Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"
Автор книги: Алиса Элер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
– Вы говорили с Адрином?
От его резкого вопроса Сэйна вздрогнула и вскинула голову. В ее глазах, серых не блеском стали, а не серебра, отразилось недоумение.
– Прошу прощения?..
– Да или нет? – повторил он. Смягчившись, пояснил: – Вчера то же самое я слышал от Адриана.
– Нет, не говорила, – помедлив, ответила она тогда, когда пытка молчанием стала не просто невыносимой – невозможной.
Сэйна в задумчивости поджала губы. Решив что-то для себя, мягко, но настойчиво потянула лист на себя, высвобождая из его пальцев. Развернула и вновь вчиталась, раз за разом пробегая по нему взглядом.
– Что именно вас смущает?
Вставав с кресла, Эрелайн обогнул стол и подошел к ней со спины, заглянув через плечо.
– Думаю, все, что я скажу, вам и так известно, – не оборачиваясь, сухо проговорила она.
– Возможно. Но не откажусь услышать собственные сомнения из чужих уст.
– А Адрин? Что он сказал вам?
– Ничего, что могло бы быть мне полезным.
– И все же.
Эрелайн помедлил, неприятно удивленный ее настойчивостью, но ответил, не видя причин упорствовать, – только безразлично пожав плечами:
– Адрин настаивает, что произошедшее представляет собой не череду случайностей, а результат заговора с целью избавления от вашего покорного слуги. Я не исключаю подобного, но бессмысленно строить догадки, пока к тому нет веских оснований. Особенно если это касается возможного предательства.
– Боитесь волнений внутри клана?
– В том числе, – уклонился от прямого ответа Эрелайн. – Так что же вы, леди? Придерживаетесь точки зрения Адрина?
Сэйна опустила лист на стол и развернулась. Взгляды – сине-свинцовые, сумрачный, и серо-стальной скрестились.
– Пока – нет. Вы правильно заметили, Повелитель: когда дело касается предательства, не стоит спешить. Особенно если оно связано с Сумеречными.
"И карается смертью", – окончание фразы повисло в тишине меж ними злым предзнаменованием.
– Что вы находите подозрительным? – нарушил молчание Эрелайн, первым отведя взгляд. Голос его звучал ровно и спокойно, и напряжение, звеневшее в паузах между словами, ушло. – Короткую стычку с Сумеречными? Это отнюдь не первая попытка нападения, и нам обоим это прекрасно известно. Ее исход? Если не ошибаюсь, он не выбивается из общего ряда. Прямую связь между нападением отряда и одиночки установить нельзя: слишком много случайных, не поддающихся просчету факторов.
– Например?
– Например, я не имею привычки прогуливаться безлунными ночами под руку с прекрасными дамами, – слабо улыбнулся он и, заметив странный блеск глаз, предвосхитил вопрос, готовый сорваться ее губ: – Не могу сказать, что уповаю на добродетельность Правительницы, но сомнительно, чтобы она решилась рискнуть жизнью дочери. Вряд ли здесь уместно говорить о предательстве.
– Разумно, – Сэйна поджала губы. Пальцы забарабанили по столу – нервно, резко, подчиняясь ломаному ритму. Помедлив, она заговорила снова: – Но почему бы не предположить иное: Сумеречная могла проскользнуть мимо стражей, воспользовавшись возникшей суматохой, и остаться ждать вас у дверей. Зная, как тщательно вы исполняете свой долг, несложно догадаться, что рано или поздно вы покинете Faerie Nebulis – либо чтобы проверить посты, либо услышав о нападении, – добавила она, видя написанный на его лице скепсис.
– Возможно. Как возможно и то, что ее пропустил кто-то из стражей. Или что наша гостья пробралась на территорию дворца за несколько дней до бала, когда он практически не охранялся. Это равновероятные исходы, и определить, какой из них имел место в нашем случае затруднительно. К тому же, не исключено, что есть и другие. Так какого рода сомнения вас беспокоят? – закончив мысли и подведя ей итог, повторил он уже заданный вопрос. Взгляд, затуманившийся было, прояснился и устремился на Сэйну.
