Текст книги "Законы баланса (СИ)"

Автор книги: Алиса Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– А Габриэль? Я думал, вы были подругами.

– Габриэль? Габриэль была исключением. Скажем… она была моей родственной душой. Да! Как старшая сестра!

– Не убедительно, – обидчиво сдвинул брови Эдвард.

– Сама знаю! Бред, как не поверни! Но что правда – то правда… Я дорожу мамой, Кикки, Габриэль, но… но даже так я не уверена, что люблю их сердцем, а не каким-то не обозначенным чувством долга. И это при всем том, что всякая мелочь вызывает у меня слёзы и горечь, жгучую горечь, от которой и жить не хочется! Но я гоню эту горечь, говорю себе: «Ты здесь бессильна. Этот мир до тошноты промах гнилью, его уже не спасти». И я продолжаю бездействовать… Мучаясь, мучаясь, мучаясь от этого! – Девушка эмоционально мяла пальцами юбку. – Я знаю, что должна что-то сделать, но не знаю что и как. Мне казалось, что Габриэль вот-вот приоткроет завесу моего предназначения, но она ушла, её больше нет.

Тут Пенни словно очнулась от сна и осознанно захлопала черными густыми ресницами:

– Извини, увлеклась… В общем, ты понял, что со мной все очень сложно…. Я не хочу проводить этот вечер с тобой, Эдвард, но если хочешь ты – я побуду рядом столько, сколько ты пожелаешь.

– Нет, – решил для себя Эдвард.

– Тогда… Удачи! – любезно улыбнулась та, вставая и поправляя юбку.

– Прощай, – трагично прохрипел студент, не провожая возлюбленную взглядом.

Он не видел, как она ушла, и долгое время сидел молча, недвижимо, будто мёртвый. Убедившись, что её шагов больше не слыхать, Эдвард заплакал.

На улице совсем стемнело, оранжево-желтые шапки фонарей разгорались все ярче и ярче, затмевая размытую ленту млечного пути. Эдвард обошел высокую точку аллеи по кругу и очутился на противоположной от беседки стороне. Под ним утекала вниз река живых человеческих тел, всплескивающая звонкими юными голосами, среди которых было не мало школьников. Они стояли и сидели на ступеньках, все как один обращенные лицом к свету прожекторов.

Эдвард начал спуск. Он был ему противен, также как и все остальное, чем мог похвастаться фестиваль: однотипная музыка, гнусавые голоса и тщеславные улыбки, короткие юбки и смешавшиеся в ядовитый газ запахи одеколона и сигаретного дыма.

Юноша не стал здесь задерживаться и сошёл на ровный асфальт. Музыка сделалась громче, прямо-таки ударяла по ушам. Неподалеку выстроилась очередь в буфет. По правую руку – шеренгой тянулись переносные шатры развлечений и фото-будки, последние – заняты подружками-старшеклассницами, упоительно хохочущими над своими перекошенными рожицами на выплюнутой им в руки фотобумаге. Эдварду вдруг снова захотелось всплакнуть, но он взял себя в руки и отделался томным вздохом.

Некая смуглая особа, загадочно возникшая из-за ствола старого бука, загораживающего собою аллею, поманила Эдварда пальцем с острым изукрашенным ногтем. Это была молодая женщина с лицом Эсмиральды и глазами водяного – мутными, как мыльная пена и сосредоточенными. Облик её впечатлил юношу.

Эдвард осмотрелся, удостоверившись, что жест обращен именно к нему, и робко подошёл к этой статной даме в цыганском платье, швы которого не пойми где оборачивались юбкой, а где оборками блузы. Тёмная плотная ткань буквально топила в себе ровный стан, а накидка на плечах сливалась в темноте с чёрным шелком кудрявой головы.

– Я вижу судьбу твою, дитя, – шептала она с акцентом, бесспроса вырывая из кармана руку студента, – призвала меня её песнь, ибо обязана она быть спета. О, великая судьба тебя ждёт! Позволь мне прочесть твою жизнь и узреть будущее. Все задаром, дитя, задаром! Ни монеты с тебя не возьму. Любопытством одним я ведома, как и есть здесь всяк прохожий.

– Вы гадалка?

– Гадалка ли я? Если гадалка есть всевидящее око Вселенной, – пусть так! – И женщина поволокла Эдварда мимо рядов всеразличных треугольных навесов.

