Текст книги "Законы баланса (СИ)"

Автор книги: Алиса Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 21. Мия и Эмма

– Воин и волшебник продвигаются дальше. Впереди отвесная скала – единственный путь к вашей цели. Вдруг гора задрожала, вы поднимаете головы и видите, как сверху на вас сыпятся камни. Итак, волшебник, у вас запас маны на одно заклинание, что вы будете делать?

Волшебник тряхнул серебряным плащом и повелительно ударил посохом:

– Закалю клинок война, чтобы мы смогли разбить камни.

Меч в руках воина засветился изумрудным блеском, но быстро погас.

Миссис Уоткинс задумчиво бросила двадцатигранный кубик на карту.

– К сожалению, клинок слишком поврежден. Вашего запаса маны недостаточно, чтобы его починить. Камни продолжают падать. Воин, ваши действия?

Воин досадливо посмотрел на клинок и разжал пальцы. Меч полетел в пропасть с лязгом ударяясь о выступы скалы.

– Буду разбивать камни голыми руками!

Канун студенческого фестиваля Ацель и Эдвард проводили играя в небезызвестную настольную игру, для которой им наконец удалось отвоевать ведущего. Миссис Уоткинс первая проявила инициативу, и в какой-то момент её отношения с соседями стали налаживаться. Чего не скажешь о Пенни. Она по обычаю отказалась делить задор матери, хотя и дураку было ясно, что на ее природную холодность наслоилась гордыня. Таким образом, видение Эдварда можно обоснованно считать пророческим, ибо не иначе как «ледяной скульптурой» нынешнюю Пенни не назовешь.

Кэйти Кингман зачастила с видеозвонками, в которых она отчитывалась перед жертвами клеветы и шутила – очень много и не по делу, словно пытаясь перенять харизму импонирующего ей негодяя. И все её расспросы как бы невзначай вязались к личности Ацеля. Эдвард читал ее, точно открытую книгу, и старался вещать лекции о «своих делах» максимально вкрадчиво, потому что вопрос «как жизнь, Эдвард?» был простым элементом вежливости – ни больше, ни меньше.

«С вас сняли все подозрения, – рассказывала она новости новообретенным друзьям. – Но дело все ещё открыто. В крови мистера Брайтона обнаружили неизвестное химическое вещество… типа. Включите телевизор, послушайте-ка премьер-министра, а! Скотланд-Ярд уже вовсю обязуются рассматривать в преступлениях последнего времени возможную вину инопланетян. Так что не удивлюсь, если такой чудаковатой версией они залатают дыру в правосудии. Это же так удобно – обвинить во всем другие цивилизации! И Биг-Бен, вот увидите, постигнет та же участь…»

О, блаженное неведение! Дай Бог, чтобы бедняжка Кэйти никогда не узнала, что финальный штрих в убийстве «Ромео» заложила ее безгрешная рука!

После ссоры с Ацелем разум Мии Донсон не покидали щекотливые мысли. Сутки она не могла сомкнуть глаз, и отросшие синие мешки, над которыми тональник и пудра были не властны, вызывали слишком много беспокойства со стороны коллег-музыкантов.

В тот вечер Эдвард впервые за месяц взял в руки гитару и играл – играл просто для того, чтобы играть. Как же ему этого не хватало! Вернуться к музыке спустя недели и ощущать пальцами прохладу бронзовых струн – точно долгожданное свидание любимой! Ни на что не надеясь, ничего не планируя, он сидел на краю кровати в сумраке комнатного светильника, сочиняя духовный продукт и совершенствуя его – раз за разом, стачивая «неровности» и «шероховатости». Но если мастер знает, когда алмаз станет бриллиантом, творцу сложно вывести грань своей деятельности – все время кажется, что есть к чему стремиться, что «блеска» не достаточно, что можно лучше…

Телефон на тумбочке завибрировал и распелся, оглашая о звонке мисс Донсон. Эдвард проигнорировал раз, проигнорировал второй, третий… А потом поступило сообщение, где Мия буквально молила юношу взять трубку. Тревога помешала музицированию, выставив вдохновение вон за порог.

– Мисс Донсон, – с панически белым лицом произнес Эдвард её имя.

