Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"
Автор книги: Алиса Элер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Ритм, четко выверенный, подчинивший дыхание и биение сердца, нарушился, сминая рисунок боя. Слишком резко, слишком неожиданно; так, что мысли звенят расстроенными струнами. Заученные, отточенные до совершенства годами тренировок движения давались легко, и, несмотря на смятение, он не останавливался ни на миг. Промедление – смерть.
Что это за вспышка? Откуда? И почему так стремительно угасает?
Угасает...
Мысль – незначительная, пустая, прошедшая незаметно и молчаливо – вдруг увлекает за собой. Потому что там, где есть свет, всегда будет тень.
Одного короткого взгляда хватает, чтобы принять решение, собраться, скользнуть мимо Сумеречной, еще непонимающей, что происходит...
Еще не понимающей, что обречена.
...скользнуть, поднырнув под ее рукой, парировав удар – и вонзить меч в ее удлинившуюся тень.
Сумеречная вскрикнула – не столько от пронзившей ее боли, сколько от отчаяния и злости. Эрелайн вырвал меч из густо-черной, угольной тени и сильным ударом выбил клинок из ее ослабевших рук.
Кровь темным цветком распускалась облегающем ее камзоле. Рана глубокая, но недостаточная, чтобы обездвижить. Сумеречная попятилась – скованная, нервно-резкая в движениях, разъярённая, как дикая кошка, и такая же опасная. Жизнь оставляет ее, уходит по капле, и скоро оставит совсем. Нечего терять, зато есть, за что бороться: увести его с собой.
Подойти к напряженно замершей, готовой ударить Сумеречной ближе, чем на три шага было смерти подобно – но в этом и не было необходимости, потому что тень-предательница ласковой кошкой льнула к его ногам и обрекала свою госпожу на смерть.
Эрелайн коротко, не тратя сил на замах, вогнал меч в тень. Сумеречная болезненно дернулась, выдохнула – и замерла, бессильная сойти с места или шелохнуть, пока ее тень поймана.
Замерла, ожидая решения того, кто вправе выносить приговор.
Эрелайн медленно подошел к клинку drakkaris flamary. Правую ногу ниже колена жгло той болью, на которую до поры до времени можно закрыть глаза, но которая не оставляет ни на секунду, противно ноя. Повелитель недовольно нахмурился. Когда она успела зацепить его? И почему почувствовал боль он только сейчас? Слишком невнимательно, слишком безрассудно.
Подойдя, склонился над ним. От сгустка мрака – черного и дымчатого, гладкого, как стекло – веяло смертью и явной угрозой.
...И жаром, смертельным жаром, опаляющем ресницы и опрометчиво протянутые руки.
Он колебался лишь секунду. Потом наклонился – и поднял меч, едва заметно поморщившись: ладонь, даже сквозь вырезанную из слоновой кости рукоять, жгло дыханием пламени. Как же она держала его? Как фехтовала?
...Меч в опущенной руке скользил по траве, прочерчивая тонкую, незаметную взгляду борозду во влажной земле, когда он медленно шел к ней. И, кажется, все живое дрожало перед drakkaris flamary, испуганно вжималось в землю, как перед страшным предвестником врагов всего, что имеет Имя.
– Я тоже уважаю хороших противников, моя госпожа. И готов подарить Вам чистую смерть.
Она молчала. В глазах – холодных, прозрачных до белизны, невозможно было прочитать и тени эмоций. Только по заострившимся чертам лица, по напряжению, разлившемся в ее теле, можно было понять, что она не сломлена и, приняв судьбу, не смирилась с поражением.
Достойно. Но – бессмысленно.
– Прощайте.
Клинок, сотканный из тьмы, взвивается ввысь, сорвавшись в полет – и впивается поцелуем, жестоким и беспощадным. Сумеречная, чьего имени он так и не узнали, даже не успевает вскрикнуть: только вздрогнуть, слабо вздохнув – и истаять в объятиях ночи. В один миг, вздох, в один короткий удар взволнованного, растревоженного сердца.
...истаять, как ушел бы он.
Эрелайн разжал пальцы, выпуская жгущий ладони меч. Развернулся, шагнул к дрожащей серебряной тенью, как блик на воде, Ириенн – и замер, скривившись от боли. Проклятый порез! Когда же он исчезнет?
