Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"
Автор книги: Алиса Элер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Ее голос – ясный и чистый, как перезвон ручья или стали, лишенный жеманства – уходил в чистые выси, тонул в свете.
– Мы – ваш единственный щит, и Вы едва не позволили нашему роду пресечься! Если не мы, кто встанет на перевале?! Кто? Может быть, ваш род, лорд Этвор? Или ваш, леди Айори? Дипломаты, целители, волшебники... Никто из вас не возьмет в руки меч. Никто из вас не будет встречать Сумеречных холодной сталью и скрещивать с ними клинки! Лишь вьер Шаньер, Владыки Теней, могли сделать это, потому что тысячи лет шли путем Хранителей, а вы бросили нас в час презрения, в час отчаяния! Так же легко, без сомнений, как уничтожили раньше единственных, кто мог стать с нами плечом к плечу, предав их огню пять столетий назад.
Айори смертельно побледнела: так сильно, что даже пудра и белила не могли скрыть ее гнева.
– Вы, – выплюнула она, едва сдерживая себя и дрожащую в голосе ненависть. Яростное пламя, теплящее в груди, текущее по венам силой древней крови, вспыхнуло в глазах, – говорите об изменниках? И смеете оспаривать правосудие?!
– "Правосудие"? В чем же заключалось преступление клана Льда? В том, что они не любили разжижать кровь, теряя древнюю силу? Но разве не то же мы делаем сейчас? Или, быть может, все дело в том, что их сила была враждебна Вашей, леди, но в дипломатии они проиграли?
– В том, что их сила черпается из тьмы! Из худших уголков души, из страсти, из ненависти и тьмы, абсолютной тьмы! Это сила Сумеречных, Смотрящих в ночь – но не нас!
– Довольно! – не повышая голос, но так, что его невозможно было услышать, а услышав, не подчиниться, проговорил Правитель. – Леди Алишия, Вы в полном праве не принимать моих извинений, но я действительно сожалею и чувствую свою вину перед вами, леди, и лордом Эрелайном. Особенно – перед ним. Чувствую и не забываю ни на секунду. Я не смог собрать лордов так скоро, как должен был; не смог повелеть твердой рукой и повести их за собой, заставив забыть о раздорах. Что в тот день... что в год после. Этого не изменить и не искупить никогда. Но мне бы хотелось, чтобы вы знали о том, что я сожалею.
– Мы благодарны Вам уже за то, – горько улыбнулся Эрелайн, опережая Алишию, – что Вы смогли удержать лордов от вмешательства не на нашей стороне, и этим спасли хотя бы наши жизни. Простите леди Алишию за излишнюю резкость, но, боюсь, мало кто может понять нашу трагедию. Время не излечит этих ран. Вы что-то хотели, Правитель, Правительница?
– Да. Хотела, – холодно, по-новому взглянув на него, проговорила Айори. Безупречная осанка стала болезненно-правильной, когда она выпрямилась еще больше. – Полагаю, было бы чудесно, если бы вы пригласили леди Ириенн прогуляться.
– Прогуляться? – растерялся Эрелайн, лелеявший надежду, что опасаться этим вечером ему стоит только танцев. Как же не кстати! Впрочем, нет. Очень даже кстати! Такой отличный повод сбежать от разряженных гостей, сумятицы танцев, грохота музыки... и проверить, наконец-то, дозоры!
– С удовольствием! – легко согласился он, подавая руку леди Ириенн.
Леди вымученно улыбнулась. И, поколебавшись, с почти осязаемым нежеланием приняла его руку.
***
...Ночь встретила их сладким дыханием диких роз.
Они шли молча, под руку, но не вместе. Молчание звенело водами утонченно-ажурных фонтанов, пело в тихом шелесте обнимаемой ветром листвы, шуршало подолом тяжелого платья и вздыхало блеклыми голосами трав.
Молчание разлилось в разверзнувшемся небесном колодце, к которому протяни руку – утонешь, и холодном блеске далеких звезд...