Она поджала губы. Опустила взгляд в лежащий на столе лист отчета. И, когда он уже не ждал, заговорила – тихо и негромко, продолжая что-то напряженно обдумывать:
– Отряд Сумеречных налетает на стражей. Короткая стычка, несколько раненных – все как всегда. Приказ отозвать стражей с нескольких близкорасположенных постов понятен. Но частности... – она замолчала, но ненадолго, только чтобы собраться с мыслями: – Мне настораживает, что из отряда, первым столкнувшимся с Сумеречными, никто не выжил. Из доклада Рейгена ясно, что старший из них известил о нападении в первые же секунды боя. Посты находятся друг от друга в двух минутах езды верхом, но, когда Рейген и стянутые им силы, все было кончено. Но стражи, не раз сталкивающиеся с Сумеречными у перевала, не могли так просто пасть от их мечей! Разве что их было слишком много...
– ...или Рейген намеренно сообщил о нападении позднее.
– Сообщил позже? Намеренно? – Сэйна нахмурилась, не понимая, к чему он ведет. – Но зачем ему это?
– Потому что он предатель.
Эрелайн отвернулся. Слова, короткие и безразличные, царапали горло.
Едва отдавая себе отчета в том, что делает, отошел к окну. Паркет тихонько поскрипывал под его шагами.
Тяжелые бархатные шторы прянули в сторону, когда он раздернул их.
– Вы уверены? – вопрос Сэйны ударил в спину больнее ножа.
– Практически полностью.
– Но оснований...
– ...было достаточно, – спокойно закончил он за нее, смотря на тонущий во тьме город. Искорки фонарей не разгоняли ее, только расцвечивали, дрожа на поверхности, как отражение звезд в ночном море.
В такой же тьме, которая плескалась теперь в его взгляде.
– Только он мог пропустить Кэрроя на церемонию. Он – и никто другой. Обращаться к теням рядом со мной вьер Шайесс бы не рискнул.
– Давно вы это поняли?
То, что ему меньше всего хотелось слышать.
– Нет.
– Но раньше, чем начали наш разговор? – упрямо повторила она.
– Раньше, – безразлично признал Эрелайн. – Но окончательно убедился только после ваших слов, – и усмехнулся: – Мне следовало быть осмотрительнее. Не допустить того, что случилось.
– Вы не могли...
– Мог. Его отец был среди тех, кто ворвался в ту ночь в Драконьих Когтях. И погиб там.
– Среди тех, кто желал вам смерти? – переспросила Сэйна. Он не видел ее лица, но по голосу было слышно, как он удивлена и раздосадована: – И вы приблизили его?
– Я дал ему шанс. Простил. И он оправдал оказанное доверие, – кривая усмешка коснулась его губ. – Вернее... оправдывал.
Эрелайн отвернулся от окна.
– Где он остановился? – буднично, как будто говоря о чем-то каждодневном и не представляющим интереса, осведомился он.
Это безразличие и спокойствие на мгновение обмануло Сэйну, и она механически ответила, не успев задуматься о том, зачем ему это:
– Правое крыле, третий этаж... – и воскликнула, когда увидела, что он подхватил прислоненный к креслу меч и направился к двери: – Повелитель!
– Ты останешься здесь.
– Я не имею право отпускать вас одного!
Эрелайн резко остановился и развернулся – так, что они едва не столкнулись:
– Ты. Останешься. Здесь.
Он говорил тихо, ровно, но за этим спокойствием скрывалась холодная, еще сдерживаемая, но в любое мгновение готовая выплеснуться ярость.
Говорил так, что невозможно было ослушаться.
Сэйна замерла, словно напоровшись на стену – и остановилась, не смея сделать и шагу, нарушая прямой приказ.
Эрелайн ожег ее злым взглядом. Развернувшись, толкнул дверь, переступил порог – и зашагал, быстро удаляясь.
***
Шаги – быстрые, нервные, размашистые – дробным эхом отдавались в тишине коридора. Ярость уходила, уступая место холодной выдержанной злости. Когда Эрелайн вышел в галерею с расшторенными окнами, от нее осталась только сдержанность и собранность.