Переборов слабость, он возобновил шаг.
***
...Эрелайн подошел к ней, прихрамывая на одну ногу. Иришь, обессилевшая и привалившаяся к мягкой, теплой и шершавой коре, напряглась. Сердце отсчитывало дробь на каждый его шаг. Лунный свет, укрывавший ее дымчатым шлейфом, постепенно рассеивался, истаивал, и вместе с обликом прояснялось ее сознание.
Зачем она помогла ему?! О чем думала?! Смотрящие в ночь – чудовища, только притворяющиеся людьми. Только тьма в душе; тьма и ложь. Тьма, что сжигает их сердце. Тьма настолько сильная, что плещется в глазах, грозя выплеснуться через край.
Почему он не умер сегодня, вчера, год, два, десять назад?! Почему не погиб в восстании?! Какая жестокая насмешка судьбы! Как та, что сейчас кривит его губы... о нет, даже не надейся обмануть еще раз! Правду не скрыть. Правда – в звездных колодцах глаз. Ее не спрятать за маской, ее не скрыть под шелками, не искупить лживой улыбки.
– Леди Ириенн, – шепчут его губы, тихо и грустно, устало. Но им не обмануть ее.
Иришь вжимается в дерево, стискивает до боли пальцы.
Эрелайн останавливается, не решаясь приблизиться.
Сделай еще хоть шаг, только посмей!
– Леди Ириенн, позвольте мне...
Еще один шаг, тонущий в мягких касаниях трав.
И она не выдерживает.
– Не смей! – взвизгнула Иришь. – Не подходи ко мне, чудовище!
Он вздрогнул, точно от пощечины. А страх, страх и злость, что копились в ее сердце весь этот бесконечно долгий вечер, весь ужас от осознания того, Чем он является; вся ненависть, копившаяся годами, выплеснулись в едином порыве.
Иришь кричала, почти не помня и не понимая, что говорит:
– Не смей подходить ко мне, прикасаться ко мне! О, драконье пламя, какой же я была идиоткой! "Взгляд, как будто заглядываешь в бездну"... как можно было сразу не понять?! И как еще не понял никто? Почему ты еще жив?! Как смеешь ходить среди нас, ты, чудовище? Ты, тот, что несет смерть и тьму?! Как смеют твои поданные, твой дом, молчать о том, Что ты?! Глупцы, безумцы!
Эрелайн ссутулился, опустил взгляд, закрыл глаза... Иришь почти чувствовала, как от каждого ее жестокого слова, каждого вскрика он вздрагивает, как под плетью. Видела, понимала, и уже жалела о сказанном – но не могла остановиться. Безумие истерики охватило ее, и она не могла противиться, выкрикивая все новые и новые проклятья, все взмахивая и взмахивая плетью. Нервы не выдержали обрушившегося горя, и непролитые слезы вылились в ярость и злость. И чем больнее ее слова задевали Эрелайна, тем сильнее становилось злость. Та Иришь, настоящая, – слабый отголосок разума в буре чувств – ужасался, но не мог прекратить этого сумасшествия.
А та, кто овладела ей, замерла, переводя дух, и рассмеялась – нервно, истерически. И, повернувшись к нему, выдохнула со смехом, уже не крича, а сладко и тихо.
Выдохнула, зная, что это ранит его как ничто другое:
– Какие же мы глупцы! А я-то, дура, думала, гадала: как же так вышло? Восстание в доме Пляшущих Теней – невозможно, немыслимо! Столько тысяч лет дом вьер Шаньер, Владык Теней, стоит во главе! Безупречные во всем, верные долгу вьер Шаньер! Самые верные, самые благородные – безупречные... А тут – восстание! Подумать только: мы вас еще жалели! А вы получили по заслугам!
Иришь вдруг замолчала, только сейчас уловив изменения, произошедшие в Эрелайне. Он больше не стоял, опустив голову, молча принимая ее хлесткие удары, а смотрел прямо на нее.
И в глазах его, густо-синих и сумеречных, плескалась живая тьма.
***
Страсть и злость, и горькое отчаяние, завладевшие ей, рассеялись в один миг, оставив лишь страх. Иришь захлебнулась им, как летним вином, и не могла и помыслить о том, чтобы шелохнуться. Она не видела ничего, кроме этих завораживающих глаз. Из них всегда смотрели холод и пустота, завораживающие своей невозможностью, абсолютностью.
