Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

   Эрелайн молча подал ей локоть, больше не пытаясь начать разговор. Иришь колебалась, неспособная преодолеть страх и коснуться его руки.

   В старых сказках смотрящие в ночь могли выпивать жизнь прикосновением так же, как и взглядом.

   Не выдержав мучительности выбора, она все же вскинула на него взгляд – и тут же отвернулась. Бездна небесного колодца, холодной зимней ночи не ушла из его глаз, но теперь она смогла увидеть за ней его настоящего.

   Смогла – и, все еще колеблясь, не решаясь, несмело взяла его под локоть.

***

   Закатное солнце вересковым медом лилось из высоких окон, пронизывая каждую пинту легкого и прозрачного воздуха и ложась на паркет узорчатым кружевом. Малая бальная зала, светлая и просторная, предстала во всем своем великолепии.

   Иришь стояла в дверях, под руку с Эрелайном, нервно поджав губы и неосознанно сминая нежные стебли белых лилий. Вот-вот должна политься музыка, первой нотой в увертюре ее трагедии, начаться церемония – и тогда пути назад уже не будет.

   "Ты будешь свободной, – твердила про себя Иришь, как заклинание, цепляясь за мечту, которой жила, дышала всю жизнь. – Свободной!"

   Которой жила, дышала – и не могла позволить не сбыться. Особенно сейчас. Иришь больше всего боялась, что все может разрушить глупый, ничтожный в своем малодушии и трусости страх: скажем, отнимутся ноги, и она не сможет сделать ни шага.

   Страх... Иришь мельком, словно против своей воли, взглянула ему в глаза.

   На этот раз Эрелайн успел перехватить ее взгляд. И улыбнулся, как обычно – едва заметно, уголками губ, немного печально. Только сейчас за этой улыбкой она увидела бесконечную усталость.

   Иришь вдруг поняла, что он не спал этой ночью. И прошлой, кажется, тоже не спал...

   Музыка не грянула, не полилась – вплелась в воздух волнительной трелью, дрожащей мелодией. Иришь сама не заметила, как шагнула вперед – и не остановилась, околдованная волшебством переливов и золотых бликов.

   Ее шаги были так легки, будто она вовсе не касалась пола. Мимо проносились чьи-то платья, веера и взгляды из-под ресниц, вились чужие косы и лились лукавые речи, но она не замечала ничего кроме распахнутых окон, золота прощающегося дня – и жрицы, чей тонкостанный, хрупкий силуэт почти исчезал в водопаде света.

   Спину ласкали, жгли и то вкрадчиво, то торопливо и порывисто касались чужие взгляды. Иришь шла, гордо вскинув голову, с безупречно ровной осанкой. Шаг за шагом, зал таял, плавился, неотвратимо уносил все дальше от дверей – и все ближе к дальней стене, где ждала заключенная в витой чаше ее судьба.

   Они остановились перед жрицей, не дойдя пары шагов. Она казалась обманчиво юной в белом, невесомом и струящемся платье. Глаза, серо-зеленые, лучились светом и удивительной легкостью, ясностью. Прожитые годы, горести и печали не ложились на ее плечи нестерпимой тяжестью; не сдавливали грудь, мешая дышать. И чернили взгляд.

   – Лорд Эрелайн, леди Ириенн, – неожиданно глубоким голосом начала жрица. – Когда вы разделите солнечный кубок, ваши судьбы переплетутся. Вы станете друг другом, станете одним – и будете неразлучны, неделимы. Одна жизнь – и одна смерть. Вы восстанете из солненого света, уже вместе. Вы действительно хотите этого? Вы готовы здесь и сейчас?

   От ее слов, давно утративших смысл и уже не имеющих власти, у Иришь побежали мурашки. И сердце вдруг сбилось, пропуская удар.

   "Просто слова, – успокаивающе подумала она, – только слова, и ничего больше".

   – Да, готов, – раздалось рядом, сдержанное и решительное.

   – Да, – выдавила из себя Иришь, сама не понимая, отчего медлит и что ей мешает.

   Жрица протянула руку к стоящему рядом кованому треножнику. Бережно взяла с него кубок, выточенный из кварца, на тонкой высокой ножке и бесконечно изящный. Вскинула голову и, сощурившись от льющегося света, стала неотрывно смотреть в окна, вслушиваясь к чему-то понятному только ей. Жрица должна поймать последний луч заходящего солнца. И тогда вересковый мед, плещущийся в кубке, вопьет в себя его волшебство.

