Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

   Я закашлялся, безнадежно пытаясь скрыть за кашлем смех. К счастью, мои спутники были так увлечены кулинарными подвигами, что не заметили моего возмутительно хорошего (за их счет, конечно же) настроения. Покончив с расседлыванием лошадей и кое-как обустроив место ночлега, я направился за очерченный жарким костром круг света. Пришлось углубиться в лес: отблески пламени не давали глазам привыкнуть к темноте настолько, чтобы я мог различать в ее мягких объятиях так нужный хворост. Костер должен гореть всю ночь, согревая податливую, мягкую и мшистую землю, разгоняя ночную мглу.

   И указывать мне путь, когда придет время.

***

   – Мастер Мио, – негромко позвала меня Камелия. Она сидела напротив: продрогшая, сжавшаяся, как воробушек, и кутавшаяся в одеяло. Обманчивое и недолговечное тепло весенних дней тает в закатных лучах, и ночью холод пробирался под одежду, обжигая кожу дыханием не ушедшей еще зимы. В глазах, непривычно темных, отражалось пламя, изгибающееся от ласковых прикосновений ветра, с которого она не сводила взгляда.

   Изгибающееся, выгибающееся и переплетающееся с ним воедино...

   Негромкий и слабый, будто надломленный, голос Камелия, прозвучавший тогда, когда я уже перестал его ждать, заставил вздрогнуть.

   – Я все время думаю о том, что вы мне сказали... о жестокости и преступности милосердия... думаю, и мне кажется... Разве это не то же, что меньшее зло? А разве меньшее зло – это правильно?

   Я молчал, удивленный, пораженный ее вопросом... и не зная, чем на него ответить. Потом усмехнулся, уставившись в огонь и далекое небо, сгорающее во всполохах пламени.

   ...Ночь обнимала нас, пряча от черноты вокруг и от подбирающегося на мягких лапах зла. Ее косы пахли не свежестью древесной коры и прошлогодних листьев, а жаром костра, позабытым домом, а глаза смеялись из небесной выси, прячущейся среди сомкнувшихся крон.

   Нэльвё, посмеявшись над моими опасениями, предложил побыть часовым первую половину ночи – и растаял где-то в переплетении шепчущих, качающихся на ветру ветвей. По-хорошему я должен был устроиться поудобнее и попробовать задремать, вырвав у предначертанного хотя бы несколько часов отдыха. Но сон все не шел, и я просто сидел, не думая ни о чем – просто смотря в огонь, пока не пришла такая же встрепанная и лишенная сна Камелия.

   – Меньшее зло, оправданная жестокость... – негромко начал я спустя пару минут. – Я бы хотел сказать, что нет никакого меньшего зла, но это было бы ложью. Да, Камелия, это действительно "меньшее зло". Его не должно быть, как не должно быть всякого, не только "меньшего", зла, и не было прежде. Но все изменилось, Камелия.

   – А когда – не было?

   Я невольно улыбнулся, только улыбка вышла немного грустной.

   – Давно, Камелия... очень давно. Тогда, когда время шло иначе, не торопясь. Тысячелетия длились, как один день, вечно юный и прекрасный. Тогда, когда мы действительно были бессмертными. Один из тех, кого вы называете мудрецами, когда-то сказал, что "боги бессмертны и блаженны". Мы были в ту пору такими безмятежными богами, не знавшими зла и жестокости.

   – И... что случилось потом? Почему все стало так, как сейчас?

   "Почему?". Я тихо усмехнулся. Помолчал, все глядя в огонь, не сводя с него взгляда ни на мгновение, и в этом пламени, светлом и ясном, мне вдруг привиделось другое. Яростное и безжалостное, черно-красное, сжегшую Северу в пламени раздоров и войн, первого греха – и обрушившееся на нас кошмаром Тысячелетней ночи.

   – У нас есть присказка, которой заканчиваются почти все старинные баллады и предания, – вдруг сказал я, когда она уже отчаялась дождаться ответа. Сказал, зная, что то, что она услышит, ей не понравится. – "Ess l'Line doerry".

   И, помедлив, повторил на северском:

   – "А потом пришли люди".

   Камелия, подавшаяся было ко мне, отшатнулась.

   – Но ведь... разве это правда? Разве может кто-то измениться не сам, а...

   Она растерянно замолчала, не зная, что сказать: такая по-детски расстерянная и расстроенная, как если бы я неосторожно сказал что-то, разбившее все, во что она верила прежде.