Сейчас же глаза Эрелайна не были пусты – в них пылала злость и безумная ярость. Тьма, скрывавшаяся прежде где-то на дне зрачков, за кромкой грозового сумрака, расплескалась, заполонив собой все.
– "Заслужили"? – тихо спросил Повелитель. И продолжил, гораздо громче, гораздо жестче и с ядовитой издевкой. Иришь впервые слышала эмоции в его голосе. Не приглушенные, тщательно скрываемые и подавляемые, а настоящие, яркие и живые. – Кто же именно заслужил, моя леди?
Тьма вырвалась, вылилась в мир – и воздух заледенел. Иришь не могла ее видеть, но чувствовала ее холодное дыхание, неторопливые шаги и ласковые прикосновения-порывы ветра. То же злого. Тьма обвивалась вокруг нее, медленно, плотно, неотвратимо, нежно обнимая и удушая. Она чувствовала ее страха, и играла в кошки-мышки, наслаждаясь каждым мгновением.
– Быть может, – продолжал Эрелайн, и голос его набирал глубину и громкость. – Мой отец? Возглавивший борьбу против антерийской экспансии, удержавший сумеречных за порогом, хотя это было почти невозможно? Отец, объединивший Зеленые Холмы, выковавший корону из железа и крови и преподнесший ее вашему отцу, леди, несмотря на тысячелетнюю вражду между нашими домами, только потому, что он был достоин?! Это его достойная награда?!
Он уже не говорил: кричал на нее, испуганную, растерянную, с сердцем, разрывающимся от страха. Иришь почти слышала шепотки и смешки обнимающей, легонько гладящей ее тьмы. Как верный пес, верная гончая.
"Только попроси, выпусти нас... и мы уничтожим твоих врагов, разорвем в клочья, выпьем их жизнь... если сможешь удержать нас. А нет – умрешь сам".
– Или, может быть, моя мать?! Целительница от рождения, одаренная Волей, она могла помочь даже тем, кто был обречен; могла выцарапать из объятий смерти! Говорили, что в ней воплотился весь свет этого мира, и звали дарующей жизнь! И чем отплатили ей боги и люди? Смертью и чудовищем-сыном – единственным, кого она не могла, не смогла бы спасти, никогда! А может, моя сестра, жестоко растерзанная в ту же ночь? В чем ее преступление, "принцесса"?! Вы думаете, она знала о чем-то?! Или была хуже вас? Ей так же хотелось танцевать на балах, ей так же хотелось жить – но те, вроде вас, решили иначе.
Иришь задыхалась в объятиях тьмы. На ресницах дрожали слезинки, и никак не могли сорваться: она боялась шелохнуться.
– А может, прислуга, перебитая в эту ночь? И верные гвардейцы, поклявшиеся жизнь сложить за Повелителя? Какое преступление, леди: верность и честь! Вы правы, достойная награда! Только глупцы придерживаются их. И эти глупцы умирают. Так кто заслужил это, моя леди?! Кто?! Кого покарала Воля той весенней ночью? И почему жив я?! Отвечайте! – рявкнул он, и тугие путы на шее затянулись. Свет померк.
Иришь, не смея противиться воле Эрелайна и не видя ничего, кроме его глаз, тихо шепнула, но пересохшие губы едва шелохнулись, не выдохнув ни звука. В глазах темнело, и лишь взгляд, его взгляд – холодный, жестокий, ненавидящий и отчаянный – жег ее сквозь застилавший глаза мрак. Слезы сорвались с ресниц и скатились по щеке соленой тускло блеснувшей искоркой-дорожкой.
Повелитель вдруг замер, осекшись. Тьма, плещущаяся в его глазах, исчезла, утонув в сумрачной глубине. И тут же путы, захлестнувшие ее шею, сдавившие грудь исчезли.
Эрелайн побледнел, пошатнулся и на нетвердых ногах шагнул прочь. Заслонил лицо рукой, ссутулился, еще страшнее, чем до того, и замер ледяным изваянием.