   Когда-то, в стародавние времен, вдруг вспомнила Иришь, и слова жриц имели силу, не были пусты. И те, кто хотел соединить свои судьбы в одну, должны были испить из чаши не вересковый, а солнечный мед – не обласканный солнцем, а рожденный, сотканный из него.

   Сейчас такого не встретишь. Говорят, жрицы забыли, как творить настоящие чудеса. Но Иришь не могла поверить в этом. Чудеса остались. Просто больше никто не хотел менять свою судьбу.

   Приближались сумерки. Солнце садилось за горизонт, и его косые лучи, еще недавно расцвечивающие пол, перебежали на стены. Время тянулось патокой – вязкой, густой. Ждать было не выносимо.

   Девушка незаметно переступила с ноги на ногу. Стоять было невыносимо – так она устала за этот безумный день. Ну, когда же?

   Иришь, хоть и не любила светские мероприятия, не раз бывала на свадьбах. И Ритуал проходил всегда одинаково, но длился по-разному. Она каждый раз внимательно неотрывно следила за жрицей, вслушивалась в тишину зала – и всегда пропускала момент.

   И пропустила сейчас, вздрогнув, когда жрица резко воздела руки с чашей. Букет лилий, который так отчаянно шел к ее волосам и платью, едва не выпал из ослабевших пальцев. когда туманная дымка ушла глаз жрицы, а сами они вспыхнули зеленью.

   Чаша налилась светом, став на мгновение полупрозрачной. И угасла вместе с враз потускневшим, выцветшим небом. "Солнце зашло", – с неожиданной ясностью поняла Иришь. Зашло не сейчас, раньше. Когда жрица только воздела руки.

   Последние отсветы солнца погасли, унося с собой расцветившее зал золото. В хлынувшем из окон сумраке тускло мерцал только обласканный солнцем кубок. Иришь невольно поежилась: ей показалось, что с поздним вечером в бальную залу пришел и холод.

   Жрица опустила руки с чашей – так, чтобы она оказалась на уровне груди – и протянула им. Эрелайн принял ее, склонив голову в знак благодарности. Поднес кубок к губам, и, слегка наклонив, сделал несколько глотков. И передал ей.

   Иришь, от волнения забыв, куда нужно было деть злосчастный букет, в нерешительности замерла. Передать матери нельзя – она в пяти шагах, слева. Пристроить тоже некуда.

   Поколебавшись, но ничего не придумав, она приняла чашу. Измученные лилии вжались в граненый кварц.

   Руки тряслись.

   ...Какая-то неясная тревога витала в воздухе, звенела в напевах флейт и скрипок. Тревога нависала над ней чьей-то пугающей тенью, стояла за спиной.

   Иришь поднесла чашу к губам и вдохнула тонкий, дрожащий цветочный аромат, горько-сладкий. "Не вересковый", – с удивлением поняла она.

   Уверенность уходила – неумолимо неотвратимо, безвозвратно. И она, зная, что еще немного, и ни за что не решится, резко прижала чашу к губам, наклонила ее, расплескав – и, захлебываясь, сделала глоток. Пролитая капля пробежала до подбородка – и, на секунду замерев, сорвалась, разбившись о ворот.

   По залу пробежал порыв теплого ветра. Ласковый, игривый, он закружил платья, растрепал прически, огладил плечи мягкими прикосновениями – и, набирая силу, сорвался ввысь. Зазвенели хрусталем окна, и одно из них с грохотом распахнулось.

   Чаша выскользнула из рук Иришь. Подпрыгнула, отскочив от пола и плеснув золотистым медом. Белоснежные лилии, несвязанные в букет, рассыпались по полу.

   Ветер затих, и в тишине, опустившейся на зал, голос жрицы – спокойный и как будто улыбающийся – разнесся по залу.

   – Теперь вы вместе. Навсегда.

   И для Иришь вдруг все стало ясно.

   – Ритуал... – потрясенно прошептала Иришь, едва способная сейчас говорить или думать. Она не хотела, нет – просто не могла поверить в случившееся!

