоумением, точно не узнавала ее, потом чуть улыбнулась:
– А, это ты…
Она медленно возвращалась к действительности. Нина Георгиевна проговорила:
– Вот ты и дождалась, Наташа…
– Чего? – Наташа говорила без любопытства, равнодушно.
– Дождалась Антона… Он приехал…
– Антон? – тихо переспросила Наташа и вдруг закричала: – Антон!
– Ты сиди, сиди, – придержала подругу за плечо Нина Георгиевна. – Тебе нельзя резко двигаться. Сейчас Антон будет здесь. Знаешь, Наташа, он немного болен.
Наташа не слушала Нину Георгиевну. Она сбросила руку подруги со своего плеча и побежала к двери, которая в этот момент отворилась. Оттыргин и Вуквуна поддерживали Антона под руки. Он только успел произнести:
– Наташа…
– Антон! – еще пронзительнее закричала Наташа и обхватила его, забилась у него на груди, но тут ее руки ослабли, и она тяжело рухнула на пол.
Ночью у нее начались роды.
Глава пятая
1
В день возвращения Каморного из Ново-Мариинска Марковский Совет принял решение обратиться в Петропавловский губревком с просьбой прислать на Чукотку следственную комиссию.
– Как же мы передадим просьбу в Петропавловск?
– Я поеду в Наяхан! – сказал решительно Чекмарев. – По пути остановлюсь и в Пенжино.
Все согласились с ним. Это была единственная возможность связаться с Петропавловском, минуя Ново-Мариинск. Каморный напомнил Чекмареву:
– Ты, Василий Михайлович, поинтересуйся, что Петропавловск думает делать. Как там отнеслись к нашей радиограмме из Ново-Мариинска.
– До начала навигации едва ли Петропавловск сможет послать нам подмогу и нанести порядок в Ново-Мариинске, – заговорил Чекмарев: – Поэтому мы должны сами сейчас сделать все, чтобы коммерсанты Не смогли застать нас врасплох!..
– Кто-то приехал! – сказал Дьячков, выглядывая в окно.
В помещение Совета вошли пятеро чукчей.
– Рэнто! – приветливо воскликнул Куркутский. Он узнал оленевода из стойбища Средней Реки. – Здравствуй!
Куркутский пожал руку оленеводу, познакомил его с товарищами и, соблюдая этикет, не стал расспрашивать, зачем Рэнто и четверо пожилых чукчей приехали в Марково. За их появлением скрывалось что-то важное. Отложив обсуждение своих дел, товарищи занялись приготовлением чая. Ожидая, пока он вскипит, они угощали гостей табаком и вместе сосредоточенно курили. Говорили о пустяках. Когда было выпито по нескольку кружек крепчайшего чая, Рэнто указал на своих молчаливых спутников, лица которых блестели от пота:
– Они с Анюя и с верховьев Анадыря приехали.
– Зачем? – не удержался Каморный.
Рэнто бросил на Давида быстрый взгляд. В нем промелькнуло осуждение: «Зачем спрашивать? Обижаешь людей. Словно не веришь им, – что они сами правду скажут». Рэнто неторопливо допил чай из кружки и, попыхивая трубкой, стал рассказывать о том, что привело в Марково посланцев из дальних стойбищ.
До них дошла весть о ярмарке в Комарьеве, где посланцы великого вождя Ленина щедро платили товарами за оленей. Чукчи этих стойбищ тоже хотят, чтобы к ним приехали посланцы вождя Ленина и также торговали. Направляясь в Марково, они завернули в стойбище Средней Реки, чтобы посоветоваться с Рэнто, подробнее узнать о законах Ленина. Рэнто согласился сопровождать их.
Пока оленевод говорил, остальные чукчи только курили и время от времени кивали головой, соглашаясь и подтверждая его слова.
– Что ответим товарищам? – спросил Чекмарев своих друзей.
– Конечно, надо уважить их просьбу, – сказал Куркутский.
– Товаров-то у нас… – начал осторожно Дьячков.
Чекмарев по выражению лиц понял, что Камерный с Дьячковым не особенно расположены откликнуться на просьбу кочевников. Чтобы не показывать при гостях, что их просьбу удовлетворить нелегко, он не дал Дьячкову договорить.
