Текст книги "Утренний бриз"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
– Меня, как и вас, в этот дикий край забросили события и, честно говоря, непонимание того, что происходит в России, страх перед тем, что и ты можешь сделать неправильный шаг и погибнуть, не сделав на земле ничего полезного. Может, это и звучит высокопарно, но это так. Я из семьи техника-железнодорожника, из Тулы. Когда оказался в армии перед четырнадцатым годом, меня взяли в технические войска. Ну а потом фронт, в Галиции – ранение, госпиталь – в Сибири, и, наконец, я здесь. Думал, тут тихо и спокойно, а… – он развел руками, сокрушенно покачал головой, вздохнул и спросил: – Разрешите говорить всю горькую правду?
– В Ново-Мариинске что-то случилось? – с нарастающей тревогой произнес Антон.
Чумаков помолчал, словно собираясь – с силами, вздохнул и с наигранной горечью заговорил.
…Антон лежал обессиленный, придавленный услышанным. Сердце билось резкими толчками, и лицо заливал пот. Мысли то мчались с невероятной быстротой, наплывая друг на друга, то обрывались, и тогда Антон как бы оказывался на краю бездонной пропасти. «Ехать! Искать, спасти Наташу! Расстрелять Бирича, Струкова, всех, всех!..» – Мысли у Антона путались. Ему стало нестерпимо жарко. Он облизал пересохшие губы:
– Воды…
Пил долго, жадно. Чумаков, выждав немного, продолжал:
– Я понимаю ваше горе… разделяю его. Я на вашей стороне, я, с вами, потому что понял, где правда, где справедливость, и буду вам во всем помогать. Пусть мое членство в Совете будет моим щитом, маскировкой, так вы и скажите своим товарищам. Я не могу поехать в Марково или Усть-Белую. Это может вызвать в Ново-Мариинске подозрение, но я буду делать все, чтобы хоть чем-то помочь вам в нашем общем деле.
– Да, – только и мог произнести Мохов. Он верил в искренность сидящего рядом с ним человека. Чумаков попытался осторожно расспросить Антона о его прошлом, о Советах в Марково, в Усть-Белой, узнать, где они еще есть, но Мохов отвечал невпопад. Он думал о Наташе, о погибших товарищах, и Чумаков прекратил свои попытки, решив, что для начала он сделал и так много. Он нагнулся к Антону:
– Я утром уеду. Если что будет очень важное, я найду возможность вам сообщить из Ново-Мариинска. Только прошу держать в секрете мое посещение и, конечно, мое сочувствие. Иначе со мной в Ново-Мариинске… – он не договорил, но выразительно посмотрел на Мохова. Тот кивнул, и Чумаков, еще больше понизив голос, спросил:
– Как же быть с чукчами?
– Оттыргин не скажет, – ответил Антон. – Я его предупрежу, а…
– О своем каюре я сам побеспокоюсь, – перебил Чумаков и уже в полный голос сказал: – Я утомил вас. Будем отдыхать. Уеду я рано утром.
Антон остался наедине со своими тяжелыми, мучительными мыслями. У него начался жар, он снова бредил и не помнил, как уехал Чумаков.
День за днем вернувшаяся болезнь не отпускала Антона из своих цепких лап, терзала его. Он метался в бреду, звал любимую, товарищей, на кого-то кричал, с кем-то спорил, куда-то порывался ехать… Перепуганные Оттыргин и Вуквуна решили, что теперь Антон едва ли поправится, и позвали шамана.
Весть о том, что шаман будет камлать над больным русским, моментально облетела стойбище, и в ярангу старался попасть каждый. Шаман вошел важный и загадочный, Он постоял около Антона, упершись взглядом в его лицо, и тут заметил, что на висках русского ярко, точно снег на солнце, блестит седина. Она появилась в эти, после отъезда Чумакова, дни. Шаман склонился над Моховым, который метался в жару, и, вырвав один седой волосок, подбежал к очагу, подул на волосок три раза и бросил его в огонь. Оленеводы, затаив дыхание, следили за шаманом, а он, вскинув бубен, ударил в него и затрясся…
Прошло еще несколько дней, прежде чем Антон снова пришел в себя. Дело пошло на поправку. У него появился аппетит. Шаман, гордый результатом своего камлания, в силу которого искренне верил, пришел к Антону. Он важно уселся у очага и долго пил чай. Мохов, никак не мог понять, почему Оттыргин и Вуквуна так гостеприимно приняли шамана. Чаепитие длилось долго. Вуквуна и Оттыргин с трудом скрывали волнение. Они опасались, как бы Антон не догадался, что над ним было камлание. Наконец шаман, тяжело отдуваясь и обтирая катившийся по лицу пот, отказался от очередной кружки и с сожалением посмотрел на котел, где еще было много чаю. Но больше шаман пить был не в состоянии. Он с трудом поднялся, подошел к Антону и, присев на корточки, как-то очень быстро и ловко, так что Антон и не успел донять, что он делает, вырвал у него еще один седой волос и, ни слова не говоря, направился к выходу.