   Со смесью ужаса и отчаянья взглянула на Эрелайна. Сжала пальцы, зажмурилась, не давая уже блестящим на глазах слезам сорваться вниз. Резко повернулась к жрице и уже вернувшимся, срывающимся голосом, воскликнула:

   – Ритуал был настоящим! N'orrin est!

   От ее высокого сопрано зазвенели стекла. Еще не затихли последние его отголоски, как потрясенные, оглушенные новостью гости загалдели.

   Иришь, тяжело дыша, едва не срываясь на слезы, спросила:

   – Но... как? Тысячи свадеб, и только наша... как? Почему?!

   Взгляд жрицы заледенел, и приглушенная зелень ее глаз теперь походила на колкие осколки льда.

   – Если в чаше будет мед, солнце лишь позолотит его. Чуда не случится, слова не обретут силу. Но если чаша будет пуста, последние лучи солнца, зачерпнутые в нее, станут медом. Медом, одного глотка которого достаточно, чтобы изменить судьбу.

   – То есть вы... знали? – севшим голосом пошептала Иришь, едва помня себя. И повторила с бессильной злостью: – Вы знали! Но как, зачем?! Почему?!

   – Я не понимаю причины вашего негодования. Вы сами дали согласие на ритуал, – с холодной сдержанностью ответила жрица.

   – На свадьбе?! – воскликнула Иришь. – Да это же... это же... просто ничто! Пустые слова! Их повторяют на каждой свадьбе, не задумываясь о смысле слов! И...

   – Не сейчас. Раньше, – оборвала ее жрица. Прежние мягкость и нежность исчезли. – Вы сами просили о n'orrin est.

   – И вы согласились, – раздалось справа.

   В негромком, обманчиво спокойном голосе Эрелайна звенела ярость. Не то безумие, которое обуяло его тогда, после их разговора, а жгучая, пылающая ярость под маской обманчивого спокойствия. И это испугало Иришь гораздо больше.

   Она повернулась к нему – и тут же отшатнулась, столкнувшись с его взглядом: бездонно черным, бесконечно злым.

   – Согласились, зная, кто я, – продолжил Эрелайн.

   Жрица нахмурилась. Сейчас она казалась не милой, исполненной наивных помыслов девушкой, а девой-воительницей из старых сказок. Обманчивая юность ушла, обнажив сталь. И в ее глазах Иришь с ужасом, от которого зашлось в испуганном беге сердце и перехватило дыхание, прочитала понимание.

   Жрица увидела тьму Эрелайна.

   Повелитель понял это. И, не теряя хладнокровия, продолжил, расставляя акценты:

   – Согласились, зная, что я Хранитель сумеречных дорог. Как я могу исполнять долг, рискуя еще и чужой жизнью?!

   – Я согласилась на просьбу, – окатив его ледяным спокойствием взгляда, отчеканила жрица. – Как всегда соглашаюсь, если это не противно Воле.

   – Интересно, чью просьбу вы исполняли, если ни я, ни леди Ириенн не знали о ритуале?

   – Леди Айори.

   Зал, еще мгновение назад бурливший, пенящийся голосами, – утих, словно кто-то сбросил на него полог безмолвия.

   – Простите?..

   – Я исполняла просьбу леди Айори. Написанную ее рукой и заверенной печатью дома вьер Лиин, – сказала aelvis, предельно ясно, исчерпывающе.

   – Вот как...

   Эрелайн медленно повернулся к стоящей чуть позади Айори. Она побледнела под его тяжелым, давящим взглядом, впервые утратив самообладание, но почти сразу взяла себя в руки.

   – "Моей рукой"? Заверенная печатью?! Я ничего об этом не знала и ничего не писала! – раздраженно отрезала она. И, опережая Иришь и болезненно-выпрямившегося, пугающе бледного Эрелайна, веско добавила. – Клянусь.

   И, не удержавшись, зло закончила, не сводя с него ненавидящего взгляда:

   – Я бы никогда, ни за что в жизни не отдала ему свою дочь.

   Жгучее пламя ненависти матери разбилось о холод Эрелайна. Он проигнорировал ее оскорбление. И, переведя взгляд на жрицу, вернулся к прежнему разговору:

   – "Написано рукой леди Айори"? Вы знаете ее почерк?