   – Конечно, не виноваты, – улыбнулся я и безжалостно разжал пальцы. Палочка, которой я прежде ворошил угли, упала в них, взвив рой обжигающе-ярких искр. На мгновение пламя, робко и пугливо, но тут же прянуло ввысь, еще жарче и сильнее, чем прежде. – Но с этого все началось.

   Я поднялся. Повел затекшими плечами, шеей и подал странно задумчивой, притихшей девушке руку.

   – Пойдемте, Камелия. Вам пора отходить ко сну, а мне – сменять Нэльвё.

   – Мне кажется, я нипочем сейчас не усну, – тихо пожаловалась она, вставая и зябко кутаясь в одеяло, как в шаль. Я только улыбнулся на ее робкое признание, потому что тоже ни за что не смог бы уснуть. Мной владело непонятное волнение, предвкушение и ожидание, смешанное с нетерпением. Хотелось броситься в ночь прямо сейчас, ничего не объясняя тем, кто почему-то счел, что им со мной по пути. Не друзьям, не врагам – смутным теням, бродящим впотьмах, не видя дороги. Теням, тянущим назад тогда, когда я не могу, не имею права остановиться.

   Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые и странно чуждые, как будто принадлежащие не мне, мысли, и ускорил шаг, направившись туда, где меня ждал скучающий Нэльвё. Во всем теле разлилась легкость – такая, что, казалось, что следующий шаг будет уже не по мягко пружинящей под ногами земле, а по звенящему от ночной свежести воздуху.

   – Чтоб тебе! – беззлобно ругнулся Нэльвё, загоняя только что выскользнувший меч, от короткого и жестокого удара которого я едва увернулся, обратно в ножны. – Жить надоело, что подкрадываешься со спины?!

   – Я не думал, что смогу застать тебя врасплох.

   Недоумения в моем голосе было едва ли не больше, чем у него самого. И он поверил.

   Нэльвё ушел от лагеря более чем за сто шагов. И это неожиданно оказалось мне на руку: проще будет незаметно уйти, растворившись в молчаливой музыке ночи.

   – Оставить меч? – коротко спросил бессмертный. Таким – не вдающимся в дурацкие вопросы, действующим и говорящим только по делу – он мне нравился больше

   Я покачал головой. И, не удержавшись, шутливо добавил:

   – Поранюсь еще.

   – Все настолько плохо? – Нэльвё иронично приподнял бровь. – Не поверю, что ты не владеешь мечом от слова "совсем".

   – Владею – слишком громкое слово. Основные приемы знаю, тактики – тоже, – пожал плечами я. – Парировать пару ударов я, конечно, смогу, но не более. Поэтому лучше не дразнить судьбу, а убираться подальше, с мечом или без. Или прибегнуть к тому, что я действительно умею.

   – К волшебству, – с усмешкой "подсказал" Нэльвё.

   – В точку.

   Отрекшийся шутливо отсалютовал и, развернувшись, быстро зашагал к костру.

   Сердце пропустил удар, замерев в предвкушении. Легкость пьянила сильнее крепленого вина. Я знал, что нужно выждать, пока Нэльвё не дойдет до нашего маленького лагеря и, всласть напрепиравшись с Камелией, не отправится спать. Знал, но едва мог заставить себя не сорваться с места, чувствуя, как время, отмеренное мне, уходит безвозвратно.

   За неимением другого ориентира, я отсчитывал удары сердца. Но оно постоянно сбивалось с ритма, и в конце концов я оставил эти попытки. Мне начиналось казаться, что прошла уже целая вечность, и что Час Волка, изменчивый и опасный, давно вступил в свои права. Еще немного – и край неба озарится золотом нового дня, сжигая мой путь в черном пламени невозвращения.

   Я не мог больше ждать. Стремительным рывком поднявшись с поваленного дерева, я закрыл глаза, вслушиваясь в ночь, льнущую ко мне – мягкую, бархатистую, беззаветно верную, доверчиво открывающую все тайны. И, не задумываясь, не открывая глаз, шагнул в обступившую меня, ставшую мной темноту.

***

   Я шел мягко, едва касаясь земли; то стремительно, то замедляя шаг. Мне не нужно было таиться, притворяться кем-то в этой бесконечности, облеченной в черноту и расцвеченной искрами звезд – я и без того был ей.

   Я шел, не замечая дороги, стелящиеся под ноги травы и мягкие перекаты холмов, только слушая почти не бьющееся, словно замершее тогда, на полпути в ночь, сердце. Ночь, черноокая ночь обнимала меня – и вела, улыбаясь из вышины, даря невесомый легкий шаг и полог темноты, укрывающий от чужих взглядов. Мне казалось, я ушел уже так далеко, что едва ли найду брошенный мной костер, что ночь на изломе, и вот-вот займется заря, но небо по-прежнему ярко горело звездам. Не рассвет – Час Волка, пугающий и безмолвный, набирал ход, бессильный прогнать с небес мою улыбчивую и прекрасную госпожу.