В шатре гадалки веяло приторным эфиром, исходившим от скульптурных свечей, странный дым клубился из-под её круглого столика в центре под пестро-расшитым обрезком платка с пушистой обоймой толстых плетёных нитей. Цыганка молча усадила гостя за стол – на какой-то запрятанный под войлоком короб с улицы, и сама, элегантно сложив ноги, присела напротив.

– Меня зовут Бенинья! – представилась женщина, раскрывая ладонь юноши. – А ты… Как тебя величать?

– А вот это вы мне скажите, – усомнился Эдвард в её профессионализме, – вы же гадалка.

Бенинья разгоготалась, сверкая золотым клыком.

– Ах, ты умница, умница, Эдвард, страж счастья!

Эдвард поднапрягся.

– И чьё же счастье ты так упорно оберегаешь? – вглядывалась в линии на его ладони гадалка. – Уж видится мне не своё собственное! – тут же ответила она на свой вопрос. – Вижу печать горести на сердце твоем, не криви чело, обмана я не совершу! Доверься мне, распахни мысль свою предо мной, не препятствуй помощи моей! – причитала она, нахмурившись. – Вот так, вот так, наконец-то, ясно гляжу… Вижу! Вижу, вижу ждёт тебя… О, нечто ужасное!

– Простите, мисс, – перебил её Эдвард, разочарованно – вы, конечно, угадали с именем, но у меня нет оснований верить всему остальному.

– Ну да, да, дитя, конечно, конечно! Думаешь ты обо мне дурно, думаешь, за деньги – счастье, за пустые карманы – проклятие. Как же мне переубедить тебя, Эдвард?

– Будущее любой может рассказать, а вы расскажите моё прошлое!

– Будет исполнено!

Гадалка затихла на минуту, воды пустыми глазами по розовой от волнения ладони.

– Женщина, что породила тебя, сейчас цепляется за холодные прутья. Пышет паром, точно дракон. Вижу другую женщину… юную. Пустую, пустую куклу. – Бенинья болезненно потерла виски. – Кукла. Кукла, отрывисто повторяем она. – Только и всего, что кукла. А внутри! Что внутри?! Нечто нечеловеческое.

Бенинья продолжала говорить, на первый взгляд, сущую чепуху, однако Эдвард в каждом описании узнавал тех или иных персонажей своей жизни и ни разу не сделал гадалке выговор. А когда та перешла от прошлого к настоящему, никаких сомнений в ее способностях не осталось вовсе.

– Вижу душу разбитую и замученную бытием, чёрный лик, чёрное стекло глаз. – Цыганка поежилась, и по щиколоткам Эдварда тоже пробежал холодок, словно в шатер под их столик юркнуло привидение.

– Ацель? – не вытерпел студент воцарившейся паузы.

– О, как печально! – вдруг воскликнула та, выпучив глаза. – О, страж счастья, так вот чьё счастье ты бережешь! Вижу я конец, вижу, что расходятся ваши пути, вижу тоску одиночества, вижу смерть! Смерть! Черная-черная смерть! – уже не говорила, а кричала Бенинья. – Рогатый и красный! О, святы боже! Дьявол! Сам Сатана бьёт копытами! Конец! Конец всему!

Эдвард выдернул руку и отшатнулся, опрокинув короб вместе с войлоком на коричневую землю.

– Ах, дитя! – уронила голову в руки гадалка, а когда вновь оглядела шатер, стража счастья поблизости уже не было.

Эдвард перебирал ватными ногами, никак не придумав пункта назначения. Его трясло. Весь бледный, он был сам в себе и оттого ненароком врезался в шумную компанию молодых.

– Йоу, Эд! – шлепнул его по плечу юноша с горбинкой на носу и с искрящимися зрачками, какие бывают под градусом алкоголя. – Ты тоже тут! Как вечер? Что за прикид на тебе? – Он развязно засмеялся.

– Эм, и тебе, привет, Гордон.

– Гор! Для друзей я просто Гор! – И Гордон ударил себя в грудь.

Гордон Браун был ровесником Эдварда и приходился ему одногруппником, но никак не товарищем. Отношения их крутились по одному и тому же кругу: притворное дружелюбие, тщетные попытки Эдварда избежать конфликта и, собственно, сам конфликт. Этот цикл удручал Эдварда своей стабильностью.