   – Знаю. Как и то, что почерк можно подделать. В отличие от родовой печати. Она была настоящей, в этом я могу поручиться. Поэтому в почерк я не особенно всматривалась.

   – То есть это вполне мог сделать кто-то из ваших доверенных лиц? – резко повернувшись к Айори, спросил он.

   – Доступа к печати нет ни у кого из слуг. И пустых листов с оттиском печати – тоже. В этом я могу поклясться.

   – А в чем не можете? – подловил ее Эрелайн. – И у кого, в таком случае, есть доступ?

   – Ни у кого, кроме семьи! – не сдержавшись, рявкнула Айори. Она была похожа на взбешенную кошку: так же шипела, так же полыхала золотом взгляда и топорщила шерсть, готовая наброситься.

   – Значит, виновника нужно искать среди них?

   – Что вы себе позволяете?!

   Иришь никогда не видела мать в такой ярости. Больше всего Повелительницу злило, когда что-то шло вопреки ее замыслу или кто-то отказывался играть по ее правилам. Политический брак, спланированный ей до мельчайшего нюанса, до последнего перелива играющей в зале мелодии, обернулся n'orrin est – и ее поражением. Теперь она не могла играть с прежней виртуозностью, ошибаясь на каждом шагу и разрушая все то, что с таким трудом создавала. Она бы, быть может, смогла взять себя в руки, если бы Эрелайн не выводил ее из себя: то хлесткими, прямыми, выбивающими воздух вопросами, то своим мнимым спокойствием, когда сама Айори была уже на грани неистовства.

   "Еще один вопрос, еще хоть слово – и что-то случится", – неожиданно ясно сознали Иришь, как неожиданно бывает услышать затишье первые громовые раскаты и пьянящий ветер.

   Эрелайн, цепким взглядом охватывающий зал, вдруг замер, не шевелясь. Только лицо исказила такая ненависть, которую Иришь не могла себе даже представить. Лед его взгляда надломился – и рассыпался мириадам искристых осколков, обнажив злое, черное пламя. И тени, до того недвижимые, молчаливо таящиеся в глубине зала, вдруг ожили, задрожали волнующимся морем, сгустив воздух.

***

   – Значит, виновника нужно искать среди них? – спросил Эрелайн так холодно, что, казалось, воздух вокруг должен был вымерзнуть. Alle-vierry чувствовал ярость правительницы, но сейчас ему было плевать, что она думает, чувствует и чем отплатит за унижение. Главное – разобраться, кто виновник произошедшего.

   Эрелайн был почти уверен, что леди вьер Лиин солжет – поэтому смотрел не на нее, а в зал, пытливо вглядываясь в лица гостей, не успевших спрятаться за ничего не выражающими масками. Вглядываясь – и запоминая, кто приглашен.

   От знакомых-незнакомых лиц рябило в глазах. На каждого – меньше, чем по секунде. Мало, чудовищно мало, но времени нет – как только паника, захлестнувшая бальную залу, спадет, по безупречным маскам гостей невозможно будет прочесть ничего.

   Вьер Тьерри, вьер Арми, сестры вьер Ильис... побледневшая, но как обычно, владеющая собой Висения... вьер Сиэ, кто-то из дома Луны... Лои, быстрым шагом идущий навстречу...

   И....

   Эрелайн осознал, с кем встретился взглядом, только спустя несколько лиц. А когда вернулся – уже не увидел его.

   Того, кого искал столько лет. Того единственный, кого ненавидел.

   Иллюзия спокойствия разлетелась брызгами осколков. Ярость – до того сдерживаемая, прирученная, почти одомашненная – захлестнула его с головой. Все, что было важным прежде, потеряло значение. Остался только взгляд – темно-серый, почти черный, насмешливо-злой.

   Взгляд – и он сам.

   Его одного Айн хотел убить не потому, что "так нужно", не из справедливости или возмездия, а из ненависти – такой сильной, что не дает дышать.

   Среди сотни лиц, не видя и не замечая их, Эрелайн искал его. Искал – и не находил.

   Он невольно шагнул вперед, словно в надежде догнать и схватить за руку исчезнувшего в толпе отверженного.

   Не отдавая себе в том отчет, Айн сделал еще шаг. И еще один, не видя ничего перед собой и ища в пустых лицах, в размыто-серых силуэтах ненавистные черты.