Иришь поглядывала на лорда сквозь полуопущенные ресницы, но лицо Эрелайна точно окаменело, и по нему невозможно было сказать, куда они идут и о чем он думает. Тени, порой скользившие меж старых, раскидистых и тяжеловесных дубов, каждый раз заставляли ее до боли сжимать пальцы на локте Эрелайна. Она знала, что это лишь соглядатаи и стражи – молчаливые и безликие, как и все, кто хранит эту Ночь – но все непонятная тревога, когтистой лапкой трогающая сердце, не желала отступать исчезать во тьме.
– Ночь нежна, – негромко сказал Эрелайн, нарушив обнимавшее их молчание.
Иришь вздрогнула и подняла на него растерянный взгляд. С кем он, к кому обращался? И куда смотрит так... странно?
– И холодна, – продолжил лорд, пока она думала, что же сказать в ответ. И замолчал.
Иришь было неуютно рядом с ним, как бывает с незнакомым человеком, с которым вдруг оказываешься наедине. И он действительно был незнакомым. Сейчас Эрелайн не походил ни на того повесу, образ которого рисовало ее воображение, ни на жестокого, но от чего-то страдающего насмешника, которого видели в нем другие. Он... не был ни кем.
Не был. Вообще.
Как будто умер давным-давно, и все, что осталось – тень на стене, отброшенная в изменчивом пламени свечи, в котором оживает даже то, что навеки не-живо...
Они шли, все отдаляясь от Faerie Nebulis и льющегося из его распахнутых настежь окон света. Темнота, идущая по пятам, обступившая со всех сторон, с каждым шагом становилась все гуще. Еще дюжина шагов – и тишина, прежде ласково укутывающая плечи, шепчущая дремлющим лесом, обрушилась на них звонким беззвучием, когда последние отголоски музыки затихли вдали.
Холод бежал по рукам и спине, холод пробирался сквозь кружево, шелк и атлас. Холод... и страх.
И тяжесть, сдавившая грудь так, что не сделать ни вдоха – пугающая, непонятная. Что это, и зачем?..
Ответ казался таким простым, ясным и очень важным, что Иришь не могла думать ни о чем другом. Ночь, обнимавшая их, причудливые тени старых дубов, тропки, горящие серебром в изменчивом лунном свете – все это исчезло для нее. Осталось только бессчетное множество ключиков от замка, за которым притаилась правда. Как же найти среди них единственно верный, когда тянешь вслепую?
А если этот: витой золотой ключик, умещающийся на ладошке? Стоит только стиснуть его – и, ничего не боясь, потянуться к темнеющей скважине...
Осознание хлестнуло по струнам души чудовищным диссонансом.
Давящий взгляд! Здесь есть кто-то еще!
– Эрела!.. – начала она и захлебнулась криком, когда шею обожгло холодом, закованным в сталь, а появившаяся из ниоткуда тень обхватила ее – и рванула на себя.
Он вздрогнул и, рывком выныривая из омута мыслей, обернулся, чтобы опоздать.
И в его расширившихся глазах Иришь увидела себя – и белокосого призрака с глазами настолько светлыми, что казались прозрачными.
Глазами Сумеречной.
***
Эрелайн обернулся. Вскрикнула сталь, вытянутая из ножен – и резко умолкла, загнанная обратно.
Он опоздал. Ошибся, позволил себе преступную слабость – и опоздал, проиграв бой до начала.
Сумеречная не стала нападать, нет. Она поступила проще и жестче, связав его по рукам и лишив возможности действовать: схватила Ириенн и, грубо прижав к себе, приставила к горлу меч. Он, сотканный из черноты сгусток мрака, матово поблескивал в ее руке, пожирая самые слабые оттенки света...
"Меч, сотканный из темноты"... воплощения Бездны!
A'shes-tairy качнула головой, увидев тень понимания в его глазах. Шелк серебряных волос расплескался в ночи лунным светом.
– Не стоит, Повелитель, – с улыбкой сказала она, чуть сильнее, чем прежде, касаясь лезвием меча тонкой шеи девушки. Ириенн вжалась спиной в Сумеречную, только бы оказаться дальше от ледяного дыхания клинка. – Право слово, не стоит. Вы ведь поняли, что это за меч, не так ли? – и добавила, не удержавшись от короткого смешка: – Как, впрочем, и ваша прелестная спутница.
– Drakkaris flamary, – процедил Эрелайн, не меняясь в лице. Сохранять на лице непроницаемую маску было сложно, как никогда.