Иришь вздохнула полной грудью, не веря, что жива. Шея, обожженное клинком из драконьего пламени и сжимаемое тьмой, пылала. Дышать было больно, просто невыносимо, – но прекрасно. Ночной воздух никогда еще не был так свеж, а лесные цветы – так сладки.
Слабость и дурнота накатывали удушающими волнами – последствия страха. Она не могла шевельнуть даже пальцем – это ничтожное действие требовало невозможных усилий. Она закрыла глаза, не в силах бороться с потяжелевшими веками. Но тут же перед ее внутренним взором восстал образ Эрелайна, его взгляд, пылающий тьмой... но он вызывал уже не страх, не ужас, а невыносимый стыд. Что она несла и как жестока была! Злость и отчаяние захлестнула Иришь, злость на себя. Она жгла глаза сухими слезами, а стыд испепелял сердце. Ненавидеть его она не могла, прекрасно понимая, что получила по заслугам. Глупая, капризная, избалованная "принцесса"...
Ржание коней привлекло ее и выдернуло из омута мыслей. Иришь распахнула глаза и увидела, как на поляну влетели трое всадников. Эрелайн даже не поднял головы. Он держал в руках меч, драконью сталь, и пытался увидеть что-то в сотканном из мрака клинке.
– Повелитель! – воскликнула единственная всадница в кавалькаде, только подъезжая и не видя их. Заметив, она другим, изменившимся голосом прошипела что-то сквозь зубы, и окликнула его, не реагирующего на происходящее и странно смотрящего в тьму лезвия, еще раз: – Повелитель! Вы целы?
Эрелайн медленно выпрямился, по-прежнему не сводя взгляда от стискиваемого до боли меча.
– Повелитель!
– Да, Сэйна, – тихо сказал он голосом, в котором уже точно не было ничего человеческого... и ничего живого. Пустой голос.
"Это я виновата", – с внезапным ужасом поняла Иришь, стискивая руки в кулаки. – Я! Чудовищами не рождаются. Чудовищ делают люди. Всесмотрящая, как я могла быть такой?!.. Я ошибалась, ошибалась, и не видела ничего! Какое право имела судить его я? За что?! За то что он, единственный из всех, осмелился взять ответственность за себя, за всех гас? Не кто-то из лордов, знати, не мой отец!
"Вот чем отплатили ей люди и боги..." Я не права. И уже ничего не исправить. Он никогда не поверит моим извинениям, не поверит мне после всего, что услышал... Чудовищ делают люди".
– Все в порядке, – такое же тихое и мертвое, едва слышное и охрипшее. – Жизни леди Ириенн угрожала сумеречная... клинком драконьего пламени. Но мы оба не пострадали. Помоги ей, пожалуйста.
В серебряных глазах Сэйны плескалась тревога и невысказанный вопрос. Но некому было ответить: Повелитель не поднимал на нее глаз.
Он все смотрел на меч.
Потом, будто что-то решив, вогнал его в ножны. И поднял взгляд, совершенно мертвый и будто выцветший.
– Доставьте леди в бальный зал. А Рейген... впрочем, потом, – и, шагнув к одному из всадников, также негромко сказал: – Дайте мне коня.
Стражи, пришедшие вместе с кутавшейся в черное женщиной с плескавшимися по ветру волосами цвета серебра, замешкались. Сэйна, натянув поводья, рявкнула на того, что был от нее по правую руку:
– Приказ Повелителя! Не слышал?
Бессмертный вылетел из седла, и, помня другой приказ, бросился к Иришь.
Эрелайн, не оборачиваясь и ни на кого не глядя, с какой-то отрешенностью и мрачной решимость, вспрыгнул на коня. Тот, чувствуя настроение седока, всхрапнул и заплясал на месте, но безропотно подчинился ударам каблука и подхлестыванием поводьев, и пустился вскачь.
Сэйна обернулась и долго смотрела ему, удаляющемуся, вслед, но не посмела бросить за ним.
Иришь совсем обессилев, закрыла глаза. Не вслушиваясь, кивала на неловкие расспросы одного из стражей перевала...
"Все закончилось, все закончилось..." – шептала она, как молитву. Но почему-то не верилось. И ныло в дурном предчувствии сердце...
***
– Ну и долго же я тебя искала!
– В самом деле? – спросил я, не оборачиваясь и не отводя взгляда от пылающего костра. – Я не собирался прятаться... тем более от тебя.