Друзья Гордона отозвались смешками и тоже притормозили, оценивающе рассматривая чудаковатого коротышку в галстуке-бабочке.

– Это твой дружок, Гор? – сложилась пополам от смеха короткостриженая девушка.

– Нет же, нет же! – подхватил кто-то ещё. – Гор не водится с первоклашками! – И снова смех.

Эдвард предпринял попытку ускользнуть и затеряться в толпе, но Гордон ухватил его за шиворот.

– Куда это ты собрался? Мы же только-только встретились! Слышал, тебе выперли из группы?

– Я сам ушёл, – соврал тот, чтобы сохранить хотя бы горсточку чести.

– Ну кого ты обманываешь, Эдди! Позволь мне представить тебе мистера Луиса!

Из компании отделился худощавый тип со впалым лицом и огромными распухшими глазами.

– О-о, – протянул представленный, – так это ты тот неудачник?

– Прошу прощения? – не понял Эдвард такого резкого выражения неприязни.

И только тут юноша заметил за спиной у молодого человека футляр с гитарой.

– Фрэнк Луис? – обомлел он. – Моя… замена?

– Именно так! Скоро наш выход, рад, что ты пришёл посмотреть!

– Мне все равно, – отвернулся Эдвард. – Я нашёл себе местечко попрестижнее, чем студенческий рок-бэнд.

– Сказочник!

– Я не вру! Я теперь с Мией Донсон!

Но студенты лишь в очередной раз засмеяли его.

– Ну конечно, Эдди! – прихлопнул Гордон Эдварда по спине – да так, что Эдвард подпрыгнул. – Мы верим тебе, – обменялся он насмешливым взорами с друзьями. – Играешь ты на уровне! О, ты, наверное, думаешь: «Почему же тогда тебя прогнали?» Все просто, дружище Эдди! Ты – неудачник! И эта твоя репутация неудачника – позор для группы!

– Заткнись, – прошипел Эдвард, чувствуя что выходит из себя.

– Неудивительно, что тебя бросила девушка! А она красивая эта Пенни, как думаешь, сколько она берет за ночь?

И вот тут то Эдвард не выдержал и замахнулся в наглеца кулаком.

– Не смей упоминать её имя своим гнилым языком! – вскричал он, и завязалась драка.

Люди быстро обступили их, теряя интерес к происходящему на сцене, и вместо того, чтобы разнять дерущихся, лишь сильнее подначивали:

– Драка! Драка!

– Ударь его!

– Давай, Гор!

Ответный удар рассек Эдварду правый глаз и сбил его с ног, отчего толпа недовольно замычала:

– Вставай!

– Поднимался, слабак!

Но едва Эдвард выпрямил локти, как Гордон сдавил его шею пальцами и подтянул к себе. В правой руке у него блеснуло лезвие перочинного ножа. Юноша сглотнул и не смел шелохнуться, ощущая, как ноги отрываются от земли. Так вот про какую смерть вторила гадалка Бенинья? Как нелепо!

Конечно, убивать Эдварда Гордон не собирался. Да, он был мерзавцем, но мерзавцем законопослушным, ну или, по крайней мере, содрагающимся при виде полиции.

– Вали его! – не удовлетворилась толпа. И чтобы поддать огоньку и не обижать публику, Гор решил немножко попозировать с ножом. Тем более что жертва была крайне настроена «подыграть».

К сожалению, представление длилось недолго. Молодежь притихла, зашепталась и в нагрянувшей тишине Гордон заслышал щелчок перезарядившегося охотничьего ружья. Он отвел глаза от добычи и уткнулся взором в дуло, нацелившееся на него из толпы.

Глава 23. Третий не лишний

Конечно, читатель уже догадался, кто утихомирил толпу. Без тени улыбки Ацель ступил прямо сквозь гущу людей и спустил курок.

– Бам! – И силиконовые шарик беззвучно шлепнулся об лоб оцепеневшего от ужаса Гордона. Ружьё было фальшивкой – одной из тех, что используют на праздниках в развлекательных тирах. Как же Гордон сразу этого не понял? Теперь все смеются над ним, над его вспыхнувшей физиономией. Да кто этот ублюдок, не снимающий солнцезащитные очки в бессолнечный час?