– Верно, драконье пламя, – повторила она с прежней улыбкой. Слова, похоже, приносили ей несравненное удовольствие. – Застывшее драконье пламя, скованное тысячи лет назад словом N'orre Llinadi. По-прежнему живое и по-прежнему смертоносное для всех aelvis.
Он глубоко вдохнул, унимая дрожь в голосе. Дрожь не страха: злости.
– Чего вы хотите? – холодно спросил Эрелайн. Удерживать маску он еще мог, а вот приказать успокоиться то и дело болезненно сжимающимся на рукояти меча пальцам – нет.
– Как хорошо, что мы так быстро нашли общий язык, – усмехнулась Сумеречная. И продолжила – не угрожая, предупреждая: – Вашей очаровательной спутнице ничего не грозит... если не будете упрямиться, конечно
– А если нет? – пропустив через себя и едва сдержав новую волну гнева, спросил Эрелайн.
– Увы, – холодно сказала она, без тени прежней иронии. – Ответ вы знаете сами. Поэтому будьте любезны: не делайте глупостей. Одно мое неловкое движение – и ее бессмертие обернется проклятием. А это было бы... досадно.
– Я повторяю. Что вам нужно?
– Мне, мой Повелитель, нужны Вы.
Эрелайн вздернул бровь. Губы искривились в усмешке
– Я?
– Ваша жизнь, – уточнила Сумеречная. – Ваша жизнь в обмен на жизнь вашей прелестной спутницы.
– Замечательная сделка, – криво улыбнулся Эрелайн. – Я бы даже сказал – изумительная. Простите, но Вы всерьез полагаете, что среди живущих и ушедших есть хоть одна душа, которая согласилась бы на нее?
– Есть. И это вы, – просто ответила она.
– Сожалею, но вынужден вас разочаровать, – его голос звенел сталью. – Отпустите леди Ириенн и уходите. Я клянусь сохранить вам жизнь... и свободу. Вы сможете уйти. Прямо...
Эрелайн замолчал, не договорив, потому что заливисто рассмеялась.
В голосе – глубоком, темпераментном, с едва заметной, но красящей ее хрипотцой – заиграло веселье.
– Простите, Владыка, но не вы сейчас диктуете условия, – и резко, жестко закончила, приказывая, а не прося: – Бросьте меч и примите наш бесценный дар. Дар смерти.
– Если я приму ваш дар, род Владык Теней прервется, и некому будет остановить пришедшие с Жемчужных Берегов сумерки. Я не имею права распоряжаться своей жизнью, как бы мне того не хотелось, потому что она не принадлежит мне, – и, поколебавшись, все так же сухо, безжизненно и хлестко закончил: – Простите, леди Ириенн. Это мой долг.
Слезы, блеснувшие в ресницах капельками росы, сбежали по болезненно-бледным щекам. Эрелайн закрыл глаза: смотреть на нее было невыносимо. Холод, спасительный холод и свинцовая тяжесть долга – его благословения и проклятия...
Но никогда она еще не была так тяжела.
– Не прощайте, – обманчиво-спокойно и сухо сказала Сумеречная. И хлестко добавила: – Потому что он лжет.
И, не дожидаясь ответа, продолжила, обращаясь уже к нему:
– Вы хорошо играете, мой лорд. Я бы поверила вам, ни секунды не сомневаясь, если бы не одно "но": я слишком о вас наслышана и слишком хорошо знаю, какой вы. Поэтому, – голос ее поднялся, взвился в высь, пробежал по кронам вместе с налетевшим ветром – и сорвался криком: – Повторяю: бросьте меч и примите смерть. Ваша леди вернется на бал невредимой, клянусь.
– Назовите хотя бы одну причину, почему я могу позволить себе пренебречь долгом и пожертвовать сотнями жизней ради одной.
– Честь.
Слово, брошенное в лицо и давно жгущее изнутри, хлестнуло наотмашь, выбив воздух из легких и качнув землю под ногами.
– Меч, Повелитель, – сладко прошептала Сумеречная, всколыхнув замершую ночь.
Эрелайн вцепился в рукоять меча побелевшими от напряжения пальцами.
...Что такое жизнь одного в сравнении с благом многих, одна жизнь – в обмен на сотню других?