– Утро вечера мудренее! – громко обратился он к чукчам. – Обсудим все и решим завтра. А сейчас наши гости должны отдыхать.
После ухода Рэнто и его спутников Каморный накинулся на Чекмарева:
– Чего волокиту тянешь! Товаров у нас в обрез. Отказать, и все!
Его поддержал Дьячков. Он с обидой заметил Чекмареву:
– Зачем не дал мне говорить? Товары мы не можем направо-налево раздавать. Завтра к нам весь уезд сбежится, и мы без штанов останемся.
– Нельзя о себе только думать! – хмуро оборвал его Куркутский.
Поднялся спор. Чекмарев, выслушав доводы Дьячкова с Каморным, спокойно сказал:
– Плохие мы большевики, если о своем брюхе прежде всего печемся. От того, как мы ответим этим чукчам, зависит сейчас – быть в тех стойбищах Советской власти или нет.
Дьячков сразу сдался. Каморный все-таки нашел нужным спросить:
– Все раздадим, а с чем останемся?
– Товаров у нас немного, – согласился Чекмарев, – и тем не менее мы обязаны ими поделиться. Не к нам лично, а к Советской власти обратились кочевники. Надо удовлетворить просьбу кочевников. И мы всегда найдем у них поддержку.
Спор прекратился. Чекмарев обратился к Клещину:
– Рука твоя подживает. Езжай в верховья Анюя. Расскажешь там о ревкоме, о том, почему его уничтожили коммерсанты. С тобой поедут Куркутский и Дьячков.
– А я? – в голосе Каморного зазвучала обида.
– Ты останешься в Марково, здесь кому-то надо быть из членов Совета. Я же еду в Наяхан… Давайте подсчитаем, сколько мы можем дать товаров кочевникам.
Товарищи углубились в расчеты. Неожиданно Каморный швырнул карандаш на бумагу.
– Хоть убейте, а не могу понять я этого Рэнто. Друг он нам или все-таки хитрит?
Ответа никто не мог дать, и Чекмарев предложил:
– Будем внимательно следить за ним. А для проверки давайте попробуем и в его стойбище создать Совет!
– Вот это дело! – обрадовался Каморный. – Тут уже он вынужден будет раскрыться.
Нина Георгиевна подняла от шитья голову. Сын Наташи зашевелился, закряхтел и тут же громко и требовательно заплакал. Нина Георгиевна бросила на стол недошитую распашонку и быстро подошла к люльке, которая висела рядом с кроватью. На ней лежала укрытая до подбородка, вытянув руки поверх одеяла, Наташа. Она открыла глаза и слабым голосом попросила:
– Дай… мне… Колюшку…
– Сейчас, сейчас…
Наташа после тяжелых родов никак не могла оправиться и худела с каждым днем. Нина Георгиевна положила рядом с ней ребенка. Мальчик родился крепким, здоровым и крупным. Он словно забрал с собой все здоровье матери. Наташу стремительно подтачивал недуг. Нина Георгиевна взволнованно смотрела, как слабые руки Наташи бережно обнимают младенца, как он жадно сосет грудь матери.
– Пить, – попросила Наташа.
Нина Георгиевна взяла кружку с отваром черной смородины, присела на край постели. Наташа припала к кружке и пила кисловатую жидкость большими глотками, как измучившийся от жажды человек. Внутренний жар сжигал ее. Прикрыв ее одеялом, Нина Георгиевна встала.
– Я на минутку к Антону сбегаю. Узнаю, не надо ли чего ему?
– Иди, иди… когда же он придет сюда, – с тоской произнесла Наташа.
– Скоро уже, – Нина Георгиевна насильственно заставила себя улыбнуться. – Он быстро поправляется. Ну, я пошла. С тобой Вуквуна посидит.
Нина Георгиевна, передав ребенка чукчанке, торопливо вышла из дому. Но она не зашла к Антону, у постели которого дежурил Оттыргин, а направилась к Совету. Там никого не оказалось. Нина Георгиевна свернула к государственному складу, около которого толпилось много людей. От склада отъезжали груженные товарами нарты. На передних станках сидел Клещин, а за последними на лыжах легко скользил Куркутский. У него, как и у остальных, за спиной висел винчестер. Даже у Клещина было оружие – револьвер в кобуре.