– А от Беллетайна?
Я усмехнулся, но промолчал. Только разворошил древесные угли тоненьким, уже почерневшим от пламени прутиком. Огненные всполохи брызнули в разные стороны: впились в ладонь, оставили несколько подпалин на штанах... Я поморщился, но даже не шелохнулся.
Миринэ присела напротив. Сквозь обжигающее дыхание пламени ее черты дрожали, искажались, и сама она казалась всего лишь зыбким видением.
...Видением из прошлого.
– Ты совсем не похожа на Внимающую.
Длинное, плещущееся лазурными волнами с пенным кружевом платье сменилось простым дорожным костюмом из сорочки с кожаным корсетом, штанов и мягких туфель. Волосы, прежде обнимавшие ее стан, теперь были туго заплетены в косу.
– Сейчас? – улыбнулась aelvis. – В эту ночь я могу выглядеть так, как хочу.
Она замолчала – и с ней умолкла сама беллетайнская ночь, обнимавшая нас.
...Где-то совсем рядом, на соседних полянах, пылали костры. И лился смех – звонкоголосый, искренний, прекрасный и радостный, тонущий в восторге и водовороте чувств.
Где-то, среди шумных, кристально-звонких ручьев и молчаливых озер, в чернильно-синих, почти что черных водах резвятся водные fae. Их косы тяжелы и зелены, а глаза – темны. Водят они хороводы на берегах, плетут венки и могут до смерти затанцевать того, кто рискнет встать с ними в круг – не со зла, а просто оттого, что забывают, как хрупки смертные.
А где-то играют цветочный бал маленькие, совсем крошечные fae. Поют маленькие флейты, плачут нежные арфы, и танцуют fae, кружась в ночном воздухе искристыми вихрями под пьянящую песнь Беллетайна...
Ночь, когда можно все. Сбросить маски, забыть о долге и танцевать. Танцевать – и петь, пить это пьянящее счастье.
Ночь, когда можно немного побыть собой... или уйти от себя.
– Где твои друзья?
Не голос – шелест сонных ручьев, горных водопадов и тихих заводей.
Голос, который хочется слушать вечно...
– На Беллетайне, конечно. Не удивлюсь, если где-то рядом. Камелия захотела посмотреть на праздник, а Нэльвё милостиво составил ей компанию.
– Все танцуют в ночь Беллетайна. Все, кроме нас.
– Да. Потому что мы безнадежные зануды, которые разучились радоваться, и которых раздражает чужой смех, но сказать об этом мы можем только сегодня. Чью маску сбросила ты, Миринэ? Беззаботной и улыбчивой девушки, которой была раньше, вечно юной душой и радующейся легкости, невесомости бытия? Или молчаливой, недосягаемой ни для смертных, ни для бессмертных, всепонимающей и всезнающей Shie-thany? Что из них твоя маска?
– Обе, – безразличное, спокойное... пустое. – А сколько их у тебя, Мио?
– Ни одной. Мне не перед кем их надевать.
– Неужели? – она, прежде смотревшая в костер, подняла на меня тяжелый взгляд. В ее глазах – обычно всегда прозрачных, цвета синего моря – сейчас бушевал шторм. И в его круговерти было не разглядеть ничего. – А перед собой?
– Разве от себя можно укрыться за маской?
– Можно, почему нет, – сказала она, странно отрывисто. – Разве имеет значение, как это называть? "Иллюзия", "самообман", "бегство от себя"...
– Имеет. У каждой вещи есть имя.
Она грустно, даже немного мечтательно улыбнулась.
– "Имена, которые имеют значение"... как же давно это было. И как прекрасно. Ныне слова пусты, и лучше видеть за ними самую суть... или ничего не видеть вовсе, если не хочешь обмануться. Слышал, как говорят мудрецы Шектара? "Мысль изреченная есть ложь". Нынче правы они, а не мы. Время уходит.
– Ты пытаешь убедить сказителя в том, что слова пусты? – неожиданно развеселившись, я не удержался от усмешки. – Да и что человек может понять в Слове?
– Мне кажется, уже никто не может, – негромко ответила она. И, помедлив, добавила, подбросив пару веточек в костер. – Даже я.
– Наше время уходит. Уже очень давно...
– Час драконов близок, я знаю.