Не пройдя и половины, он сбился с шага и остановился, нахмурившись. Зачем искать комнату Рейгена, если для него, Владыки Теней, всего один шаг до любого из живущих?
Робкого, не ало-рыжего, а бледно-золотого света было недостаточно, чтобы разогнать пришедшую из города тьму, и по безупречному паркету пробегали, как волны прибоя, зыбкие тени.
Эрелайн повернулся, будто передумав и решив возвращаться, а его двойник, легший на пол рисунком масляных красок – нет. Бессмертный прикрыл глаза, воскрешая в памяти образ лорда-главы стражи, всегда сдержанного, нелюдимого и молчаливого. Темные волосы, строгие, резкие черты... и ненависть, прячущаяся на дне зрачков за лживыми клятвами.
Не размыкая век, Эрелайн ступил в тень, чтобы, открыв глаза, найти себя в той же галерее. Тень осталась всего лишь тенью, неживым рисунком.
– Ах, вот как? – неприятно удивился он, не заметив, как произнес это вслух. – Решил играть в открытую?
В голосе его не было ни злости, ни ярости – только легкая досада оттого, что придется искать другой выход.
...Тень ожила, повинуясь его воле. Растеклась по паркету черной беззвездной ночью, поглощая свет свечей, отражением дрожащий на паркете – и рванула вперед, когда Эрелайн приказал:
– Найди его.
***
Во втором от лестницы коридоре третьего этажа тень резко вильнула вправо и, истончившись, густо-черной струей дыма втянулась в узкую щель под дверью. Эрелайн, не замедляя шаг, ступил в нее, еще не успевшую полностью скрыться – и вынырнул из нее уже по другую сторону двери.
Меч с тихим посвистом выскользнул из ножен.
Эрелайн огляделся – настороженно, прислушиваясь к каждому звуку. Он оказался в гостиной зале – богато, но скупо обставленной, как любое, долго помещение, в котором никто не живет. Кофейный столик, несколько кресел, диван, полка с книгами, камин...
Он нахмурился, заметив на одном из кресел россыпь бумаг. Шагнул к нему, подхватил один из листов и, мельком пробежав взглядом, отложил в сторону, потеряв интерес: этот отчет он уже видел.
Бегло просмотрев остальные листы, Эрелайн не нашел ничего, что представляло бы для него интерес и могло хотя бы косвенно указать на предательство Рейгена. На какое-то время в его душе закрались сомнения. Не ошибся ли он, так скоропалительно вынеся приговор?
"Не ошибся".
Цепко оглядев гостиную, он быстрым шагом направился к двери. С ней Эрелайн не церемонился: распахнул метким пинком. Не дожидаясь, пока противник среагирует, ворвался в спальню – и едва удержался от того, чтобы зло выругаться.
Комната была пуста.
Ни самого Рейгена, ни его вещей. Ни небрежно сброшенного на стул сюртука, ни единого документа из его многочисленных отчетов, ни убранного в ножны меча. Если бы не чуть смятое покрывало, как будто на уже заправленную кровать решил кто-то присесть, и оставленные в гостиной отчеты, можно было бы подумать, что в Эрелайн спутал покои.
Без особо надежды он выдвинул один за другим ящики комода, перевернул примостившуюся на нем шкатулку, распахнул шкаф. Ничего. Впрочем, он едва ли рассчитывал что-то найти: скорее выполнял бессмысленный набор действий бездумно, механически, не зная, что делать дальше.
Перебрав все мысленные и немыслимые варианты, Эрелайн развернулся и медленно, не отдавая себе отчет в действиях, опустился на кровать. Взгляд бессмысленно скользил по комнате, не зная, на чем задержаться – пока вдруг не запнулся о то, чего в покинутой комнате быть не должно.
О сумку с вещами.
Эрелайн напрягся, резко выпрямившись и напрягшись, готовый к бою. Апатия, еще мгновение назад укрывавшая непроглядной пеленой серости и усталости, слетела в миг. И запоздало смутное беспокойство, маячившее на краю сознания с самого прихода в покои Рейдена, облеклась в кристально-ясную мысль: зачем свечам гореть в комнате, где никого нет?