– Вот черт, леший! – выругался Мохов и потер висок. Он еще не знал, что у него появилась седина, и ошарашенно смотрел вслед шаману, который вышел из яранги и, подув на волосок, пустил его по ветру. Антон спросил Оттыргина:
– В гости приходил шаман?
– В гости, в гости, – закивал каюр, пряча от Мохова глаза.
– А зачем он у меня волос выдрал? – допытывался Мохов и усмехнулся: – На память, что ли?
Оттыргин обрадованно закивал. Мохов уже забыл о шамане, Он требовательно говорил Оттыргину:
– Готовь упряжку. Вези меня в Марково.
– Нельзя в Марково… – Оттыргин видел, что Антон очень слаб. – Ты плохой…
– На нарты меня положите и везите, – настаивал Антон.
– Нельзя… замерзнешь, – Оттыргин хотя и говорил тихо, но в его голосе была твердость: – Плох ты, уйдешь к верхним людям…
Антон и сам понимал, что он непригоден для дороги, но нельзя было медлить и минуты. То, что ему рассказал Чумаков, должен знать Чекмарев, должны знать члены Советов в Марково и Усть-Белой. Надо оповестить об этом всю тундру, собрать силы, чтобы уничтожить убийц, уничтожить американцев, которые и подготовили этот контрреволюционный переворот. Марковцы помогут разыскать Наташу и Нину Георгиевну. «А может быть, они уехали к Чекмареву?» – сделал Антон предположение и, ухватившись за него, обрадовался, поверил. Ну конечно! Они бежали к Чекмареву. Наташа, наверное, мучается, горюет, страдает, не зная, где он, что с ним. А ей нельзя волноваться. Она скоро станет матерью.
Антон при мысли о скором появлений их ребенка так разволновался, что у него на глазах появились слезы, и ему стоило больших усилий взять себя в руки. Он сказал Оттыргину:
– Я напишу письмо Чекмареву. Беги сегодня с ним в Марково.
– Побегу. – Оттыргин обрадовался: Антон больше не настаивает, чтобы его везли в Марково.
У Антона сохранился огрызок карандаша и нашлось несколько помятых листков бумаги. Он принялся за письмо. Руки словно разучились держать карандаш и выводить буквы. Буквы получались корявые, то большие, то маленькие. Антон быстро уставал и подолгу лежал, собираясь с силами. Письмо заняло почти весь день, и отъезд Оттыргина пришлось отложить до утра. Мохов был огорчен задержкой и с нетерпением ждал рассвета. Вручая письмо, Оттыргину, он предупредил:
– Наташе скажи, что я уже совсем поправился и скоро приеду. Не говори, что я лежу. Скажи, что тут дела меня задержали. Понял? Не забудешь?
Оттыргин обещал в точности все передать, и они расстались.
В просторной яранге Аренкау шло веселье. Ярко пылал огонь в очаге, кипело в котле мясо. Развалившись на оленьих и белых медвежьих шкурах, которыми был устлан пол яранги, Черепахин щедро угощал приехавших час назад Микаэлу и Мартинсона. Американцы, промерзнув в пути, жались поближе к огню. Они охотно отзывались на тосты Черепахина и уже были навеселе. Не отставали от них и Аренкау и Пусыкин с дружками. Они расположились по другую сторону очага и жадно пили и ели.