Ничто. Потому что для aelvis всеобщее благо всегда стоит превыше чувств и эмоций, клятв и принципов, чаяний и надежд.
...Всегда спокойны и сдержаны, рассудительны и бесстрастны, всегда поступают только правильно...
Одна жизнь – цена победы и ошибки. Всего одна жизнь.
– Меч.
Пальцы стиснули рукоять до боли, до скрежета – в пальцах ли, в рукояти ли?.. Впрочем, какая разница!
– Уходите, – каждый звук вырывалась из горла хрипом, вороньим карканьем. – Уходите, и если посмеете тронуть леди – убью вас. И клинок, выкованный из драконьего пламени, вам не поможет.
– Проклятый упрямец! – рявкнула она, не выдержав. – Мы оба знаем, что ты сделаешь, так хватит тянуть! Ты все равно обречен, а она – нет! Прими свою смерть!
Слова, ударившие с прежней жестокостью, в этот раз лишь прибавили сил.
Эрелайн выпрямился, болезненно-прямо.
Сумеречная зло сощурилась, видя, что он не собирается отступать, – и с размаху ударила в самое больное место, обессилевая, обездвиживая...
– "Твой народ", говоришь? "Alle-vierry"? Не те ли это, кто вздрагивают при звуках твоего имени? Не те ли, кто ненавидят тебя и боятся больше Сумеречных и драконов? Не те ли, кто называют тебя чудовищем, выродком, проклятием Владык Теней? И они правы, потому что ты – чудовище. Тот, чье сердце чернее Ночи. Куда ты приведешь их, бессмертный? Во тьму?
-Нет.
Тихое, глухое... слабое.
И она, слыша его неуверенность, видя его слабость, продолжила наносить удары, от которых нельзя оправиться:
– Если твой дом выбрал правильный путь, почему же его "награда" горчит полынью? Почему же дом Владык почти уничтожен? И почему же тьма смотрит из глаз его единственного наследника?! Это расплата. Ты слепец, если не видишь этого.
– Расплата за что?.. – глухим, надломленным голосом, спросил Эрелайн, опустив взгляд. Плечи ссутулились, словно вся боль, вся тяжесть прошедших лет навалились на них. В глазах темнело то ли от злости... то ли от слез. Жгучих, сухих, злых слез.
– За что?! – Сумеречная рассмеялась. – Ты всерьез спрашиваешь "за что"?! Посмотри на меня, Зарерожденный! Моя кожа выбелена, стерта жестокими снежными ветрами, глаза выцвели от слепящей белизны, кроме которой на Берегах нет ничего. Мои губы потрескались от холода, и я никогда, даже летней ночью, не могу смотреть на пылающий огонь. В моих глазах – боль и ненависть, сердце изодрано сумерками, а руки дрожат от Песни драконов. Это недостойно расплаты?! Предать своих братьев и сестер, отдать их на растерзание лютому морозу и стуже – и ради кого?! Ради смертных! Ради клятвопреступников и предателей, вонзивших нож в спину!
– И в чем же наша вина? В чем же наша расплата? Вы сами выбрали этот путь. Мы лишь следовали своему долгу.
– Идти неверным путем – не меньшее преступление, чем отступиться от нее.
– Идти всегда лучше, чем стоять на месте. Потому что рано или поздно даже неверная дорога может вывести туда, куда ты стремился.
– Это – тот перекресток, который ты искал? Впрочем, почему бы и нет? Каждой душе свойственно стремится к жизни... или к смерти, если дорога в жизнь для нее невозможна.
– Не тот. Но если бы я не шел по своему пути, вы бы вряд ли готовы были подарить мне легкую смерть, – с кривой усмешкой сказал Эрелайн.
Меч, с тихим напевом, выскользнул из ножен.
– Готовы. Легкую и чистую смерть, – с чувством проговорила Сумеречная. Меч в ее руке дрогнул и чуть сильнее надавил на кожу Ириенн. Она сжалась под ним, не дыша, едва живая от накатывающей слабости, от обжигающего дыхания драконьего пламени, лишающего воли и обрекающего на смерть. – Это ли не величайший подарок для тебя, Повелитель? Раствориться в ветре дыханием ночи, умереть навсегда – так, чтобы даже память о тебе исчезла навек. Что сделают с тобой Alle-vierry, когда узнают твою маленькую тайну? Мы сжигаем смотрящих в ночь на кострах. Заживо. Порою, когда принесенная ими тьма так велика и темна, что даже чистом, яркому пламени не разогнать ее, их растерзывает толпа. А как поступают в Долинах, Лесу и Лазурной Гавани?