– Я не о нем.
Миринэ, вновь смотревшая в пламя костра, вздрогнула и подняла на меня удивленный взгляд.
– Посмотри кругом, Миринэ. Нас уже почти нет. Они лишь поставят точку, сыграют финальный аккорд.
– Ты о том, что волшебства остается все меньше?
– А ты не замечаешь этого? Скольких еще волшебников, понимающих суть, ты знаешь? – горько спросил я. – Скольких, подобных тебе, мне?
Она молчала.
– Они так же сильны, так же способны... но ветер для них молчит. Они глухи и слепы, и не в силах даже заглянуть за Грань. Они не слышат Её. Не верят, не понимают. Зубрят формулы, не понимая о чем, зачем... То, что мы могли получить, просто пожелав, просто облекая мысль в приказ, для них – непосильный труд. Волшебство исчезает, блекнет, слабеет. Становится пустым набором формул и переменных. А слова – мертвеют.
– Я знаю,– тихо сказала она. – Я тоже пробовала рассказать, объяснить, показать... но все тщетно. Война слишком нас изменила.
– Не изменила. Только приблизила к неизбежному.
Она не ответила, и в повисшем между нами молчании закралась горькая печаль конца осени...
Мы сидели так близко, почти что рядом – и так далеко. Слишком многое нас разделяло: дни и годы, радости и печали, отчаянье и одиночество. Бесконечное, бескрайнее одиночество, которое, вместо того, чтобы уйти, только больнее сжало сердце...
Мы были вдвоем, но не вместе. Одинокие и потерянные.
– То, что ты сказал там, на Совете... – тихо спросила Миринэ, подняв на меня взгляд, неожиданно жесткий. Не взгляд, а каленая сталь. – Это правда?
– Совету невозможно лгать.
– Ты знаешь, о чем я, – резко сказала она.
– Правда ли это? – повторил я, подбрасывая еще несколько веточек в огонь и вспоминая...
Совету невозможно лгать потому, что, ступая под сень Дома Шепчущих и Внимающих, ты отрекаешься от себя. В льющимся из-под высоких сводов лиловом свете реальность теряет свои очертания, дрожит зыбким маревом, как робкое видение жарким полднем. Уходят границы, пределы, и в какой-то момент самый последний рубеж – твое Я – теряется в утренней дымке.
...и ты становишься Советом.
"Почему вы не откликались на наш зов, elli-e Taelis? И почему пришли только сейчас?"
Не голос – мысль, моя и не-моя: здесь и сейчас, в это мгновение, затерявшееся в вечности, нет Меня.
Тот, кто прежде был Мной, не может уйти от ответа, потому что здесь и сейчас его глупые желания не имеют никакого значения.
Я отвечаю правду – ту, от которой так долго бежал, ту, которую отказывал не только признать, но и видеть. Потому что невозможно лгать тем, кто смотрит на мир твоими глазами, и слышит фальшь в твоем голосе, как в своем.
И невозможно лгать Ей.
"Я думал, что путь Сказителя для меня закрыт навсегда и не считал себя достойным его".
"Вы не слышали Зов?"
"Нет, не слышал. Не хотел слышать".
"Что заставило вас передумать?"
"Встреча с fae, сожженной Песнью дракона, – веско, уверенно, четко. – И понял, что не имею права оставаться в стороне, если Час драконов близок".
"Мы не пели Зов почти год. Почему вы пришли сейчас?"
"Чтобы принести весть о надвигающейся буре".
"Она грядет?"
Голос Шепчущего звучит сухо, спокойно, нарочито бесстрастно, но я знаю, как обманчивы эти интонации, потому что чувствую каждой клеточкой тела, подрагивающими кончиками пальцев нарастающее напряжение – и страх. Потому что слышу проносящиеся в их мыслях образы, переполняющие их мысли, чувства, различаю каждый оттенок играющей в их сердцах мелодии...
Мой дар, от которого я так долго отказывался, который пытался заставить замолчать, снова со мной и снова... нужен мне?
"Грядет. И такая, равной которой не было с Тысячелетней ночи. Это Ее слова и Ее воля".
Тишина. Филигранно-тонкая, хрупкая, сотканная ажурным кружевом. Абсолютная. Ни единый шорох, ни единое слово, ни единая перепуганная и оттого неразумная мысль не смели нарушить ее.