Черепахин, раскрасневшийся от вина, стоял на коленях с кружкой, в которой был разведенный спирт, и самодовольно говорил американцам:
– Я благодарю вас, господа, за то, что вы откликнулись на мой призыв. Я принимаю вас в свой отряд, и мы будем наносить удар за ударом по советчикам. Я забрал у советчиков награбленные у нас продукты. Вот они, перед вами, – он указал на штабель мешков и ящиков, которые были сложены в яранге, на угощения, которые были расставлены на шкурах. – Мы должны теперь вернуть и все остальное.
Мартинсон чувствовал себя менее спокойно, чем Микаэла. Уже уехав из Марково, где он по совету Микаэлы оставил картонку с надписью, которую сочинил Черепахин, Мартинсон не мог отогнать от себя ощущения, что он совершил большую оплошность, ошибку, почти непоправимую. Когда. Пусыкин привез американцев в стойбище к Аренкау, где обосновался Черепахин, Мартинсон увидел, что никакого отряда у Черепахина нет. Есть восемь человек. И это все.
«Шайка», – определял про себя Мартинсон. Он всегда недолюбливал Черепахина, а теперь вышло так, что он оказался под его началом. Американец прислушался.
– Мы не будем медлить, – продолжал Черепахин. – Мы не дадим советчикам опомниться. Завтра мы выступаем в поход. Мы обрушимся на Усть-Бельский Совет и уничтожим его одним, ударом. В Усть-Белой много товаров. Мы их заберем.
Мартинсон хмуро уставился в свою кружку. Нет уж, он не будет разбойничать. Он торговец, а не бандит. Но открыто порвать с ними нельзя. Пристрелят еще, с них станется. Мартинсон взглянул на Черепахина, который все больше распалялся, на Микаэлу, не сводившую с фельдшера восхищенных глаз, на лежавших за очагом людей. Да, они, не задумываясь, пристрелят его, стоит ему лишь заикнуться о своем с ними несогласии. И Микаэла не станет его защищать, как и этот бурдюк с жиром. Мартинсон зло посмотрел на Аренкау, который словно и не замечал американца. Мартинсон, лишившийся своей службы, товаров, просто перестал интересовать Аренкау, потерял в его глазах какое-либо значение. Теперь Аренкау все свои симпатии отдал Черепахину. Мартинсон залпом опорожнил свою кружку и, не закусывая, лег на спину, уставился на свисающие с жердей остова яранги хлопья копоти. Через минуту все поплыло у него перед глазами. Спирт ударил в голову, оглушил его. Он смутно помнил, что Черепахин пытался разбудить его, потом махнул рукой. Ночью, проснувшись от жажды, он видел, как фельдшер прошмыгнул в полог Микаэлы, но не испытал ни ревности, ни обиды. Выпив кружку холодного чая, он снова уснул.
Черепахин поднял всех рано. Помятые, с головной болью, люди кряхтели, чертыхались. Только Микаэла, как всегда, была бодра. Выскочив из яранги, она бесстрашно умылась снегом и вернулась свежая, в хорошем, даже веселом настроении:
– Кофе у вас есть, мистер Черепахин?
– Для вас, у меня все есть, – галантно ответил фельдшер.
За завтраком Черепахин всем дал немного спирту опохмелиться, предупредив:
– Больше ни капли. После боевой операции будете пить сколько угодно. У Малкова и Маклярена в складах спирту – море разливное. Если стрелять будете метко – все станет, ваше.
– Уж я не промахнусь, – зло ощерился Пусыкин. – У меня свои счеты с советчиками.
– И мне можно с вами? – Микаэла улыбнулась Черепахину. – Я не боюсь выстрелов.
– Конечно, можно, – кивнул обрадованно фельдшер. – Ваше присутствие вдохновит нас, придаст моим людям смелости. Могу вас вооружить. Он указал на груду винчестеров, лежавших в стороне. – Выбирайте любой.
– Слишком тяжелы, – отказалась Микаэла и вытащила из кармана смит-вессон. – Я привыкла к нему.
Она засмеялась и спрятала револьвер. Черепахин сделал знак всем соблюдать тишину и прислушался. Его губы шевельнулись в довольной улыбке:
– Едет.
– Кто? – Микаэла и Мартинсон вопросительно и чуть обеспокоенно смотрели на Черепахина. Он загадочно ответил:
– Кого вы будете рады видеть. Это мой сюрприз.