– О, слава Всевышнему! Только не бросай трубку!

– Мне позвать Ацеля? – усомнился тот в необходимости становления субъектом этого разговора.

С недавних пор юноша углубился в творчество группы и был исполнен восхищением и завистью, наблюдая за тем, как легко Мия импровизирует в различных телешоу, умело подбирая стратегию, привлекающую аудиторию и размолачивающую ненавистников. А как она преображается в клипах! Смелая, энергичная – её хочется любить.

– Нет-нет-нет! – отчеканила она второпях и пояснила спокойнее: – Я хотела пообщаться с тобой, Эдвард.

– Со мной? Зачем?

– Ты ведь играешь на гитаре, верно?

– Да.

– А не хочешь присоединиться к моей группе?

Студент оцепенел:

– Что?.. – не верил он своим ушам. – Вы шутите? Это такой пранк?

– Вовсе нет! Я на полном серьезе! Эдвард? Ало! – испугалась она молчания в трубке. – Ты слушаешь?

– Да, – кивнул тот, мечтательно проведя рукой по черному грифу. – Но почему я? Это идея Ацеля?

– Нет, – принципиально уклонилась Мия от его правоты, но не для того, чтобы солгать. Она утвердилась в независимости своего выбора. «Нет уж, я делаю это не ради тебя, Ацель. Я просто хочу искупить свой грех». – Ацель здесь не причём, хотя – чего уж тут! – о твоих способностях я прознала от него.

Когда Эдвард вторгся в покои Ацеля, чтобы сообщить о состоявшемся диалоге мисс Донсон, – тот смирно восседал на диване, обложив себя кучей книг и справочников по химии и английской грамоте. В разговорной речи он не испытывал трудностей, но письмо и правописание давались ему, так сказать, «потом и кровью» – по той причине, что разнообразная, затейливая письменность землян и универсальная «образная живопись» Сондэса не имели абсолютно никаких точек соприкосновения.

– И какой ответ ты ей дал? – Черный ящер украдкой высунул нос из-за книжной обложки. По настоянию Эдварда он все реже находился в стенах квартиры в маскировочных перчатках, и сейчас его длиннющие когти дырявили плотный картон. Повезло, что за блеском и контрастностью чешуи не видно того, как стремительно отливает кровь от его щёк.

– Я согласился.

– Разве ты не рад? – осторожно спросил Ацель, не чувствуя в словах студента ожидаемого восторга. Он казался поникшим, отягощенным, как если бы его заставили выйти на работу в праздничный день.

– Я боюсь, что мисс Донсон разочаруется во мне, – вздохнул тот, опускаясь на стул, принадлежащий гостиному столику. – Не знаю, что ты ей наговорил обо мне, но, уверен, она ждёт от меня того, чего я ей – как музыкант – дать не могу.

– Я думал, ты жаждишь сцены! – воскликнул пришелец, сбрасывая с себя стопку литературы.

– Я хотел выступить на фестивале. А это разные вещи. Конечно, я мечтал о большой сцене, но… не так.

– Я не понимаю.

Эдвард сплел пальцы между собой и чуть улыбнулся:

– И едва ли… едва ли поймёшь.

Единственный концертный зал Станвелла располагался сразу за парком «Соцветие». Это было громоздкое современное здание, что в полной красоте стеклянных стен вырастало в конце зелёной аллеи, весьма уютно вписываясь в пейзаж чёрных стеблей городского освещения. Английские фонари, словно провожатые, завершали владения парка и выпускали путников на широкую мощеную площадь.

– Обычно здесь не репетируют в такое время, – приговаривала Мия Донсон, запуская нового члена группы в фойе, – но сегодня для нас сделали исключение. Видишь ли, Эдвард, талант талантом, а своего врага надо знать в лицо. Помнится, на восходе моего творчества я так готовилась к концерту в Альберт-холл! Но стоило мне выйти на сцену – как в глазах потемнело и я почти забыла аккорды, представляешь? А все из-за того, что зал был не таким, каким я его воображала в фантазиях. Не хочу, чтобы ты по такой глупости потерпел неудачу.