...Но противник, если и был здесь, прячась в ночной тиши, решительно отказывался появляться. Еще минуту пробыв натянутой тетивой, с которой в любой момент готова сорваться стрела, Эрелайн устало опустил меч: рук затекла.
Поддев острием клинка завязки, одним легким движением взрезал их. Сумка раскрылась, смешно накренившись на один бок. Эрелайн помог ей определиться с положением, подтолкнув ногой. Беглого взгляда на вывалившиеся из нее вещи хватило, чтобы с уверенностью сказать: да, вещи его, без сомнения. Смятый, с несвойственной Рейгену неаккуратностью сложенный сюртук, несколько бумаг – потом стоит непременно изучить их – отцов перстень, оставленный на память... Вряд ли бы он бежал без них. Тем более, собранных.
Эта странность, зацепившись за обрывок невыраженной в словах мысли, заставила Эрелайна вскинуть голову. Он вспомнил о кое-чем несущественном и потому пропущенном при первом взгляде.
И не ошибся: на кровати, на смятых темно-красных и черных узорах покрывала что-то белело.
Повелитель одним рывком оказался у кровати и схватил записку. И вздрогнул, едва не выпустив ее из рук, отдернув руку: рядом лежал, ранее незамеченный, клинок. Drakkaris flammary.
Злое предчувствие прокатилось мучительным диссонансом по натянутым струнам нервов, отдавшись слабостью в стиснутых пальцах, мурашками от ледяных прикосновений пробежав по плечам. Губы пересохли. Эрелайн медленно повернул листок, стараясь не замечать предательской дрожи в руках.
Сердце мучительно сжалось – и замерло, пропуская удар. Небрежно выведенные, словно начертанные впопыхах, строки раскололи надвое рельефный оттиск сплетенных в танце силуэтов, герба клана Пляшущих теней...
Его клана.
"Чистые листы есть только у членов Малого совета. Значит..."
Эрелайн опустил руку с бумагой, переводя дыхание и успокаивая колотящееся сердце. И тут же, не выдержав пытки неизвестностью, рывком поднес к глазам, вглядываясь в едва различимые в полумраке комнаты буквы. Чтобы увидеть две строчки, написанные таким до боли знакомым почерком...
Эрелайн стиснул зубы, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть бумагу в камин или не разорвать ее в клочья.
Кэррой в его клане! Кэррой был здесь!
Он знал, что он, Эрелайн, придет сюда – и оставил не только записку, но и кляксы на столе и пере, на листе, чтобы у него не было в этом сомнений.
Повелитель глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки, но получалось плохо: дыхание сбилось, а в голове пульсировало одно-единственное, почти обезумевшее от злости: "Ненавижу".
Прочитать записку – значит принять его правила; одеть поданную им маску и стать безвольной фигурой в его игре. Не прочитать – отравлять душу сомнениями, вздрагивать от каждой тени и терзаться неизвестностью, ожиданием...
Сжав зубы до скрежета, Эрелайн смог сфокусировать метущийся в бездумии, в безумии взгляд.
"Это только первое в череде предательств. Как долго еще ты продержишься до падения?"
Где-то внутри забился, вместе с истерзанным сердцем, глухой, раскатистый звук. Не то смех, не то всхлип, он разрастался, сотрясая тело Эрелайна – и вырвался из его груди не смехом даже, истерическим хохотом вперемешку со злой дрожью слез. Робкие, приглушенные поначалу всхлипы вылились в звонкие, пронзительные в почти звенящей недвижимости комнаты переливы, от которых вздрагивали хрустальные подвески люстры и дрожали стеклянные вставки в шкафу.
Смех оборвался так же резко, как начался. Эрелайн сжал лист с такой силой, что поболевшие пальцы впились в бумагу и вспороли ее, раздирая в клочья, – но и это не принесло желанного спокойствия.
Айн поднес к лицу трясущиеся руки. Повинуясь неясному, смутному наитию, поднял взгляд на зеркальные створки шкафа – и замер, побледнев, не в силах шевельнуться от сковавшего его страха.