Теперь уже все слышали, как к яранге подъехала упряжка, как остановились нарты и с них кто-то встал.
Глаза у всех были обращены к вошедшему в ярангу человеку в заиндевелой кухлянке. Брови Мартинсона удивленно взлетели. Он увидел перед собой обветренное лицо Маклярена.
– Джозеф! – вскричал Мартинсон, кидаясь к нему. – Нас проведать приехал?
– Угадал, – Джозеф указал глазами на Черепахина. – Вот сводня. Получил вчера записку, что вы будете здесь. Давно бы нам надо было собраться.
– А я думал, что ты или удрал в Ново-Мариинск, или же, как и мы, пилишь дрова для Советов у себя в Усть-Белой.
– Было и такое, – Джозеф набивал трубку табаком. Его обычно бесстрастное лицо стало злым и тяжелым. – Я не прощу им ничего.
Черепахин довольно потирал руки. Он вынашивал план собрать в своем отряде всех американских коммерсантов. Это придаст его отряду больше веса, а операциям против советчиков – даже международное значение. Черепахин рассчитывал связать себя с американцами как можно крепче, втянуть их в борьбу против Советов так, чтобы они потом уже не могли от него отказаться и считали его своим верным союзником, помогали ему и оружием и товарами, а в случае опасности защитили, бы его. Черепахин мечтал стать необходимым американцам. После долгих размышлений он понял, что в одиночку ничего не добьется.
– Как положение в Усть-Белой? – спросил он Маклярена.
– Вчера вечером в Усть-Белую приехал Чекмарев, – сообщил американец.
– Зачем?
– Товары начнут перевозить в Марково.
– Грабить? – сузил глаза Черепахин. – Мы проучим советчиков, как воровать! Когда повезут?
– Собираются завтра утром. Нарт пятнадцать будет.
– В тундре встретим их! – предложил Пусыкин.
– Нет, – покачал головой Черепахин. – В дороге они будут настороже. О Шарыпове еще не забыли. Мы можем сами под огонь угодить. Прихлопнем советчиков прямо в Усть-Белой.
Слова Черепахина вызвали у всех замешательство, даже испуг. Американцы стали его отговаривать:
– Это опасно!
– Там много людей, и они все против вас!
– Мы можем наткнуться на засаду!
Черепахин с легкой улыбкой смотрел на американцев, а когда они высказались, произнес убежденно и спокойно:
– Ваши опасения напрасны. Советчики ждут возможного нападения в пути, а не в селе. Нагрянем в полночь. Застанем тепленькими в постелях.
– О'кэй! – первым согласился с Черепахиным Маклярен. – У вас голова Наполеона.
– Но не будем повторять его ошибок, – засмеялся польщенный Черепахин и перешел на деловой тон. – Будем готовиться к выезду. Вы, Маклярен, устали. Всю ночь ехали. Часа два можете поспать.
– Для меня этого вполне достаточно, – Маклярен посмотрел на котел. – Только надо поесть…
– Микаэла накормит вас самым лучшим из того, что у нас есть, – тоном приказа сказал Черепахин, и никто не удивился этому. Американцы признали фельдшера командиром.
Падерин, Кабан, Наливай и Дьячков мрачно слушали Чекмарева. Они сидели в доме Малкова. Здесь теперь помещался Усть-Бельский Совет и больнице, как пышно называли устьбельцы большую комнату, в которой жил спасенный Берзиным чукотский юноша Кекуай. Он уже поправился, работал уборщиком в Совете и помогал в продовольственном складе. Сейчас он сидел у печки И внимательно вслушивался в то, что говорили старшие. Чекмареву понравилось чистое привлекательное лицо юноши с пытливыми, умными глазами. «Надо с ним поближе познакомиться, – подумал Чекмарев. – Он может нам помочь в работе с чукчами и чуванцами». Василий Михайлович только что объяснил цель своего приезда.
В кабинете, который раньше был столовой Малкова, наступила напряженная тишина. Было слышно, как гудело в печке пламя, как лаяли в ночном поселке собаки. Падерин, потупившись, пристально рассматривал ногти на пальцах. Кабан, с черной повязкой поперек лица, свирепо уставился ней Чекмарева единственным глазом. Наливай, подперев голову рукой, задумчиво скреб в густых, щедро пересыпанных серебром волосах.