Эрелайн улыбнулся. Грустно и устало. Очень устало.
– Вы так говорите, как будто есть разница, в каких одеждах к тебе явится смерть. Не все ли равно, любезная? Смерть приходит однажды и навсегда. По сравнению с ней ничто не имеет силы, все теряет значение – и это уже величайший дар, за который она не просит ничего. В жизни, моя белокосая госпожа, бывают моменты гораздо страшнее самой мучительной смерти. Потому, что после них приходится жить. Жить и помнить. А смерть приносит забвение.
– Для других, может быть, разницы и нет. Их смерть далека и играет с ними в кошки-мышки, а судьба ведет по начертанному пути. Пути жизни. Вверх, вдаль, ввысь... а твой путь – это путь к смерти. Ты обречен с рождения. Лучшее, что могла сделать твоя мать для себя и других – убить тебя и объявить о гибели наследница.
Эрелайн криво улыбнулся. Улыбка дрожала на тонких губах – мучительная и какая-то беспомощная. А в глазах – черных, как никогда – плескалась... пустота.
– Ты обречен, Повелитель. Обречен за смерть... и проигрыш тьме. Тебе не победить ее, никогда. Потому что она – это ты. Чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее она становится. Сколько еще ты продержишься, Эрелайн вьер Шаньер? День? Седмицу? Месяц, декаду, век? Не питай иллюзий и пустых надежд. Она готова ждать вечность для того, чтобы нанести один-единственный удар – и поглотить тебя без остатка. И тогда тьма захлестнет весь твой замок, весь Зеленой Дол, Арьеннес, Лес Тысячи Шепотов, королевство Северы... Не лучше ли тебе умереть сейчас, пока еще не слишком поздно что-то изменить.
– Лучше проиграть тебе?
Голос, едва слышен в недвижимой тишине леса.
– Выиграть. Не в бою со мной, а с Ней, проклявшей тебя. Это твой единственный шанс, слепой поворот – умереть в ночь Беллетайна от драконьего пламени и унести с собой тьму. Если ты Уйдешь, ей не из чьих глаз будет смотреть, никто не покажет ей дорогу и не выведет в мир вместо тебя. А ты сделаешь это, рано или поздно, когда презреешь долг и забудешь себя.
Ветер всколыхивает травы, шепчет клевером и медуницей, золотыми крапинками люпинов и звездочками . Потревоженная листва вздыхает обреченно и глухо.
...И от упавшего и взметнувшего цветочную пыльцу клинка, отделанного черненым серебром, прянули волны травы, как рябь по воде – и разбежались с тихим стоном.
– Будь по-твоему.
...и в ужасе замерла ночь в расширившихся глазах Ириенн.
***
Иришь задыхалась от боли и отчаяния, в глазах дрожали слезы. Клинок, выкованный из драконьего пламени, жег шею каленым железом – невыносимо, мучительно, непрестанно. Хотелось биться в истерике, только бы вырваться из жесткого захвата Сумеречной, только бы уйти от этой ненависти, от дышащего смертью и ледяным пламенем клинка – но страх удерживал ее, не давая сорваться в безумие. Страх – и разум; холодный, бесстрастный разум aelvis.
...Тот самый разум, который уже приговорил ее к смерти.
Она обречена. Ни один бессмертный не пожертвует ферзем ради спасения пешки. Будь она на месте Эрелайна – не колебалась бы ни секунды, и потому не имеет никакого права о чем-то его просить.
...И кого – его? Незнакомца, которого почти ненавидит, и который платит ей взаимностью?
Иришь закрыла глаза, чтобы не видеть темнеющее у самой шеи лезвие, но так было даже страшнее: перед глазами вставали образы близкой смерти, лица родных, которых она больше никогда не увидит... и осознание того, какая же она, драконы ее раздери, идиотка!
"Самая настоящая и распоследняя", – мрачно подумала Иришь, отвечая на свой же вопрос.
Совершенно некстати вспомнилось, что она так и не рассказала Роальду о том, что это она в свое время сломала его любимую игрушку. Брат всегда был нелюдимым и молчаливым, и все время проводил в одиночестве, играясь с набором солдатиков, которые ему подарил отец на десятилетие. Иришь до сих пор помнила красивые, изящные фигурки, вырезанные из мрамора, и помнила, как Роальд обожал их и ни с кем не хотел играть. Иришь обижалась и злилась, и однажды прокралась в его комнату и спрятала сундучок с солдатиками за занавеску. У открытого окна. Столкнула вниз игрушку не она, а кто-то из слуг, но виноватой Иришь считала только себя.
Роальд, так и не вызнав, кто виноват в трагедии, еще больше замкнулся в себе. Ему, конечно же, подарили другой набор, еще лучше прежнего, но брат остался к нему равнодушен.
Извечная, о чем она только думает?! Что за нелепые мысли! Быстрее бы уже все кончилось: уже нет сил ждать!
Почему они так тянут? О чем вообще они говорят?!
– Уходите, – хриплым, севшим, но не ослабшим голосом отрезал Эрелайн. – Уходите, и если посмеете тронуть леди – убью вас. И клинок, выкованный из драконьего пламени, вам не поможет.
– Проклятый упрямец! – рявкнула Сумеречная, не выдержав. – Мы оба знаем, что ты сделаешь, так хватит тянуть!
Из груди Иришь вырвался горький смешок. К чему это ребячество! Она обречена, и полноте: незачем терзать сердце глупой надеждой.
Она подняла глаза на Эрелайна. "Я обречена, – шептал ее взгляд. – Не жалейте меня, лорд".
Встретилась – и впервые не увидела в его глазах той пугающей бездны, небесного колодца звезд, впервые разглядела что-то человеческое за холодной безразличной маской. Сочувствие, боль, жалость, вину, ненависть... много ненависти и боли, целая бездна.
Впервые увидела в нем что-то... искреннее. Живое.
Но это уже неважно. Слишком поздно.
...И почему эта Сумеречная так уверена в своей правоте?... Безупречный, следующий долгу, никогда не отступающий – разве он может согласиться на это?.. И если не может – то почему тянет? Зачем ведет этот разговор?
Где сейчас ваше безразличие, Эрелайн, в которое вы кутаетесь, как в подбитый мехом плащ, укрываясь от холода извне – и внутри? Оно так долго хранило вас, оберегало, и теперь, когда больше всего вам нужно – отступилось.
Иришь тихо, неглубоко, боясь порезаться, вздохнула – и с тоской поглядела на небо, где в пелене сизо-синих туч пряталась изменница-луна.
"А говорили – хранительница, подруга... – грустно улыбнулась она. – А теперь я умираю, и где ты, предательница? Даже не вышла попрощаться".
Не так она представляла себе этот вечер... и все вечера потом, которых теперь не будет.
Хоть бы лучик сверкнул в просвете, хоть бы прояснилось... но небо лишь глухо внимало ее мольбам, такое же далекое, холодное и беспристрастное, как и прежде.
Обречена.
Иришь закрыла глаза, уже сознательно воскрешая в памяти ушедшие года. Солнечную улыбку Даррена, хмурый, но заботливый взгляд Роальда... Матушку – властную и жестокую, но все-таки ее любящую – и отца... Отца, которого она так редко видела, но воспоминаниями о котором дорожила больше чем музыкой и танцами вместе взятыми. Иришь одергивала себя, чтобы ни в коем случае не начать себя жалеть, но напрасно: предательские слезы уже дрожали на ресницах, грозя вот-вот сорваться. О, какая она жалкая! Смотреть в лицо неминуемой смерти – и плакать! Что за ничтожество!
Иришь вдохнула раз, другой, пытаясь успокоиться... и замерла, вдруг расслышав окончание брошенной фразы Сумеречной фразы.
"Сердце, чернее ночи"? "Чудовище"? "Путь во тьму"?..
Что-то вдруг надломилось, и Иришь словно со стороны увидела, как разрозненные цветные стеклышки переливчатой мозаикой складываются в узор витража. Она уже знала, что увидит; знала, предчувствовала, но боялась даже представить...