Тихое, слабое, бесконечно усталое глухо упало в нее, как камень, канувший в воду: озеро молчания всколыхнулось и задрожало рябью.
"Она молчит уже больше века. Молчит – и не откликается, когда мы просим Ее совета. Она отказалась от нас?"
"Нет, не отказалась".
Я не лгал, не судорожно искал ответа – просто вдруг понял, что Знаю. Такую божественную, невозможную уверенность мне, всегда и во всем сомневающемуся, могла подарить только Она.
А я еще я неожиданно понял, что она снова рядом, как прежде. И, кажется, никуда не уходила. Потянись к ней рукой, мыслью, мятущейся и неуверенной, душой, измученной холодом и нуждающейся в тепле – и она ответит легким прикосновением, нежными объятиями ветра. Но – не словом. Почему?
"Почему Она не отвечает?"
Шепчет Совет, повторяя вслух то, что терзало меня и то, что я так боялся сказать вслух. Зря. Потому что как только вопрос прозвучал, я уже знал ответ – такой простой, очевидный и правильный, что мне не нужно было даже Ее подтверждение.
"Еще ничего не предопределено. Слишком много вероятных исходов. Она не может позволить себе вмешаться, прежде чем все станет ясно. Когда это случится, Она скажет, куда ведет Путь"
"Значит ли это, что мы должны ждать?"
С улыбкой – скупой, чуть грустной:
"И да, и нет".
"Мы не понимаем вас".
Да, именно "на". Волю и Ее воплощение.
Я глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду – или перед решающим ходом, от которого зависит исход игры. И сказал, сдержанно-раздраженно:
"Вам – ждать, оставаясь в стороне и наблюдая за тем, как будут развиваться события. И быть готовыми ко всему, что только может и не может произойти".
Голос – высокий и сильный, напевно прекрасный, ласкающий слух переливами обертонов. Узнаваемый мной даже здесь... нет, не даже: "особенно" здесь.
"Ко всему?" Что вы хотите сказать, elli-e?"
Я обернулся к Миринэ, отвечая больше взглядом и полуулыбкой, чем словами, которым всколыхнули грань секундой позже, бесконечно опоздав.
Отвечая только ей.
"Близок Час драконов, Внимающая. Час предательства и обмана, когда никому нельзя верить".
"А что будете делать Вы?"
Полувопросительно-полупрезрительно. Голос – безупречно ровный, эмоции под контролем. Лишь брезжит тенью на грани восприятия для других и отчетливо звенит для меня ее раздражение.
"А я, моя госпожа, отправлюсь на Жемчужные Берега. К Сумеречным. Чтобы убедиться в том, что драконы проснулись и Слово elli-e Taelis, сковавшее их тысячелетия назад, потеряло силу".
"Вы уверены, что A'shes-tairy не встретят вас, обнажив клинки? Вам не стоит рисковать. Если Вас не станет..."
"Сказители стоят вне вражды, даже такой древней. Мы выше этого, как и наше предназначение. К тому же, – жестко добавил я, смотря на нее, но обращаясь ко всем. – у нас нет выбора".
...И Совет всколыхнулся ответом – одним на всех:
"Пусть будет так".
Пусть будет так...
– Мио, – окликнула меня Миринэ, все еще ждавшая ответа.
– Ты хочешь узнать, действительно ли я собираюсь отправиться на Жемчужные Берега? Если так, то вот ответ: да, собираюсь.
– Но ты...
– Я уверен, Миринэ.
Она замолчала. Как-то горестно и рассеяно, только чтобы отвлечься, крутя в руках очередной прутик.
– Все будет хорошо, – я тепло улыбнулся и потянулся к ее руке. – Я обещаю.
– Как Сказитель? – Миринэ вскинула голову, заглядывая мне в глаза.
– Как обычный, ничем не примечательный альв, которым сейчас и являюсь, – рассмеялся я. И сказал уже серьезно, сжав ее ладонь. – Все в порядке.
– "В порядке"! – едко передразнила она, выдернув руку. – В порядке! Он отправляется в лапы к Сумеречным, к пробуждающимся драконам, и все в порядке! Это самоубийственно, Мио! Тем более ты же сам говорил, что ты не Сказитель! Что, если они тебе не поверят? А ты даже не сможешь эта доказать и спастись!