Никифор Дьячков, однофамилец председателя Марковского Совета, кашлянул в кулак и осторожно, с тревогой спросил:
– Голодуха опять у нас будет?
– С чего это? – не понял Чекмарев.
– Все же увезете… – Дьячков опять кашлянул. Он очень волновался.
– Дурная твоя башка! – нахмурился Чекмарев. – Какого черта мы переворот устраивали? Чтобы вас голодухой томить? Да поймите вы, что легче в одном месте охранять товары. Нападение на Шарыпова – только начало. Сможете вы защищаться, если на вас нападут?
– Сможем! – Кабан выпрямился на стуле. – Я и с одним глазом пулю мимо не положу!
– Подожди воевать, – остановил его Падерин. Он, как всегда, был чисто выбрит. Близко посаженные друг к другу глаза требовательно смотрели на Чекмарева. – Вы серьезно опасаетесь нападения банды?
– Да! – Чекмарев почувствовал облегчение. Падерин, кажется, начинает склоняться на его сторону.
– Я согласен, – Падерин строго взглянул на Кабана и Наливая и снова обернулся к Чекмареву. – Я понимаю вас, но надо объяснить жителям. Они будут волноваться – как это так от них увозят товары, продукты. Уже по всем углам разговор об этом идет.
– Хорошо. Ты прав, – Чекмарев встал. – Сейчас же собирайте людей.
– Ночью-то? – удивился Наливай.
– Все равно никто не спит, – поддержал Чекмарева Падерин и обратился к Дьячкову:
– Беги по избам. Зови сюда всех, кто хочет.
Люди словно ждали сигнала. Захлопали двери Совета, впуская все новых и новых встревоженных, недовольных устьбельцев. Чекмарев видел, как они недобро, даже враждебно бросали на него взгляды, сердито перешептывались. Пришли даже старики и старухи, которые обычно редко выходили из хибарок на улицу. Становилось жарко и душно, а люди все шли и шли. Чекмарев понял, что сейчас все настроены против решения Марковского Совета, с которым он приехал.
– Товарищ Чекмарев будет говорить, – без всякого вступления сказал Падерин и слегка кивнул Василию Михайловичу. – Давай…
Чекмарев сначала заговорил быстро и с подъемом, уверенный, что его слова дойдут до сердца и ума каждого, но вскоре понял, что люди отгородились от его слов подозрительностью, даже уверенностью, что их пытаются обмануть. Впервые в своей жизни эти люди стали владельцами больших запасов продуктов. И вот эти запасы хотят от них увезти. Призрак так хорошо знакомого голода виделся им за словами Чекмарева, и едва он кончил говорить, как со всех сторон понеслись возмущенные возгласы:
– Не дадим товаров!
– Голодом нас хотят заморить!
– Хороши советчики: у наших детей изо рта кусок рвать!
– Наши советчики заодно с марковцами.
– Советчики – обманщики!
Последний крик сорвал Падерина с места, и он оказался рядом с Чекмаревым. Василий Михайлович видел, как дрожали от волнения и гнева его губы. Падерин совсем негромко спросил:
– Советчики – обманщики?
Его услышали все и стихли. Кто-то примирительно выкрикнул:
– Оговорка вышла! Погорячились!
Люди избегали встречаться взглядом с Чекмаревым, с членами своего Совета. Падерин тем же приглушенным голосом сказал:
– Идите по домам. Час поздний. А завтра снова все сюда. Совету нужно полное доверие. Совет ваш и его черным словом не трогать!
Голос Падерина зазвенел. Устьбельцы виновато топтались на месте, кое-кто опустил голову. Падерин добавил:
– Свою власть хаете. Эх! – Он махнул рукой в сторону двери, и все поняли это как предложение покинуть собрание. Люди торопливо, толкая друг друга, хлынули к выходу. Дом Совета быстро опустел. Ушел и Никифор Дьячков. Только молодой чукча возился у печки.
– Что же будем делать, Василий Михайлович? – спросил Падерин.
– Пить чай и спать, – весело откликнулся Чекмарев. – Поговорили шумно. Надо отдохнуть. А завтра опять попробуем…
– Ничего не получится. – Кабан жадно курил самокрутку. – Живот сильнее ума оказался.