Упряжки, провожаемые криками собравшихся марковцев, быстро удалялись. Чекмарев заметил Нину Георгиевну и подошел к ней.
– Как там наши больные?.. – начал он весело, но сразу же изменил тон, увидев, как расстроена Нина Георгиевна. – Что-нибудь случилось?..
– Наташа совсем плоха, – Нина Георгиевна старалась держать себя в руках, но страх за подругу, которая стала ей дорога, как родная сестра, прорывался в ее голосе: – Тает Наташа… – она прикусила губу, чтобы не расплакаться, и торопливо, с мольбой закончила: – Доктора надо… я больше ничем не могу помочь.
Чекмарев, с минуту подумав, решительно сказал:
– Я привезу доктора. Я сегодня еду в Наяхан через Пенжино в Гижигу. В каком-нибудь из этих сел найдется доктор.
Надежда вспыхнула в душе Нины. Георгиевны. Она оживилась:
– Когда вы вернетесь назад?
– Недели через три.
Нина Георгиевна не могла скрыть своего разочарования.
– Почти месяц!
– Я буду спешить, – пообещал Чекмарев. – Пойдемте, заглянем к Наташе.
У Наташи он пробыл всего несколько минут. Не снимая кухлянки, Чекмарев, весело и громко поздоровавшись, подошел к кровати, на которой лежала Наташа, кивнул ей ободряюще. Наташа ответила слабой улыбкой.
Заметив на руках Вуквуны спящего ребенка, Чекмарев тихо сказал:
– Здравия желаем, Николай Антонович! – и, обернувшись к Наташе, похвалил: – Богатырь твой не по дням растет, а по часам. Хорошего большевика нам принесла. Вот теперь нашего полку прибыло.
– Я плоха… – Наташа кончиком языка облизала сухие губы: – Совсем плоха!
– Это бывает, – Чекмарев тоже был поражен видом Наташи. После родов он каждый день навещал ее, но последние два дня так был занят, что не смог заглянуть. Да, Наташа тает с каждым днем. Сделав вид, что не заметил перемены в ней, он закончил бодро: – Такого здоровяка принесла! Как тут не ослабеть? Ну ничего, поправишься.
– Нет, Василий Михайлович, – Наташа едва качнула головой, и на ее глазах выступили слезы.
– Смотри, я рассержусь, если будешь плакать, – погрозил Чекмарев пальцем. – Сегодня я бегу в Наяхан и оттуда привезу тебе доктора. – Чекмарев увидел, как в глазах Наташи засветилась слабая надежда, и он уже не мог остановиться. Надо было, чтобы эта надежда не оставляла ее. – Хороший доктор, он, узнаешь, всех на ноги ставит. Старый, петербургский…
– Когда вы вернетесь? – Наташа больше не плакала.
– Скоро, – Чекмарев чуть замялся, опасаясь назвать срок, но иного выхода не было, и он проговорил: – Всего недели три уйдет на это. Я еще хочу кое-где побывать…
То ли Наташа не поняла Чекмарева, то ли названный им срок не показался ей большим, но она спокойно проговорила:
– Я буду ждать…
От Наташи Василий Михайлович заглянул к Антону. Мохов сидел, опираясь о спинку кровати. Он заметно поправился, хотя еще не ходил.
– Башка, черт ее возьми, кружится. Не могу сам и шагу еще сделать. Вот Отты и служит мне подпоркой, – пожаловался он.
– Ешь больше, и башка не будет кружиться, – весело отозвался Чекмарев. – А где же Отты?
– Ушел поохотиться, – Антон пытливо смотрел на Чекмарева. – Ты что-то хочешь сказать?
– Угадал. Бегу в Наяхан сегодня, попытаюсь с Петропавловском связаться.
– Это хорошо! – оживился Антон. – Настаивай, чтобы Петропавловск обязательно передал во Владивосток товарищу Роману обо всем, что в Ново-Мариинске произошло.
– А как фамилия этого товарища Романа? – Чекмарев уже не раз слышал о подпольном руководителе, но настоящего его имени не знал. – Может, камчатские товарищи о нем и не знают?
– Во Владивостоке его найдут! – убежденно произнес Антон.
– Сделаю! – Чекмарев поднялся и как бы между прочим заметил: – Из Пенжино доктора пришлю сюда, чтобы Наташу подлечил.