– Но ты же признала во мне Сказителя. И Совет признал. Почему Сумеречным думать иначе? – и раздраженно добавил: – Они не дураки, Миринэ, и отлично знают, что ждет их, если они посмеют тронуть сказывающего Волю.
– Мне это не нравится, – с горечью сказала она. – Как не нравится, что ты пойдешь один. А ты пойдешь один, я правильно поняла?
– Именно. Не зачем подвергать других риску, – резко ответил я.
– То есть ты все-таки признаешь, что риск есть?
– Риск есть всегда, – отрезал я. – И хватит на этом!
Shie-thany обхватила себя за плечи, поджала ноги, и вся как будто съежилась, глядя в огонь.
– Миринэ, – позвал я. – Ну, не дуйся! Я не могу взять тебя с собой. И никого не могу. Я же не прощу себе никогда, если по моей вине что-нибудь случится!
– Иди к драконам! – огрызнулась она и тут же прикусила язык, поняв, что сказала.
– Обязательно, – улыбнулся я. – Ну, хватит! Смотри: кругом Беллетайн! А ты грустишь!
– Да кому он нужен, этот Беллетайн, после всего!
– Хочешь, потанцуем? – самоотверженно предложил я.
– Не надо, – всхлипнула она. – Я помню, как ужасно ты танцуешь!
– Ну, подумаешь, пару раз на ногу наступил и в фигурах запутался, – надулся я. – Смысл-то не в этом!
– Ты был ужасным другом, – горько рассмеялась она.
– Зато собеседник хорошим, – нашелся я, несколько обиженный сугубо негативной характеристикой.
-О да! Хорошим. И ужасным кавалером. "А сегодня на конференции леди Лиан Шидари разгромила теорему Садорского!". "Ты слышала о модели Рин-Гвениэр?". "Только послушай какую, чушь мне сегодня доказывала Ленесс!". "Театр? Какой театр? Прости, я совсем забыл! Сегодня конференция по симметричным построениям в пределах нестабильного поля, я выступаю с докладом. Придешь посмотреть? А театр... завтра сходим...". "Какая консерватория? Сегодня ведь ежегодное заседание Торлисского научного общества! В другой раз, хорошо?"
– Ну... какой-никакой толк от меня был, – смутился я, угадывая в голосе Миринэ собственные интонации. – Подарки, например, выпечка по утрам... И цветы!
– Да. Цветы, – согласилась Миринэ саркастично. – Ирисы, на которые у меня аллергия!
– Да? – удивился я. И обиделся. – А почему ты не сказала?!
– Я не сказала? – развеселилась Shie-thany. – Я говорила! Трижды!
– Не помню такого... – пробормотал я.
– Конечно, не помнишь. Ты небось и не слушал! Думал о доказательстве теоремы какого-нибудь Беллири...
– У тебя действительно аллергия? – я расстроился. – Какая жалость! Ирисы всегда напоминали мне тебя. Такие же тонкие, нежные, прекрасные и синеокие...
– Увы.
Мы замолчали.
Беллетайн кружил лесные поляны в вальсе бала цветов и костров, пьянящих трав. Но это было так далеко... Совсем не про нас и не для нас.
– Спой мне, – вдруг тихо попросила Миринэ.
Руки вздрогнули, и тростинка выпала из пальцев.
Искры взметнулись из костра.
– Хуже, чем пою, я только играю. Ты же знаешь, – сказал я с укоризной. – Тем более, здесь не на чем..
– В самом деле? – улыбнулась Миринэ, лукаво сверкнув васильковыми глазами, и протянула мне изящную, светлую, отполированную до мягкого блеска гитару.
– Миринэ! – возмутился я полушутливо. – Прекрати.
– Спой мне, пожалуйста.
И взгляд, которому я никогда не мог отказать. – Спой что-нибудь... для меня.
Я принял гитару. Она казалась совсем невесомой. Гриф лег в руки, как влитой, словно для них выточенный.
Что тебе сыграть, прекрасная Shie-thany? О деве-птице из края снов и далеких северных грез?
Или о том, кто любил больше жизни, и готов был отдать все за нее? О любви, что дарила безудержное счастье – и сожгла сердце в огне?