– Не это страшно, – Чекмарев заговорил о том, что его больше всего беспокоило. – Доверия Совету нет. Это плохо, очень плохо.
– Что же делать? – спросил Наливай.
– Вернуть доверие! – ответил Чекмарев и решил не уезжать из Усть-Белой, пока здесь не станет спокойно и пока жители во всем не будут поддерживать Совет. Он знал, что не имеет права теперь уезжать из поселка.
Гулко хлопнула дверь в коридоре, и в комнату вбежал Никифор. Его узкое лицо, обросшее седой щетиной, было удивленным и обеспокоенным. Он, часто дыша, проговорил:
– У складов…
– Что? – встревоженно спросил Чекмарев. Ему подумалось, что устьбельцы начали грабеж складов.
– Сторожей людишки понаставили!
– Вот это здорово! – захохотал Чекмарев. – Жители от Совета своего охраняют склады.
На другой день после обеда устьбельцы опять собрались в Совете. Чекмарев заметил, что настроение у людей изменилось, стало более миролюбивым, а на некоторых лицах можно было без труда прочитать и чувство неловкости за крики накануне, за высказанные оскорбления. Чекмарев приветливо, с полуулыбкой, заговорил первый:
– Хочу просить у вас извинения, товарищи. Мы, марковцы, ошиблись в вас, думали, что вы не сможете охранять склады. А оказывается, это у вас великолепно получается… Вы, чтобы члены Совета вместе, со мной не ограбили вас и не увезли тайком ночью грузы, выставили караулы. От кого же вы охраняли склады? – голос Чекмарева зазвучал гневно. – От своего Совета? От людей, которые ради вас, ради того, чтобы вам жилось лучше, чтобы вас не мордовал Малков, чтобы вы не погибли от голода, рисковали своей жизнью? Разве вы забыли, какими вышли Падерин, Кабан, Наливай, Дьячков из малковской каталажки? Вы же сами избрали их в Совет. А теперь оберегаете от них склады?
– Мы не от них… – послышались неуверенные голоса. – Мы от тех, что ты говорил…
– Почему же Совет не знал, что вы стали охранять склады? – Чекмарев усмехнулся. – Не надо юлить. Все ясно. Если вы не верите своему Совету, то я предлагаю вам избрать новый. Советская власть должна быть в доверии у народа. Без доверия и власти Советской нету.
– Да ты што, Василий Михайлович? – раздалось сразу несколько голосов. – Доверяем мы нашему Совету. Другой не будем выбирать.
– Знаем Падерина, Наливая, Кабана! Они наши!
– Чего ты, Чекмарев, Совет и склады мешаешь в одно?
– Мы не дадим грузов, а Совет признаем!
Сколько ни бился Чекмарев, устьбельцы стояли на своем: грузов не давать. Чекмарев видел, что дальше спорить с ними не только бесполезно, но можно, и повредить общему делу, поэтому он сказал:
– Хорошо, грузы мы брать не будем. Они остаются здесь. Упряжки я отсылаю назад в Марково…
– Куда же в ночь? – возразил кто-то. – Темнеет уже.
Собрание затянулось, на Усть-Белую надвигался вечер. Люди после заявления Чекмарева почувствовали себя свободнее, лица потеряли настороженную напряженность, взгляды потеплели. Свою промашку с охраной они пытались загладить заботой о каюрах:
– Завтра утром побегут. Пусть спят ночь-то.
– Ладно, – согласился Чекмарев. – Уедут завтра. А теперь я хочу вам рассказать, как я первый раз увидел Ленина.
– Ленина? Ленина?! – переспрашивали устьбельцы оживленно. – Владимира Ильича?
– Его самого, – подтвердил Чекмарев, и уже больше не было между ним и устьбельцами никакой стены отчужденности.
В доме стало тихо, это была совершенно особенная, светлая тишина. И он начал неторопливо рассказывать.
…Белеющий в темноте фасад Смольного, на котором дрожат блики от костров, пылающих у самого подъезда, у нижней ступеньки широкой лестницы. Ночь. Рвутся к черному октябрьскому небу извилистые языки костров. Грозно уставились в темноту пулеметы.
