Текст книги "Милая Шарлотта (СИ)"
Автор книги: Анастасия Логинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
Глава 58. БАШНЯ
Вырвавшись из каминного зала, Шарлотта тотчас бросилась к окну, что выходило на высокую, овитую диким виноградом башню – по словам Жизель туда давно уже никто не заглядывал. И света в окнах нет, а главное, искать там едва ли кто будет… Шарлотта была уверена, что если Шарль в замке, то укрывается он именно в башне. Не теряя больше времени, она сняла со стены подсвечник и направилась разыскивать нужную лестницу.
Чем выше забиралась Шарлотта по крутым каменным ступеням, тем более зрело в ней понимание, как сильно она обидела Шарля. Разумеется, он не мог никого убить! Конечно, не мог! Должно быть, теперь он считает ее предательницей…
Лестница оборвалась. На верхней площадке в полумраке она разглядела несколько дверей – все тяжелые, из массива дерева. Башня и правда была необитаемой, Шарлотте даже было жутко здесь.
– Шарль!… – негромко позвала она.
Никто не ответил.
Тогда Шарлотта наугад толкнула одну из дверей и не без опаски шагнула в темноту. Огонь свечи немного осветил крохотное помещение, но по всему было понятно, что сюда уже несколько десятилетий никто не заглядывал.
В отчаянии она обернулась, чтобы выйти и – едва удержала подсвечник в руках: по ту сторону площадки в проеме открытой двери стоял Шарль.
Первым порывом было бросить к нему, но Шарлотта сдержала себя. Зато Шарль, лицо которого буквально сияло, не собирался сдерживаться: он подбежал к ней с таким рвением, будто хотел подхватить на руки, однако, так и не решился, застыв в шаге от нее:
– Как же я рад, что вы пришли! Я так боялся, что вы не захотите мне поверить.
– Простите меня! Простите, что не поверила сразу, – горячо отозвалась Шарлотта. – Теперь я вижу, как в ясный день, что этот нож кто-то подкинул! Но зря вы остались здесь, в Фонтенуа – здесь вас могут найти.
Улыбка на лице Шарля несколько померкла:
– Я не убивал де Виньи, Богом клянусь, что не убивал! Но, кажется, это сделал кто-то из тех, кто был в замке тем вечером накануне. Причем кто-то из господ.
Шарлотта невольно ахнула.
– Бернар поспрашивал слуг по моей просьбе: оказывается, в тот вечер из замка уехал посыльный со срочным письмом в Париж – к начальнику гвардейцев. Вы понимаете, что это означает? Это письмо отправили, чтобы гвардейцы прибыли в замок как можно скорее и схватили меня – это мог сделать только тот, кто и убил барона! Причем на конюшне слышали, как посыльный ворчал, что не успел он вернуться из одного путешествия, как его отправляют снова. Вы не думали, почему барон вздумал искать вас здесь? Ему написали – донесли на вас.
– Кто написал? Вероятно, это мог сделать только хозяин замка – прислуга гонцов не отправляет. Уж не хотите ли вы сказать, что это сделал герцог де Монтевиль? Или герцогиня?
Шарль измученно покачал головой:
– Не хочу в это верить. Не желаю… но, право, я уже и себе доверяю с трудом. Потому-то и просил Бернара привести вас как можно скорее. Шарлотта, вы должны покинуть Фонтенуа. Здесь творится что-то неладное, здесь просто опасно находиться.
– Шарль, я не могу уехать – здесь повсюду солдаты, вы забыли?
– Ах, да… ну, ничего, я придумаю что-нибудь. Только пообещайте мне, что при первой же возможности уедете! Вернетесь в Седан, запретесь в комнате и велите никого к себе не пускать. Никого, слышите! Даже герцогиню. Хорошо?
– Хорошо, – покорно кивнула она, – только и вы мне пообещайте, что, как только сможете, приедете ко мне. Обещаете?
– Обещаю. Как только смогу.
Совершенно счастливая, Шарлотта прижалась к его груди, сладко улыбаясь:
– А потом мы уедем в Шато-де-Руан, как вы предлагали, помните? Первым делом мы навестим папеньку и во всем ему признаемся. Он, конечно, будет страшно недоволен… но со временем, я уверена, простит нас. А даже, если не простит – мне все равно, Шарль! – она подняла голову, чтобы увидеть его глаза. – А Жоржетта собиралась хлопотать о расторжении вашего брака – вдруг у нее и правда что-нибудь выйдет?