   Его самого не стало: он растворился в ненависти и одном-единственном желании, бьющимся пульсом. Найти его. Сейчас, немедленно!

   – Эрелайн!

   Его ухватили за локоть, не дав сделать следующий шаг. Айн хотел грубо отмахнуться, вырвав руку, но голос показался смутно знакомым. Он резко повернулся, обжигая злым взглядом того, кто посмел ему помешать – и замер, вглядываясь. Мглисто-зеленый взгляд, каштановые вихры...

   Лоир.

   Наваждение ушло, а ненависть, жгущая изнутри, нет.

   Эрелайн оглянулся назад, зло и отчаянно – все еще надеясь, но уже не веря, что найдет. Предостерегающе ожег взглядом друга, негрубо, но жестко высвободил локоть из его стиснутых пальцев – и широким тяжелым шагом направился к Правителю.

   – Кэррой вьер Шайес, – отчеканил он, с ненавистью выплевывая даже не каждое слово – каждое созвучие ненавистного имени. И рявкнул, заставив вздрогнуть и испуганно попятиться даже безумную в своем бесстрашии Правительницу: – Кто пригласил изгнанника?!

   – Я повторяю, – не дождавшись ответа, зло продолжил Айн, до боли, до побелевших костяшек стиснув пальцы. Боль – единственное, что удерживало его, не давая сорваться в безумие. – Кто. Пригласил. Его. Сюда?!

   – Безумие! Его просто не может здесь быть! – воскликнула Айори, не столько злящаяся сейчас, сколько растерянная.

   – Я видел его здесь. Только что.

   – Мы не...

   Эрелайн не стал дослушивать, уже зная, что она скажет. Круто развернулся и, перебив ее, рявкнул замершим у стен стражникам:

   – Закрыть ворота и двери! Никто не выйдет отсюда, пока я не скажу!

   – Что вы делаете? – дрогнувшим голосом и почти с испугом спросила Правительница, в отчаянии сжав пальцы на веере – так, что он не выдержал и рассыпался в ее руках. Айори словно очнулась, и с прежней злостью, истекающей из гордыни: – И по какому, раздери вас драконы, праву?!

   – Я делаю то, – вкрадчиво и обманчиво-мягко, почти сладко, но с пробивающимися опасными нотками, начал Эрелайн. И резко, хлестко продолжил: – Что должен был делать с самого начала! Величайшей глупостью было позволить вам отвечать за охрану, и больше я такой ошибки не допущу! Ваша небрежность стоило нам с леди Ириенн слишком дорого. По Вашему недосмотру жрица провела для нас ритуал единения. Вы позволили отверженному пройти на церемонию. Хотите теперь, чтобы виновник – или виновники – случившегося ушли? Я этого не позволю.

   – "Виновник"?!– изменившись в лице, глухим голосом, в котором клокотала ярость, повторила Айори. И, сощурив полыхнувшие расплавленным золотом глаза, прошипела: – А, может быть, это вы все подстроили?!

   – Я? – на мгновение опешив от абсурдности заявления и как будто успокоившись, переспросил Эрелайн. И раздраженно закончил: – Зачем мне это?! Да и как бы я сделал это от вашего имени?!

   "Есть зачем, – вдруг осекся он. – Теперь того, что Ириенн проболтается, можно не опасаться. Иначе умрет вместе со мной".

   – Думаю, вы бы нашли, как! – выплюнула Айори. – А зачем – всегда можно придумать. Например, очернить нас. Или чтобы быть уверенным в том, что от вьер Лиин вам ничего не угрожает.

   – "Не угрожает от вьер Лиин"? – с откровенной издевкой спросил Эрелайн, едва сдерживаясь от того, чтобы не расхохотаться. И продолжил уже по-другому, резко и жестко, – интересно: чем же это вы мне можете угрожать? Войска в моих руках и верны мне. Власть, если захочу, тоже станет моей. Чего я должен бояться? Ваших детских интриг, леди? Право, смешно!

   – Прекратите!

   Эрелайн замер, точно ослышался. И резко обернулся к Правителю, не веря, что он наконец осмелился вмешаться.