Из зеркала, темнеющего в полночный час, на него смотрели не его сумрачные глаза, а два черных провала ночи.
Серебряный омут всплеснулся, на миг взвившись мириадами брызг – и осыпался вниз с тихим перезвоном разбиваемого хрусталя. Айн, тяжело, отрывисто дыша, перевел непонимающий взгляд с укрытого инеем осколков ковра на дрожащую руку, на которой алела... кровь.
Когда, что?!
Он попятился – и, натолкнувшись на комод, обессиленно к нему прислонился. Тряслись уже не только руки: его била крупная дрожь.
– Повелитель!
Голос, смутно знакомый, едва пробивался сквозь безумие его измученных чувств, захлестнувшихся в неистовстве шторма.
Знакомый...
Сэйна.
– Уходи, – едва слышное, хриплое, через силу. И резкое, хлестнувшее по ушам криком: – Убирайся!
– Повелитель, – жестко начала она, еще не зная и не понимая, что случилась – и к чему идет. – Я не могла оставить вас одного с предателем и убийцей! Вы...
Бессмертная осеклась, замерев под его взглядом. Эрелайн выпрямился – и обманчиво-медлительным, смазанным движением, уложившимся в один вздох и один стук сердца, оказался рядом с ней, преодолев полдюжины шагов. Пальцы легли на шею – пока нежно оглаживая, а не сжимая до синяков.
Эрелайн ласково провел по ней пальцами, сверху вниз. Такая тонкая, хрупкая, что можно переломить одним легким движением... но это неинтересно. Быстрой смертью нельзя упиваться, как пьянящим, сводящим с ума вином. Она не закружит голову, не заставит смеяться от переполняющей радости безумия. И не подарит того сумасшедшего мига, когда замирает испуганно бьющаяся под его пальцами артерия, и вместе с чужим сердцем останавливается, на миг, – свое.
Он вдруг нахмурился и отстранился, пытливо заглядывая в глаза.
Страха в них – холодных, бесстрастных, серо-стальных – не было.
– Ты не боишься меня, – удивленно-насмешливое, ничуть не разочарованное. Заинтригованное обещанием новой Игры.
– Верно. Я боюсь за вас.
Он отвел руку – и, не давая попятившейся Сэйне разорвать дистанцию, одним шагом нагнал ее, встав вплотную.
– И не только. Я вижу твою Тень – и твои страхи. Которому из них позволить свести тебя с ума и поглотить?
– Это она, а не вы.
– "Она"? – Эрелайн заливисто рассмеялся. Но в глазах – беспросветно-черных, пустых, безумных и жестоких, – не было и тени улыбки. – Кто "она"? Злая воля? Тень проклятья?
– Ночь, которая смотрит из Ваших глаз.
Айн улыбнулся, почти ласково, и нежно провел рукой по ее щеке, пряча издевательскую усмешку в уголках губ. И вздрогнул, когда с уст Сэйны сорвалось отчаянное:
– Эрелайн!
Растерянность, захлестнувшая его при звуках имени, сменилась жгучей злостью. Пальцы, ласково оглаживающие щеку, впились в нее – и расчертили тремя кровавыми полосами, когда Сэйна шагнула назад.
– Эрелайн, – повторила она в слабой, ничтожной надежде, пятясь и не сводя с него взгляда. И выкрикнула еще раз, когда в его глазах впервые промелькнуло что-то человеческое: – Эрелайн!
Каждый выкрик, каждый выдох хлестал наотмашь, заставляя мужчину вздрагивать, как под плетью. Сэйна твердила его имя, как заклинание – и в какой-то момент на нее взглянула не Тьма, а Эрелайн.
Взглянул – и отшатнулся, увидев в ее глазах отражения своих, окутанных тьмой.
Эрелайн отшатнулся от Сэйны, радостно подавшейся ему навстречу, отступил на шаг – и сорвался на крик:
– Зачем вы пришли, Сэйна?! Зачем?! Я же запретил вам следовать за мной!
Не дожидаясь ответа, избегая смотреть в ее расширившиеся глаза, он попятился, каждый миг рискуя оступиться. Упершись в стену, развернулся – и, не отрываясь от нее, на подгибающихся от слабости ногах, направился к двери.