– Хуже ей? – встревожился Антон, но Чекмарев его успокоил:
– Только что от нее. Смеется, но похудела. Такого сына, как тебе она подарила, не каждая сможет принести.
– Наташа моя… – тихо произнес Антон, и Чекмарева потрясла тоска, которая прозвучала в голосе друга. Доведется ли когда-нибудь ему, Чекмареву, вот так же полюбить? Грустно стало Василию Михайловичу. Еще не встречалась ему та единственная, которая бы стала для него самым близким и самым дорогим человеком. Смутно промелькнул перед ним образ Нины Георгиевны и исчез.
Собаки, нетерпеливо повизгивая, побежали веселее. «Жилье чуют», – безошибочно определил Ульвургын и оглянулся назад. За ним шла упряжка Чекмарева. В Марково им отобрали лучших собак, и они донесли путников до Пенжино быстро. Задержек в пути не было. Погода держалась ясная, тихая, хотя и морозная.
– Пенжино! – донеслось до Чекмарева. Василий Михайлович увидел, как Ульвургын взмахнул остолом и закричал:
– Поть-поть!
Его упряжка налегла на алык. Быстрее пошла и упряжка Чекмарева. Ему не надо было ее даже подгонять. Вот и первый пункт его маршрута. Чекмарев оглянулся. Они ехали длинной узкой долиной по берегу Пенжины. Берег реки порос ольхой и лиственницей.
Пенжино, маленькое село, прижавшееся к реке, появилось сразу, как будто выглянуло из снега, где пряталось до поры до времени. Упряжки выехали на неширокую протоптанную дорогу, которая извилисто шла вдоль реки. От домиков тянулись тропки. Людей не было видно, но, как только местные собаки почуяли чужих и подняли ожесточенный лай, на улицу из домов стали выглядывать жители. Чекмарев придержал свою упряжку у ближней халупы, около которой бородатый мужик в торбасах, синей рубашке и малахае рубил дрова.
– Эй, хозяин! – крикнул Чекмарев: – Где тут у вас председатель Совета живет? Где его изба?
Бородатый выпрямился, с любопытством оглядел упряжки и седоков, поднял руку, в которой был зажат топор, указал на домик, что стоял на отшибе, почти над самой рекой. Чекмарев широко и радостно улыбнулся. Над избой алел маленький флаг. Чекмарев спросил:
– С флагом, что ли?
– Ага, – кивнул бородатый. – Ермачкова изба! А вы откуда бежите?
– Из Марково! – Чекмарев объехал упряжку Ульвургына и направился к жилью Ермачкова. Тот, очевидно, заметил марковцев из окна. Он уже стоял у двери. Крепкий, высокий, уперев руки в бока, он внимательно рассматривал приехавших. На Ермачкове была поверх черной рубашки меховая жилетка нараспашку. Голова не покрыта. Русые густые волосы крутыми кольцами спадали на левую половину лба.
– Ермачков? – спросил Чекмарев, остановив упряжку и соскакивая с нарт.
– Он самый, – Ермачков не сдвинулся с места, не изменил своего положения. Голос у него был глуховатый, но спокойный. – Кто такие будете?
Чекмареву сразу понравился этот человек. Он протянул ему руку, назвал себя и добавил весело:
– В гости приехал! Не прогонишь?
– Милости прошу, – Ермачков крепко пожал руку Чекмареву и пригласил в дом.
Они, пригнувшись, вошли в жилье – полутемное, тесное и душное. Жена и шестеро ребятишек (старшему было лет четырнадцать) уставились на гостя.
– Давай чай, – сказал Ермачков жене и жестом пригласил Чекмарева к столу, сколоченному из грубо обтесанных досок и ничем не покрытому. На нем стоял лишь маленький деревянный ящичек с солью.
– Значит, в Наяхан? – спросил Ермачков. – Дорогу-то знаете туда?
– Нет, – Чекмарев с удовольствием сел за стол. После – нарт это было очень приятно. – Дороги не знаем.
– Заплутать можно. – Ермачков обратился к старшему сыну: – Кликни-ка Никифора.