Эдвард послушно следовал за певицей, на фоне которой он терялся и в росте, и в лице. Мия отбила каблуками стройный ритм, распахнула огромные двери и ступила на шумопоглощающее покрытие ковролина непосредственно самого зала. Студент озирался по сторонам, роняя челюсть на грудь. И снова – агрессивно-красный! Величественный амфитеатр обосновался вокруг сияющей, даже без прожекторского освещения, сцены, а на ней, точно на пьедестале, – три статные фигуры с музыкальными инструментами.

Солистка присвистнула, обращая на себя внимание участников группы, и, поймав взгляды, затараторила вступительную речь, которая должны была разрядить задумчивую обстановку и настроить всех на нужный лад.

Самой приветливой оказалась Элис – тощая и флегматичная блондинка с выбритым виском и жутким «смоки-айсом», которым она будто пыталась отвлечь внимание от выдающегося носа, слегка загибающегося к губе. Своим мешковатым мрачным нарядом девушка олицетворяла американский рок восьмидесятых годов, известный как «грандж». Девушка с бас-гитарой свесила ноги со сцены и при виде новичка по-доброму улыбнулась, но не издала ни звука.

– Это Элис Грэнд, – не без гордости представила Мия подругу. – Как ты понял, она басистка. А вон тот красавец, – махнула она рукой к барабанной установке, – Марти Флой. Он немного взбалмошный, но ты привыкнешь.

Марти закинул ногу на ногу также высокомерно, как Ацель. Под пышными кофейными – подстать взлохмоченным волосам – бровями мигали безразличные темные глаза с выпуклыми белками, отливающими синевой. Эдвард сглотнул и перевёл взор на последнего члена группы – молодого мужчину с кислотно-зелеными дрэдами и огромным лбом, об который можно было бы бить кирпичи. У него были приятные, запоминающиеся черты, но их нещадно уродовала откровенно враждебная кривизна рта и асимметричные, напряженные скулы в купе со съехавшей в бок челюстью.

– И этим, – сошёл он со сцены, – ты собираешься меня заменить, Мия?

– Да брось, Даг, с чего ты вообще это взял в голову?

– Он же мелкий совсем! Что мы с ним будем делать? – не успокаивался Даг, ковыляя к молчаливому Эдварду с гитарой через плечо. – Да кто ты вообще такой?! – прикрикнул он, красная от гнева.

– Успокойся! – удержала гитариста за плечо мисс Донсон. – Ребята, скажите ему!

– Хэй, Даг, Мия права, – томно наблюдал за потасовкой Марти. – Тупо распускать кулаки на школьника.

– Я не школьник! – заступился за себя Эдвард.

– Попробуй объяснить это публике!

– Признай Марти, ты просто завидуешь его молодости. Сам то уже как пересохшее яблоко, – прозевавшись, вмешалась Элис.

– Эй! Мне всего двадцать девять!

– Попробуй объяснить это публике, – невозмутимо изгалялась над коллегой блондинка.

– Да завалитесь оба! – гаркнул Даг. – Вам легко говорить! Вас не пытаются заменить!

– Да никто не…

– И ты тоже заткнись, фальшивка!

И тут словно сработало заклинание – смертельно бледная, Мия прикусила губу и отступила назад. Ни разу ещё Эдвард не видел её такой. Это была не та Мия Донсон, что своей бешеной энергией разила с экранов, – она вдруг сделалась скучной и неприглядной, яркий образ увял, потемнел; прошлогодняя листва под топленым весною снегом и та – веселее.

– На, держи! – Даг сорвал с себя ремень.

Гитара отяготила не подготовившегося музыканта, и тот чуть было не повалился назад. Затем Даг подключил инструмент к усилителю, и колонки громыхнули неблагоприятным для слуха звоном.

– Играй!

– Что именно?

– Что угодно!

Эдвард скоробил пальцы, чтобы зажать лады на грифе, да так и замер. Элементарная растерянность, давление Дага и неуверенность в себе – злосчастная триада, привлекшая ступор. Все затаили дыхание. Юноша и сам дышал в половину лёгких. Томительно медленно отсчитывались секунды в нагрянувшей тишине. Эдвард тонул в ней, как в тресине, понимая, что если сам себе не протянет палку – сольется с этой мерзкой слизью и пропадет, навеки пропадет.