– Следующий будет на поражение, – предупредил Ацель, да так угрожающе, так убедительно, что растерявшийся Гордон проглотил язык.

Эдвард отскочил от толчка в грудь, но тут же был подхвачен верным другом. Гордон и его компания удалились с поля брани под пристальный глаз пришельца. В честь героя прозвучали оживленные рукоплескания, и именно эта бурная волна, прокатившаяся по всем концам площади, спугнула Ацеля, и он под руку со своим компаньоном исчез вслед за Гордоном.

– Что ты здесь делаешь? – осипшим голосом поинтересовался Эдвард, когда они оказались поодаль от оглушающий восторганий студенческого коллектива.

Друзья укрылись между площадью и аллеей в чёрном омуте теней, под мохнатым деревом, которое не впускало под свой занавес свет. Даже белесые глаза Ацеля померкли за стеклами очков, и было не совсем ясно, куда падал его взор в момент состоявшего тогда диалога.

– Просто мимо проходил.

– Я думал, ты такое не любишь…

– Пф! Терпеть не могу! – Пришелец почесал затылок оружейным дулом. – Ну ладно, ладно! Я просто хотел удостовериться в том, что ты не попадешь в какую-либо передрягу. Как видишь – не зря! Ну и чего ты смеёшься?

– Где ты взял ружьё?

– В тире! Не переживай, я его не крал. Просто одолжил. Без разрешения, гхм, неважно!

Но кража имитированного оружия никак не разозлила юношу. Да и как тут можно злиться, когда клин действительно вышибло клином, как и обещает пословица? (В данном случае под «клином» мы понимаем плохие поступки)

Эдвард поведал пришельцу о своём злоключении с Пенни и Говардом, пока дорога вела обоих между светлыми шатрами и торговыми лавками.

– В день фестиваля традиционно работают ярморки, – объяснил юноша, на ходу подвязывая растрепанные волосы – Хочешь чего-нибудь?

Ацель помотал головой, досадливо вздыхая.

– Ты чего, Ацель?

К ним в пару затесался какой-то высокий молодой человек в широком лимонно-желтом худи, поддерживающий моду сондэсианца носить чёрные очки в самое тёмное время. Из-под капюшона торчком стояли красные лохмы.

– Хэй, ребятки! – подкрался он к ним, громозвучно кривляя языком.

– Только не ты, – сбросил с плеча чужую руку Ацель.

– Простите, мы знакомы? – также ретироваться Эдвард.

Тогда молодой человек снял очки и приспустил капюшон.

– Мисс Донсон?

– Тсс, – прошипела певица. – Чёрт возьми, Эдвард, как ты думаешь, почему я так приоделась? Это мой камуфляж! – гордо подбочилась девушка. – Я тут уже час брожу, и никто не узнал меня! Как же я по этому соскучилась!

Ацелю повезло. Ему не пришлось щеголять по кварталу в поисках той самой лавки, у которой он свистнул «ружьё». Когда хозяин тира оправился от потрясения, то немедля отправился по следам негодяя и нагнал его возле побочной аллеи, пересекающей площадь поперёк. Там за углом он наткнулся на троих, как он полагал, сообщников-бандитов, во главе которых стоял высокий, весь в чёрном преследуемый им злоумышленник. Нахально опираясь на дуло, как на трость, негодяй о чем-то бесстыдно громко восклицал.

Завидев, или вернее – почувствовав затылком гневливое ворчание и пыхтение, пришелец развернулся на шестьдесят градусов и бесцеремонно протянул мужчине его имущество:

– Мне чужого не надо, – самодовольным комментарием сопроводил он подачку и как бы в поиске одобрения глянул на Эдварда.

Хозяин тира вырвал ружьё волосатой рукой и, поразившись тому, как быстро к нему вернулось краденное, пробурчал что-то не членораздельное, что планировалось оформиться в полноценную пятиминутную лекцию с дословными цитатами всех пунктов уголовного кодекса, которые ждут бесчестную шайку в случае сопротивления.

Итак, присутствие на фестивале для всех троих носило сугубо индивидуальную цель. Эдвард пришёл на свидание, но был отвергнут и едва не побит Гордоном; Ацеля привело на праздник отцовское беспокойство; но что же послужило причиной посещения молодежного фестиваля давно переступившей порог юношество небезызвестной певицы?