   – Прошу вас! – продолжил лорд Этвор, неожиданно твердо, но неизменно доброжелательно. – Я понимаю, что случившееся всех выбило из колеи, но нельзя ударяться в свары! Лорд Эрелайн, прошу прощения за мою жену. Я говорил вам прежде и повторю вновь: женщину, которая беспокоится о своем доме, невозможно удержать и заставить молчать. Вас и ваше состояние я тоже могу понять. Вы меня приятно поразили, проявив беспокойство о жизни моей дочери. Думаю, леди Правительница тоже оценит это и извинится перед вами, как только оправится от случившегося. Очень жаль, что подозрения пали на наш дом. Я обещаю вам любое содействие в расследовании этого... инцидента. Что касается вьер Шайес, я не думаю, что ваши гвардейцы могли его пропустить, а никто из гостей – не узнать. Особенно когда поднялся переполох. Быть может, вы обознались? Если не ошибаюсь, вы видели его чрезвычайно давно... и ненависть...

   – Кэррой, – медленно, обманчиво спокойно начал Эрелайн, тщательно расставляя акценты, – был другом нашей семьи. И в первое время после трагедии – одним из моих ближайших советников. Можете поверить, я виделся с ним часто. Очень часто. А после случившегося его образ врезался в память до последней черты.

   – Но его здесь нет, лорд, – жестко повторил Этвор.

   Айн глубоко вдохнул, в тщетной попытке сдержать рвущийся наружу гнев.

   Успокоиться, главное – успокоиться. И так слишком много эмоций, и так уже дважды почти перешел грань, сорвался: первый, когда понял, что за ритуал провела жрица, и второй – когда увидел Кэрроя...

   Нет, о нем нельзя думать, иначе снова забвение, забвение и ярость. И ненависть – удушающая, сводящая с ума, ведущая к тьме.

   Нельзя. Он ведь этого и добивается: чтобы Айн сорвался, как тогда, в детстве. Поэтому – о чем угодно, только не о нем. Хоть задачи решать, простейшие. Сложение, умножение, вычитание...

   Или считать, до сотни. Хотя бы до сотни.

   Раз. Два. Пять... Семь... Десять...

   Вздох застрял в горле, сбив со счета, когда волнующееся море теней вдруг задрожало – и сгустилось, уплотняясь; обретая реальность.

   И когда шепот, волнующе-сладкий, ожег шею жарким дыханием:

   "Он все еще здесь. И ты знаешь об этом".

   Ярость, еще какое-то мгновение назад владевшая им без остатка, отступилась, уступив его измученную душу отчаянью. Силы враз оставили Эрелайна, и он едва не пошатнулся. Хотелось смеяться – взахлеб, запрокинув голову, до слез; выкрикивая, раз за разом, до сорванного горла: "Тебя нет!".

   Но она была. Сотканная из мглистых теней и дыхания ночи, чернокосая, долгожданная и ненавидимая до боли; реальнее любого из цветистых наваждений с маской гостя в руках. Невидимая для глаз, но ощутимая кожей и оголенными, истерзанными нервами.

   Закрыть глаза – и выдохнуть, не размыкая губ; только для нее:

   "Знаю".

   Свет торопливо зажженных свечей, рассыпающихся по зале искристыми радужными отблесками, дробящийся в зеркалах, отступает. И он может почти что увидеть ее: невыразимо прекрасную, бесконечно жестокую, одержимую... Ее, обретающую черты только в безлунные ночи.

   ...Тьма прильнула к нему, как кошка – ласково, жеманно. Обвила шею, коснулась коготками груди и прошептала:

   "Мы можем убить его, прямо сейчас. Он не успеет уйти. Только выпусти меня..."

   Если бы Айн мог, он бы рассмеялся, хрипло и зло.

   "Выпустить тебя? Здесь, среди сотни aelvis просто для того, чтобы покончить с Кэрроем? Обменять его жизнь – на сотни? Я не соглашусь на такое, никогда".

   Но она услышала – и слова, и смех. И рассмеялась в ответ, в полный голос – красивый, грудной; бархатный и обнимающий – словно не боясь быть услышанной.

   "Неужели? Можешь лгать о возмездии и справедливости другим, но не мне. Я знаю, что тобой движут гораздо менее высокие чувства. Назвать их, или знаешь сам?"

   И, слыша его молчание, закончила со смешком:

   "Ненависть, гордость, отчаянье, злость... продолжать?"