Прошла минута, а он так и не смог тронуть струны.

Быстро скинув с себя гитару, он вернул ее хозяину, и, не решившись поднять глаз, убежал в закулисье, в его убаюкивающий сумрак. Там, среди глубоких теней драпировки, он почувствовал себя защищённым от позора.

Мия нашла его стенающим на полу у стойки со всякого рода сценическим оборудованием. Испытав невольную жалость, она беззвучно опустилась рядом и обхватила колени.

– Когда мы с сестрой ссорились, я нередко находила её за кулисами плачущей, – поразмыслив, сказала девушка.

– Я не смог…

– Это не твоя вина! Любой бы на твоём месте растерялся. Ох уж этот… – Мия заочно погрозила Дагу кулаком.

– В любом случае, я им не нравлюсь, – был убеждён в своей никчемности Эдвард.

– Ну и Бог с ними! Я здесь солистка и мне решать, кто будет в «моей» группе.

– Но почему? Почему вы так благосклонны ко мне, мисс Донсон? К мелочному человеку, студенту, которому теперь даже платить за учёбу нечем! – злился на себя юноша. – Даг прав – кто я такой, чтобы стоять на сцене?

– О, Эдвард, позволь мне рассказать тебе историю…

Будучи хорошим слушателем, юноша притих.

– Когда-то у меня была сестра – моя близняшка, – вдумчиво вглядывалась девушка куда-то в дальние дали памяти. – Похожих, как две капли воды, нас постоянно путали. Ну, а мы, тем временем, не упускали возможности извлечь из этого выгоду. В школе мы притворялись друг другом, разыгрывая учителей и одноклассников. Она любила музыку, гулянья и шумные компании, а я – библиотеки и одиночество. Она была моей храбростью и безрассудством, а я – её умом и рассудительностью.

Эдвард поднапрягся. Зачастившие в речи мисс Донсон глаголы прошедшего времени обещали истории нехорошее окончание.

– В общем, – продолжала она, – судьба сделала так, что моя сестра стала знаменитой рок-исполнительницей. Естественно, я раззавидовалась. Любая наша встреча оборачивалась серьезной стычкой, зачиненной на бессмысленных пустяках. После одной из таких ссор сестра уехала из дома в слезах, а потом… потом я узнала, что её байк врезался в «Ролс-ройд»…

Эдвард посмотрел на нее сопереживающими глазами:

– Мне так жаль.

– Я до сих пор виню себя и свою чертову зависть! Ах, если бы я была хотя бы на десять процентов такой же, как ты, Эдвард!

– Такой… как я?.. – осекся тот, удивившись столь высокому отзыву о своей персоне.

– Такой же всепрощающей, принимающей мир таковым, каким он является: без злобы, без зависти, с сердечным теплом, – растолковала девушка.

– Глупости, мисс Донсон, вы меня совсем не знаете!

– Может и так, – согласилась Мия. – Но, уверена, придёт время и предположение превратится в убеждение.

– Почему вы так уверены в этом?

– Почему?! – Девушка будто услышала вздор. – Да потому что ты сумел заставить бессердечного наглеца поставить кого-то выше себя. Нужно быть не меньше, чем святым, чтобы стерпеть его выходки!

– Разве вы… разве вы с ним не вместе? – поразился студент.

– Что? Я и Ацель? Пф! Каждая встреча с ним – безумное чаепитие, где вместо чая – отрава! Мы с ним – две брехающие псины, мечтающие друг друга загрызть. Но будь уверен, тебя то он считает лучшим человеком на свете!

Завидев, что Эдвард вот-вот растеряет самообладание, Мия Донсон поспешила крепко обнять беднягу. Юноша смущённо принял её поддержку.

– А как звали вашу сестру, мисс Донсон?

– Мия. Её звали… Мия Донсон.

Эдвард поперхнулся воздухом и изумленно вытаращил глаза на своего кумира. Девушка по-прежнему добросердечно улыбалась, как будто бы не замечая недоуменного взгляда.

– Вашу сестру тоже звали Мией? – Юноша нашёл несуразице разумное объяснение.