– Я уверен, что выйдет: не родился еще тот Папа Римский, который уступил бы ей в упорстве.
Оба рассмеялись. Шарлотта сама не ожидала, что способна шутить на подобную тему, но ей было так хорошо и спокойно, и даже мысли об убитом бароне в эту минуту не терзали и не мучили ее. Она предпочитала сейчас не думать о плохом, а ценить то, что у нее было. Потому что очень боялась, что завтра уже не будет и этого.
– Поцелуйте меня, Шарль, – попросила она едва слышно.
И закрыла глаза, в то же мгновение чувствуя, как теплые губы Шарля прикасаются к ее губам с такой нежностью, от которой замирала душа. Она теряла счет времени и ощущение реальности – будто в целом мире не осталось никого, кроме них двоих. Когда Шарль оторвался от нее, Шарлотта еще продолжала тянуться к его губам.
– Все, а теперь идите! – напомнил он не без строгости. – И не забудьте, что вы обещали!
Шарлотта кивнула и вприпрыжку начала спускаться по лестнице совершенно счастливая. То и дело, она оборачивалась и дарила ему новую улыбку – Шарль стоял на верхней ступени и глядел на нее. Глядел, наверное, пока Шарлотта вовсе не скрылась из виду.
Как и обещала Шарлю, она сразу вернулась в свои комнаты с намерением немедленно запереться. Однако едва она заглянула в будуар, увидела мирно сидящих на софе Грету и фон Дорна, премило беседующих. Грета, впрочем, тут же ойкнула, густо покраснела и тотчас выбежала за дверь. А вот фон Дорн лишь, встал, не очень удачно изображая покорность во взгляде.
– Я вижу, вы все же встретились с мсье де Руаном? – испытующе глядя на Шарлотту, поинтересовался он, как ни в чем не бывало. – И… как?
Похоже, этот наглец ждал, что она и всерьез станет ему что-то рассказывать.
– Вам не кажется, что это не ваше дело, мсье фон Дорн! – резко ответила Шарлотта.
Тот опустил глаза в пол:
– Не мое, разумеется. Просто, тут такое дело… я должен вам кое-что рассказать… – он поднял глаза на Шарлотту, но, видимо, наткнувшись на ее суровый взгляд, говорить передумал: – нет, пожалуй, в другой раз… Собственно, я здесь только для того, чтобы уточнить: мсье де Руан ведь сказал вам, чтобы при первой же возможности вы уехали из замка? Так вот, а мне он велел вас сопровождать и охранять, – Шарлотте показалось, что он ухмыльнулся, договаривая, – ценою жизни. Из этого замка действительно нужно выбираться, мадам Шарлотта, пропащее это место, я вам скажу. Шумы какие-то повсюду, крики… а в подземелье вы не заглядывали? Там ведь вообще страх Божий – я лично слышал, как там какая-то женщина плакала…
Шарлотта поморщилась, не понимая, к чему он клонит:
– Мсье фон Дорн, – язвительно ответила она, – хочу заметить вам, что в услугах ваших не нуждаюсь. Мсье де Руан действительно советовал мне покинуть замок, но он определенно не упоминал, что ехать я должна с вами.
– Вероятно, мсье де Руан, просто запамятовал… – промямлил в ответ фон Дорн.
– Уходите! – велела Шарлотта.
Она даже вернулась к двери и сама раскрыла ее настежь, лишь бы этот человек, совершенно не внушающий доверия, поскорее покинул ее.
Фон Дорн потоптался еще немного, пожал плечами и вышел. Шарлотта тут же позвала к себе Грету, велела ей запереть дверь на ключ, а всем визитерам сообщать, будто она спит и вообще больна.
Какое-то время Шарлотта попыталась размышлять о происходящем – кому и зачем могла быть нужна смерть барона? После того, как она целую ночь провела в уверенности, что в этом виновен Шарль, на любого другого человека она уже примеряла роль убийцы, практически не терзаясь. Даже всерьез размышляла, что это мог быть и мсье Госкар – он ведь единственный, кто извлек из смерти барона вполне ощутимую материальную выгоду.