   "Я боролся с тобой столько лет... – негромко не сказал – подумал Эрелайн, но в этом живом царстве тени, дымчато-сером, мглисто-черным мысль воплотилась шепотом. – Не сдамся и сейчас".

   И добавил, неожиданно жестко, несмотря на оставившие его силы:

   "Никогда не сдамся".

   "Я – это ты, – мягкий, вкрадчивый шепот то ускорялся, то замедлялся – и завораживал, почти дурманил. – Тебе никогда не победить, и ты это знаешь. Тогда зачем сражаться?"

   "Чтобы не проиграть".

   "Ты в любом случае проиграешь!"

   Тьма, еще мгновение назад ласково обнимающая плечи, стиснула их, впившись когтями. Но почти сразу опомнилась – и, спрятав их, вновь прильнула гибким станом.

   "Выпусти меня – и мы будем вместе. Навсегда... Идти шаг в шаг, рука об руку – только я и ты. И наша вечность".

   Шепот, такой чарующе прекрасный, невообразимый, очаровывал, обольщал и соблазнял. Обещанием возмездия – и свободы, который у него никогда не было и не могло быть. Свободы от пересудов, от ненависти к себе – чужой и своей... свободу от долга и свободу быть, быть собой...

   И свободу от себя.

   Он с силой, грубо оттолкнул ее, распахнув глаза. Губы исказились в одном-единственном – и отчего-то таком сладком слове:

   "Никогда".

   Тьма всколыхнулась, бледнея и выцветая; теряя власть. Тени истончились, теряя объем и чернильную резкость, ясность черт.

   "Проклятый упрямец!" – зашипела она, отстранившись сама – и растаяла в бесконечной игре отражений и ослепительном свете.

   Из сонма тяжелых мыслей его выдернул голос Этвора, решившегося, наконец, нарушить молчание.

   – Лорд-Хранитель, – сдержанно начал Правитель, – вам действительно нужны все наши гости для, хм... расследования? Я не совсем понимаю, как вы собираетесь проверять каждого. Нет, я всецело полагаюсь на вас в этом вопросе, но... – и, устав ходить вокруг да около, прямо сказал: – боюсь, мы просто не сможем разместить всех.

   – Прошу прощения. Я был несколько поспешен. Конечно, в этом нет необходимости. Достаточно составить полный список гостей, в котором каждая позиция будет подкреплена подписью. Ваше приглашение остается в силе? После случившегося, боюсь, я не имею права покидать Арьеннес.

   Голос звучал невыразительно, бесцветно, без намека на чувства. Короткая встреча с Тьмой окончательно подкосила его. Бессонные ночи, борьба с самим собой, ритуал... Кэррой... Слишком много даже для него.

   – Разумеется. Вам отведены апартаменты в восточном крыле, – со скупым, тщательно отмеренным радушием сказал Этвор.

   Сочтя разговор оконченным, Эрелайн коротко кивнул и обратился к залу, безэмоционально, с легкой прохладцей – не презрительной, не раздраженной, а равнодушной:

   – Прошу. Вписывайте свои имена.

   Тени, мягко клубящиеся под ногами и дрожащие в свете свечей, явственно всколыхнулись. На вытянутой в требовательном жесте руке, не заставив ждать, появились несколько выхваченных с его письменного стола листов и позабытое в чернильнице перо.

   Спиной чувствуя напряжение и недовольство, нарастающее в зале, он аккуратно опустил находки на пустеющий треножник и, не оборачиваясь, повторил:

   – Прошу. Проходите. И вас, леди Правительница, это тоже касается.

   Айори, не проронив ни слова, со смесью гордости и презрения на лице, оставила подпись одной из первых, тем самым оказав ему услугу: увидев, что даже леди Правительница сочла за лучшее подчиниться, остальные не осмелились нарушить приказ. Да, безупречно прямая спина демонстрировала несломленность и говорила, что это не конец, что он не победил и что она отплатит за сегодняшнее унижение, золото глаз яростно вспыхивало, но – подчинилась.

   Эрелайн ни на мгновение не отвлекался, напряженно наблюдая за тем, как вносят свое имя в список и отходят высокие леди и лорды. Выражение лиц, интонации и суть вскользь брошенных слов, росчерки, оставленные пером – небрежные и сдержанно-спокойные, летящие и выписанные до последней завитушки, нервные и оставленные твердой рукой... Эрелайн готов был поклясться, что среди гостей нет того, кто вмешался, одним-единственным письмом навсегда перечеркнув судьбы двоих бессмертных.