– Не совсем… Дело в том, что я взяла её имя… – Кроткая улыбка оборвалась, щеки смялись, как вымоченная бумага, и мисс Донсон поспешно прикрыта лицо ладонью.

– Вы… не… Мия? – по слогам вымолвил тот.

На что девушка рассмеялась, постепенно отвела руку… И вдруг она снова стала прежней – той сильной женщиной, которая видилась публике. Она не ходила в церковь, никогда не была католичкой, однако сейчас мысль о причастии не казалось ей столь бестолковой. Признавшись в секрете, что долгие пять лет тяготил её, как тюремное ядро, возвращал к одному и тому же событию, раз за разом, – мисс Донсон испытала облегчение. Она освободилась. Теперь он знает. Теперь он расскажет всем о том, кто она на самом деле. И наконец, наконец Мия Донсон, всеми обожаемая певица, превратится в Эмму Донсон – завистливое ничтожество, притворщицу, кривляку, обманщицу: бесталанную и никому не нужную.

– А остальные члены группы знают?

– Знают. Именно поэтому они меня недолюбливают. Представь себе, что кого-то, кто тебе очень дорог больше нет, а его пытается заменить кто-то другой – с таким же лицом. Он перенимает все манеры того человека: смеется, как он, двигается, как он, прилюдно заказывает тоже блюдо в ресторане, что обычно заказывал он… Плюется, давится, но ест… И даже называет себя тем же именем! Imitateur!

– Ужасно, – согласился Эдвард, не подумав о том, что его заключение может быть обидным.

– Вот и я об этом. – Мия встала. – Ну что ж, а теперь иди и звони во все колокола, Эдвард. Теперь-то ты видишь, Даг? – говорила она с собой. – Я не собиралась тебя заменять. Никогда! Не в моём это праве!

– Мисс Донсон! Неужели… – Юноша подбежал к девушке и застыл, наблюдая за тем, как на его плечи опускаются две изящные руки. – Мисс Донсон… – уже молебно сказал он.

– Все верно, Эдвард. Теперь ты будешь солистом.

– Нет! – захлебнулся тот в испуге. – Нет, и нет! – повторил он, сбрасывая с себя руки девушки. – Я не позволю вам уйти! Я не смогу заменить вас!

– Тебе и не надо. В этом и была моя главная ошибка – я пыталась заменить. Но никто не заменим. Я осталась Мией для фанатов, но для друзей я – подделка.

– Тогда я отказываюсь от вашего предложения, мисс Донсон, – строго произнёс юноша.

– Почему же? Ты не хочешь стать музыкантом?

– Хочу. Очень хочу. Но мне не нравится пути, которыми я должен идти к этому. Ноша моей совести будет невыносима, под ней всякая радость будет раздавлена. Мечта уплаченная такой ценой это уже не мечта, а наказание. А я ещё недостаточно провинился, чтобы самостоятельно наказывать себя. А что касается вас, мисс Донсон, мне плевать, кто вы на самом деле. Мне нравится ваше творчество. И не мне одному. Пока есть люди, которых вы вдохновляете, разве имеет значение, как ваше имя?

Глава 22. Свидание для одного

В тот же вечер по возвращению домой Эдвард безучастно заслушал бессвязную трескотню миссис Уоткинс о делах в городе – причём даже не её собственных, а соседских. Юноша культурно кивал в ответ на вопросительно поднятые глаза и целенаправленно раздававшиеся интерлюдии, которые все никак не становились кульминацией. Ацель даже не утруждал себя вежливостью, тыкая пальцем в сенсорный экран старого смартфона и периодически морщась и пощелкивая зубами от того, что мешались собственные когти. Когда миссис Уоткинс наконец покинула квартиру, жильцы облегчённо вздохнули и вернулись к реальности. Реальность, собственно, волновала обоих. Захлопнув дверь, Ацель тут же открыл рот. Но вопрос, застрявший на языке, отчего-то отказывался вылезать наружу. К радости пришельца, Эдвард понял его без слов.

– Я согласился, – сказал он, присаживаясь в кресло в гостиной.

Желтая лента фонаря пересекала английский столик из чёрного стекла и косо ложилась на спинку кресла. Из открытого окна донесся глухой рев – этот Хелен завела мотор.