Дело в том, что пять лет назад, когда сёстры проживали пик поры студенчества, Мия – настоящая Мия – налегла с упросами на Мию фальшивую, былую Эмму. Но Эмма по обычаю отшвырнула предложение повеселиться с сестрой. Среди юных лиц девушка выискивала что-то, что приблизило бы её к своему двойнику. Чем занималась сестра в подобные вечера? Что её смешило? Что так влекло в эту толпу? Если нельзя исчезнуть, отделиться, – значит придётся стать не просто подражателем, а ею самой – единственной и неповторимой Мией Донсон.

Пути наших героев сошлись в этот вечер и какая та невидимая нить завязалась между ними путаными узлами. Поэтому, как бы не возникал Ацель, ничто не могло разбить эту троицу на единицы. Вместе они гармонировали друг с другом своими различиями, дополняли веселье друг друга, как три части одного пазла. Так, мисс Донсон становилась инициатором – её вулканическая энергия оживляла любой застой, она будто играла музыку внутри себя, также как играет на сцене, заражая мелодией понурившие головы. Своей поддержкой Эдвард освещал дорогу будущей коллеги, словно прожектор, к которым та давно свыклась. И сам, в свою очередь, шёл по уже проторенной тропинке туда, куда в виду своей зажатости никогда бы не осмелился пойти. Даже Ацель получал в этом общении свой особый кайф. Что Мия, что Эдвард создавали ситуации, где ему предоставлялась возможность похвастаться талантами и поощрить своё не лучшее качество – гордыню.

Например, блуждая мимо шатров, мисс Донсон загорелась идеей выиграть главный приз в игре, где надо было ляпнуть все воздушные шарики. Эдвард тут же растормошил Ацеля за пальто:

– Это же твоя стезя! Давай попробуем! – засверкал он серебром в глазах.

Прежде незаинтересованная мина пришельца просияла и в нем проснулся спортивный интерес.

– Смотри и учись! – выпрямился он и с пафосом опытного стрелка, убийцы, ковбоя и всех обособленных героев боевиков, попросил выдать ему дротики.

Смысл аферы заключался в том, что если ты лопнешь все шесть шаров с одной попытки (то есть на каждую попытку – по дротика), с тебя не возьмут ни гроша за участие. Конечно, пропустив перед собой человека, Ацель заподозрил неладное. Дело в том, что иглы дротиков были целенаправленно затуплены, а слабо надутые шарики усложняли задачу или сказать – делали её невозможной. Это позабавила сондэсианца вдвойне! На фоне тупоголовых лузеров он будет выглядеть совершенным героем!

Подменив бесполезные хозяйские дротики своими собственными, которые, как всем известно, всегда имелись у него в рукавах, Ацель одним за другим взрывал шарики, заслужив всеобщее восхищение.

Огромного плюшевого медведя, которого он, можно выразиться, заполучил отмщением за мошенничество, Мия водрузила себе на плечи, но вскоре утомилась от такого хождения и щедро одарила игрушкой какого-то ребёнка.

Последним пунктом в программе развлечения был живописный салют. Возвращаясь к легендарным ступенькам, чтобы расположиться там в зрительском комфорте, Эдвард замялся у сцены, различив в бурлении людских голосов слова той самой песни, которую он должен был исполнять со студенческой группой. Чистый тембр нынешнего солиста, славные переборы гитарных струн, чувственность октав в исполнении нового ведущего гитариста, – расширили в душе Эдварде щель, чернившую сердце.

Это была зависть.

Кое как юноша преодолел себя и, опережая товарищей, повлек их на высоту, куда музыка вкарабкиваясь некрасивым эхом, снова срывалась вниз и долбилась о землю, заставляя её дрожать, как под ступнями великана.

– А не высоковато? – приподнял бровь Ацель, устраиваясь под чёрной пядью ветки. Здесь он был незваным гостем и оттого неуютно жался к темноте.

– А ты боишься высоты? – усмехнулась Мия, плюхнувшись на ступеньку выше, потому что на выступе каменного сидения ей не хватило места: оно было первее всех занято Эдвардом.

– Я ничего не боюсь, – обиделся тот. – А боязнь высоты – это его слабость, – ткнул он пальцем влево от себя.