   Но всегда был шанс, пусть даже один на тысячу. Шанс, что он ошибается. Поэтому предстояло еще много работы.

***

   – Какое-то безумие, – Эрелайн с силой сжал ноющие виски – и откинулся на спинку стула, сцепив дрожащие пальцы. Невидящий взгляд скользил по погребенному под листами отчетов и поименных списков столу, обшитым светлым деревом стенам кабинета, ослепительно сверкающим позолотой светильникам.

   – Ритуал или Кэррой?

   – Что? – Эрелайн вздрогнул, очнувшись от мыслей. И, вскинув голову, встретился взглядом с Сэйной. Мгновением позже он с некоторым удивлением отметил, что в комнате они остались вдвоем. Причем уже давно.

   – А где... – вопросительно начал он. И, преодолев замешательство, неопределенно закончил: – Остальные?

   – Ушли. Вы не заметили? – с неменьшим удивлением ответила Сэйна. И, видя написанное на его лице недоверие, продолжила: – Адрин и Геллен, как вы и просили, следят за тем, чтобы гости покинули дворец без каких-либо затруднений. Дэйн и Эталь озадачены беседой с нашими хозяевами и стражей. Я заканчиваю сверку списка приглашенных, любезно переданного вам Правительницей, со пофамильным перечнем прибывших на церемонию... Что-то не так? – оборвав саму себя, спросила Сэйна, заметив, как он помрачнел.

   – Все так. Кроме того, что я только что обращался к Адрину, которого уже некоторое время нет в комнате.

   – Вы устали, – ни тени укора, осуждения или насмешки. Разве что немного сожаления.

   – Чушь, – Эрелайн прикрыл глаза, на мгновение – и, открыв, сухо спросил: – Вы закончили?

   – Да, мой лорд. На церемонии присутствовали только те, кто получил приглашения. Леди вьер Тесс и чета вьер Сиэ не смогли прибыть. Вьер Тесс не здоровится, а вьер Сиэ...

   – Как всегда. Можешь не продолжать. Это все?

   Сэйна коротко кивнула:

   – Желаете ознакомиться со списками?

   – Если это возможно.

   Приняв из ее рук аккуратную стопочку листов, Эрелайн заскользил взглядом по строкам, ни на чем не останавливаясь, поверх. От имен, личных и родовых, зарябило в глазах.

   Эрелайн сверился с перечнем гостей, лежащим тут же, подле. Отложил один из листов, второй... пробежал глазами, сравнивая.

   Боковым зрением зацепив движение, он вскинул голову, оторвав взгляд от бумаг. Сэйна, сидевшая напротив, тихонько шелестела страницами, то перелистывая их одну за другой, то замирая и напряженно углубляясь в чтение.

   – Вы что-то ищете? – не помня, чтобы отдавал какой-то приказ, спросил он.

   – Да. Кое-что, что вызвало у меня подозрение, – рассеянно ответила она, не поднимая головы от документов.

   Сэйна всегда смешно поджимала губы, когда о чем-то напряженно размышляла. Обычно Эрелайна это забавляло, но сейчас он слишком устал, чтобы что-то чувствовать.

   – "Подозрение"? В каком из отчетов?

   – Вчерашнем, – рассеянно бросила она, перелистывая страницы. И раздраженно воскликнула: – Да где же! Я ведь помню, что... ага!

   Листок выскользнул из стопки и лег на стол.

   – Я взгляну? – полуутвердительно спросил Эрелайн и протянул руку, не оставляя права на иной ответ, кроме согласия.

   Не дожидаясь, пока Сэйна передаст заинтересовавшую бумагу, взял ее со стола сам. Встряхнул, распрямляя, и вчитался.

   Пробежав беглым взглядом по строкам, нахмурился и поднял тяжелый взгляд.

   – Я помню этот лист, Сэйна. Но не понимаю, что именно вас смущает.

   – Смотрите, – альвийка перегнулась через стол, склонившись над бумагой и вглядываясь в перевернутые и оттого почти нечитабельные буквы. – Это столкновение с отрядом Сумеречных... Слишком оно...