– И все же ты безрадостен, – заметил Ацель, заваливаясь на свой диван, усыпанный мрачными обложками образовательной литературы.

– А вот и не угадал! Я рад, очень рад, просто… такое чувство, что я заслужил это какой-то подлостью, хотя ничего плохого и не совершал. Мисс Донсон предложила мне занять свое место!

– Чего?!

– Я не шучу! – всплеснул руками юноша.

– Должно быть, ты ей очень понравился.

– Вовсе нет! Я даже сыграть не смог. Пальцы точно судорогой свело!

– О, нашу певичку замучила совесть? – Ацель прозорливо сверкнул глазами и на свой манер ухмыльнулся.

– Я думаю, её замучила не совесть, а ты, – прознал Эдвард о его всеведении. – Что, кстати, говоря, одно и тоже. Как ты узнал её секрет?

– Какой именно?

– Тот самый.

– М-м. То самый, – задумчиво улыбнулся чёрный ящер. – Секретов по сути не существует. Все рано или поздно всплывает на поверхность, мой дорогой друг. Достаточно не быть «фанатом».

– Хочешь сказать, что чтобы открыть секрет, нужно его ненавидеть?

– Не-ет, нет! Ненависть – это тот же губительный фанатизм, только вверх ногами. Истина же обнажается перед нами только тогда, когда нам на неё все равно. Я ознакомился с ранним и поздним творчеством Мии и услышал абсолютно двух разных людей. Стоило лишь чуточку надавить, и я убедился в своем предположении. Иными словами – мои глаза не ослепила эта ваша «любовь».

Эдвард подпер кулаком голову, прозаически прищурил глаза, и Ацель понял, что взболтнул лишнего.

– Не то чтобы я хорошо с ней общался, – прочислил он горло.

– Да брось, я все знаю!

– Ты всё-таки читал те смс? – теряя надежду, спросил чёрный ящер и, не дождавшись подтверждения, пробубнил себе под нос проклятия: – Чертова певичка, надеюсь эти сообщения были приличного содержания!

Юноша не сдержался и рассмеялся.

– Видимо, вы хорошие друзья!

– Никогда! – возмутился тот, поспешно переводя тему: – Ну так и что же теперь? Ты сместил её?

– Неа, – загадочно покачал головой Эдвард.

– Значит, она возьмёт тебя на гастроли в качестве приглашенной звезды?

– Ты говорил с ней об том, – утвердительно высказался юноша, уже более не дивясь нечеловеческой проницательности товарища. – Какой же ты все-таки плут! – то ли в восхищении, то ли в испуге воскликнул он, на что Ацель лишь польщено пригладил волосы.

Мия Донсон тревожно стучала голой пяткой по подоконнику и аккуратно вдыхала сладкий дым сигарет в распахнутое окно седьмого этажа, в любой момент рискуя свалиться. Все, кроме Дага, остались довольны решением выдвинуть начинающему гитаристу испытательный срок, и, конечно же, о своем первичном намерении уйти, она умолчала. Тайна была оглашена за кулисами и там же раздавлена, как и обещал Эдвард. Но как бы девушка не доверяла искреннему молодому человеку, в его обществе ей буде не то чтобы неприятно, но, определённо, неудобно, словно бы тайна обрела человеческое лицо и хуже всего – способность говорить. Паранойя? Да, пожалуй. И пусть бы Эдвард навеки стал немым! Нет, не поможет это! Не поможет! Перед ним она будто нагая, и это стеснение ничем не унять.

Вдруг телефон её завибрировал, зазвонил, и сама не понимая почему, Моя в спешке соскочила на пол и двумя прыжками достигла брошенный на кровати смартфон.

– Ало! – запыханно приняла она вызов. – Эдвард?

Но голоса новоиспеченного коллеги она не услышала.

– Спасибо, – ровно прозвучало в трубке, и звонок резко оборвался.

– Да иди ты к черту, Ацель! – разулыбалась Мия в слезах и зарылась головой в подушки.

Как-то накануне студенческого фестиваля Эдвард ошарашил Авеля новостью о том, что Пенни пригласила на празднике. Конечно, для юноши это было чем-то необыкновенным и в плохом и в хорошем смысле, ведь, после того случая в гостиной, они совсем перестали видится и о жизни друг друга узнавали лишь из историй миссис Уоткинс, а такой неожиданный интерес со стороны холодной девушки вызывал подозрения.

