Текст книги "Сияние Каракума (сборник)"
Автор книги: Аллаберды Хаидов
Соавторы: Атагельды Караев,Агагельды Алланазаров,Араб Курбанов,Ходжанепес Меляев,Сейиднияз Атаев,Реджеп Алланазаров,Ата Дурдыев,Курбандурды Курбансахатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
Реджеп АЛЛАНАЗАРОВ
ОГУЛЬДЖЕННЕТ
…Вдоль берега недавно выкопанного канала расположилось селение, которое во всём районе называли не иначе как Иртык, то есть Рваное. Уж и не знаю, в честь чего дали ему столь странное название. Почти в самом центре селения возвышался солидный дом из жжёного кирпича. На его фасаде выложено: «1934 год». Шагах в тридцати от дома островерхая войлочная кибитка. В таких жили туркмены-кочевники в старину. Между кибиткой и домом – траншея под фундамент ещё для одного строения.
Кибитка принадлежала пожилому человеку Хайдар-ага. Кирпичный дом занимал его старший сын Атак. А теперь строился дом и для младшего сына.
– По весне, – говаривал в тот год Хайдар-ага. – выстроим нашему Чопану дом, не хуже чем у Атака будет.
Однако весна тридцать девятого года, – кто постарше, наверное, помнит, – выдалась необычайно дождливой. Река Теджен вздулась, вышла из берегов, и люди пошли городить дамбы вдоль берегов, другие занялись весенним севом. Река, однако же, вскоре прорвала все воздвигнутые людьми преграды, хлынула на поля и селения, причинив немалый ущерб; полая вода докатилась до впадины Атран и на время заполнила её.
Потом вода частью испарилась, частью впиталась в почву, а дайхане Иртыка решили на увлажнённых землях высеять кунжут, арбузы, дыни, несмотря на поздние сроки. Чопан, младший сын Хайдара, вместе с односельчанами отправился туда работать. Тут-то и пришла весть, что его призывают на военную службу. Узнав об этом, Хайдар-ага решил, что строительство дома для младшего сына лучше отложить. Сразу же принял он и ещё одно важное решение:
– Прежде чем на службу идти, пусть и Чопан-хан обзаведётся семьёй.
Об этом он известил самого Чопана, и тот в ответ сказал отцу, что, дескать, если задумали меня женить, засылайте сватов к Айсоне-эдже из соседнего колхоза.
Хайдар-ага сидел на паласе в своей кибитке и раздумывал, что же такая Айсона-эдже, что у неё за семья, какой достаток и каким образом познакомился с этой семьёй Чопан. Тёплый ветерок, врываясь в кибитку, поигрывал бахромою пендинского ковра, солнечные блики скользили по тёмно-вишневым перемётным сумам, развешанным на колышках по стенам. Снаружи у очага, обмазанного глиной, хлопотала его жена Боссан-эдже.
– Бе-е… такие-сякие, вон они, оказывается, что… – пробормотал Хайдар-ага вроде бы про себя, очевидно собираясь начать важный разговор с женой, и уже тронул рукой окладистую, короткой стрижки бороду, очень идущую к его круглому скуластому лицу. Однако ему помешали. В юрту, пригнувшись, ступил Атак, старший сын. Он выглядел опечаленным – лицо туча тучей. Даже как будто вздрагивает негустая бородка – такая, что рукой не уцепишь, только тёмные колечки завиваются. Подобрав полы суконного чекменя, надетого внакидку, он прошёл к почётному месту, опустился на палас, поджав ноги. Откашлялся, сунув ладони под мышки, очевидно рассерженный донельзя.
– Как про некоторых говорят, – забубнил он, ни на кого не глядя, – сами себе пуповину норовят перегрызть. Так вот и наш Чопан. Заладил: дочка Айсоны, дочка Айсоны! А что за дочка Айсоны – никому неизвестно.
– Ему самому-то известно, небось, – перебил сына Хайдар-ага. – Иначе не стал бы её называть.
У Атака чекмень соскользнул с одного плеча, он тщетно старался натянуть его обратно.
– Чего это ты такой пришибленный? – отец поднял глаза на Атака. – Что с тобой случилось?
Но в этот миг в проходе появилась Оразгюль, жена Атака, с ребёнком на руках. Боссан-эдже, обернувшись, жестом пригласила её подойти, но она опустилась на корточки там, где стояла. Взглянув на жену, Атак заговорил низким, рассерженным голосом:
– Отец, недаром говорится, бабьи сплетни – что ненужный хлам, на базаре не продашь. Потому давайте-ка побеседуем, посоветуемся. И приглядим для нашего Чопан-джана невесту. А то вот тебе, пожалуйста, пять дней похихикал с какой-то там беспутной!.. Нет, отец, этого дела допустить нельзя. Пе-хей, да как ему, Чопану-то, не стыдно самому?.. Так вот, я и говорю, что надо…
– Что «надо»? – живо спросил Хайдар-ага.
– Вот и надо, я говорю, отец, невесту ему приглядеть нам самим…
Он снова запнулся и умолк. Оразгюль, тихонько покачивая головой, стреляла в мужа глазами и как бы подталкивала его: «Ну, говори же!». Но тот молчал, облизывая губы. Тогда Оразгюль, выведенная из себя его безмолвием, повела речь сама, прикрывая рот яшмаком.
– Это хорошо, отец, что вы собираетесь ещё одной невесткой обзавестись. Я и направила к вам Атака, дескать, не сиди, будто чужой, иди, разузнай, что и как… Надо, мол, во всём тут разобраться, обмозговать… Так ли, сяк ли, не угодить бы нам в места неведомые, незнакомые! Ведь Чопан ребёнок совсем…
Атака Хайдар-ага женил ещё в тридцать четвёртом году. Все свои сбережения сложил, но выстроил для сына дом из обожжённого кирпича. Однако самому старику всё это отнюдь не пошло на пользу. Оразгюль сразу же, как пришла в их семью, тотчас объявила: и дом ей не по нраву, и вообще всё не так, как ей хотелось бы. А когда, после свадебных торжеств, настало время выходить на работу, Оразгюль разыграла целый спектакль. Представила, будто с ней нервный припадок, – захохо-тала, как безумная, кинулась на бригадира, а потом – хлоп в обморок…
С этого дня в колхозе так и считали её «припадочной». И когда заходила речь о работе, имя Оразгюль не упоминалось. А на самом-то деле была она женщина здоровая, крепкая. День-деньской, ребёнка посадив себе на загорбок, сновала по селу из конца в конец, сплетни собирала. А хлопот по дому терпеть не могла, и всё время была озабочена одним: как бы перевалить их на кого-нибудь другого…
– Есть у моего брата дочь, прекрасная девушка, – заводила она речь уже не раз. – Подрастёт Чопан, вот её и сосватать бы…
Однако ни Хайдар-ага, ни Боссан-эдже к её речам, по-видимому, не прислушивались. Сообразив это, Оразгюль принялась исподволь настраивать Атака против родителей. Так и на сей раз именно она мужа погнала к отцу и сама вслед за ним явилась, чтобы подбодрить его и заставить говорить. Эту её уловку Хайдар-ага, разумеется, тотчас разгадал. Однако вида не показал, соблюдая приличие. И всё-таки он не смог долго терпеть уловки корыстной бабы и то, что Атак под пятой у неё, двух слов связать не может и не смеет ему, родному отцу, поглядеть в глаза. Раздражало старика и то, что приходится с другими обсуждать, высказывать свои сокровенные мысли и намерения.
– Давай-ка оставим этот разговор, – сказал он наконец с таким видом, будто речь шла вовсе не о Чопане, младшем сыне. – Кто там и где высмотрел себе невесту, нам дела нет.
Никто не вымолвил ни слова. Только ребёнок на руках у Оразгюль расшалился, что-то пытался сказать, ручонками тянулся к лицу матери. Она толкнула его, прикрикнула: «Лежи у меня!». Ребёнок захныкал, запищал.
– Вах, ну оставь, ну что тебе сделал невинный ребёнок! – тотчас укорила её свекровь Боссан-эдже. Она протянула руки к ребёнку, но тот испуганно прижался к матери. Оразгюль сообразила: успеха ей не добиться, «Будь неладен той, который вы замышляете!» – выругалась она про себя и, круто повернувшись, вышла из кибитки. Вслед за ней поднялся и Атак.
– Даже пальцем не пошевельнём для этого тоя, слышишь? – довольно громко сказала Оразгюль мужу, когда оба очутились во дворе. – Даже поглядеть не придём.
Хайдар-ага, однако, не расслышал слов невестки, да и не старался расслышать. Он снова принялся размышлять о том же: кто такая Айсона-эдже? И что у неё за дочь, каким человеком себя покажет?
– Сдаётся мне, Боссан, ты должна бы знать эту самую Айсону, – проговорил он наконец.
Верно, Боссан-эдже, оказывается, эту женщину хорошо знала. Село, где жила Айсона, было расположено неподалёку. В школе, где учился Чопан, училась и дочь Айсоны. «Вот там и нужно искать корни», – подумал Хайдар-ага.
– Кажется, знавал я и покойного мужа этой Айсоны, – проговорил он вслух. – Как-то в молодые годы даже вместе с ним к одному баю батрачить нанялись. Мягкий был парень, незлобливый. Надул нас обоих бай, а он только головой качает, бедняга: провели, мол, нас, что тут поделаешь…
– Как же, и я помню, видала не раз, – подхватила Боссан-эдже. – Недолго ему довелось пожить после того, как женился. Вроде и был у них только один ребёнок, дочка. Огульдженнет её зовут, если не ошибаюсь. Ну, если эта девушка пришлась по сердцу нашему Чо-панчику, ничего дурного нет… И будто чуяло моё сердце, когда увидала я её на днях… Повела корову поить к колодцу, гляжу, а она воду из того колодца достаёт. Немного погодя и мать её подошла. Айсона, голубушка, ещё и сейчас красива лицом. Я ведь её смолоду знала… Тогда-то была красавица, прямо глаз не оторвёшь… Младший брат Кытык-бая всё преследовал её, житья прямо не давал. Чуть-чуть до худого дело не дошло, опозорил бы девушку. На богатство своё надеялся, хотел ей голову вскружить. Бедняжка Айсона немало горя вытерпела. Помню, и мне тогда жаловалась на свою долю. Я говорю: что, мол, поделаешь… Коли ты бедняк, так хоть и тушу верблюда разделят, а тебе всё равно даже кусочка не достанется…
Хайдар-ага долго сидел, уставившись в одну точку. Думал он теперь об одном: «Из таких вот разговоров, что сейчас тут вели сын со старшей снохой, разве не ясно, что они против нашего намерения дочку Айсоны взять невесткой в дом». Эти мысли вселили тревогу в его душу.
– А даст ли Айсона положительный ответ? – спросил он жену.
– Э, отец, не мучай ты себя! Бедняжка, небось, только и ждёт сватов… Так что не терзай душу.
Хайдар-ага на это ничего не сказал. Всё-таки на сердце у него было неспокойно – будто заноза впилась. Несколько дней после того ходил он задумчивый. Тревожился, спрашивал себя: «Добрая ли семья, с которой предстоит породниться? А то, бывает, скажешь, что сватом приходишься такому-то, – засмеют люди…» Не пожалел времени, выведал про Айсону всё до седьмого колена. Однако ничего не услышал такого, что порочило бы род её самой или покойного мужа. После этого, выкинув из головы и сердца все сомнения, Хайдар-ага сам решил отправиться в качестве свата.
Оказалось, Айсона-эдже с дочерью жили в приземистой глинобитной мазанке. Всё тут было в образцовом порядке: чистота, паласы разостланы гладко, без морщинки, одеяла и подушки аккуратной стопой сложены в нише. Сама хозяйка встретила гостя приветливо и учтиво, только в начале разговора чувствовала себя немножко стеснённой. Когда гость появился на пороге, дочь, Огульдженнет, молча сидела в стороне от почётного места, занятая рукоделием.
Мать и дочь признали Хайдара, и цель его визита в тот же миг стала ясной обеим. Дело в том, что накануне Чопан и Огульдженнет условились, что откроются родителям.
Вошёл Хайдар-ага, но Огульдженнет не вскочила на ноги и не выскользнула вон из комнаты. Даже глазом не повела, не проявила нетерпения и любопытства. Напротив, она сделала вид, что приход гостя её вовсе не касается, и продолжала орудовать иглой, увлечённая шитьём.
Красивой была дочь Айсоны-эдже, никто бы не стал спорить. Личико дышит свежестью и здоровьем, щёки румяные, точно яблоки ранней спелости. Брови длинные, острые, будто наконечники стрел. Две тёмных пушистых косы ниспадают до самого пояса. На голове алая тюбетеечка с серебряным островерхим гуппа, и по краю тонкие подвески из кованого серебра – солнечные блики на них играют.
С отеческой лаской Хайдар-ага долго глядел на девушку. Глядел, нет-нет переводя глаза на мать. «Недаром же тебе проходу не давал байский выродок, – думалось ему и хотелось спросить: – Верно люди-го говорят?» Айсона-эдже, впрочем, этою не замечала, её сейчас всецело заботила судьба дочери. На беду, Огульдженнет никак не догадывалась, что ей сейчас надлежит оставить старших наедине. Хозяйку прямо в пот бросало.
– Огульдженнет, милая, – наконец не выдержала она. – Выйди на минуту.
Девушка с шитьём в руках тотчас поднялась, скромно опустив глаза. Хайдар-ага с удовлетворением отметил, что росту она чуть повыше среднего, стройная. «Какая ладная, хорошая у них семья», – про себя заключил старик. Затем он обратился к хозяйке, взволнованно и чуточку торжественно:
– Уважаемая Айсона!.. Мы прибыли для того, чтобы с вами породниться.
Айсона-эдже, разумеется, обо всём знала. Огульдженнет уже рассказала ей всё напрямик, попросила: «Мама, только не возражайте! Не становитесь нам поперёк пути». И Айсона дала своё материнское согласие. Однако сейчас она не могла так вот сразу и ответить гостю, что сама желает того же, что и он. Всё-таки ей казалось: а не слишком ли всё скоропалительно? «Не по-детски ли ведёт себя дочь моя?» – мелькал у неё в сознании тревожный вопрос. И она медлила, потупившись.
– Айсона, – поторопил её Хайдар-ага, – ведь ты знаешь, они уже, кажется, сговорились… Чего же тут ещё медлить?
– Это-то верно… Однако же…
И Айсона-эдже вдруг расплакалась. Потому что поняла окончательно: разлуки с дочерью не миновать… Плакала она и от того, что вспомнила всю свою нерадостную жизнь – как ещё в молодые годы лишилась мужа, бедовала, голод и холод терпела, а теперь вот из дому уходит единственная дитя, ещё и ума-разума-то не набравшись… Но что поделаешь? Так устроена жизнь! Ещё раз подивившись жестоким её законам, Ансона-эдже утёрла платочком слёзы.
– Всемогущая судьба не дала нам насладиться счастливой жизнью, – заговорила она. – Да будет благословенным день, когда счастье в жизни увидит дитя моё единственное!
– Иншаллах! – торжественно провозгласил в ответ Хайдар-ага. – Если угодно всевышнему, да будет так!
…В один из безветренных знойных дней июня 1939 года большинство жителей села Иртык не вышло, как обычно, на работу в поле. Люди собрались во двор к старому Хайдару. Несколько мужчин копали яму для очага неподалёку от входа в кибитку. Женщины месили тесто, много теста… А к воротам то и дело подъезжали гости из других сёл и даже из города. Им навстречу выходили сам Хайдар-ага, Боссан-эдже либо кто-нибудь из близких соседей. Всюду – внутри двора и за воротами – дарило оживление, слышались радостные возгласы, смех. Каждому находилось какое-нибудь дело. Каждому кроме двоих: Атака и его жены Оразгюль.
Они с самого утра носа не показывали. Гробовое молчание хранил добротный дом под черепичной крышей. Сам Атак, понурив голову, неподвижно и безмолвно сидел на кошме близ печи. Чуть поодаль жена кормила грудью ребёнка, сама неприбранная, ворот рубахи расстёгнут и перепачкан – за него ребёнок хватается немытыми ручонками.
Легко вообразить, каково приходилось старикам! Ведь гости как будто сговорились.
– Где же Атак? Почему Оразгюль не видать? – спрашивал каждый, едва ступив во двор. Хайдар и Бос-сан, чтобы удовлетворить любопытство и приличие соблюсти, изворачивались на все лады. Первой не вытерпела Боссан-эдже. Раз и другой, и третий забежала она, таясь от гостей, в дом старшего сына, с одними и теми же словами:
– Атак, сыночек! И не стыдно ли? Выйди!.. Подумай, что люди станут говорить…
Видя, что Атак в ответ не шелохнётся, она оборачивалась к невестке:
– Сношенька! Хоть ты подумай о приличии! Ну что люди-то скажут в самом деле… Стыдно ведь!
Или:
– Ты бы, душечка, хоть переоделась в чистое. Право, неприлично…
Каждый раз, не добившись проку, Боссан торопилась обратно, чтобы встретить очередного гостя, распорядиться по хозяйству. Но в конце концов старуха не сдержалась:
– Вы что, решили меня вконец опозорить перед всем народом? Нет больше моего терпения! А ну, встать, последний раз говорю!
Это подействовало: Оразгюль медленно приподнялась над кошмой, отняла ребёнка от груди Затем проговорила неприязненно, пряча глаза от свекрови:
– У каждого человека есть самолюбие, вы разве не знаете, мама? Уважай другого, и тебя станут уважать, так ведь говорится. Когда сватали, нашего совета не спросили. И теперь ноги нашей там не будет. Вот!
Она смерила старуху коротким презрительным взглядом и опять отвернулась. Что-то, видимо, шевельнулось в душе Атака, он украдкой заискивающе посмотрел в лицо матери. Но ничего сказать не успел. В комнату вошла Энеш, четырёхлетняя дочурка.
– Мама, тебя дедушка зовёт, сказал: пусть мама придёт скорее, – заговорила она, подбежав к матери, потом к отцу: – Папа, идём и ты… Уже за невестой собираются ехать. Идём скорее! Дедушка сказал…
И она обвила ручонками шею отца. Атак оттолкнул дочку. Девочка заплакала навзрыд. Боссан-эдже окаменела от возмущения.
– Полоумного на той не зовут – верно говорится! – с ненавистью отчеканила она и вышла, хлопнув дверью.
Во дворе и на улице, между тем, уже суетились и шумели всадники, которым предстояла направиться за невестой. Кого только тут не было! Грузные бородачи и безусые юнцы, кто на коне, кто на верблюде, кто на вислоухом ишачке. Впереди, на резвых лошадях, празднично разодетые атбаши – предводители. По их сигналу тронулся караван, ожил, потёк вдоль улицы с шумом, топотом, гулом, задорными выкриками… Точь-в-точь многоводный Джейхун – Амударья, впитавшая тысячи ручейков и речек! Кто тут мог бы заметить, что недостаёт двух упрямцев – Атака и Оразгюль… У одной
Боссан-эдже на сердце по-прежнему было неспокойно. Ну, а если всё-таки заметят?
«Сердце вы мне иссушили, окаянные!» – про себя выругалась она и решила попытать счастья в четвёртый раз. Побежала, рванула дверь… Но тут в доме, кажется, произошли серьёзные перемены. Атак стоял уже одетый в новый халат и белый тельпек, а Оразгуль заканчивала свой праздничный туалет, оправляя серебряные подвески на груди. Все трое молча вышли – и растворились в ликующей массе гостей.
А тут как раз и невесту привезли. Огульдженнет, закутанная в шёлковый платок, восседала на смирном, степенном верблюде. Как полагается, её сперва провезли мимо двора будущего свёкра. Из ворот, наперерез процессии, вырвалась ещё одна группа всадников на лошадях и ишаках. Им нужно было завладеть платком невесты, а те, кто её сопровождал, – сопротивлялись. Тут-то пошла потеха, пыль столбом!..
…В это время сам Хайдар-ага сидел на почётном месте у себя в кибитке в окружении сверстников – самых пожилых из числа гостей. Прихлёбывая из пиал зелёный чай, старики вели неторопливую беседу, вспоминали былое. Разговор зашёл о баях. Припомнили одного, другого из тех, что были раскулачены и высланы в год, когда колхозы организовывали. Один был скупой да с батраками жестокий, а второй и того хуже…
– Ну, не говорите, – скороговоркой, высоким голоском перебил остальных круглый маленький старичок. – В скупости всех превзошёл Кытык-бай, это уж точно!
Прозвучавшее имя заставило Хайдара вздрогнуть и насторожиться. Чтобы не выдать волнения, он вынул платок, приложил к губам. Попросил у соседа табакерку с насом. К счастью, ещё один старик, чернобородый, длиннолицый, обратился к самому Хайдару:
– Помнится, ты батрачил у Непес-бая. Вот говорили, был жадюга и скупердяй – куда до него и самому Кытыку. Верно это?
– Ай, не вспоминать бы про баев, чёрт их всех задери! – оживился Хайдар-ага, и все обернулись к нему, зная, что подобными словами он обычно начинает рассказ о чём-нибудь занятном. Так и вышло. Хайдар заговорил – К случаю вспомнилось… Непес-бай три шкуры с меня драл, однако всем распинался: у меня, дескать, Хайдар вовсе не в батраках, я его как сына люблю… Я, конечно, не больно-то слушал. Однако верно, когда жениться мне время пришло, бай, хоть и жадюга был, а раскошелился, и той вышел на славу. Ну попировали, остаёмся мы в кибитке вдвоём с Боссан. Только задули огонь – кто-то у входа копошится, хочет войти к нам. Подхожу, отворяю – Непес-бай… И мне вкрадчивым голоском: «Поиздержался я, сынок, на той для тебя. Может, теперь же и сочтёмся?»
Гости закачали головами, поглаживая бороды, зацокали языками. В кибитку незаметно вошла и молча остановилась у двери Боссан-эдже. Повязанная белым праздничным платком, она выглядела моложе, свежее, чем обычно,
– Я и думаю, – продолжал рассказывать Хайдар-ага, – вот сейчас я тебе покажу расчёт. И жене крикнул: «Зажги-ка лампу!» Она что-то копается, я жду, бай ждёт. Потом вдруг…
– Вах, люди! – неожиданно со смехом перебила мужа Боссан-эдже. – Сейчас он вам начнёт меня превозносить, какая, мол, я отчаянная да находчивая… Лучше бы ему не говорить, а вам не слушать. Да и то – сам ведь мне тогда помешал разукрасить рожу «ненаглядного папаши»…
– Что верно, то верно, помешал, – согласился Хайдар-ага под смех присутствующих, догадавшихся, чем кончился ночной визит бая к молодожёнам. – А ты бы показала гостям тот чарык, которым тогда вооружилась. Ведь сохранила его с той поры на память, я-то знаю!
Все захохотали ещё громче. Боссан-эдже, залившись краской, руками замахала и выбежала прочь от греха… А старики ещё долго, до самых сумерек сидели за чаем и воспоминаниями, то радостными, то горькими.
Солнце закатилось, густою тьмою окутало село. Только во дворе Хайдара лампы горели, да не угасало красноватое пламя в очагах. Старики уже разбрелись по домам, а конца тою ещё не было видно. Всюду разгуливали группами девушки и молодые женщины в нарядных, глянцем отливающих платьях из шелка-кетени, позванивая серебряными монистами. Парни же сгрудились около Чопана.
Вот уже наступил срок отводить его к невесте.
В сопровождении друзей Чопан предстал, наконец, перед Огульдженнет. Девушка сидела, скромно потупившись, кутаясь в платок. На голове Чопана новый тельпек из чистой белой овчины, вишнёво-алый халат на плечах; сапоги на парне с высокими голенищами, свет костров отражается от их сверкающей поверхности. Друзья крепко затянули на поясе Чопана новый прочный кушак. Юноша постоял секунду, потом опустился перед невестой на корточки, слегка наклонив голову, как и она. Чтобы скрыть волнение, дрожь, охватившие его, он улыбался, хоть и несколько принуждённо. И вот глаза его встретились с глазами девушки. О чём-то говорили едва уловимые движения тёмных стрельчатых ресниц. Спрашивали, ждали ответа… И он понял, ответил ей также неприметно для окружающих. Разговор двух влюблённых… Кто посторонний сумеет постичь его тайны?
Лишь минуту молодые сидели неподвижно. Потом, как велит обычай, гибкие пальчики невесты потянулись к ногам юноши. Сейчас ей предстоит снять с мужа сапоги. Это необходимо сделать, чтобы тут ни^оворили окружающие. А уж им только дай повод. Любят позубоскалить.
– Глянь, глянь! – первым выскочил один из парней. – Стыда, что ли, нет у этой девки? Незнакомого парня разувает!..
– И верно! – подхватил другой. – Ни стыда, ни ума.
– Вон как за сапог уцепилась, не отнимешь у неё…
– А парень-то хоть достоин, чтоб его разували?
– Может, чесоточный какой, а?
…Уж тут скажут – держишь только. И не вздумай обидеться. Со всех сторон сыпались колкие словечки. Правда, кое-кто стал и хвалить жениха. Особенно старалась одна молоденькая гелин – она только что вышла замуж, и, по обычаю кайтармы, на время вернулась от мужа к родителям. Она в своё время с Огульдженнет училась в одном классе. Растолкав парней, женщина протиснулась к невесте, обняла её за плечи:
– Душечка, не слушай ты их, пусть болтают что хотят! – Потом обернулась к насмешникам: – Зря вы стараетесь, уважаемые! Уж будьте уверены, Огульдженнет Чопана знает лучше, чем вы, сколько вас тут ни есть!..
– Вах, так и ты, видно, не знаешь, – наседал на неё кто-то из самых назойливых. – Прошлым летом Чопан с арбы свалился и ногу сломал, а кость-то и срослась криво.
– Да уж ладно тебе! – попытался кто-то его урезонить.
– Ах-ха-ха-а!..
– Ой, ногу мне отдавил, неуклюжий!
Шум, толкотня всё не утихали. Кто стоял позади – норовил пролезть вперёд, поглядеть, ловко ли невеста жениху сапоги стягивает и пришивает, как принято, пуговицы на рубаху. Огульдженнет между тем медлила – от волнения у неё дрожали руки.
И в эту самую минуту сквозь толпу протиснулась Оразгюль. Весь день и вечер она искала, на что бы ей излить скопившуюся на дне души злобу. И, кажется, нашла в конце концов.
– Что ты копаешься, дрянь девчонка?! – с ходу закричала она. – Заставляешь людей ждать… Или ты не умеешь пуговицу пришить? Или, может, сапоги с мужа снять позором для себя считаешь? Негодная, ты что – решила новые порядки заводить?! Ну-ка, живо!
И она в припадке ярости толкнула девушку в плечо. Шум и говор вокруг разом смолкли. Послышались неодобрительные замечания, вопросы:
– Что это за скандальная баба?
– Голубушка, ты в своём ли уме?
– Похоже, что нет…
– Не вам, безмозглые, судить об этом! – взвизгнула Оразгюль, и лютая злоба перекосила её лицо.
– Эй, придержи язык! – с угрозой проговорила женщина, прикрывавшая рот яшмаком.
– Сама придержи, поганая дочь осла! – продолжала бесноваться жена Атака. Тут уж не выдержали мужчины, дотоле с достоинством молчавшие:
– Постыдись, сестрица, ведь себя роняешь перед всеми!
– Старшая родственница, хозяйка на тое, – а гостям настроение портишь…
– Слушай, а кто всё-таки эта баба? Что-то узнать не могу…
Это уже подшучивали над скандалисткой. Хотя все присутствующие, конечно, знали, кто она такая. Но вспоминали, как несколько лет назад она прикинулась полупомешанной, чтобы увильнуть от работы в колхозе.
– Ага, вот и довелось её повидать! – съязвил кто-то. И Оразгюль не выдержала всеобщего презрения – сорвалась с места и исчезла в толпе.
Чопану, как и многим окружающим, злоязычная баба порядком отравила настроение. Только одна Огульдженнет, кажется, ничего не замечала, толком даже не успела разобраться, что за шум возник около неё. До того сильной и глубокой была её радость, что вот она сидит рядом с возлюбленным, с которым теперь не разлучится до конца дней, и вокруг люди ликуют, радуются их счастью. Почти не замечая, что делает, словно в тумане, пришила она к рубахе мужа пуговицу, потом ещё одну… Разрумянилась девичья щека под платком, чуть сбившимся в сторону. И не одна девушка с завистью поглядывала издали на счастливую Огульдженнет…
…А месяца через полтора после свадьбы Чопан Хайдаров пешком отправился на станцию, закинув за плечи самодельный вещевой мешок на широких лямках. Он шёл служить в Красную Армию.
…Служить всего два года. Сущий пустяк. Как говорится, оглянуться не успеешь. Так, во всяком случае, полагали Хайдар-ага и Боссан-эдже.
Старик за это время осуществил одно из своих давних намерений. Пригласил из города строителя – он же плотник, он же и каменщик – и с его помощью сложил во дворе домик для младшего сына. Домик небольшой, в две комнаты всего, зато аккуратный, уютный – загляденье! Только бы жить в нём сыну с невесткой в любви да согласии, детей растить… Старикам-родителям больше ничего бы и не надо.
С надеждой ожидал Хайдар-ага возвращения сына. Вот, наконец, и письмо:
«…Отец, готовься к тою. Скоро вернусь, ждите…» Боссан-эдже тотчас отправилась к сватье. По обычаю, невестка, ожидая уехавшего мужа, оставалась у своих родителей. Теперь надо было подготовиться к встрече супруга, принарядиться, новый дом прибрать и обжить.