Осознание пришло через несколько мгновений, протянувшихся в вечности дольше иных лет, и обреченность сменилась ужасом: всепоглощающим, бесконтрольным; от которого подламываются колени и который не дает шевельнуться, сойти с места, заставляя молча и покорно принимать свою смерть...
О, Бессердечная! Как она могла не понять этого раньше?! И как она могла идти с ним рука об руку, прикасаться к нему... танцевать с ним?!
По рукам, и талии, еще помнящим прикосновения Эрелайна, вновь засеребрился иней.
Чудовище, проклятый, смотрящий в ночь, он ходил рядом с ними, танцевал и смеялся. Он – воплощенная смерть, живая тьма, чудовище, приносящее смерть одним прикосновением, одним взглядом, одним своим присутствием! Он – тот, кто мог погубить их всех, каждый миг, каждую секунду... Чего он выжидал?! Почему не выдал себя раньше?..
"Пропала! – с отчаянием подумала Иришь. – Теперь точно!"
Даже Сумеречных она боялась меньше. Пусть враги, пусть вражда их тянется тысячи лет, но они хотя бы понятные, настоящие. А Эрелайн – чудовище, в глазах которого Ничего человеческого. Одна тьма, одна разверзнувшаяся бездна... Что может быть нужно тьме?!
Она не выдержала и вскинула на него взгляд, сама не зная, что хочет просесть в нем.
Бездна и тьма, тьма и бездна, небесный колодец с искрами и росчерками звезд, далеких туманностей... пустота и ничто. Как она могла хоть на секунду поверить, как она могла принять чудовище за aelvis?!
Эрелайн перехватил ее взгляд, исполненный ужаса, брезгливости и презрения.
Перехватил – и что-то в нем, еще готовым бороться, несмотря ни на что, надломилось.
А в глаза, только что таких чуждых, нечеловеческих, промелькнуло... что? Боль и отчаяние? Но...
Он разжал пальцы – и меч упал у его ног, утонув в шепчущем море трав.
Тихое, едва слышное:
– Будь по-твоему, – и его медленные, но твердые шаги.
...А сердце Иришь вновь дрогнуло, поверив. Потому что в его взгляде, изуродованном маской боли лице, сейчас было, наверное, больше человеческого, настоящего, чем у самой Иришь когда-либо.
Ей вдруг захотелось закричать, остановить его – и она сам испугалась этого порыва, погасив его. Чудовище, aelari, воплощенная тьма и смерть! То, чему нет места среди людей и бессмертных.
"И он не пощадит тебя, узнавшую его тайну..."
Всего десять шагов до того, как он...
Девять.
От незваных, предательских слез все вокруг переменилось. Небо посветлело, утратив бездонную синь; травы, и листья деревьев, и ниточки седины в темных волосах Эрелайна засеребрились... Стойте! Это не слезы!
Луна, лунный свет!
...Семь шагов.
Иришь тихонько выдохнула, не в силах сдержать охватившее ее волнение и счастье – и слишком боясь выдать его раньше времени. Спасены! И больше не нужно идти на эту чудовищную сделку...
Шесть.
"Чудовищную"... Слова, горчащее злее полыни, эхом отдалось в голове, потревожив струны воспоминаний. Радость, объявшая ее всю, отдававшая дрожью в коленях, вдруг ушла, уступив место холодному: "Но я ведь уже спасена".
А он... обречен.
Обречен – и должен уйти. Навсегда. Потому что теперь, когда маски сорваны, он не остановится ни перед чем. Слишком высокая цена за ее слабость и малодушие.
Четыре.
"Свадьба... – прошептал чужой, незнакомо-жестокий, но такой... свой голос, что это пугало до дрожи. – Ты ведь так не хотела ее... и так его ненавидишь. Отступись, не вмешивайся – и случится то, что должно. Сумеречная сдержит данное слово, aelari уйдет, не омрачив Беллетайн Тьмой. Он ведь все равно умрет – потому что должен умереть. Сейчас, позже – есть ли разница?.."
Три.
"Есть".
...И, вскинув голову, Иришь ласково взглянула на луну.