Несколько странно, конечно, что муж не оставил ничего ей, свое жене, но Шарлотта была уверена, что так даже лучше. Она никогда не любила Максимильена, и денег этих не заслужила, а Госкар – его сын, как бы чудно это не выглядело. Все правильно.
Так вот, можно было бы, конечно, дурно подумать о мсье Госкаре, но не ясно, зачем он тогда вспоминал о каком-то другом завещании, по которому терял бы все. Уж неизвестно, есть ли оно, это завещание, но Госкару уж точно куда выгодней о нем молчать.
Но, с другой стороны, вдруг эти слова о завещании – лишь какой-то продуманный ход. Например, чтобы снять с себя подозрения. Ведь мсье Госкар куда умнее ее. И осторожнее. И продумывает все, кажется, на два шага вперед.
Ведь людей-то, которые могли бы отправить послание тем вечером, было всего ничего: мсье Госкар, Шарль с Жоржеттой, да хозяева замка. Слуг, даже фон Дорна, она в расчет все же не брала – нет у них такого влияния, чтобы велеть посыльным мчаться куда-то среди ночи.
И тут Шарлотта вдруг поняла, что в Фонтенуа вполне мог находиться еще один человек. Де Тресси. Ведь Шарлотта сама в тот вечер велела ему покинуть Седан – он сказал, что поедет в Париж, но вполне мог посетить Фонтенуа. Знать бы точно, был он здесь или нет?…
Шарлотта начала было прикидывать, кто сможет ответить ей на этот вопрос, но в этот момент, сбивая ее с мысли, в дверь будуара отчаянно и громко начали стучать:
– Шарлотта! – это был голос Жизель, срывающийся на крик, – Шарлотта! Взгляните только, мсье де Руан…
Шарлотта не расслышала до конца ее слов – видимо та договорила их, уже отойдя от двери. Но Шарлотта, взволнованная до глубины души, тут же отперла дверь, забыв обо всех наставлениях:
– Что с ним? – взволнованно вскричала она, вырвавшись в коридор.
Герцогиня же не слушала ее и, не оглядываясь, быстро взбегала вверх по лестнице – к окну, выходящему на главные ворота. Шарлотта бросилась за ней, не зная, чего и ждать.
Внизу за окном, все также толпились гвардейцы, но сейчас они, как один, вскинув мушкеты на плечо, направляли дула на ступени парадного входа. Точнее, на Шарля, поднявшего вверх руки и спокойно спускающегося к ним.
Глава 59. ЧЕРНАЯ МАСКА
Жоржетта излишне резко распахнула дверь в комнату Госкара и не без упрека в голосе заявила:
– Он сдался! Только что, добровольно. Что ж, полагаю, теперь вы довольны, сударь?
Она сама не ожидала этого, но в голосе ее слышались слезы.
Госкар сидел спиной к ней, за столом и, помолчав, все же сказал:
– Я буду доволен, когда убийцу де Виньи казнят. А что до вашего мужа… – он резко обернулся, полоснув по ее лицу воспаленным взглядом, – то поздравьте его от меня – он впервые, наверное, совершил хоть сколько-нибудь мужской поступок.
И свысока ухмыльнулся, вдребезги разбивая самообладание Жоржетты.
– Не вам говорить о мужских поступках! Кому угодно, но не вам, ослепленному яростью, местью, ревностью или черт знает чем еще! – Госкар же глядел на нее равнодушно, скривив в ухмылке губы, будто и не слушал. Разозлившись окончательно, Жоржетта бросилась к нему через всю комнату с единственным намерением залепить пощечину, но в последний момент остановилась и смогла только покачать головой, говоря уже едва слышно: – Знаете, что самое печальное? Сейчас вы уверены в своей правоте и в том, что совершаете благо, но пройдет совсем немного времени, чувства схлынут, и вы по-настоящему осознаете, какой глупый, мерзкий и низкий поступок совершили. Вот тогда-то и начнется ваш персональный ад, мсье Госкар.
Ухмылка его немного дрогнула, но он, как будто сам испугавшись, что может изменить решение, торопливо произнес:
– Ваш муж виновен в убийстве – смиритесь, это объективная истина.