...И в спину ему летел безумный хохот Тьмы, осыпающейся, как то зеркало – хрустальными переливами.
***
Эрелайн ввалился в отведенную ему комнату, тяжело дыша. Измученно оперся о стену и, не в силах стоять на ногах, безвольно осел вдоль нее. Не было ни злости, ни ненависти – только глухое отчаянье, какое можно услышать только зимой темной безжалостно-холодной ночью в волчьих песнях.
Отчаянье – и страх.
То, что раньше придавало сил, позволяло бороться, идти вперед, несмотря на падения, боль и отсутствие веры, едва не столкнуло его в пропасть.
Все было просто, предельно ясно: он больше не владел собой. Мир, так старательно, осторожно и бережно выстраиваемый им, разлетелся искристым вихрем осколков.
Впрочем, был ли он когда-нибудь настоящим?..
"Идиот, – с горечью подумал он, уже в который раз. – Просто идиот".
В чем еще он обманулся? В себя, в клане; в тех, кто когда-то принес ему клятвы... как отчаянно самонадеянно было верить, что он может держать себя в руках; что те, кто боятся и ненавидят, смогут когда-нибудь считать его равным?!
"Сделки заключают с людьми, а не чудовищами", – вдруг вспомнились жестокие слова, когда-то сказанные Алишией. Как она была права, Извечная, права во всем!
Мир рассыпался, разлетался, развеялось на безжалостном ветру серым пеплом... Прежде, среди тревог и разочарований, боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что, едва проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним – и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы, лишил его. Себя Эрелайн убил бы, не дрогнув, но ее! Он не распоряжаться ее судьбой?
"Я должен был умереть раньше, – с неожиданно ясностью понял он. – Должен, но не стал, не смог".
– Как ты жестока, Извечная... – полустон, полусмех – мучительный, невыносимый. – Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..
Тьма повсюду. Она смотрит из теней – прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь, злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он даже не может взглянуть, боясь увидеть ее...
– Эрелайн?
Голос – встревоженный и усталый, запыхавшийся, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый – звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.
– Айн! – срывающиеся и отчаянное, как будто приглушенное, как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.
Шаги становились ближе. Голос обретал цвета и краски, жизнь, ширился обертонами.
"Лоир", – с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости – досады и раздражения.
Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.
Уходи, убирайся! Пожалуйста, пройди мимо!
Он не боялся, что может вновь сорваться, нет: тьма задремала сыто мурлычущей кошкой, то и дело сонно приоткрывая лукавый зелено-желтый глаз. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Айн знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил ему горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть – и открыть свою истерзанную душу другим. Он вообще ненавидел выслушивать сочувствия и утешения, и меньше всего нуждался в жалости. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.
Шаги, все ближе и ближе.
Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!
Дверь скрипнула, негромко и устало провернувшись на петлях. Он еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.
От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшей дворец не уснувшим, а умершим, заколдованным, всколыхнулась ее грохотом.
Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд, и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:
– Уходи.
– Айн...
– Уходи.
– Айн, да послушай!
– Я сказал, уходи, – жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:
– Да выслушаешь ты меня, наконец?!
Эрелайн вскинул голову, удивленный – так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.
От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейные платок упорхнул с шеи, сюртук расстегнут. По виду – только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.
– Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.
– А в помощи? – ярость и злость ушли из голоса, сменившись чем-то похожим на бессилие и отчаянье.
– А помочь мне никто не сможет.
Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, и закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.
Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать – и тишину нарушил тихий перестук шагов.
Подойдя, Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.
– Что случилось сегодня? – негромко спросил он после недолгого молчания.
– Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.
Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:
– Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. Требовать от себя иногда просто глупо. Особенно когда ты сделал столько всего другого, гораздо более важного и значимого. И рассчитывать только на себя тоже не должен. Ты постоянно замыкаешься в себе, ощетиниваешься иголками, как только кто-то протягивает тебе руку. И ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть, которую ты так старательно взращивал в себе, а одиночество.
С последним затихшим отголоском его слов на гостиную упала тишина. Тишина, которую никто не собирался нарушать.
Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.
– А впрочем, знаешь, – глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, – ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы, а твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением, невозможными целями и невыполнимыми требованиями. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.
Он замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Лоир ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.
В голове не осталось ни единой мысли. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.
Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего, как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились в темно-зеленых покатых бутылях вина.
Дверца шкафа отворилась беззвучно, только блеснуло, на мгновение отразив лунный свет, стекло – свечей он так и не зажег. Эрелайн наугад выбрал одну из бутылей, подхватил с верхней полки тонконогий бокал и твердым, но небыстрым шагом прошел к стоящему рядом столику.
Аромат – сладость винограда и терпкая горечь – пробежал по комнате, как только Эрелайн откупорил бутыль. Темное, кажущееся обманчиво густым и тягучим, вино хлынуло в хрустальный бутон бокала, обагрив его стенки.
Первый глоток осел на языке горечью воспоминания, не принеся желанного успокоения. Которое, впрочем, не принесет ни второй, ни третий... ни последний.
Эрелайн отставил бокал, не сделав больше ни глотка. Развернулся – и тем же неспешным, механическим шагом, что и прежде, направился к двери в спальню. Чтобы забыться тяжелым сном без сновидений.
***
Минувший вечер и день прошли непримечательно и торопливо, как обычно бывает в дороге. Мы перебрасывались короткими шутками и подколками, болтали о пустяках, но чаще думали о своем и понукали коней: чем ближе мы подъезжали к Холмам, тем невыносимее становилось ожидания долгожданного мига прибытия. Только поздним вечером, когда пришла пора делать привал и нетерпение, гонящее и гонящее нас вперед, к Первой розе, поутихло, разговоры возобновились.
Правда, далеко не так, как мне хотелось бы.
– А если бы мы вчера не сделали тот привал, были бы в Арьеннесе уже сегодняшней ночью, – завел свою любимую песню Нэльвё, не столько переживая по этому поводу, сколько просто деятельно и методично капая мне на нервы.
– Если тебе не терпится, можешь ехать дальше, – пожал плечами я, не отрываясь от прежнего занятия – развьючивания лошадей. И добавил подчеркнуто безразлично: – Один.
– А вы? – лукаво сощурился Нэльвё. – Трусишь?
– А мы не настолько торопимся, чтобы ехать впотьмах.
– Трусишь! – с удовольствием повторил он, смакуя слово, уже не как вопрос, а как утверждения. Насмешки в его голосе не было – только веселье.
В другой раз я бы обязательно подыграл, но не сегодня.
– Мне не нравится эта ночь, – просто сказал я, доставая из сумки тонкие и легкие шерстяные покрывала Shie-thany, на которых можно было спать даже на по-весеннему холодной земле, не рискуя застудить спину. – Такой ответ тебя устроит?
– Неужели есть что-то, что может угрожать сказителю?
– Пущенная вслепую стрела A'shes-tairy, например, – в тон его деланному удивлению ответил я. Впрочем, ни чуточку его не убедив, потому что в голосе Нэльвё звучала уже не ирония, а откровенный сарказм.
– "Сумеречные"? Что им делать тут, вдали от перевала?
Я пожал плечами, как бы говоря, что не собираюсь ничего объяснять и оставляю его самого додумывать эту мысль. Благо, готовка – а именно ей сегодня предстояло заниматься Нэльвё – вообще располагает к созерцанию и неспешным раздумьям.
Поняв, что подыгрывать я не собираюсь, и на облюбованной нами полянке снова невыносимо скучно, Отрекшийся все-таки отправился кашеварить. Рядом тут же закрутилась, как любопытная кошка, Камелия. Она так и норовила сунуть нос в котелок, из которого доносились соблазнительные ароматы долгожданного ужина, мешочки с крупой и солью, и влезть под руку в самый ответственный момент. Когда ее деятельность приобретала опасный размах, Нэльвё негромко, но угрожающе взрыкивал, как матерый кот на долговязого и слабого котенка, путающегося под ногами. Того и гляди стукнет лапой – не больно, но обидно – и больше нельзя будет совать любопытный носик в его дела.