Ермачков подошел к сундучку у койки, порылся в нем и принес плоскую жестяную коробку с пестро разукрашенной крышкой. «Монпансье» – прочитал надпись Чекмарев. Ермачков чуть насмешливо сказал:
– Вся тут контора!
Он снял крышку и, полистав бумажки, протянул желтую Чекмареву:
– Взгляни-ка. Из Наяхана прислали.
Василий Михайлович взял бланк, развернул его и быстро прочитал текст радиограммы. Кровь бросилась ему в лицо. Совет коммерсантов из Ново-Мариинска отменял все, что было проведено ревкомом, предлагал восстановить местную торговлю, оплатить срочно долги населения купцам.
Чекмарев сложил бланк, вернул его Ермачкову:
– Храни. Пригодится при полном расчете с ними.
– С кем? – не понял Ермачков.
– Кто писал вам эту депешку. – Чекмарев обернулся на скрип двери и увидел Ульвургына. Каюр спросил:
– Побежим или спать тут будем?
– Побежим. – Чекмарев хотел еще что-то добавить, но Ермачков предупредил его:
– Оставайся до утра! Людишки соберутся. Послушать тебя. Все растолкуй, что и как. Слух и до нас дошел, что в Ново-Мариинске ревком порешили коммерсанты.
Голос Ермачкова зазвучал гневно. Он закрыл банку с бумагами, точно на чем-то ставя точку:
– В Пенжино Советы не отступятся. Свое мы не отдадим. Купчишки наши поразбежались.
– Хорошо, останемся до утра, – согласился Чекмарев. Он услышал за дверью голоса, скрип снега под ногами. Ермачков сказал:
– Собираются пенжинцы.
– Зови их сюда, – предложил Чекмарев.
– Не втиснутся, – Ермачков шагнул к двери. – Склад у нас есть просторный, с печкой. Там говорить будешь.
Он вышел, что-то сказал собравшимся людям, и они ушли. Жена Ермачкова налила путникам большие эмалированные кружки только что вскипевшего чая. Они пили его, обжигая губы. Ермачков вернулся с Никифором.
– Он вас до Наяхана поведет.
Никифор, белоголовый, синеглазый крепыш, снял шапку, поклонился и пояс. Он отнесся к приезду марковцев, как и к словам Ермачкова, равнодушно. Только спросил:
– В Наяхане их бросить али назад приволочь?
– Назад.
Никифор ушел. Чекмарев вспомнил о враче для Наташи и спросил о нем Ермачкова. Тот покачал головой.
– Лекаря у нас нету. Знахарка живет. Старуха, да толку от нее не больно много. Разве что бабам подсобляет рожать, ребятам пупы вяжет, ну там еще какую малость может делать…
– Не годится, – огорчился Чекмарев. – А в Наяхане есть доктор?
– Неведомо, – пожал плечами Ермачков.
Опасение за Наташу расстроило Чекмарева. Чтобы отвлечься, он начал Ермачкову рассказывать о том, что произошло в Ново-Мариинске, но тот остановил Василия Михайловича:
– Погоди, чего для меня одного будешь балакать. Всем надо. Пошли в склад.
…Из Пенжино Чекмарев выехал в самом отличном настроении. Утром его провожали почти все жители, с которыми он накануне беседовал до полуночи. Здесь, в этом маленьком селе, Советская власть стояла крепко. У пенжинцев не было ни сомнений, ни страха перед Анадырским Советом. Они точно все выполняли, что указывал им ревком через Наяхан, и видели, что от этого их жизнь становится легче, справедливее.
С ней они уже никогда не расстанутся и не позволят никому отобрать ее у них. Чекмарев вспомнил слова Ермачкова, когда он закрывал собрание:
– Мы не признаем Анадырский Совет! Он на пользу купцам служит. Мы – с Марковским Советом. Он за осветление нашей жизни. Он с Лениным, и мы с Лениным, Кликнет нас Марковский Совет, и мы с ружьишками прибежим, коммерсантов, всех вражин, положим! Так я балакаю?
– Та-а-к! Верно! Мы с Марковским Советом! С Лениным! – дружно поддержали пенжинцы слова своего председателя.