Теперь ухмыльнулась Жоржетта:
– Ах, вы желаете объективности? Тогда хочу вам напомнить, что вы единственный, кто извлек выгоду из смерти вашего отца, вы его наследник! И именно по вашему досадному упущению не смогли найти новое завещание, по которому все отходило вашей дражайшей мачехе. Немыслимое упущение, да – но вы ведь живой человек и вполне могли в такую минуту забыть, о том, куда дели бумагу – и не придерешься к вам даже! И с мачехой-то вашей и у вас самые нежные отношения, и даже – какое благородство – вы пообещали отдать наследство ей. Пообещать легко, а потом ведь можно и забыть об этом – потом, когда все уже просушат слезы умиления! Ну, как вам такая объективность?
Взгляд Госкара стал чуть более осмысленным, зато в нем появилась жесткость, из-за которой Жоржетте делалось все больше не по себе. Но остановиться она так и не смогла, пока не закончила.
– Так вот, какие у вас мысли, мадам де Руан? – отозвался Госкар. – Отчего же вы не доложили о ваших соображениях гвардейцам, пока была возможность?
Спросив, он поднялся из-за стола и сделал шаг к Жоржетте. Ей очень хотелось отступить, но она усилием воли заставила себя стоять на прежнем месте и смотреть в его глаза с вызовом.
Она все еще была взвинчена до предела, и миллион припасенных для него обвинений норовили слететь с языка. Но вместо этого Жоржетта только обронила:
– Потому что я знаю, что вы этого не делали.
Жоржетта глядела в его глаза и видела в них растерянность – видимо, он ждал от нее как раз обвинений. А она продолжила уже более смело:
– И знаю, что вы любили отца, что вините себя за то, что в ту ночь были со мной, а потому не могли его защитить. Оттого вам и трудно меня теперь видеть.
С каждым ее словом Госкар как будто терял свою непробиваемость, становился все беззащитнее, и Жоржетте даже показалось, что в его глазах что-то блеснуло. А в следующую секунду он бросился к ней, обняв так, что ей стало трудно дышать, и зарылся лицом в ее волосы.
– Простите меня, – порывисто шептал Госкар ей на ухо, – простите, я такой глупец…
Они сидели в кресле у стола: вернее, в кресле сидел Госкар, а Жоржетта на его коленях, уютно устроив голову на его плече и глядя, как он перебирает ее пальцы – как будто боится отпустить. Век бы так сидеть, не думая ни о чем.
Госкар вполголоса – даже на расстоянии шага от них никто бы не расслышал – рассказывал ей такое, после чего Жоржетте хотелось гладить его голову и целовать его губы бесконечно долго. Лишь бы он никогда больше не вспоминал о прошлом.
– Я никогда не называл его отцом, – говорил он, – никогда, даже в детстве, даже в мыслях…
До десяти лет Госкара воспитывал дед, прежний барон де Виньи – волевой, упрямый и жесткий человек, совершенно не склонный к сантиментам. Дед мало с кем ладил, потому как чувства и желания людей – даже близких – не брал в расчет и считал нужным говорить то, что думал, без скидок, что кому-то это слышать неприятно. Эту уверенность он вселил и во внука.
У маленького Олли было странное положение в замке: не господин, но и не слуга. Оттого и с друзьями особо не складывалось – особенно в детстве. Дело в том, что, не смотря на происхождение, самомнения и гордости у него всегда было с избытком, а потому он чаще лишь наблюдал за крестьянскими детьми из окна классной комнаты, делая вид, что алгебра и латынь для него гораздо интересней, чем глупая игра в салки. А если Олли и снисходил до того, чтобы присоединиться к ребятам, то непременно начинал строить из себя барина, что кончалось взаимным недовольством, а то и драками. Он искренне не понимал, как можно общаться с дворовыми детьми на равных – ведь он господский сын!
С этой уверенностью как мог боролся дед, весьма доступно напоминая внуку его место. Порой, в весьма крепких выражениях. А потом, уже успокоившись, говорил, что ему лучше бы не привыкать чувствовать себя барином, ибо отвыкать все равно придется.
