Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"
Автор книги: Алиса Элер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– ...но только тебе.
Я вздрогнул, очнувшись от наваждения.
Нежная мелодия флейты и арфы, играющая в переливах ветра, оборвалась. Вытканный ей путь растаял в размеренном дыхании полдня.
Не мой путь, потому что больше я не один.
– Они со мной, – негромко, со спокойной уверенностью сказал я, выискивая среди гибких теней, мелькающих среди крон, Глас Леса – его Хозяйку и любимицу.
Поляна задрожала зыбким маревом, как наваждения далеких южных земель. Прячешься, зеленовласая?
– Ждали тебя одного.
Голос – легкий, едва слышимый, как летний ветер, гуляющий в кронах, и вместе с тем сильный, стойкий. Голос Хозяйки. Она почтила меня разговором, но почему-то предпочла остаться безликой тенью.
– Не думал, что есть вещи, для которых недостаточно слова elli-e Taelis, – я улыбнулся одними уголками губ. – Я ручаюсь за них, Хозяйка. Впусти нас. Наши помыслы чисты, и Путь ведет в Лес. Ты видишь это.
– Ты привел смертную, elli-e Taelis, – в голосе – ни осуждения, ни укора, только спокойное безразличие и то молчаливое величие, которое есть в каждом слове, каждом движении младших из aelvis, слышащим Волю. Им неведомы чувства и страсти, как неведома свобода. Для них нет "я", только "мы". Мы – и Лес, мы – озеро...
– Она не может войти.
– В ее жилах – кровь aelvis. Это и ее Путь тоже.
– Не все то Путь, что выбрал ты, – сказала она, и в голосе, спокойном и отчужденном, все же прорезались нотки... чего? Укора? Недовольства? Насмешки?
– Не все, – согласился я, и упрямо повторил, несмотря на то, как болезненно вздрогнул от того, что она сказала: – Но это – наш Путь. Пропусти нас, Хозяйка.
Ее ответ разлетелся ворохом осенних листьев и ветром, толкнувшим в грудь, ударившим в лицо. Поляна вдруг дрогнула – и исчезла. Я вновь стоял посреди леса – такого же, ка и всегда. Но теперь в каждом прикосновении ветра слышался его голос и его воля.
Что она хотела сказать, почему противилась? И почему повторила то, чего я больше всего боялся услышать?..
Путь, уже стелящийся передо мной, Путь, в который я действительно поверил – впервые за столько лет! – и на который я нашел силы встать, теперь казался неверным, неправильным.
Почему она так сказала?.. И почему – не первая?
– Так и будем стоять? Что-то не так? – вскинул бровь Нэльвё, обрывая мои внутренние метания. Наши взгляды встретились, впервые за утро. И я внезапно успокоился.
"Нет, – с мрачной, совершенно глупой, но непоколебимой уверенностью подумал я. – Тебе я точно больше ничего не скажу. И вообще... не скажу".
Хорош я, если с Пути меня можно сбить одним словом!
И, вскочив в седло, я первым направил лошадь вглубь Леса.
***
Деревья становились все выше, все старше, и между древних, исполинских стволов теперь можно было проехать вдвоем. Колючий кустарник, цепляющийся за одежду, хватающий за ноги и раздражающий нас этим всю дорогу, почти сошел на нет. То тут, то там огненно-рыжими росчерками взвивались по стволам юркие белки. Непуганые, не знающие людей лани только удивленно склоняли увенчанные рогами головы, посверкивая темными, влажными глазами, не приближаясь, но и не убегая. Птицы, не таясь, сидели на низких, нависающих над лесными тропками ветках. Их звонкие, переливчатые голоса летели вперед, сквозь лес, путаясь в раскидистых кронах и уходя к высоким, невидимым за зеленью листвы небесам.
Нис-Эвелон вынырнул, как и все в Лесу, – неожиданно. Просто вдруг свет, до того мягко льющийся сквозь листву, больно ударил по глазам. Лес расступался.
Я подхлестнул лошадь – и она сорвался с места спорой рысью. Камелия ойкнула, растерявшись, но ненадолго – почти сразу в бойкий топоток летящей по лесу Стрелочки вплелись еще два.