– Она либо действительно раскаивается, либо собирается тебя убить! – пошутил пришелец. – И ты пойдёшь?

Эдвард в смятении пинал носком «конверсов» тяжеловесных камень, силясь сдвинуть его хотя бы на миллиметр. Разговор этот происходил в пасмурный, но безветренный день у стеклянных дверей торгового центра. Студент до последнего оттягивал его, потому что чувствовал за собой вину, и вот почему именно сейчас вместе с желанием ударить камень он внезапно поставил друга перед фактом.

– Я, конечно, согласился, но… – Эдвард спрятал кулаки в карманы куртки. – Я и с тобой хочу пойти.

– А я не хочу! – отрезал Ацель.

– Как?! Мы же собирались…

– Собирались! – согласился тот. – Но ты же знаешь, что для меня будет в тягость быть частью грязной толпы подростков! Поэтому, – похлопал он бледного юношу по плечу, – сделай мне одолжение – избавь меня от этой пытки!

Эдвард покосился на кожаную перчатку слева от него, как на странного прыгающего таракана, которого он не имеет воли смахнуть.

– Э… – протянул он немного оскорбленно. – Ты уверен?

– Полностью!

– А вот я что-то теряюсь…

– И куда же запропастилась твоя бессмертная любовь?! – поэтично вздохнул пришелец и закончил тем, что отговаривать или настаивать на чем-либо не станет, что это его жизнь, его выбор, а в делах любовных он разбирается только с самых корыстных и эгоистичных сторон, поэтому наставлений духовных сегодня звучать тоже не будет.

На самом деле в последние дни Ацель стал в разы веселее и почти не поддавался депрессии. Эдвард это подметил и мысленно поругался на себя за то, что совсем перестал уделять время себе любимому.

– Что ж, твоя правда, – заключил он.

Хорошее настроение Ацеля вязалось с вернувшейся к его душе и сердцу сверкающему лучу будущего, которое теперь, как уверовал он, у него никто не отнимет. «На моём веку ни разу не было такого, чтобы носитель «Эвэи» взял под контроль паразита», – сказал ему Беда, когда он сумел телепортироваться на дракона и прихватить с собой врага. «Эвэй», – вот какого именование паразита, поселившегося в его теле, пытающегося взять под контроль его разум. Да, тот страшный день навсегда изменил сондэсианца, внушил ему уверенность в то, что кровь «древних» поможет плоти и духу противостоять этой мерзости внутри него. Так и получалось. Втихоря от всех пришелец тренировался в способности, которую он обозвал «психокинезом», хотя если докапываться до сути, термин этто не охватывал всего умения. Так, психокинезом в парапсихологии принято обозначать способность человека одним только усилием мысли оказывать воздействие на физические объекты. Ацель же умел расщеплять и смещать атомы не только посторонних предметов, но и своего собственного тела. Таким образом, этой своей сверхсилой он не уступал Целителю, а в чем-то даже его превосходил. Хотя, конечно, в эту пору навык его пока ещё был слабоват. Зато Ацель полностью избавился от болезненных приступов и страха смерти. Как только они подступали к нему с головной болью и жаром по венам, он притуплял их, и они быстро отступали. Он мечтал стать сильнее. Помниться, как-то Эдвард сравнил его с супергероем, так почему же ему им не быть теперь, когда на все это есть предпосылки?

Весь день с самого утра перед фестивалем Эдвард был на нервах. Мало того, что это было его первое свидание, так ещё и доказательств тому, что это было именно оно – не имелось. Ацель перенял на себя его волнение, и по отцовски хлопотал в подготовке к знаменательному событию. Настояв на том, чтобы студент подобрал себе наряд по серьёзнее, они перерыли шкаф вверх дном. Перемерив скудный гардероб, Ацель потащил Эдварда в недешевый бутик, игнорируя отчаянное сетование о необходимости научиться экономить, ведь с плотным графиком репетиций, выданных мисс Донсон у него едва остаётся время на учёбу, за которую – не стоит забывать – также надо платить, а о подработке и речи быть не может. И пока он, безызвестный гитарист, зарабатывает славу, кому-то (и тут проскользил жирный намёк на одного бездельника-пришельца) придётся зарабатывать деньги или отыскать высокооплачиваемое дело, а лучше – несколько.