– Хотя вскоре я стал находить плюсы в своем положении: когда что-то не получалось в учебе, или я совершал очередную недостойную выходку, у меня было восхитительное объяснение – что я крестьянский сын, а посему хороших манер от меня ждать не следует. Никто из учителей не мог мне ничего на это возразить, – он довольно ухмыльнулся, вспоминая. – Зато потом мне непременно влетало за эти слова от деда. А еще он каждый вечер звал меня играть в шахматы и рассказывал о славных представителях рода де Виньи. Говорил, что я пошел в их породу.
Когда же дед умер, де Виньи долго не решался навестить сына, но все же счел своим долгом обеспечить его будущее, а потому приехал в Седан, чтобы забрать мальчишку и отвезти в Париж, где уже выбил ему место в свите Филиппа Орлеанского.
Эта дорога в Париж – в одной карете, двум совершенно разным и почти незнакомым людям, которые как будто по нелепой ошибке считались сыном и отцом – обещала быть невыносимой. Но, как ни странно, ко въезду в Париж они сумели найти общий язык и подружиться настолько, что Госкар сам напросился не оставлять его при Дворе, а взять с собой – в качестве пажа или помощника.
Просто Госкар был уже в том возрасте, когда нужен не отец, а друг – человек, близкий по духу. Барон де Виньи как раз таким и был. Они были во многом похожи, а по сему ладили очень легко. Мальчишкой, Госкар восхищался бароном – его военной славой, его наградами, его историями. Позже детское восхищение сменилось уважением и искренней привязанностью.
– Больше всего барон не любил говорить о деде, – продолжил Госкар, – стоило мне лишь упомянуть о нем – мгновенно раздражался, а то и приходил в ярость.
– Вероятно, у него были причины, – предположила Жоржетта.
– Вероятно, – вздохнул он, – матушка была, разумеется, не парой моему отцу, деда взбесила их связь, и он приказал сыну уехать в армию. Мать вскоре вышла замуж, однако дед решил, что первый ее ребенок – его внук, и еще во младенчестве, забрал меня на воспитание. Матушка как-то не особенно этому противилась – по крайней мере, за десять лет я видел ее раз пять от силы…
Оба они затихли, потому что у самой двери – так и не запертой, кстати – вдруг отчетливо послышались шаги. Шаги замерли, казалось, на самом пороге, и Жоржетта готова была к тому, что дверь сейчас откроют и застанут их в весьма недвусмысленном положении. У нее давно уже мелькала мысль, что нужно встать и закрыть дверь на ключ, но раньше мысль эта казалась мелочной и ничтожной.
Но им повезло: постояв за дверью, некто решил, видимо, что комната пуста, и прошел мимо. Однако шаги эти все же нарушили идиллию в комнате: оба вспомнили, что, помимо них двоих, в этом доме полно людей, и проблемы, пришедшие со смертью барона, сами собой не разрешились.
– Жоржетта, – вновь заговорил Госкар после молчания, – вы мне стали… – он с трудом подобрал слово, – очень дороги. И я ни в коем случае не хотел бы ставить вам ультиматумов, но… вы и сами должны понять, что я просто не имею морального права оставить все как есть. Ваш муж убил моего отца. И вы должны выбрать, чью сторону вы примите.
Жоржетта, тяжело и надрывно вздохнув, крепко зажмурилась и произнесла над самым его ухом:
– Почему же вы так упрямы, Госкар?…
– Значит, вы выбираете его? – резко спросил он, и взгляд его снова стал жестким.
– Можете думать так, если вам угодно! – ответила Жоржетта, поднимаясь на ноги и отнимая свою руку – не без некоторых усилий.
Не оборачиваясь, она почти бегом приблизилась к дверям и вышла наружу. Зато в полутемном коридоре, прижавшись спиной к двери, она перевела дыхание и, закрыв глаза, попыталась честно ответить на вопрос: сможет ли она сама поручиться, что не попытается снова искать встреч с Госкаром? Даже зная, что он совершил такую несправедливость по отношению к Шарлю.
И, поняв, что не сможет, снова приоткрыла дверь: к ее удивлению Госкар сам стоял у самой двери, по-видимому, собираясь догнать ее.