У подъезда – водоворот людей с винтовками. У каждого на груди большой красный бант. Шум, гуд голосов. Подъезжают и отъезжают автомобили, реквизированные у вчерашних хозяев России, медленно и грузно пробирается к воротам броневик. И сквозь этот многоголосый грохот слышится чей-то громоподобный простуженный бас:
– Чекмарев! Чекмарев! Акула тебя проглоти! Где ты? Чекмарев! – У одной из арок подъезда Смольного появилась высокая фигура моряка в бушлате. На сдвинутой на затылок бескозырке золотом вытиснено: «Голиаф».
От его могучего рыка испуганно шарахнулись в сторону ближние. Кто-то восхищенно сказал:
– Медная труба!
В этот момент к подъезду института подъехал автомобиль с высоким кузовом и зеркальными стеклами. На дверце автомобиля был какой-то графский герб. Из автомобиля выскочил подтянутый моряк, и в это время снова раздался крик:
– Чекмарев!
– Здесь! – откликнулся приехавший и, придерживая деревянную кобуру маузера, легко взбежал по ступенькам.
– Здорово, Шошин! Ну знаешь, Гаврила Кузьмич, и дело мы сейчас провернули! Две типографий будут сегодня печатать…
– Доложишь товарищу Бубнову, – остановил его Шошин. – А сейчас айда за мной, братишка.
– Куда? – остановился Чекмарев. – Мне еще надо разыскать генерала от инфантерии, как его… прячется контра, а товарищ Подвойский…
Шошин приблизил губы к уху Чекмарева:
– Ильич нас ждет.
Чекмарев уставился на друга.
– Врешь!
– Топай за мной.
Они, пробираясь сквозь густой поток людей по коридорам и лестницам, подошли к белой двери, у которой стоял солдат с нанизанными на штык винтовки пропусками. Шошин вытащил из кармана два мятых квадратика бумаги. Солдат на них внимательно посмотрел, кивнул в сторону двери:
– Проходи, – и укоризненно добавил: – Эх, опоздали, раззявы. Ильич-то аккуратность уважает.
Моряки, стянув бескозырки, с виноватыми лицами на цыпочках вошли в кабинет. Ильич прохаживался у стола, накрытого цветной бархатной скатертью, и говорил:
– Вы, посланцы партии, поедете в глубь России, чтобы принести туда пламя революции и зажечь костры восстаний на местах…
Внимательно слушали вождя собравшиеся в его кабинете люди. Их было человек сорок. Это первая группа коммунистов, которых партия и Ленин посылали из революционного Петрограда в далекие уголки страны в помощь местным партийным комитетам. Среди них оказались и балтийские моряки Григорий Шошин и Василий Чекмарев, члены партии большевиков с пятнадцатого года, участники октябрьских событий.
Дальше их жизнь пошла разными путями. Шошин оказался на Урале, Чекмарев – на Алтае, где он формирует отряды красной гвардии, бьется с контрреволюционными бандами. Тиф, несколько ранений приковывают его к постели. Едва оправившись от ран, он снова на коне, в будке паровоза, пешком меряет русскую землю, выполняя приказ партии. И вдруг под Кустанаем кулацкая пуля из-за утла надолго сбивает его с ног. Чекмарев в это время со своим отрядом и при поддержке крестьян-бедняков посылал эшелоны с хлебом в рабочую Москву, в красный Петроград. И вот – тяжелое ранение.
Чекмарева выхаживали в маленьком домике на окраине Кустаная. Город был занят белыми. За голову Чекмарева была назначена крупная награда. А он лежал в бреду. Когда возвращалось сознание, Чекмарев видел над собой низкий черный потолок погреба, паутину в углах, влажные стены, кули с картофелем, бочки с солеными огурцами и помидорами, за которыми его прятали. При каждом шорохе, при звуке человеческого голоса его слабая рука тянулась к изголовью, где лежал верный маузер. В нем осталось всего шесть патронов.
Когда Чекмарев окреп, когда затянулись раны и он смог ходить, к нему в подвал спустился незнакомый, часто кашлявший человек и сказал:
– Вот какое дело, браток. Ты в этих краях нам полюбился. Слово Владимира Ильича принес, да и дело толково вел, но кулаки да офицеры верх у нас взяли. Тебе надо подаваться отсюда.