– Ну… вниз в такой темноте я бы спуститься больше не рискнул, – согласился юноша, оглядываясь в бездну, в конце которой горел огонёк сцены. Цветные прожекторы словно выискивали кого-то во мраке ночи, иногда замирая на чьей-нибудь фигуре и уплывая дальше, в сторону, чтобы не довершив круг, возвратиться назад по тому же маршруту и ослепить кого-то ещё.

– Неплохо мы сегодня отожгли! – вдруг захохотала Мия, расчехляя мороженое. – Сегодня я в самом деле была ею…

– Кстати, – вспомнил Ацель, – забыл спросить: а что такое…

Ударил первый залп фейерверка, и сондэсианец оторопел, так и не добравшись до вопросительного знака. Люди почему-то радостно кричали, насвистывали, подставив лица сыпавшимся на них с неба огням, этим изумрудным, желтым, лиловым цветам, сбрасывающим лепестки, этим взрывающимся кометам, ежесекундно гибнувшим в атмосфере. А он, пришлый, чужой, далекий от всего земного, – взирал на небеса испуганными глазами и не знал, куда спрятаться от ужасных бомб над его головой. Никакой прелести он в этом не видел и не убежал лишь из-за положительной реакции окружающих, заставившей его поверить в то, что он заблуждается.

Ацель потупил взор, не желая ворошить прошлое. Ведь именно оно навестило его в эту минуту, раскрасив картины страшных лет осады Сондэса. Точно такие же огни погубили миллионы сондэсианских семей, точно такие же цветы распускались в глазах умирающих, и точно такими же красными лепестками окроплялась земля у него под ногами, когда он хоронил оскверненное тело Ливары. Спруд, Сондэс, вайсваги, рабство, Онгэ… Трагическая история завертела мысли Ацеля, водопадом обрушившись в его сердце, потопляя судно самообладания, и он, как истинный капитан, погружался с ним на самое дно.

Ацель вздрогнул: тяжесть чужой руки придавила его руку.

Эдвард догадался в чем дело и больше не смотрел на салют, его взгляд был прикован к чёрной полосе, кубарем летящей вниз, и к носкам своих потрепанных черно-белых кед.

– Прости, – сказал он еле слышно, и губы его тронула та слезливая судорога. Это было хрупкое состояние, которое легко сломать, оборванный проводок наушников, который нельзя тронуть не повредив мелодии.

Мия молчала, её глаза перескочили с одного пёстрого пятна в небе на другое и замерли на горизонте. Она вздохнула и перестала дышать: в сумерках, за тремя тощими фигурками тех самых подружек, что сегодня уже оскорбили своей жизнерадостностью Эдварда, мелькнула чья-то тень. Всего на мгновение мисс Донсон стала свидетелем потустороннего – бестелесного призрака, изучающего её из-за прутьев стволов. Этот призрак будто улыбнулся ей: сверкнули белые зубы, приветливо шепнули в её сторону тёплым ветерком и растворились в воздухе. «Сестра… – уверовала девушка. – Это определённо ты, Мия, моя дорогая Мия! Только ты умела так улыбаться…только ты». – Мисс Донсон утерла слезу.

Пока Мия мысленно общалась с призраком, Ацель в лёгком недоразумении открывал рот, тщательно подбирая слова. Фейерверки его уже не пугали, он был озабочен тем, как бы не «прорвать платину» своей неосторожностью и не испортить тем самым вечер.

– Эдвард, – наконец произнёс он, – ну вот опять ты себя винишь за то, чего я не понимаю. – Ацель попробовал улыбнуться, и улыбка это вышла не утешающей, как он рассчитывал, а какой-то нервной, царапающей. К счастью, Эдвард даже не повернул к нему головы.

– Я знаю о чем ты подумал, когда взрывали фейерверки, – тихо отозвался он. – И это все моя вина. Я опять думал только о себе. Прости, что из-за меня ты вспомнил Сондэс.

– Замолчи! – эксцентрично воскликнул тот. – Замолчи, – почти на выдохе повторил пришелец и бережно прижал того к своему плечу.

Это было не то грубое «замолчи», рождённое раздражением или злостью, усталостью или настоявшейся ненавистью, – это твердило заботливое сердце, стонавшее от боли созерцания самобичевания дорогого друга, члена семьи, кого-то, выходящего за рамки определения «любовь». Это была эмоциональная близость двух душ.