– Почему бы вам хоть на минуту не допустить, что де Руан не совершал этого?! – с мольбой спросила она. – Ведь в этом деле столько всего неясного! Хотя бы… – она напрягла память, – вы помните, как поверенный сказал, что в спальне барона он не нашел вообще никаких бумаг? А я, между тем, хорошо помню, что часть ларцов с бумагами забрали вы, часть – он. Куда они подевались, эти документы?
– Вероятно, мсье де Шамбаль просто не так выразился… – растерянно ответил Госкар.
– А если нет? Если эти бумаги кто-то забрал? Возможно, даже искал это новое завещание! Если оно существует вообще…
Еще раз сурово взглянув на нее, Госкар быстро вернулся в комнату, поднял наброшенную на стул перевязь со шпагой, надел жюстокор и снова вышел, начав запирать дверь.
– Куда вы? – обеспокоенно спросила Жоржетта.
– Солдаты уехали, так что я могу отправиться в таверну. Заберу завещание и отвезу его к де Шамбалю – чтобы раз и навсегда покончить с этими делом!
– Я с вами! – решительно заявила Жоржетта.
Лишь покидая замок, она несколько тревожно оглянулась: следовало бы и Шарлотту отсюда увезти, потому как здешние обитатели – и герцогиня со всеми ее странностями, и герцог, который даже не соизволил появиться перед гостями – не внушали ей доверия.
Но сейчас, когда солдаты покинули Фонтенуа-ле-Шато, замок казался таким спокойным и умиротворенным, что, право, глупо было предполагать, что Шарлотте здесь что-то угрожает.
Однако уже через сутки на месте великолепного Фонтенуа-ле-Шато останутся только покрытые копотью крепостные стены. В истории сохранится лишь, что замок пал во времена Тридцатилетней войны, и только немногие будут знать истинную его судьбу.
Жоржетта этого предвидеть, разумеется, не могла: пока что она лишь подгоняла коня, пытаясь не отставать от Госкара. Она была одета сейчас в обыкновенное дамское платье с тяжелой громоздкой юбкой, любезно предложенное герцогиней де Монтевиль, поскольку явилась в замок Жоржетта и вовсе в неподобающем мужском костюме и без багажа.
Через три часа Госкар и Жоржетта прибыли к той самой таверне. Весь двор ее был как на ладони, и Жоржетта только укрепилась в мысли, что убийца мог явиться сюда в тот вечер намного позже них – разглядеть с дороги экипаж барона, а значит и понять, что он остановился именно здесь, не составляло труда.
Еще издалека Жоржетта обратила внимание, что сама таверна заперта – поперек дверей была грубо приколочена доска, да и весь внешний вид говорил о том, что внутри никого нет. Госкар не собирался останавливаться и дожидаться ее: он с досадой потряс заколоченную дверь, после чего решительно направился вдоль стены.
Жоржетта, проклиная все женские платья на свете и свое в частности, едва поспевала следом. Подойдя к двери, она разглядела и приколоченный лист бумаги и с королевской печатью, которая провозглашала о том, что вход запрещен, а нарушивших запрет ждет наказание: заведение, видимо, прикрыли после таинственного убийства де Виньи. И она только покачала головой, глядя как Госкар, не долго думая, высаживает локтем окно на первом этаже.
– Останьтесь здесь, я скоро… – не оборачиваясь, произнес он, перелезая в помещение.
И ушел, даже не подав ей руку. Жоржетта пожала плечами и тоже начала пробираться в окно – правда, юбка очень мешала ей это делать.
Внутри таверны хоть и пахло по-прежнему отвратительно, но стояла полная тишина и полумрак.
– Я ведь велел вам дождаться снаружи! – немного удивленно произнес Госкар, видя, что Жоржетта догнала его и поднимается следом по лестнице.
– Да, я слышала, – спокойно подтвердила та, – ключ от вашей спальни у вас с собой?
– Да. Мы только заберем бумагу и сразу уйдем, – заверил Госкар.
Однако, поравнявшись с комнатой, принадлежащей некогда барону, он остановился нерешительно.
Жоржетта предвидела, что мимо этой спальни он спокойно пройти не сможет – потому-то, собственно, и навязалась идти с ним. Она дотронулась до его руки, пытаясь отвлечь:
– Госкар, его давно уже увезли. И все личные вещи забрали – вы же понимаете? Нам нечего здесь делать.