Эти возгласы по-прежнему звучали в ушах, в сердце Чекмарева. Единство, решимость пенжинцев больше чем обрадовали Чекмарева. Он был счастлив, и это чувство окрепло, когда он со своими спутниками побывал в Каменском и в Гижиге. Здесь так же развевался красный флаг и так же люди жили по новым законам, не признавали Анадырский Совет и были готовы с оружием отстаивать Советскую власть.
Чекмарев не жалел ни себя, ни собак, ни своих спутников. Они делали редкие и короткие остановки, чтобы покормить упряжки, самим перекусить, три-четыре часа поспать и снова в путь.
Чекмарев торопился. Он в ярости проклинал пургу, которая неожиданно на них обрушилась. Стоял ясный морозный полдень. Над горами появились две бледно-желтые радуги, и, казалось, ничто не предвещало непогоды. Небо было чистым, но собаки стали беспокоиться все сильнее и сильнее. Ульвургын подъехал к Чекмареву.
– Будет пурга…
Василий Михайлович осмотрелся. Ему не хотелось верить в правильность предсказаний каюра. Однако тишина, спокойствие, которые царили над белой равниной, вызывали настороженность. Три упряжки бежали прямо на юг. Они казались маленькими и затерянными в этом просторе. Никифор редко садился на нарты. Он бежал на лыжах со своей упряжкой, находя верную дорогу только по едва заметным и только ему знакомым приметам. Даже Ульвургын оценил их провожатого. Он сказал Чекмареву:
– Большой каюр Никифор.
А приближение пурги чувствовалось все ощутимее. Никифор осматривался вокруг, отыскивая место, где можно было бы укрыться от пурги. Впереди Он заметил нагромождение огромных валунов, которые были полузанесены снегом. Около них будет легче переждать пургу, укрыться за ними. Но, прежде чем упряжки достигли камней, небо потемнело, ветер бешеным студеным порывом пронесся по долине, сбивая набок хвосты собак. И сразу же за ветром пришла пурга. Она хлестала своими жестокими кнутовищами по нартам, по седокам. Бешено несущиеся бесчисленные снежинки заполнили воздух. Стало трудно дышать. Никифор понял, что до укрытия им не дойти, и остановил караван, прокричал, наклонившись к Чекмареву:
– Здесь переждем!
Собаки свернулись калачиками, зарылись в снег, из которого торчали только их черные носы. Люди сидели на нартах спиной к ветру. А пурга выла и неслась куда-то на восток, с безумной щедростью сыпля снегом. Давно путники не видели такого обилия снега. Чекмарев, приблизив губы к малахаю Никифора, прокричал:
– Может, ляжем среди собак? Поспим?
– Снега обильно, – ответил тот, и Чекмарев понял, что Никифор опасается, как бы они не заснули под снегом, который быстро укроет их толстым одеялом, а потом бы не задохнулись. Об этом их как бы предупреждали собаки. Пурга моментально заносила их, а они карабкались выше, держа все время нос наружу. Ульвургын тоже не предлагал ничего, и Чекмарев терпеливо сидел на нартах, снося удары пурги И холод. Сколько прошло так часов – один или десять, – Чекмарев не знал. Пурга унеслась так же стремительно, как и появилась. Она ушла, оставив после себя ослепительно-белую землю, тишину и прозрачно голубой кусок неба, который плыл среди бело-серых облаков. Они, как шлейф пурги, уходили последними.
Теперь двигаться упряжкам по сыпучему снегу было труднее, но они упрямо пробивались на юг, и наконец наступил день, когда Чекмарев увидел впереди мачты радиостанции. Сначала он подумал, что ему это мерещится. Он протер глаза, но мачты не исчезали, и Чекмарев не сдержал чувств. Он закричал:
– Ная-а-а-ха-а-а-н! Эй, Никифор! Давай прямо к радиостанции!
– К тем столбам? – Никифор указал остолом на мачты.
– К тем, к тем! – смеясь, подтвердил Чекмарев.
Упряжки волновались. Собаки повизгивали, чуя впереди отдых и еду. Никифор пустил свою упряжку, и остальные двинулись за ней. Бревенчатое здание радиостанции, похожее на обычную рубленую избу, стояло на окраине села, и Чекмарев решил сразу же заехать туда, заказать разговор с Петропавловском, а потом уже направиться в Совет.