Мы перемахнули через поваленное бревно, пробежали вперед по руслу пересохшего ручья, шуганули так некстати выбравшееся на поляну заячье семейство и скакали, скакали вперед наперегонки с ветром – тоже яростным, смелым, будто и он рвался на волю из жестких тисков деревьев.
Стволы мелькали, слившись в одно сплошное чередование света и тени. Когда мы, наконец, вылетели на обрыв, Камелия восхищенно выдохнула:
– Как же красиво...
И действительно было красиво. Золото дня лилось в долину, которую, как в ладонях, держали горы, потоком чистого света. Белые, чуть розоватые в лучах солнца домишки нис-Эвелона казались диковинными цветами, распустившимися среди зелени и бурных, звонкоголосых рек.
Я приставил ладонь к глазам, пытаясь разглядеть водную дымку Поющих водопадов, низвергающихся с отрогов Лиирских гор, среди которых всегда дрожали, переливаясь, семь радуг.
Поющие водопады... любимое место Миринэ.
– Красиво... – медленно повторил я. Усилием воли оторвав взгляд от светлеющей дали, я тронул поводья, пуская приостановившуюся было лошадь по каменной тропинке, круто уходящей вниз.
– Но ведь это не Лес, – с какой-то детской обидой, точно ее обманули, пожаловалась Камелия.
– Верно. Это нис-Эвелон. – рассмеялся ее детской обиде Нэльвё, подхлестнув Стрелочку и вырвавшись далеко вперед.
***
– Нас никто не встречает, – растерянно сказала Камелия.
– А кто тебя должен встречать? – шутливо поинтересовался Нэльвё. Напускной холод, которым он нервировал меня се утро, уступил место прежней ироничности.
– Ну... мы же – чужие, – не очень уверенно пробормотала она.
– Чужих не пропускает Полог, – раздраженно отрезал я и потянул за поводья, заставляя Стрелочку перейти на другую сторону улицы. Перекрикивания, которыми обменивались Нэльвё и Камелия через меня, мне изрядно надоели.
Девушка умолкла, и в воздухе повисла ленивая, сонная – долгожданная! – тишина. Я подставлял лицо солнцу, щурясь на него, и ночные тревоги и страхи сгорали в его ласковых, но безжалостных лучах.
Впрочем, одна мысль не давала мне покоя и заставляла постоянно нервно ерзать в седле. Как-то Камелия подозрительно умолкла! Что она на этот раз учудила – или пока еще только надумала учудить? Не выдержав, я обернулся.
К моему облегчению, девушка только вертела головой по сторонам. Малявки, игравшие в густых тенистых садах и бегавшие вдоль улицы, отвечали ей такими же любопытными взглядами.
Я криво улыбнулся. Забавно! Сама Камелия, в чьих жилах текла аэльвская кровь, выглядела гораздо старше ребятни – хотя, скорее всего, с ними погодка. "Слишком много человеческого", – с каким-то невольным сочувствием глянув на нее, подумал я. Если бы не внешняя взрослость и невыносимо-человеческое воспитание, я бы счел Камелию бессмертной. Та же непоседливость, тот же интерес ко всему и совершенно неописуемое любопытство. Расти она у старших родственников, в Лазурной Гавани, – была бы настоящей aelvis.
Но сейчас в ней оставалась слишком много, безнадежно много человеческого.
– А куда мы едем? – нетерпеливо спросила она, ерзая и едва ли не подпрыгивая в седле, когда вертеть головой ей наскучило. Каблучками она легонько попинывала лошадь, которая никак не могла понять, что хочет от нее юная (и очень странная!) хозяйка и только тоскливо ржала.
– А это надо у Мио спрашивать. По мне, так никуда.
– Я иду туда, – процедил я, – куда меня ведет Путь.
– И куда же он ведет?
Я хотел ответить на его сарказм чем-нибудь не менее едким, но дорога, ложащаяся под копыта пыльной вуалью, вдруг оборвалась.
Путь кончился.
Я вскинул голову и только теперь заметил, что остановился не перед обычным для нис-Эвелона маленького домика с тихим садом. Бледно-розовый, дымчатый и полупрозрачный, словно выточенным из кварца, Дом Шепчущих и Внимающих казался лилией, распустившаяся на озерной глади. А башенки – высокие, утонченные, ассиметричные – ее лепестками.