Как назло все костюмы либо плохо сидели на Эдварде, либо «плохо сидели на Эдварде» в глазах Ацеля. «Ты похож на лакея», – смеялся он. Зато стоило пришельцу примерить самую чудаковатую вещь, как к нему приковывали восхищённые взгляды.

В конце концов, положившись на сомнительный вкус сондэсианца, они порешили остановиться на вычурном фраке и нелепом галстуке-бабочке.

В парке «Соцветие» стояла большая сцена, к которой спускались предлинные ступени, каждая из которых – широка настолько, что на ней одновременно могло толпиться человек пять. С правого и левого боку размещались отдельные платформы, специализированные для сидения. Благодаря этому люди могли восседать на высоте, любуясь большими концертами и любительскими выступлениями, не мешая остальным передвигаться по парку. Из вышесказанного очевидно, что в парке имелись как возвышенности, так и низины, а эта самая сцена как раз таки располагалась на дне «чаши» и затылком своим упиралась в плавную горку, заросшую хвоей. Сойти с этого края – значило скатиться кубарем, переломить все кости и всадить в туловище тысячу палок. К счастью случаи такие были чрезвычайно редки, но не от благоразумия англичан, а от сплоченности зелени, которую трудно миновать, не выводов глаза и не обжегшись крапивой. Такое вот природное ограждение!

На закате дня Эдвард укрылся от людских взоров в беседке, откуда открывался скупой вид на кусочек восходящего каменного изваяния – тех самых исполинских ступеней, которыми заканчивалась южная часть парка и с которых начиналась городская черта. Юноша видел, как разноцветные точки спускаются вниз, объединяются в группы, словно мельчайшие организмы под микроскопом – это молодежь уже занимала места. Из низины доносились звукозаписи, сулившие о скорейшем начале мероприятия.

Наконец явилась она… Пенни Уоткинс направлялась к его беседке с совершенно спокойным видом. Колени бились о подол её обыкновенного светлого платья с подвязанной талией и старомодным буфами. Распущенные, золоченые светом зажигающихся фонарей волосы вяло трепыхались в ритм прогулочному шагу.

Девушка заглянула в беседку и вскинула брови, не скупившись на комментарий по поводу наряда своего компаньона на сегодняшнем вечере:

– Боже, Эдвард! – рассеялась она тихонько, как мышь. – Что это на тебе надето? Ты как школьник, который впервые пришёл на свидание. Ты бы ещё ромашку мне подарил!

На этих словах студент, красная от стыда, выкинул букет ромашек себе за спину – за прутья беседки.

Не было сомнений – свиданием здесь и не пахло.

– Так и зачем ты меня позвала? – сконфуженно наблюдал он за тем, как Пенни без всякого смущения присаживается напротив.

– Я хотела попросить у тебя прощения, – грустно улыбнулась она, смотря собеседнику за плечо, между ветками ограды. С одной стороны её лицо подсвечивал розовый закат, напоминающий оперение фламинго, а на другую – падал бледно-желтый блик фонаря. И вот это двуцветное создание сияло своей красотой менее, чем в полуметре от вырядившегося в невесть что студента с зализанными в тугой хвост волосами и не выражало к тому ни малейшего любовного интереса. Она даже не удостоила его особым вечерним макияжем, однако прелестью своей, бог свидетель, не уступила бы и самой Венере.

Пенни поймала на себе взгляд, полный обожания, и наконец произнесла самые страшные для любого влюбленного мужчины слова:

– Мне жаль, Эдвард, ты хороший парень, – очень хороший! – подчеркнула она громче, – но ты мне не нравишься. Прости.

Юноша остолбенел.

– Дело не в тебе, – упорно утвердила она, боясь растоптать самооценку молодому человеку. – Как бы тебе объяснить… – Пенни кусала пухлые губы. – Я даже маме об этом не рассказывала, но дело в том, что я… я не могу испытывать чувства привязанности. Во всех смыслах.