Чекмарев вспомнил родную Балтику, свой миноносец, походы на нем. Он полной грудью вдохнул ледяной ветерок, что тянул с моря, и почувствовал в нем тонкие, едва уловимые запахи не скорой весны. Василий Михайлович в эти недолгие секунды, что стоял у двери радиостанции, крепко сжимая ее ручку, забыл об усталости, о постоянно беспокойных мыслях и заботах. Наконец он решительно рванул на себя дверь радиостанции. Сквозь клубы пара Василий Михайлович прошел в маленькую комнату, из которой вела дверь в соседнюю. Там слышались голоса, Василий Михайлович быстро оглядел комнату. На стене висело две шубы из Оленьего меха и шапки. Сбоку от окна блестели стеклом барометр и термометр. Маленький столик, на который падал серый свет зимнего дня, был аккуратно прибран. Около пузырька с чернилами лежали ручка, стопка бумаги, толстая конторская книга. В углу комнаты зеленел железный шкаф. В его замке торчал ключ.
– Эй, хозяева! – весело крикнул Чекмарев. Он был в приподнятом настроении. После встречи с морем у него на душе, в сердце стало светлее, праздничнее. Он стянул малахай, швырнул его на лавку, под висевшие шубы. Из соседней комнаты вышел человек. Высокий, узкоплечий, сильно сутулившийся. На нем свободно висела форменная темно-синяя тужурка служащего почтового ведомства. Из обтертых рукавов выглядывали худые, обтянутые темно-коричневой морщинистой кожей руки.
– Чем могу служить? – прозрачно-синие глаза на исхудалом, изрезанном морщинами лице смотрели на Чекмарева почти испуганно:
– Кто вы?
Чекмарев назвал себя, и человек растерялся. Он развел руками и негромко, осторожно, как будто опасаясь, что у него сломается голос, с хрипотцой спросил:
– Как же быть? В селе-то нет Абакума Гордеевича.
Чекмарев видел, что человек почему-то в большом затруднении.
– А вы кто? – спросил он.
– Я старший телеграфист, – торопливо пояснил человек. – Савельев Фрол Степанович, а Абакум Гордеевич – председатель Совета. Только его нет. Он на охоту уже давно как уехал.
– А секретарь? – Чекмарев присел на лавку. – Секретарь Совета в селе?
– Они вместе ушли, – покачал головой Савельев. Ой застенчиво и чуть иронически улыбнулся. – Я нынче за начальство!
– А где же начальник радиостанции? – Чекмареву показалось, что он с трудом вытягивает ответы у Савельева, доставляет ему боль.
– Помер. Уже месяц как будет, – Савельев поднял руку, хотел перекреститься, но под пристальным взглядом Чекмарева смешался и торопливо заговорил: – Так что я теперь старший на радиостанции и в селе.
– Мне надо с Петропавловском поговорить! – требовательно произнес Чекмарев.
– Можно, можно, – закивал седой головой Савельев. Он достал из брючного кармана дешевые часы в медном корпусе, близко поднес их к глазам. – Через час можно!
– Тогда я буду ждать! – решил Чекмарев и, уже не слушая, что говорит ему Савельев, вышел к своим спутникам. Они терпеливо его ждали.
– Ты говорил, что у тебя тут есть знакомые? – обратился Чекмарев к Никифору.
– Сродственники матки, – Никифор махнул рукой в сторону дальнего края деревни. – Рыбачат…
– Поезжайте к ним, а за мной вечерком прибежишь.
Чекмарев вернулся на радиостанцию, Савельев укоризненно заметил:
– У нас тут морские ветра, гнилые. Беречься надо, а вы без – шубы на мороз. Прохватит, и станут ваши легкие таким же решетом, как мои.
Василия Михайловича тронула эта человеческая забота. Он видел, что Савельев все сказал искренне и просто, без нотки фальшивой участливости или желания понравиться, расположить к себе.
– Море – дом мой родной, не обидит, – отшутился Чекмарев, и снова коснулась его сердца тоска по морю. Он тряхнул головой, точно отгоняя ее, испросил:
– Вы принимали из Ново-Мариинска распоряжение Совета? – против желания у Чекмарева вопрос прозвучал грубо, обвиняюще, и это испугало телеграфиста. Он торопливо закивал.
– Да, да, да. Как же? Я самолично, очень точно. Вот, – полюбопытствуйте.