– Куда же? – Чекмарев подумал о Петрограде. Вспомнил Шошина. Хорошо бы с ним встретиться. Собеседник, покашляв, сказал:
– Не гадай, куда курс тебе, морячок, держать. Партия уже решила. Бери пеленг на Владивосток.
Ты что, тоже моряк? – спросил Чекмарев.
– В Цусиме варился. Осколок японский до сих пор между ребер сидит. Ну да ладно. Слушай, что тебе надо сделать…
Через месяц Чекмарев с подложными документами был во Владивостоке, занятом интервентами и белогвардейцами. По заученному адресу он нашел маленький домик на окраине города, где жил машинист Меркурьев, и явился к нему, когда над городом лежала дождливая темная ночь. Меркурьев, уже пожилой человек, встретил его как старого знакомого:
– Долго добирался. А тут тебя работа ждет. Английский хорошо знаешь? Не забыл?
Чекмарев, много плававший торговым моряком по иностранным портам до военной службы, а затем участвовавший в заграничных морских походах, довольно бегло говорил по-английски. Василий Михайлович удивился осведомленности машиниста и ответил:
– Вообще говорю, но давно не практиковался.
– Ну что же. Потолкайся по улицам, послушай, как янки болтают, а потом и задание получишь.
Чекмарев ходил по Владивостоку. По мостовым маршировали отряды интервентов десятка стран. В порту было тесно от иностранных военных кораблей. То и дело гремели якорные цепи и опускаемые трапы. Это сгружались на берег новые части интервентов, выкатывались на пристань пушки, походные кухни. Осторожно съезжали по сходням броневики и автомобили с американскими флажками на радиаторах. Интервенты готовились серьезно и основательно осесть на русской земле.
На тротуарах толпились те, кого революция вышвырнула из Петрограда и Москвы. Аристократы, заводчики, биржевые дельцы подобострастно заглядывали в лица иностранных офицеров, надеясь, что они вернут им их прежние привилегии.
Через несколько дней Меркурьев познакомил Чекмарева с американским сержантом, назвав его Кольном.
– Это наш человек. Американский коммунист. Служит в военной цензуре, но работает на революцию.
Кольн, молчаливый, с лицом сельского учителя, принес для Чекмарева американскую матросскую форму, и в ней Василий Михайлович отправился на первое задание. Он встретился в городском саду с группой матросов с американского крейсера «Бруклин» и стал им рассказывать о том, как в Петрограде происходил штурм Зимнего, как выглядит Ленин, как жил в те дни Смольный. Потом он говорил о задачах – революции и целях интервенции. Слушателей было всего восемь человек.
На следующий раз было уже четырнадцать… С каждой встречей их становилось все больше и больше.
И вот новое задание. Честно говоря, Чекмарев волновался. Он должен оказаться на американском крейсере с работами Ленина, с листовками владивостокского подпольного комитета партии.
На Северном проспекте Василий Михайлович поймал извозчика, и тот повез его к центру города.
На углу Светланской и Китайской улиц Чекмарев расплатился с извозчиком и неторопливо направился в порт. У входа его как-то незаметно окружила группа матросов с крейсера «Бруклин». Один из них шепнул Чекмареву:
– Ты крепко выпил…
Чекмарев понимающе кивнул, расслабил мускулы лица и, чуть покачиваясь, зашагал дальше. Моряки затянули веселую песенку, которую обычно пели американские подвыпившие моряки:
Я помню, Мэри, наш маленький домик,
Где счастливы были с тобой, —
Качаешь ты там восьмерых ребятишек,
Вернусь – мы удвоим их счет.
Вот и серая громада крейсера «Бруклин».
Чекмарев уронил голову на грудь и качнулся в сторону. Американские товарищи подхватили его и еще одного матроса, который действительно был нетрезв, под руки и поволокли по трапу на верхнюю палубу. Дежурный офицер, рассматривавший в бинокль женщин на берегу, мельком взглянул в их сторону и сказал брезгливо:
– Пьяных свиней под душ!
Матроса поволокли в душ, а Чекмарев оказался в одном из кубриков. Закурив предложенную сигарету, он стал говорить о Ленине. Тихо было в кубрике. Простые американские парни слушали слова правды, и на их лицах лежала задумчивость. Вдруг пронесся предупредительный шепот. Чекмарева уложили в один из гамаков. Вошел офицер:
