Текст книги "Сияние Каракума (сборник)"
Автор книги: Аллаберды Хаидов
Соавторы: Атагельды Караев,Агагельды Алланазаров,Араб Курбанов,Ходжанепес Меляев,Сейиднияз Атаев,Реджеп Алланазаров,Ата Дурдыев,Курбандурды Курбансахатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На батарею прибыла задержавшаяся почта. Её привёз комсорг Пашин, сопровождавший пленного в штаб полка. Бойцы весело разобрали письма и разбрелись по укромным уголкам, чтобы наедине прочесть весточку из дому. Те, кому, как говорится, ещё писали, сгрудились вокруг Пашина, спрашивали, какие новости привёз из штаба, нет ли, мол, слухов насчёт переформировки полка.
– Х-хорошие новости! – улыбнулся Пашин, разворачивая газету. – Наши войска подходят к г-государственной границе СССР. С-скоро ни одного фашиста на нашей земле не останется.
– Покажи, сержант! – сунулся к нему Ромашкин, не дочитав письма. – Покажи-ка, где! Не поверю, пока своими глазами не увижу.
Он довольно нахально выдернул из рук Пашина небольшой листок фронтовой газеты, пробежал глазами по строчкам, выдохнул: «Эх, мать родная!», сорвал с себя ушанку, ударил её об пол. А потом, крича: «Ура, братцы, у-р-р-ра!», стал срывать шапки с кого ни попадя и кидать вверх.
Новость произвела на всех радостное впечатление, поэтому на Ромашкина никто не обижался. Он долго не унимался, пока кто-то не двинул ему по-дружески «под дых». Ромашкин тоже не обиделся и, запыхавшийся, сияющий, совсем не похожий на обычного Ромашкина, сел вместе со всеми.
Солдаты слушали, обменивались замечаниями, считали на пальцах, сколько осталось до конца войны.
Они радовались газетному сообщению, как дети.
В эту минуту им казалось, что сразу же после выхода наших войск к государственной границе Родины они вступят в проклятое логово фашистов – Берлин. И сразу кончится война.
Они считали на пальцах, сколько осталось до конца войны, а на КП мирным домашним сверчком тоненько и негромко пропел зуммер телефонного аппарата и дежурный связист отозвался:
– Хозяйство Комекова. Кого? Есть… Товарищ капитан, вас «Роза» вызывает!
Комбат оторвался от полевой двухвёрстки, на которой делал какие-то пометки карандашом, взял телефонную трубку.
– Седьмой на проводе.
Он слушал, бросая односложные реплики: «Да… Есть… Понятно…», а связист испытывающе следил за выражением его лица и, не дождавшись конца разговора, сделал своему напарнику жест рукой, на который тот понимающе кивнул: отдых кончился.
– Передать на огневые сбор по тревоге возле МТС, – приказал капитан, засовывая карту в планшет. – Позвони на НП Рожковскому, пусть он пока там распоряжается. Мирошниченко! Я загляну к пехотинцам, а ты собирай тут всю амуницию и догоняй.
Ординарец с досадой поскрёб затылок.
– Вот, ёлки-палки! Только окопались, отогрелись – и на тебе, обратно топай вперёд. Эх ты, доля солдатская! Кому бы говорить! – неодобрительно пробормотал в углу связист, возясь с катушками и мотками провода.
Второй кричал в трубку:
– «Роза… «Роза», я «Гвоздика!» Кончаю связь! Колька, сматываться будете – нашу нитку не прихватите, как прошлый раз.
– Пригрелся возле начальства и жалуется на долю! – продолжал бурчать тот, который возился с телефонным хозяйством. – Ты попробуй с катушками на горбу побегать, тогда узнаешь, какая она, солдатская доля…
– Помалкивай в своём катухе! – огрызнулся Мирошниченко, торопливо прилаживая на спине два вещмешка и два автомата. – Вперёд идём, наступаем, фриц пятки скипидарит. Ликовать надо, а не разные глупые слова произносить!
* * *
Майор Левин – командир стрелкового батальона – был кадровым военным, оставившим за своей спиной и Халхин-Гол, и финскую кампанию, и отступление сорок первого года. Многое мог бы он порассказать молодому артиллерийскому капитану, который приглянулся ему с первой встречи, чем-то напомнив сына. Но майор был скуп на слова.
– Попрощаться зашёл, – сказал ему Комеков. – Выступаем. Так и не пришлось нам с вами посидеть у огонька.
– Боевой приказ получишь – заглянешь ещё, – сказал Левин.
– Откуда вы знаете, что приказ ещё не получен? – искренне удивился Комеков.
Левин улыбнулся одними морщинками у глаз.
– Иди, иди, капитан, потом потолкуем.
Комеков подходил уже к расположению первого расчёта, когда его догнал запыхавшийся Мирошниченко.
– Как там дела? – спросил капитан.
– В порядке, – ответил ординарец, помолчал и добавил: – Связисты только… копаются там… с катушками…
Подбежал сержант Мамедов:
– Товарищ капитан, по вашему приказанию расчёт построен! Ждём дальнейших приказаний!
– Ждать нечего! – сказал Комеков. – Приказ был: колонне к МТС подтягиваться! Где Рожковский?
– Есть подтягиваться к МТС! – снова вскинул руку к ушанке Мамедов. – Лейтенант Рожковский в третьем расчёте!
Он полуобернулся, чтобы отдать команду по машинам. Капитан задержал его.
– Двух бойцов выдели, Махмедов. Там связисты не управляются – пусть помогут им катушки мотать.
– Рядовой Холодов, ко мне! – приказал Мамедов. – Ромашкин!
– Отставить Ромашкина, он наводчик.
– Может, мне пойти подсобить? – вызвался дядя Матвей.
– Не надо, – сказал Комеков, – Холодов пойдёт и
Мирошниченко. Давай, Мирошниченко, бегом, не задерживайтесь!
Ординарец, как всегда, обиделся, протянул капитану автомат.
– Возьмите свой!.. А то опять майор Фокин заругается, что с одним пистолетом… и без охраны.
– Беги, беги, догоняй Холодова.
– Вещмешки оставь здесь, – посоветовал сержант Мамедов. – Как с ними катушки таскать станешь?
Однако насчёт вещмешков у ординарца было своё собственное мнение. Он только буркнул что-то неразборчивое про аппетит Ромашкина и совету сержанта не внял.
Садясь в кабину «студебеккера», капитан вдруг заметил в кузове машины среди бойцов расчёта двух гражданских пареньков лет по двенадцать-тринадцать.
– Откуда они взялись? Почему сидят в машине?
– Майор Фокин прислал их к нам, – ответил шофёр Карабеков, прогревая мотор. – Пусть, говорит, с вами…
– Ладно, разберёмся, – Комеков хлопнул дверцей. – Давай, газуй к МТС. Как настроение? Машина не капризничает?
– Машина она и есть машина, – отозвался Карабеков. – Ты бы меня в артиллеристы перевёл, а? Переведи, Акмамед, пожалуйста, а то так и кончу войну за баранкой… в селе смеяться будут. Хоть подносчиком снарядов назначь! Или помощником к наводчику, а?
– У наводчика все – помощники: и ты и я, – усмехнулся Комеков. – За дорогой лучше следи.
– Нет, правда, Акмамед! – не сдавался Карабеков. – Ну что это за военная специальность такая – шофёр! Никакого тебе почёта, никакого удовольствия. Баранку я могу и на гражданке крутить. Не уважаешь ты земляка!
– Я, Байрам, всех уважаю, кто своё дело знает и любит. Подносчиков снарядов я сколько хочешь найду, а классного шофёра отыщешь не сразу. Машину тебе заменим, не волнуйся. Если я обещал, значит, сделаю.
– Да что машина… машина тянет, как зверь.
– Тогда какого рожна тебе надо? – чисто по-русски осведомился Комеков.
И Карабеков по тону комбата понял, что больше спорить не следует: землячество кончилось, начиналась служба.
– Есть, товарищ капитан, – вздохнул он и нажал на акселератор так, что мотор взвыл, а машину рвануло вперёд.
В кузове загремело, послышалась ругань бойцов.
– Покалечь мне ребят, покалечь! – сказал, сдерживая смех, Комеков. – Я тебе быстро найду место возле кухни, котлы мыть.
Угроза была достаточно серьёзной, чтобы водитель сразу смирился и повёл машину ровно и спокойно. На Акмамеда что найдёт – не постесняется и в самом деле сунуть в шестёрки к повару, как сделал это уже однажды с замковым второго орудия. Целый месяц маялся парень с помоями возле кухни, пока комбат его опять к орудию не вернул.
Возле МТС уже стояли два «студебеккера» с прицепленными к ним пушками. А поближе притулился к обочине старенький «виллис» заместителя командира полка. «Опять будет выговор за опоздание!» – досадливо поморщился комбат и сказал Карабекову:
– Занимай, Байрам, своё место в колонне, а я к майору зайду.
Вопреки ожиданиям, Фокин встретил капитана благодушно, даже не дослушал рапорт.
– Настроение боевое, комбат?
– Так точно, товарищ майор.
– Повоюем?
– Так точно, повоюем!
– Ладно. Давай я тебе обстановку изложу. Иди сюда.
Фокин подошёл к «виллису», разложил на его плоском капоте карту. Комеков полез было за своей.
– Не надо, – сказал майор. – Смотри сюда. – Он ткнул карандашом в извилистую синюю линию. – Линия немецкой обороны. Ясно?
– Ясно, – подтвердил капитан.
– А это – что?
– Это «грейдер», шоссейка.
– Правильно! – с непонятным для Комекова удовлетворением произнёс Фокин. – Именно – шоссейка, хорошая ровная дорога. С какой скоростью по ней могут твои машины пройти?
Настроение у майора было явно приподнятое, если он задавал такие детские и в общем-то не очень вразумительные вопросы. Но отвечать следовало во всех ситуациях, и Комеков ответил:
– Как случится, товарищ майор. Можно и все сто выжать.
– Ничего не должно случиться, комбат, ничего, понял? Всё обязано быть точно по плану. Населённый пункт этот знаком?
Разумеется, Комеков знал по карте и этот населённый пункт – посёлок Первомайск. По карте до него было всего полтора сантиметра. В действительности – немножко побольше, километра три. Первомайск располагался за линией немецкой обороны.
– Прямо с марша твоя батарея войдёт в этот населённый пункт, – продолжал Фокин, – займёт его и будет удерживать. Ясна задача?
Задача была ясна, но Комеков не мог реально представить, как его батарея будет прорывать оборону немцев и занимать Первомайск, в котором наверняка расположен значительный гарнизон. И почему именно только одна его батарея?
– Есть, товарищ майор! Приказано взять Первомайск силами батареи и удерживать его! Разрешите выполнять?
Круглое мясистое лицо Фокина улыбалось, в бледно-голубых глазах бегали искорки смеха.
– Удивлён, небось, комбат?
– Удивлён, товарищ майор, – честно сознался Комеков.
– Вот это хорошо, что удивлён! – одобрил майор. – Для тебя такая операция – неожиданность, для фашистов, думаю, она тоже явится неожиданностью. Они за это направление спокойны, ну, а мы малость побеспокоим их. Обещал тебе полковник долгий отдых – ты уж извини, комбат, что получилось наоборот. Тут и инициатива– моя, и что тебя посылаем – тоже идея моя, надеюсь, твои орлы не подведут.
– Спасибо за доверие, товарищ майор! – козырнул Комеков.
– Без доверия, комбат, и уху нельзя хлебать из артельного котла, а тут – война. Операция, конечно, немножко пошире, чем взятие Первомайска, мы её со штабдивом утрясли, но твоя главная задача – посёлок. Участок обороны противника тут слаб, его ещё проутюжат наша дальнобойная и эрэсовцы, а Левин со своей «царицей полей» ударит вот сюда, точно в стык двух немецких батальонов. Задача у вас одна, но участки – разные, действовать придётся в основном самостоятельно. Поэтому ты предварительно согласуй с Левиным вопросы связи и всё остальное, что требует согласованных действий. Ясно?
– Так точно, ясно, товарищ майор! – весело ответил Комеков. – Разрешите выполнять?
– Не торопитесь поперёд в пекло, – поморщился Фомин. – Слушай дальше, время ещё есть, – он бросил взгляд на запястье левой руки, – время ещё есть… с полчаса у тебя будет, успеешь. Парнишки, которых я тебе прислал, они из Первомайска, говорят, что гарнизона в посёлке мет, всего несколько мотоциклистов, в комендатуре. Ты с пацанами потолкуй сам, но, однако, бдительности не теряй, будь готов к серьёзному бою и всяким там неожиданностям. Боекомплект у тебя полный?
– Снарядов хватит, товарищ майор, – ответил Комеков, – мы с газетчиком с утра проверяли…
– Постой, а его-то ты куда с рук сбыл? – спохватился майор. – Отправил честь честью?
– Никуда я его не отправлял. Он к Давидянцу в батарею пошёл от меня. Хочу, говорит, в деталях уточнить, как это можно из колченогих пушек стрелять. Для других – опыт.
– Н-да… – Фокин сдвинул на затылок фуражку, ногтем мизинца сквозь седые волосы поскрёб темя. – Н-да, зря он туда подался, жарко будет у Давидянца.
– Панов парень бывалый, он и не в таких передрягах бывал, товарищ майор, – похвалил журналиста Акмамед, прислушиваясь, как урчит за леском четвёртый «Студебеккер» батареи, и думая, что Рожковский – молодец, настоял-таки на своём.
– Тебе-то откуда известно, какая передряга ожидается здесь? – подчеркнул майор последнее слово.
– Догадываюсь, – сказал Комеков. – У Давидянца всего две пушки целых – куда вы его такого пошлёте.
– Плохо ты знаешь своих друзей, капитан, – засмеялся Фокин, снова почесал затылок и пожаловался: – Чёрт, скоро совсем, видать, облысею – зудит голова, спасу нет… Давидянц твой, он ведь чего учудил: он ночью откуда-то семидесятишестимиллиметровку разбитую приволок, снял с неё колесо и на свои пушки поставил. Утром увидел его – страх божий, не человек, одни зубы да глаза блестят. Хотел, говорит, у Комекова позаимствовать временно лишнюю пушку, да обошёлся на подручных средствах. Вот он какой, Давидянц твой.
– Он находчивый, – одобрил Комеков, – а у меня лишних пушек всё равно нет.
– Русановская-то цела?
– Цела.
– А расчёт?
– И расчёт есть, товарищ майор. Мы с Рожковским, – это его идея была, – всё обмозговали. Он даже сам вызвался за командира орудия стать.
– И ты согласился? – глядя исподлобья, спросил Фокин.
– Да нет, – сказал Комеков, – зачем же самому. Я Пашина командиром поставил. Наводчика четвёртого расчёта. Тем более, что парню давно расти надо.
– Пашин хороший артиллерист, – согласился майор. – И жилка командирская у него есть. Только он же заикается после контузии – не тяжело ему командовать будет?
– А он за командира и за наводчика, товарищ майор. Тут, как я понимаю, не команды его, а глаз точный важен.
– Тоже правильно, не возражаю, – согласился майор. – Молодцы всё же у меня ребята. Хоть и шалопуты малость, а молодцы – думаете, соображаете., действуете. Значит, твоя батарея тоже в полном составе?
– Так точно, товарищ майор, в полном… если считать только матчасть.
– Ничего, комбат, личный состав тоже пополним. – Фокин посмотрел на свои большие, довоенные «кировские» часы. – Одиннадцать часов пятнадцать минут. Давай-ка ещё прикинем, чтобы не упустить чего, и топай к Левину, согласовывайся с ним. С удовольствием присоединился бы он к твоей батарее, но, сам понимаешь, нельзя…
Когда всё было готово и батарея ждала команды двигаться, Комеков сказал Рожковскому:
– Порядок пока обычный – я на первой машине, ты замыкающим. А в посёлке смотри по обстановке. Там, может, каждому расчёту придётся самостоятельно задачу решать, но за тобой, как всегда, третье и четвёртое орудие.
– Пустил бы ты, что ли, меня вперёд, комбат, – безнадёжно попросил Рожковский. – Тоска зелёная в замыкающих свою прыть показывать.
Комеков хотел строго оборвать его за не относящиеся к делу разговорчики, но сдержался. Ему стало как-то не по себе, когда он словно впервые увидел серое, усталое лицо лейтенанта, белые от обильной седины волосы и понуро опущенные плечи с мятыми погонами. А ведь он мог бы уже носить полковничьи погоны. Как должно быть скверно на душе этого немолодого лейтенанта, потерявшего всё – дом, семью, воинскую удачу. Он безразличен к себе, равнодушно воспринимает и похвалу и выговор, но, может быть, за всем этим кроется не равнодушие, а отчаяние человека, не видящего выхода из положения?
– Не обижайся, Рожковский, – сказал капитан негромко, – не могу я пустить тебя вперёд, не по правилам это, не по уставу.
Он лишь криво усмехнулся.
– Нет правил без исключений, но исключения не нарушают правил, говорил ещё старик Сенека. Я тебя понимаю, комбат, и не обижаюсь, но понимает ли воробей, каково на душе у аиста, как говорил старик Гёте.
– Понимает! – с вызовом ответил капитан, подавляя раздражение, которое стремилось вытеснить сочувствие к лейтенанту. – И «воробей» тебя понимает, Василий Сергеевич, и «орлы» понимают! Не надо только считать, что если арба опрокинулась на случайном камне, то это устои мира рухнули!
– У каждого свои устои, свой мир… Ладно, капитан, будем считать, что поговорили, – Рожковский махнул рукой и пошёл к своей машине.
Не получилось разговора, подумал Комеков. не зная, на кого досадовать – то ли на себя, то ли на Рожковского. Но тут подошёл комсорг Пашин и попросил разрешения обратиться.
– Чего тебе? – спросил капитан.
– 3-задание у нас очень о-ответственное… – начал Пашин.
– Ну и что?
– Времени не б-было, товарищ капитан, для специальной беседы, но я п-поговорил с ребятами на ходу. И комсомольцы и все мы… с-словом, за нас можете быть уверены, не подведём!
– Спасибо, Пашин, – поблагодарил капитан, – я знаю, что вы не подведёте. Спасибо.
Машины батареи медленно подтянулись к краю лесопарка и остановились в ожидании сигнала – белой и зелёной ракет. Рожковский почему-то в кабину не сел, а пристроился в кузове, среди бойцов. Оригинальничает, подумал Комеков, продолжает в обиженного играть. Но спустя несколько минут и сам перебрался в кузов – оттуда был лучше обзор, легче ждать сигнала.
На переднем крае началась перестрелка, и почти тотчас с позиций второго эшелона ударили стопятидесятидвухмиллиметровые пушки-гаубицы, а чуть погодя заиграли «Катюши» и воющий огненный шквал забушевал на линии немецкой обороны. Потом медленно всплыли вверх белая и зелёная хвостатые звёзды, и Комеков подал команду: «Вперёд!».
Возбуждение близкого боя передалось бойцам. Они жаждали встретиться лицом к лицу с врагом, хотели не ждать, а действовать. Но видимость действия создавало только стремительное движение машин, которые, урча железными глотками могучих моторов, виляя на поворотах хвостами прицепленных пушек, мчались всё дальше и дальше, в сторону от шума сражения. Они промчались мимо каких-то длинных дымящихся развалин, из-под которых вкривь и вкось торчали стволы орудий без дульных тормозов, и даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь точным прицельным огнём реактивных снарядов была накрыта вражеская батарея, контролировавшая дорогу.
Комеков остановил колонну, сверился с картой и стал высматривать округу в бинокль: где-то здесь его могли ожидать автоматчики Левина. Но их не было. Зато неожиданно совсем рядом в лесу проскрипел миномёт и гулкие частые фонтаны взрывов выросли прямо на ходу движения колонны. Между деревьями замелькали фигуры гитлеровцев, залаяли «шмайссеры», запели в воздухе их тупые девятимиллиметровые пули.
– Орудия к бою! – скомандовал Комеков, оглянулся и увидел, что Рожковский опередил его: четвёртый расчёт уже разворачивал отцепленную пушку.
Молодец, подумал комбат, не теряется. Вот только третий расчёт не подвёл бы. Но и там всё было в порядке.
– Осколочный… за-заряжай! – слышался голос Пашина.
Опять застрекотал в лесу миномёт – гитлеровцы торопились накрыть огнём колонну. Но тут ударили пушки Комекова, круша деревья и вражескую засаду. Больше миномёт не стрелял, фашисты, пригибаясь, прячась за деревьями, разбегались в разные стороны.
Всё было кончено в считанные минуты. Капитан велел прекратить огонь и быстрее прицеплять пушки. Любая задержка была сейчас неоправданной, тем более что левинских автоматчиков здесь наверняка нет, так как судя по всему, действовал второй вариант, который они предусмотрели.
– Вперёд! – подал команду Комеков, и машины тронулись к посёлку, который уже виднелся за последним поворотом сквозь разреженные деревья.
Первомайск встретил их тишиной и безлюдьем.
– Большой посёлок, – уважительно сказал Карабеков, придерживая на ухабах машину. – У нас такой городом назвали бы, правда, Акмамед? И тихо тут как, а?
Капитан не ответил, напряжённо посматривая по сторонам и не ожидая от этой тишины ничего хорошего. Он не любил неожиданных облегчений в решении боевой задачи – они зачастую только казались лёгкими и почти обязательно таили в себе какую-то каверзу. Правда, парнишки утверждали, что воинских частей гитлеровцев в посёлке нет, однако всё равно слишком уж быстрым, похожим на игру, было взятие населённого пункта, находящегося в тылу вражеской обороны. Впрочем, если бы «Катюши» не уничтожили немецкую противотанковую батарею, если бы вражеские миномётчики были порасторопнее и точнее, дело могло обернуться не так просто. И всё же напряжение не отпускало Комекова, пока по крыше кабины не застучали и Мамедов не сообщил, что видит за поворотом, на соседней улице четыре немецких танка.
Теперь всё стало на свои места. Капитан облегчённо перевёл дыхание.
– Передай по колонне: «танки прямо»! – крикнул он Мамедову и приказал шофёру: – Сворачивай в переулок и жми на всю железку в обход!
Карабеков круто вывернул руль, рискуя перевернуть пушку, но тут уж было не до деликатности. Вторая машина повернула следом. Третья и четвёртая отстали.
– Эй, пацаны! – позвал капитан, высунувшись из кабины. – Становись какой-нибудь из вас на подножку! Показывайте, как тут сподручнее фрицев обойти!
Один из мальчиков, бледный, старающийся изо всех сил не показать, что ему страшно, перебрался на подножку «Студебеккера». Суставы на его руке, вцепившейся в проём опущенного стекла дверцы, побелели от напряжения.
– Честное пионерское, товарищ капитан… – лепетал он виновато. – Под салютом всех вождей!.. Кого хотите спросите… Не было этих танков в посёлке!..
– Ты не оправдывайся, ты давай дорогу показывай, – сказал Комеков и прижал своей широкой тёплой ладонью маленькую, холодную, вздрагивающую руку мальчика. – Не робей, пионер, сейчас мы этих фрицев умоем… Газуй, Байрам, газуй, показывай своё мастерство!
Сзади забухали пушки. По тому, как сливались в дуплет выстрел и разрыв снаряда, было ясно, что бьют они прямой наводкой и в упор. По звуку, непривычно искажённому строениями, трудно было определить, чья пушка стреляет – своя или немецкая, но понятно было, что это уже вступил в бой Рожковский с третьим и четвёртым орудиями, и снова напряжение овладело капитаном.
– Давай, Карабеков, давай! – торопил он шофёра, думая, что было бы очень плохо, хуже некуда, если Рожковский не опередил фашистов, если не успел занять боевые позиции. Он успокаивал себя тем, что лейтенант обладает достаточным опытом и умением.
Так же думал и сам Рожковский, когда услыхал предупреждение «танки прямо!», и увидел, что головная машина сворачивает в переулок. Он разгадал замысел комбата – обойти танки с тыла и, поскольку ехал сейчас не замыкающим, а в машине третьего расчёта, вознамерился повторить манёвр Комекова и с двумя орудиями обойти танки с другого фланга. Но тут же сообразил, что для успеха замысла командира батареи надо отвлечь на себя внимание танков. Они спрятались за углом, их надо было выманить, и, прикидывая, как это лучше сделать, Рожковский подал команду остановиться и отцеплять пушки.
Из-за угла дома высунулся танк, повёл тонким хоботком орудийного ствола, дрогнул от выстрела. Машину подкинуло и развернуло поперёк дороги. Рожковского, ослеплённого близким взрывом, швырнуло в кювет. Вслед за ним попадали бойцы расчёта.
– Пашин! Живой? Все живы? К орудию! Быстро!
Танк снова выстрелил. От машины брызнули клочья металла, повалил густой дым.
– К орудию, Пашин, командуй… мать… душу! – выругался лейтенант. – Гранату противотанковую!
Ему кто-то сунул в руку гранату, и он, продолжая ругаться и протирать рукавом глаза, почти не прячась, тяжело побежал к перекрёстку.
– Товарищ лейтенант! – закричали вслед. – Товарищ лейтенант, давайте я!..
Но он не слушал и бежал туда, где выкатывался из-за домов уже второй танк, бежал, подхваченный одной единственной мыслью, одним стремлением: успеть… только бы успеть… только бы на секунду запоздала пуля… ещё на полсекунды… Пуля запоздала, и он буквально с пяти метров ударил гранатой прямо в основание башни и упал, оглушённый, раздавленный, опустошённый той бешеной силой взрывчатки, что была заключена в зелёную жестянку гранаты. Но сквозь ватную глыбу тускнеющего сознания он успел услышать удар снаряда – своего снаряда! – и ещё один удар, ещё один, ещё… И попытался улыбнуться разбитыми, превращёнными в лепёшку губами: успел всё-таки… капут фрицам…
А машины первого и второго расчётов миновали лабиринт улочек и переулков и вышли, наконец, на исходный рубеж.
– Стой! – скомандовал Комеков, не доезжая до перекрёстка, с которого должны были открыться вражеские танки. – Пушки к бою! На руках выкатывать на прямую наводку!
Солдаты быстро, без суеты и лишних движений, отцепили орудия от машин и покатили их к перекрёстку. Колёса пушек вязли в раскисшей грунтовой дороге, а солдатам нельзя было подбодрить себя даже уханьем, сержанты отдавали команды вполголоса. Вместе с бойцами толкал пушку и ординарец Мирошниченко, толкал старательно, не для вида. Першерона бы того сюда, подумал капитан о трофейной немецкой лошади, но думать некогда и надо было спешить на помощь Рожков-скому.
Капитан выглянул из-за дома. Отрезок улицы был невелик – метров триста, не больше, и танки просматривались как на ладони. Два из них уже чадили жирным чёрным дымом, остальные три стреляли, непрерывно перемещаясь. Бил без передышки тяжёлый, крупнокалиберный пулемёт. Комеков поймал биноклем его пляшущее у дула пламя в разбитом окне углового дома.
– Быстрее! – обернулся капитан к солдатам.
Команда запоздала – пушки уже стояли в полной боевой готовности, расчёты заняли свои места. Тогда капитан уже не таясь, вышел на середину улицы и поднял руку.
– Беглым… огонь!
Рука резко опустилась и словно обрубила незримую нить напряжения. Высокими пронзительными голосами командиры орудий подхватили команду:
– Первое орудие, огонь!
– Второе орудие, огонь!
Вперегонки одна за другой начали стрелять пушки, зазвякали о станины пустые снарядные гильзы, громко заговорили бойцы. Захваченные врасплох танки заметались, стали разворачиваться, «огрызаясь» огнём.
– Товарищ капитан, зайдите в укрытие!.. Товарищ капитан, зацепит!.. – настойчиво требовал Мирошниченко и даже тащил Комекова за рукав кожанки.
– Отстань! – отмахивался тот. – Отвяжись, говорю, чёрт! Иди лучше снаряды подноси!
Он стоял, широко расставив ноги, посреди улицы, не обращая внимания на пули и взрывы. Пушки ахали, дымящиеся гильзы звякали о станины – и вдруг всё стихло. Только пулемёт захлёбывался, дожёвывая свою металлическую ленту, пока Мамедов, оттолкнув от панорамы Ромашкина, не снёс последним выстрелом угол дома. И тогда стало совсем тихо.
– Всё, товарищ капитан, первое орудие отстрелялось, – сказал Мамедов, встретившись глазами с комбатом, улыбнулся, показав свои великолепные зубы, про-вёл рукой по лицу, размазывая копоть, окинул взглядом бойцов и добавил: – Потерь личного состава нет.
Да. потерь не было и во втором расчёте. Комеков мог по праву гордиться своими артиллеристами.
– Цепляйте пушки, – скорее попросил, чем приказал он, – поедем посмотрим, как там у Рожковского,
У лейтенанта было хуже. Капитан невольно задержал шаг, когда со станины орудия навстречу ему поднялся человек с опухшим багровым лицом. Голова у него была забинтована, и сквозь бинт проступали тёмные пятна, и кисть правой руки была перевязана неуклюжим кулём, и припадал он при ходьбе на одну ногу.
– Здорово тебя, Василь Сергеич, – с сочувствием произнёс Комеков. – Санинструк… – Он не договорил, вспомнив, что сам приказал Рожковскому не брать санинструктора, оставить её при старшине любыми средствами. – В санбат тебе надо.
– Заживёт и без санбата, – ответил Рожковский.
– Ты же ранен! – настаивал капитан.
Голос Рожковского чуть дрогнул в иронии:
– Один умный писатель сказал, что для собаки полезно умеренное количество блох – они отрывают её от невесёлых мыслей о собачьей доле. Мои раны мне вместо блох послужат.
– Люди все целы? – перевёл разговор Комеков.
– Нет, – ответил лейтенант, – не все. Трое погибли, бон лежат. Да раненых человек шесть. Эти – ничего, не лежачие. Да, забыл, шофёр ещё… его, горемыку, первым снарядом убило. Остальные – целы.
Капитан обошёл погибших.
– Вот так оно и бывает, – сказал Рожковский, – ехали как к тёще на блины, трёх мотоциклистов попугать, а они нас полудюжиной танков стебанули. Ещё спасибо говори, что простые танки, не «тигры», а то, глядишь, и не выбрались бы из этой заварушки.
– Выбрались бы! – возразил Комеков. – «Тигры», они тоже горят.
– Оптимист ты, комбат! А по мне, так кое-кому из штабистов наших следовало бы шею намылить, чтоб не слушали всяких брехунов-мальчишек, не строили свою стратегию по бабушкиным сказкам.
У капитана не было настроения ввязываться в спор, он только сказал:
– На войне всякое бывает.
– Бывает, – миролюбиво согласился Рожковский и спросил: – У твоего вестового во фляге не булькает?
Комеков глянул на заплывшее багровым кровоподтёком лицо лейтенанта и подозвал Мирошниченко, который с отсутствующим видом стоял неподалёку.
– Налей лейтенанту сто грамм.
Мирошниченко, глядя в землю, шмыгнул носом.
– Нет у меня ничего.
– Хуже будет! – пригрозил капитан. – Всю фляжку отберу, чтобы не жадничал. Ишь, эгоист какой нашёлся!
Ординарец сдался и, сопя, полез в вещмешок.
Трудно двигая кадыком от боли, Рожковский сделал несколько глотков прямо из горлышка, постоял, дуя распухшими губами, и сообщил:
– Вроде бы полегче, малость, а то всего корёжит. Какая у нас дальнейшая задача, комбат?
– Будем занимать круговую оборону.
– Силами одной батареи?
– Пока силами батареи.
– А потом?
– А потом суп с котом, – улыбнулся Комеков. – Ну, чего ты цепляешься, как репей к овечьему хвосту? «Потом», «потом»… Потом видно будет. Левинские пехотинцы должны подтянуться сюда.
– Ладно, – сказал Рожковский, – убедил. Где пушки ставить будем?
– Прежде надо посёлок прочесать, чтобы всю гитлеровскую погань отсюда вымести.
– Верно, могут нагадить фрицы исподтишка. Я сейчас распоряжусь…
– Ты иди пока, отдыхай, я без тебя всё сделаю.
– Ну уж брось, капитан, не обижай, не записывай в инвалидную команду. «Я солдат ещё живой», как в песне поётся.
– Не могу я на тебя, такого побитого, спокойно смотреть! – искренне вырвалось у Комекова.
– Побитый не я, побитые – фрицы, – резонно возразил лейтенант. – Пашин молодец, здорово их шугал… А смотреть тебе на меня и вовсе ни к чему, я и в своём прежнем, нормальном обличье мало для кого интерес представлял. Давай прикинем, что делать, да и займёмся каждый своим.
– Крепок ты духом, Василий Сергеич.
– Это ещё ничего, бывало в нашей луже и похуже.
Сам, бывало, смерть искал.
– Теперь, надеюсь, не ищешь? – полушутливо спросил Комеков.
– Нет, – серьёзно ответил Рожковский, – теперь пусть она меня поищет, а я ей – фигу с маком. Я ещё до Берлина дойду!