– Приветствую вас, elli-e taelis.
Вздрогнув от раздавшегося голоса, мягкого и мелодичного, глубокого, как переливы волн в ясный день, я опустил взгляд – и утонул в такой знакомой сини.
– Приветствую вас... Внимающая, – голос не дрогнул, но предательски сел, прозвучав блекло, глухо.
Shie-thany спускалась по мраморным ступеням нам навстречу. Льдисто-голубое платье с завышенной талией обнимало её тонкий стан туманной дымкой. Полупрозрачные рукава, легкие и невесомые, дрожали в такт ветру. Каштановые волосы свободно струились по плечам, оттеняя белизну кожи и легкий румянец. В глазах цвета горечавки, в уголках опущенных губ, в бесконечно усталой улыбке – горечь печали.
– Мы ждали вас. Идите за мной.
Она повернулась вкруг мягко и плавно, с аэльвской грацией – текучей, как вода. Платье захлестнулась вокруг ног прибрежной волной, пенно прошелестело по щиколоткам – и потянулось за ней с легким шелестом.
Shie-thany прошла мимо стражей. Холодные и молчаливые, высеченные из мрамора рукой ниери и готовые в любое мгновение сорваться с постаментов и защитить хрупкую Внимающую.
– Только сказитель, – на мгновение остановившись, даже не обернувшись, добавила она, когда вслед за мной к ступеням потянулись Нэльвё и Камелия. – Вас проводят туда, где вы сможете остановиться в Лесу.
Изнутри Дом Шепчущих и Внимающих казался эфемерным, сотканным из света и эфира. Солнце пробивалось через дымчатый кристалл и, рассеиваясь, рассыпалось нежно-лиловой взвесью. Взгляды двойки мраморных стражей жгли спину, и от них – молчаливых, бесстрастных, неприятно-чуждых – перехватывало дыхание, сжимало спазмами горло. Я не мог, не знал, что сказать – как не мог окликнуть ее, выдохнув одно-единственное слово.
Вперед, мимо витиеватых ответвлений коридоров, к темнеющей у противоположной стены двери. Шаги – почти что невесомые, беззвучные, словно не холодный, мертвый камень ложится под ноги, а доверчивая, пружинящая при каждом мхом и палым листьями земля.
Дверь отворилась перед Внимающей – сама, признав госпожу. Скрипнула, качнулась на петлях чуточку нерешительно, капельку задумчиво – и захлопнулась за мной.
Ощущение давящего взгляда, кинжалом вонзившегося между лопаток, отзывающегося болью при каждом шаге, тут же пропало. Не успел я выдохнуть и собраться с мыслями, чтобы что-то сказать, как дремотный воздух всколыхнулся пронзительным:
– Мио!
Миринэ бросилась мне на шею и повисла на ней, поджав ноги. Я несколько раз крутанул ее и осторожно опустил – впрочем, не разжимая объятий.
Shie-thany чуть отстранилась. Заглянув мне в лицо – робко, недоверчиво, как будто смотря на нечаянно сбывшийся сон – и вновь прижалась, выдохнув сбивчивое:
– О, Извечная, Непредсказуемая! Я не верю, что ты жив!
А у меня ноги подгибались от ее взгляда – не горько-измученного, а совершенно счастливого, василькового – и улыбки. Светлой, мягкой, вселяющей надежду... окрыляющей.
Я обнял ее крепче и пошутил, нарушая неловкость чересчур трогательного момента:
– Прости, что я жив. Ты очень расстроил?
– Да ну тебя! – воскликнула она, отпрянув и гневно полыхнув глазами. Васильковая синь потемнела до ирисовой. – Я ему рада, а он...!
– Он тоже рад, – улыбнулся я. – Даже не представляешь, как.
Взгляд чуть потеплел, но сумасшедшей легкости и бесконечного, безбрежного счастья в него так и не вернулись. Печаль и усталость, ушедшие из него, вернулись с прежней силой и остротой.
– Я думала, что все вы...
Голос Миринэ дрогнул и сорвался. Она отвернулась.
– Я тоже.
– Мне так жаль... Я не могла остаться, не прийти на зов Леса – и бросила вас всех. Тебя, Ленесс... Гиренда и других... Я не могу простить себе этого все минувшие годы. Ты не представляешь, какого жить с этим. И мне стыдно, невыносимо стыдно перед вами, перед тобой...
– Стыдно за что? За то, что ушла, исполняя свой долг? Или за то, что осталась жива? – нервно рассмеялся я. И, видя, что она помрачнела, уязвленная, коснулся её ладони – узкой и холодной. – Не сердись. Тебе ужасно не идет это выражение.
– Что значит не идет?! – вскинулась она.
Я, вскинув руки в знак признания поражения, послушно пошел на попятный:
– Идет-идет! Но улыбка все равно идет больше.
Напряжение, сгустившее ясный до хрустальной прозрачности воздух, дрожащее перетянутой и безнадежно фальшивящей струной, исчезла, и лицо Миринэ озарилось прежней улыбкой.
– Как же я рада! И ты нам так нужен, Мио! Теперь все будет иначе!
От ее светлой и нежной улыбки мне стало горько. Я не мог промолчать или солгать. Не мог даже для того, чтобы не омрачать то обманчиво-радостное мгновение, которое вдруг упало нам в руки сказочным пером синей птицы, и которое вот-вот окажется еще одним сном, прекрасным и жестоким.
Особенно для этого.
– Не будет.
Глухо и пусто.
Слова повисли занесенным над головой клинком.
Улыбка, расцветшая на губах Миринэ, исчезла. И в коридоре, укутанным приятным полумраком, как невесомой серебряной шалью, вдруг повеяло холодом и сыростью.
– Что? – она попробовала улыбнуться, но неубедительно, робко: – Мио, ты же сказитель! Драконы...
– Я знаю, – оборвал ее я.
Миринэ замолчала. Только долго и странно смотрела на меня, будто впервые увидев. И негромко спросила:
– Тогда что не так? Я не понимаю.
"Что не так"? Мне ужасно хотелось рассмеяться, расхохотаться в полный голос, но это было так нелепо и так неуместно сейчас, что я усилием воли заставил себя успокоиться. Но так же просто подобрать слова не мог.
– Миринэ... – медленно начал я, мучительно думая, что ей сказать, как объяснить... И, когда пауза затянулась настолько, что тянуть дальше было невозможно, договорил коротко и беспощадно прямо: – Я больше не сказитель.
– Что за чушь! – раздраженно хлестнула она. – Хватит меня разыгрывать!
– Посмотри на меня! – резко окрикнул я, как всегда слишком легко поддаваясь чужой злости. – Разве ты не видишь, что я больше не волшебник?! Не видишь как жалок мой магический потенциал, едва отличный от нуля?
– Вижу, но я думала, это иллюзия...– начала она растерянно. Прежней раздражение исчезло – но всего на мгновение. Она мотнула головой, словно отгоняя неправильную, чуждую мысль, и оборвала себя. – Нет, не верю! Опять водишь меня за нос?!
– Миринэ!
– Мио! – воскликнула она, притопнув. Ее голос взметнулся, как волна, набрав глубину, силу, но ни на тон не поднявшись выше, – и в неистовом порыве разбился о скалы мириадами солнечный брызг. – Прекрати! Сейчас не до шуток! Отвечай правду – или прокляну!
– О, да, – негромко, с грустной улыбкой будто обращаясь к самому себе, пробормотал я. – В проклятиях тебе нет равных.
– Хоть в чем-то я талантливее тебя, – фыркнула Миринэ. Она по-прежнему хмурилась, но, еще мгновение назад пылавшая яростью, теперь чуть успокоилась. Не сводя, впрочем, с меня пытливого, настороженного взгляда.
– Дело не в таланте.
– А в чем? – против воли заинтересовалась она, смягчаясь. В отличие от большинства мои друзей и сокурсников, питавших к моему таланту здоровый (и временами замешанный на зависти) скептицизм, Миринэ, как Shie-thany, безоговорочно мне верила. Чем я порой беззастенчиво пользовался – вот как сейчас.
– В зловредном нраве, конечно же!
– Мио!!!
Сложно описать, сколько было в этом крике возмущения. Я увернулась от обещанного заклинания и поспешно отбежал на пару шагов. Если остальных я мог задирать безнаказанно (заклинания Корина я успевал расплести, а от Нэльвё – удрать за Грань), то гнева Миринэ справедливо опасался. Она и раньше, в совсем юные года, была прекрасной чародейкой, тонко чувствующей льнущую силу и мечтающий воплотиться ее волей мир. Учились мы одному и тому же, и она отлично знала все уловки, к которым я мог прибегнуть. Поэтому, два уйдя от еще одного диссонанса – невидимого, всколыхнувшего верхние Грани лишь дрожью воздуха, но ударившего по струнам ветра ужасным не-созвучием – я поспешно вскинул руки:
– Сдаюсь!
Миринэ изменилась в лице: так резко, что я испугался. Эмоции, отражающиеся на ее лице, сменялись быстрее, чем я успевал их прочитать. Ужас, неверие, страх, смятение, осознание...
– Так это правда? – ее тихий, едва слышимый голос прозвучал надтреснуто, сломлено. – Значит...
Она не договорила. Замолчала, оборвав себя, и порывисто шагнула ко мне. Легко, едва ощутимо, самыми кончиками пальцем коснулась щеки. Заглянула в глаза, провела по лицу – и прошептала:
– За что?
Бескрайнее море, плескавшееся в ее глазах, тревожно потемнело.
...Провела – и так и замерла, не отнимая руки.
Я осторожно взял ее ладонь в свою.
– Не сейчас, Миринэ.
Еще один взгляд – долгий, пронзительный – и она отвернулась. Отошла на несколько шагов, зябко охватив себя за плечи.
– "Не сказитель"... – прошептала она, и вновь порывисто обернулась. Платье захлестнулось вокруг бурливым водоворотом. В глазах – темнота предгрозового моря. – Мы обречены.
– Но есть и другие...
– Нет, – оборвала она меня с неожиданной злостью. – Никого нет! Мы ищем уже второе десятилетие. Сказителей нет, Мио, ни одного. Это – конец.
– Быть не может. Как вы искали?
– Мы пели песнь. Даже если бы сами elli-e не услышали, Она позвала бы их.
– Я её не слышал.
– Ты ведь больше не сказитель, – неожиданно зло бросила она. И осеклась, увидев, как я бессильно сжал кулаки: – Прости.
– Двадцать лет... – взяв себя в руки, начал я, сменив слишком болезненную для себя тему. – Двадцать лет! Вы так долго знаете о пробуждении драконов и никому ничего не сказали?
– А что нам было говорить?! То, в чем даже у нас нет уверенности: так, смутные догадки? Слова Сумеречных и косвенные свидетельства не могут служить доказательствами. Если бы мы могли сами услышать Песнь... но Сумеречные не дадут нам ступить и шагу!
– Разве у вас не перемирие?
– Да, перемирие, – раздраженно согласилась Миринэ, отвернувшись и бессмысленно, бесцельно сделала два шага, остановившись. И, не оборачиваясь, едко пояснила: – Мы не трогаем их, а они – нас. Сумеречные не верят никому из Зарерожденных. Что мешает отправить на Жемчужные Берега Shie-thany, подговоренных кем-то из Alle-vierry? Только честное слово, а оно уже давно обесценилось ложью. К тому же, предатель среди нас уже есть. Так за чем дело стало? С нас – ответный удар! – горько закончила она.
– Предатель от Сумеречных? – неверяще переспросил я. – Среди Слышащих?..
– Верно, что в час драконов никому нельзя верить.
– Как бы то ни было, – настойчиво повторил я, нарушив тяжелую, давящую, повисшую между нами тишину. – Известите других. Thas-Elv'inor, Alle-vierry, Elv'inor, di-Auerres... Вместе вы найдете сказителя.
Она только покачала головой.
– Не найдем, Мио. Все тщетно, и ты об этом знаешь. Хватит обманывать себя.
– Shie-thany, как всегда, решительны и готовы к действию, – съязвил я, задетый ее последней фразой. О чем тут же пожалел.
Миринэ стремительно обернулась. Волосы взметнулись темно-каштановой волной, растрепав безупречную прическу.
– Осторожнее в словах. Помните, с кем Вы говорите, elli-e Taelis.
– Миринэ, – пойдя на попятный, начал я, – Вы действительно заранее опускаете руки. Смирение и выжидание, которых вы придерживаетесь, сейчас неприемлемы – и ты об этом знаешь. У нас так мало времени, чтобы успеть что-то сделать, и так мало шансов! Еще не поздно, просто не может быть поздно! Поверь мне.
– Что мне сказать о твоем приходе? – сумрачно взглянув на меня, спросила Миринэ. Холодно, спокойно, пусто.
Медленно, со степенной текучей грацией, она подошла ко мне – и остановилась рядом, смотря ровно перед собой.
– Совет ждет.
Действительно – что? Я медлил с ответом, не зная, на что решиться – и стоит ли решаться вообще.
– Что сказала Воля? – стараясь говорить ровно, почти безразлично, спросил я, но внутренне сжался, слишком хорошо зная, каким будет ответ.
– Воля, – начала Миринэ, подняв на меня взгляд, тяжелый и тревожный, – не сказала ничего. А Лес и ветер пели о приходе сказителя.
Беспощадно правдиво, невозможно жестоко. Ожидаемо – и все равно слишком больно. Я злился на себя за эту слабость, но ничего не мог поделать. Какая-то детская обида каждый раз овладевала мной, когда Она была ко мне безразлична.
Детская обида, детские непрекращающиеся "почему"...
Я молчал, вновь затягивая паузу и убегая от ее долгого взгляда, от самого себя, все не решаясь сказать...
Не решаясь... но почему? Я ведь решился еще раньше; тогда, когда посмел вернуться в Торлисс, нарушив данное когда-то себе слово, потому что больше жить так, не считая дней, не зная, сколько прошло недель, месяцев и лет, – не мог.
И позже, когда Корин предложил эту глупую, бессмысленную авантюру, разве не потому я согласился, что хотел вновь найти свой Путь? Вновь обрести себя?
...И разве сейчас, когда я резко сменил маршрут, наплевав на мнения других, на все, кроме Ее воли и долга, я уже не принял свою судьбу? Разве вновь не встал на путь сказителя?
Так отчего сейчас я не могу произнести это вслух? Почему я боюсь признать свой выбор, который уже сделан? Потому что тогда мосты будут сожжены? И бездорожье, луговое разнотравье и перекрестье дорог навсегда исчезнут, слившись в один-единственный путь?
Но разве уже они не сожжены? И разве я не этого хотел?
И я сказал, отрезая себе путь назад, обращая его в ничто:
– Скажи, что пришел сказитель.
Миринэ не ответила. Только зашелестели, как волны, бушующие в шторм, складки скользящего по мрамору подола, и дробный перезвон каблуков отмерял каждый ее легкий шаг.
Я шел, чуть приотстав, чтобы не наступить на стелющиеся передо мной пенно-белые и глубоко-сапфировые, с лазурным и индиговым переливом ткани ее платья. Коридор – совсем небольшой, невольно ставший местом нашей встречи – заканчивался высокими двустворчатыми дверями. Миринэ толкнула их, совсем легко – и они распахнулись.
...И все утонуло в льющемся из Зала Совета свете.
Часть вторая
– Ах, какой дивный вечер, – мурлыкнула Айори, щуря золотые кошачьи глаза. Рыжие, собранные в сложную прическу локоны, вспыхивали в лучах закатного солнца, точно пламень. По тяжелым украшениям и капелькам янтаря, медовой росой осевшим на лифе платья, пробегали искорки в такт дыханию и изящным, безупречно выверенным движениям. Парча, шелк, кружево и золото – в тяжелых серьгах, в вышивке, гладью легшей на платье, в пенном кружеве рукавов и подола. Прекрасная, ослепительная, невозможно-прекрасная, леди Правительница была словно соткана из света бельтайнского дня. Золото и янтарь – вот ее облик на сегодняшнем бале. – Не правда ли, душа моя?
Иришь отвернулась от вычурно отделанного окна кареты. Она любила вечера. И сладкую песнь тихих рощ, и молчаливую умиротворенность глубоких и чистых, как отражающееся в них небо, озер. И оживление единственного города Зеленых Долин, приходящее на улицы, утопающих в сонной дреме роз и азалий, с первыми закатными лучами. Любила и сам Арьеннес – зыбкий и призрачный, точно сотканный из первых лучей зари. В нем не было отточенной веками стройности и легкости Эпохи Расцвета. Напротив: робость и неуверенность, с которой пробиваются еще не цветы даже, а тонкие нити травинок; с которой первые лепестки роз раскрываются навстречу солнечному утру, когда миновали уже морозы, и мир обещает только радость и девственное, не замутненное ничем спокойствие.
Но сегодня все было не так. Широкие улицы Арьеннеса, "Первой розы", заполонили кареты – точь-в-точь как та, в которой ехали они. Хрустальная ясность и легкость вечера рассыпалась под гнетом не приятной, а нервной, издерганной суеты, гомона, поскрипывания колес и лошадиного ржания. Слишком оживленно; слишком много голосов и людей.
Всего – слишком.
Иришь поморщилась. Раздражение, охватившее ее на выезде из любимого, а сейчас почти ненавидимого города, стало пробиваться первыми уколами мигрени.
– Дивный, – согласилась Иришь, ответив матушке одной из самых своих очаровательных улыбок. Спорить с ней было совершенно бесполезно. – Как жаль, что отец и мои милые братья не смогли присоединиться к нам.
– Увы, милая, слишком много хлопот. Одному твоему отцу никак не справиться, – с сожалением проговорила Айори, отворачиваясь к распахнутому окну кареты. С тихим щелчком распахнулся и затрепетал ажурный веер – кружево золотых нитей с россыпью капелек янтаря. – Здесь ужасно душно!
"Душно, – мысленно фыркнула Иришь. – Еще бы! Столько гостей!"
Ей, впрочем, душно не было. Теплый воздух последнего дня airees, прогретого совсем уже весенним солнцем, Иришь нравился, в отличие от вида, открывающегося из окна. Крыши, крыши, только крыши сотен карет и экипажей, разнотравным ковром устлавшим дорогу к Faerie Nebulis.
Почему-то вдруг вспомнилось, как она впервые въезжала в Арьеннес. Улыбка, уже настоящая, расцвела на ее лице. Ах, как это было давно! В тот раз Иришь упросила отца позволить ей ехать не в душной, ужасно скучной карете, а верхом. Пусть даже в дамском седле и расшитом жемчугом платье она не могла мчаться вместе с братьями, но скакать навстречу солнцу, наперегонки с ветром – вполне. И эту свободу, пьянящую и радостную, так не похожую на обычную придворную скуку, она помнила до сих пор.
Помнила, потому что еще долго не могла вырваться на волю – да и вырвалась ли сейчас? Матушка, узнав об этом, была вне себя. Дочь Верховного правителя въезжает в Арьеннес не в крытой карете, а в седле! Возмутительно! Даже спустя столько лет Иришь помнила каждое произнесенное матерью слово, каждый негодующий взгляд. И даже спустя столько лет отчаянно хотела не походить на Первую леди, а по-детски кривляться и передразнивать ее невыносимо правильный голос.
Его – голос – она, впрочем, не получила от матери. Звонкое сопрано Иришь не могло соперничать с ее глубоким, волнующим альтом.
...зато пела Иришь не в пример лучше.
– ...приветствовать гостей, – радостно закончила матушка. Иришь, прослушавшая ее фразу, напряженно улыбнулась. И, вынужденная участвовать в беседе, сказала первое, что пришло в голову:
– Лорд Эрелайн принял наше приглашение?
Обманчивая вуаль скуки, укутывающая Правительницу, слетела вмиг. С сухим щелчком сложив веер, она отвернулась от окна и перевела на Иришь неожиданно внимательный взгляд.
– Лорд Эрелайн почтит нас своим высоким присутствием, – медленно, чеканя каждое слово, ответила она. И спросила – жестко, резко; так, что и помыслить о молчании было нельзя: – Чем вызван твой интерес, позволь спросить?
– Только лишь женским любопытством, – легко нашлась Иришь и светло улыбнулась. На зависть матушке – по-настоящему.
Не найдя в глазах Иришь и тени лукавства, матушка отвела взгляд. По тому, как пальцы леди Айори отбивали нервный, злой ритм по сложенному вееру, можно было понять, что ответом она недовольна, но придраться ей не к чему.
В конце концов, мать нарушила молчание ровным:
– Ты не забыла бальную книжку?
– Конечно, нет. Но разве я не должна буду танцевать с моим любезным женихом? – чуть менее сдержанно, чем хотела, спросила Иришь, и недовольно поджала губы. Злясь на себя: она давно зареклась выказывать матери свое истинное расположение духа.
Балы Иришь, в отличие от светских приемов, любила – по той простой причине, что на балах можно было танцевать. Ей было все равно, с кем: лишь бы партнер не портил безупречное кружево танца, которое она плела, повинуясь причудливым переливам музыки, отдаваясь им без остатка. Мелодия вела Иришь к свету, в переплетение эфирных ветров, и выводила с последним туше, с последним аккордом – уставшую, измученную, но невыразимо счастливую.
...Впрочем, танец быстро заканчивался, и приходило время светских разговоров, полных лжи и обманов; переглядываний, перешептываний, кокетливых взмахов веера, шлющих послания врагам ли, поклонникам ли; интриг, заговоров и игр с судьбой. Время, совершенно ей неинтересное.
Иришь откровенно скучала, слушая звонкоголосые щебет завсегдатаев балов и приемов. А обсуждать новую оперу Elv'inor, идущую на подмостках театров Гавани, изумительный этюд, написанный Жюстиной Ллайре, или новую работу по эстетике ja'rinti ей было решительно не с кем. Это вызывало у девушки искреннее недоумение: неужели во всех Зеленых Долинах нет ни единого aelvis, разделяющего ее любовь к искусству и его долгой истории?
Даже нет, не так: неужели во всех Долинах нет ни единого aelvis, который бы интересовался чем-то большим, нежели светскими сплетнями и мелким пакостничеством? Да, именно мелким пакостничеством, потому что для настоящих интриг – как для любых настоящих, подлинно великих дел – нужны смелость и страсть, которой светские леди и лорды, увы, были лишены.
– Должна. Но не думаю, что он будет танцевать с тобой весь вечер. Кстати, надеюсь, лорд танцует? – спохватилась матушка, вдруг сообразив, что эта маленькая деталь могла перечеркнуть все ее планы.
Вопрос застал Иришь врасплох. Леди посещала, конечно, не каждый бал сезона, но большинство. Своего заклятого жениха она видела лишь изредка и сейчас совершено не могла вспомнить, танцевал ли он на них.
– Я не знаю, матушка. Эрелайн редко посещает балы и званые вечера. Впрочем, как и все Повелители.
– Верно, – нахмурившись, согласилась Айори. И задумчиво, обращаясь скорее к себе, добавила: – Твой отец тоже почти не бывает на балах. А лорд Эрелайн и вовсе не собирался почтить нас своим присутствием... во всяком случае, в качестве гостя.
– Гостем? – рассеянно переспросила Иришь, с тоской провожая тающий в закатных лучах Арьеннес. Город оставался позади, отдаляясь все дальше и дальше. Еще немного – и вовсе скроется за причудливым изгибом дороги.
Уже недолго.
– Повелитель клана Теней несет на себя бремя Хранителя и оберегает нас. Ты позабыла?
– Вероятно, – нахмурилась Иришь, отводя взгляд от лазурной выси. – Если это так, то как он появится на Беллетайне?
– Именно поэтому я и говорю, что лорд вряд ли позволит себе развлекать тебя весь вечер.
Иришь не смогла сдержать нервный смешок: так презабавно прозвучали слова. Вечно сумрачный, сдержанный, пребывающий в собственных мыслях Повелитель, лишь изредка позволяющий себе улыбку, меньше всего походил на легкомысленного повесу и светского болтуна, готового развлекать свою даму весь вечер.
– Что ты смеешься, Иришь?
– Ничего, матушка, – девушка спрятала улыбку за распахнутым веером – почти сразу, впрочем, взяв себя в руки. На лицо вернулась привычная маска скучающего безразличия.
– О, я, кажется, вижу сквозь кроны белоснежный силуэт Faerie Nebulis! – обрадовалась Айори. И, нетерпеливо привстав и выглянув в окно, воскликнула: – Наконец-то!
– Тебе же нравился вечер, – иронично напомнили Иришь.