Он, постояв еще немного, кивнул, и направился дальше по коридору.
Ключ не понадобился.
Ручка двери вместе с замком была взломана, а дверь распахнута настежь. Госкар носком сапога легонько толкнул дверь, и она со скрипом уплыла внутрь.
Сама комната, в общем-то, выглядела так же, какой Жоржетта ее запомнила, даже камзол Госкара был по-прежнему наброшен на кресло, а на столе находилась пустая посуда из-под ужина. Вещи тоже казались нетронутыми, вот только…
– Ларец с бумагами пропал, – как-то даже спокойно оповестил Госкар.
Однако по тому, как он в замешательстве потер лицо, можно было догадаться, что он не знал, что и думать.
Потом он повернул голову и, видимо, отметил, что перевязь со шпагой – с позолоченной рукояткой и ярким рубином на эфесе – висит на прежнем месте нетронутая. Значит, здесь побывали не мародеры, а кто-то, кто имел цель забрать именно бумаги. Жоржетта подозревала даже, что не просто бумаги, а конкретное завещание.
Но одно ее порадовало:
– Попробуйте мне объяснить теперь, для чего мсье де Руану понадобилось завещание? – с ядом в голосе спросила она. – Вы же не станете отрицать, что убийство и обыск вашей комнаты дело рук одного человека?
– Почему вы так решили? Может быть, как раз это сделали разнее люди, – не раздумывая, отозвался Госкар.
В этот момент Жоржетта, стоявшая на пороге комнаты, уловила краем глаза, что в коридоре – где-то сбоку мелькнула тень. А еще через мгновение она ясно услышала торопливые шаги на лестнице.
– Там кто-то есть! – воскликнула она.
Госкар и сам, видимо, услышал звуки и тотчас бросился к лестнице, выхватывая по пути шпагу.
Жоржетта направилась следом, но, передумав вдруг, вернулась, сняла со спинки стула шпагу – ту самую, с рубином – и тогда уже, подобрав свои ненавистные юбки, помчалась за ним.
Еще на лестнице она увидела, что на первом этаже действительно кто-то есть – да не просто случайный посетитель: мужчина был одет в черное, а лицо его скрывала черная же маска. Он уже выхватил шпагу и, пытаясь отбиться от нападающего на него Госкара, пробирался к окну.
Сообразив, что он хочет вылезти через него, а там, снаружи тотчас сядет на лошадь – и ищи ветра в поле – она немедленно побежала ему наперерез. Загородив собою окно, она встала лицом к человеку в черном и – уже в следующий момент он повернулся к ней со шпагой в руках. Жоржетта едва сдержала крик. Она отдавала себе отчет, что ничего не стоило ему сейчас проткнуть ее, или хоть ранить, чтобы попасть наружу – но он замешкался:
– Отойдите, мадам! – вскричал он.
– Нет! – как могла твердо произнесла Жоржетта, вглядываясь в прорези в маске и пытаясь узнать мужчину – безуспешно!
Вдобавок она вынула из ножен шпагу и вытянула руку с ней вперед. Рука очень некстати предательски дрожала. Слава богу, что Госкар времени зря не терял:
– Жоржетта, уйдите немедленно! – вскрикнул он, нанося сильный удар, от которого человек в маске едва сумел уклониться.
Незнакомцу снова пришлось отвернуться к Госкару, и они продолжили фехтовать.
Госкар отлично владел шпагой – техника его была на высшем уровне, но чувствовалось, что практики недостает. К тому же незнакомец был и выше и сильнее, да и фехтовал он безупречно – едва ли удастся обезоружить его. Но Госкар все делал правильно – пытался загнать его в угол между столом и глухой стеной без окон. Ему это почти удалось, но человек в маске в последний момент ловко запрыгнул на стол позади себя и – Жоржетта не успела и вскрикнуть – толкнул ногой в грудь Госкара, отчего тот резко полетел назад, пока голова его не ударилась об угол другого стола.
Жоржетта все же вскрикнула, увидев кровь на слипшихся волосах – Госкар безвольно, словно тряпичная кукла, лежал на полу и не шевелился.