Сама Огульдженнет похорошела, чуточку располнела, силой и здоровьем палилась. Свежестью сияло розовощёкое, чуть-чуть смуглое личико. Движения, жесты её стали более сдержанными, грациозными.
Огульдженнет после визита свекрови примерила новый халат и шёлковый платок с крупными алыми розами по зелёному полю. Косы Огульдженнет, как у замужней, покоились теперь на спине. И по-прежнему тихонько позвякивали серебряные украшения вокруг головы.
Она поселилась в новом домике, но проводила там только ночи вместе с одной из подросших дочек Атака. Остальное время от рассвета до темпа хлопотала по хозяйству, помогая свекрови. Огульдженнет, как требовал обычаи, со свекровью разговаривала почти шёпотом, не приподнимая яшмака. Свёкру же старалась отвечать без слов, только кивала почтительно головой. Закрываться яшмаком – это она не считала унижением для себя. Даже и мысль об этом не приходила ей в голову.
Все помыслы и чувства были поглощены одним: когда же вернётся Чопан? Долго-долго по ночам глаз не могла сомкнуть. Прислушивалась – не идёт ли?
…Стоял летний погожий день. Завтракали в доме младшего сына. Хайдар-ага, облокотившись о подушку, допивал последнюю пиалу чаю. Огульдженнет в другом углу – на фоне тёмного шкафа казалась изваянием – неподвижно склонилась над рукоделием, вышивала узорами цветной кисет, готовила подарок Чопану.
Боссан-эдже, как обычно в этот час, хлопотала по двору. Солнце, багровое, словно перед ураганом в песках, взобралось уже довольно высоко над плоскими крышами домов.
– Написал – приеду скоро, – сам с собою разговаривал Хайдар-ага, переливая зелёный чай из пиалы в чайник и обратно. Да и не сам он эти вопросы решает… Ну-ка, Огульдженнет, доченька, вспомни, милая, всё ли приготовили для тоя. Сама знаешь, старуха-то день-деньской по хозяйству колготится, ох-хо-хо-хо!..
Огульдженнет скользнула к шкафу, распахнула дверцу. Увидав многочисленные свёртки в бумаге, в цветных платках, в белой бязи, старик удовлетворённо заулыбался, погладил бороду:
– Молодец, невестушка, вижу, ты успела приготовиться. Постаралась, умница, рук не пожалела!
На пороге появилась Боссан-эдже, с улыбкой на раскрасневшемся морщинистом лице.
– Послушай, отец, какой шум доносится с улицы. Может, нашего Чопана встретили парни и провожают до дому?
Хайдар-ага поднялся, шагнул к двери. Огульдженнет, однако, опередила свёкра. За дверью все трое остановились, прислушались. В самом деле, какой-то страннный шум доносился из центра села. Точно гомон и гул многолюдной толпы. А вот радио на этот раз говорит громче обычного. В ту пору единственный репродуктор висел у правления колхоза. Именно там, кажется, сейчас и собрались люди. Множество народу. Почему?
Хайдар-ага, а за ним и обе женщины вышли за ворота. Ну, так и есть – все бегут, торопятся к правлению. А иные уже возвращаются, – скорбь и растерянность на их лицах…
Бежать туда же, где все? У Хайдара ноги будто приросли к земле. В этот миг он заметил на другом конце улицы Атака и Оразгюль.
– Что это? – спросил старик у самого себя. – Светопреставление? Рушится мир? Или только в глазах у меня мельтешит? Эй, Атак! – он замахал руками сыну. – Иди же скорее! Что там случилось?
– Беда, отец! – закричал тот издали, прибавляя шагу. – Война!
Хайдар-ага окаменел, рот непроизвольно раскрылся. Старик не в силах был произнести ни слова. Он не замечал, что Боссан-эдже давно трясёт его за плечи, повторяя, как безумная, одно и то же: «Что, что он сказал? Что?»
Но никто не взглянул на Огульдженнет, на её резко побледневшее, заострившееся лицо. Она и не хотела, чтобы её кто-нибудь видел в этот горестный миг.
– Немцы напали, вот что сказали по радио, – объяснил Атак, подойдя поближе. И тотчас заплакала, запричитала в голос Боссан-эдже.