***
Льдисто-голубые глаза на миг озарились серебристой дымкой – и она растаяла в заливавшем поляну лунном свете.
Сумеречная потеряла драгоценное мгновение, одно-единственное, – но и его хватило Эрелайну, чтобы отпрыгнуть и, подхватив меч, встретить ее клинок своим. Сталь скрестилась в коротком: "Станцуем?"
Сумеречная прянула назад, под сень леса: так, чтобы даже самый крошечный краешек тени исчез во тьме, обступившей их.
Досадно! Это все усложняет.
Скользнуть за ней, во мрак – и вновь схлестнуться в ударах, быстрых и легких, точных и изящных в своей простоте. Клинки поют и танцуют, и в этом парном безумии, парном неистовстве ведет то он, то она. Кружево ритма фигурного вальса: шаг, второй, удар, блок, удар, уворот... Одна-единственная тревожная нота дрожит в воздухе, пронизывает саму Ночь и звенит пустотой, когда сталь умолкает.
...Удар, уворот, шаг, уворот, удар, удар – и серия быстрых аритмичных выпадов и уходов.
Сумеречная – гибкая, хлесткая, как ивовый прут – уворачивается, отскакивает, рразрывая дистанцию, и вновь скрещиваются клинки уже не в сонном кружеве вальса, а в волнующих ритмах Elv'inor.
Шаг, взмах, удар – ее, не его. Уход почти танцевальным па.
Удар! Искры падающими звездами вспыхивают в обнимающем их мраке.
Уклониться, отшагнуть от взвившегося меча драконьего пламени – и ударить, не оборачиваясь, пока противница только докручивает замах. Ударить, чтобы промахнуться, потому что Сумеречная изгибается – совершенно невообразимо, почти невозможно – и отводит его.
И снова звон, невыносимый звон, которым звенит уже не только скрещивающаяся сталь, но и сама Ночь...
Они почти равны в мастерстве. Первая ошибка станет единственной – и последний.
Удар – и уход. Снова.
***
Иришь безмолвным призраком, тенью самой себя жалась к шершавому боку старого дуба. Лунный свет серебрил молочно-белую кожу, рассыпавшиеся по плечам пепельно-серые волосы – шпильки, удерживающие их в изящной прическе, выскользнули и затерялись в траве. Полупрозрачные, ничего не весящие руки дрожали от пережитого – и от неверия, что все закончилось.
Иришь сама не знала, как ей удалось уйти по тонкому и изменчивому лунному лучу сейчас, когда она едва стоит на ногах, когда едва жива после обжигающего дыхания драконьего пламени. Сотканная из лунного света, недосягаемая, но видимая для угольно-черных теней, пляшущих по поляне, она разрывалась между желанием немедленно уйти, убраться отсюда, сбежать к отцу, рассказать обо всем... и желанием остаться. Чтобы помочь.
Бессмертная нервно закусила губу.
"Помочь?" А стоит ли? Она же помогла, развязав ему руки – для Эрелайна и этого довольно! Тем более он – смотрящий в ночь... неужели не сможет отнять жизнь Сумеречной?
По плечам Иришь, несмотря на то, что она сейчас была соткана из света и эфира, пробежал холодок. Неужели он действительно aelari?..
И неужели она уже один раз его отпустила – и собирается помочь, снова?! Безумная! Он не человек, и не aelvis, ему нельзя верить! Он чужд и пугающ, как бездны его сумрачных глаз.
В ушах еще звенит отчаянное: "Не смей помогать ему!" – а пальцы уже перебирают лунный свет как нежные струны арфы, и они – тонкие, податливые, дрожащие серебряным звоном – отзываются на ее прикосновения. Мягкий перебор, легкое касания – и музыка, слышимая одной ей, вплетается в лязгающий звон стали. А лучи сплетаются, переплетаются и проступают в воздухе невозможно-прекрасным узором...
Совсем немного, совсем чуточку волшебства – большего она не может себе позволить. Но и этой малости, этой ослепительно засиявшей, рожденной из лунного света юной звезды достаточно, чтобы решить исход боя.
***
Вспышка сверхновой ударила по глазам ослепительным светом. Эрелайн сбился с шага – и с непозволительной медлительностью ушел от удара, едва не попав под серебряный росчерк клинка.