Безумный страх, ярость и ненависть настолько обуяли ей, что, забыв обо всякой осторожности, она снова выставила шпагу перед убийцей, не позволяя ему подойти к окну:
– Только через мой труп! – прокричала она, крепче сжимая рукоятку.
– Мадам, я не дерусь с женщинами! Не вынуждайте меня!
– Если не хотите драться с женщиной, то сдайтесь и назовите ваше имя! – Опускать шпагу она и не думала.
– Извините, мадам, но я не могу, – Жоржетта увидела его усмешку.
Она умела обращаться со шпагой – отец смотрел на это ее увлечение сквозь пальцы, и даже сам тренировал ее когда-то. Но он так и остался единственным ее «соперником» – в хоть сколько-нибудь серьезных дуэлях Жоржетта, разумеется, не участвовала ни разу. А тут еще это проклятое платье, в котором и повернуться-то удавалось с трудом!
Мужчина был выше ее чуть ли не на две головы, и делать скидку на ее слабый пол, похоже, не думал. Он, в ответ нацелив острие шпаги на нее, сделал легкий выпад – довольно аккуратный, желая больше напугать ее, а не нанести удар.
Жоржетта справилась, причем довольно легко, а мужчина, несколько удивившись, не прекращал, однако, улыбаться. Он сделал еще один выпад, который Жоржетта хоть и отбила, но уже с некоторым усилием: будь она хотя бы в своем костюме для тренировок, ей было бы проще, но платье и корсет сковывали движения и не позволяли дышать полной грудью. Было очевидно, что долго она не продержится.
– Госкар! – позвала Жоржетта, и в голосе ее слышалось отчаяние.
Соперник это уловил и теперь, поняв, что она боится, забавлялся с нею, как кот с мышкой, не переставая ухмыляться и отпускать шуточки.
Очередной выпад Жоржетты стал и вовсе позорным: она, обезумев от ярости, буквально набросилась на незнакомца со шпагой, но наступила на подол собственной юбки, споткнулась и упала на колени.
– Ах, простите меня, мадам, позвольте помочь вам… – Человек в маске тут же склонился с элегантностью, подавая ей руку.
Но Жоржетта в этот момент бросила взгляд на Госкара – тот был жив, пришел в себя и даже пытался уже подняться на ноги.
Видимо, радость придала ей сил, и Жоржетта смело перевела взгляд на человека в маске. Отец часто говорил во время занятий, что соперника нельзя ненавидеть: ненависть отнимает силы и рассеивает внимание, а главное делает тебя смешным в глазах противника.
Так что Жоржетта вдруг улыбнулась и, опираясь на предложенную руку, поднялась на ноги.
– Благодарю, сударь, – весьма любезно ответила она и вновь занесла шпагу. – Атакуйте, ваша очередь!
– Моя, но с удовольствием уступлю ход вам, – забавлялся незнакомец.
– Сударь, сейчас не время и не место, не находите? Нападайте же!
Она не переставала улыбаться.
Когда человек в маске все же пожал плечами и сделал новый выпад, она, вместо того, чтобы безуспешно пытаться отбиться, резко отклонилась вправо, почти автоматически исполнила обманный трюк, и – острием шпаги царапнула его живот.
По-видимому, довольно сильно, так как он охнул и схватился за рану.
– Ах, простите, сударь! – делано испугалась Жоржетта.
Тем временем Госкар пришел в себя настолько, что подобрал свою шпагу и атаковал со спины. Жоржетта, не опуская шпаги, снова попятилась к окну: чувствовала она себя уверенной, как никогда.
Шутки, однако, кончились. Госкар, разозленный и собственным поражением, и тем, видимо, что мерзавец посмел поднять руку на его женщину, дрался ожесточенно: он несколько раз уже успел кольнуть соперника в плечо, ранить его щеку – Жоржетте даже показалось, что еще немного, и ему удалось бы шпагой сорвать маску с его лица.
Незнакомец, не смотря на раны, сдаваться не собирался: что было сил он прорывался к окну, и Жоржетта даже предполагала, что окажись он снова с ней лицом к лицу – больше манерничать не станет, а лишь грубой оплеухой отшвырнет ее от окна, как котенка.