   Но то, что не сумел сделать он, ужасный и безликий, – как тот, кто в Дикую Ночь проходит по миру, ища тех, кто встал на пути Охоты, – смогли негромкие голоса и отблеск костра. Ночь улыбнулась, прощально коснулась лица в подобии пьянящего поцелуя, пробежалась по волосам нежнейшим из прикосновений – и исчезла, забрав свои дары.

   Исчезла, оставив меня один на один с Сумеречными.

   Боялся ли я? Нет.

   Ветер бросил в лицо обрывки фраз, пахнуло дымом, теплом и чем-то гораздо более аппетитным, чем наша каша. Эта мысль неожиданно меня смутила, и своей нелепостью и неуместностью окончательно вернула в реальность. Я прислушался уже слухом – обычным, почти что человеческим слухом, а не смутным чувством-предвиденьем – и безошибочно повернул на запад. Только заколебался, всего на мгновение: уходить за грань или нет?

   "Уходить". Так далеко, как сумею: чтобы еще видеть потускневшие краски бытия, но почти что исчезнуть самому, и пройти к разбитом Сумеречными лагерю незамеченным.

   Я поднял руку, собираясь сделать тонкий надрез реальности – погружаться одним рывком сейчас, когда даже уход на первые Грани лишал меня сил, я не рискнул – когда слуха коснулся знакомой смешок:

   – Ага. Вот и наш горе-страж!

   Рывком обернувшись, я нос к носу столкнулся с Нэльвё. И, проглотив с десяток отборных ругательств и проклятий, зарычал:

   – Какого демона вы тут забыли?!

   – А какого демона ты покинул пост?! – огрызнулся он в тон мне. – Что мы, по-твоему, должны были делать?

   Я глубоко вдохнул, собираясь сказать, куда Нэльвё может идти со своей "заботой", но из-за его вдруг спины выглянула встрепанная белокурая головка Камелии. Ярость вспыхнула легко, точно какой-то дурак ссыпал искры в золотистое море степных трав – и оно захлебнулось пожарищем.

   – Ты в своем уме?! – злым, срывающимся на крик шепотом, начал я. – На кой ты притащил с собой ее? Ты хоть понимаешь, куда я шел и зачем?! Какому риску ты ее подверг? Да кто вам вообще дал право...?!

   Я захлебнулся на полуслове, как захлебываются, сорвавшись с обрыва – в воду. Горло перехватило спазмом, и из него моли сейчас вырваться только короткие, задыхающиеся вдохи. Тревога накатила, пробежав ледком по затылку, рукам, спине... нет, не ледком мурашек, а настоящим: воздух вдруг вымерз до последней капельки влаги, рассыпавшейся в нем, и ударил в лицо инистым крошевом.

   Не замечая исказившегося лица Нэльвё, я грубо оттолкнул его. Все потеряло значение, кроме ощущения приближающейся беды.

   Я не слышал ни мягких, крадущихся шагов aelvis, ни глухого перестука копыт коней, ни тихого, на грани слышимости, треньканья, с которым срывается с натянутой до звона тетивы стрела, но точно знал, что они приближаются. И выкрикнул единственно должное; единственное, что могло спасти нас, остановив даже то, что уже случилось.

   Слова, впечатавшиеся в память каждого бессмертного без исключения, даже если он никогда их не слышал, даже если не знал аэльвского, уходящего сейчас в небыль.

   – Atre Vie! Именем ветра!

   Всадники, рвавшиеся в ночь, остановились, не дойдя дюжины шагов. Еще немного – и сшибли бы, затоптали насмерть.

   ...ржание вставших на дыбы коней, свист спускаемой тетивы – и холодное злое касание ветра, когда одна из спущенных стрел пролетает в одном пальце от моего лица, уходя в ночь.

   Я не шелохнулся и даже, кажется, не вздрогнул, за целую вечность до этого мига зная, что стрела пройдет мимо. Нэльвё и тихонько вскрикнувшая Камелия моей выдержкой не отличались. Отрекшийся грубым движением задвинул девушку за спину, не очень-то считаясь с ее растрепанными чувствами, и вытянул из ножен меч. Он казался обломком лунного луча – такой же тонкий, бесконечно изящный и тускло светящийся бледно-голубым светом.

   – Нэльвё! – предостерегающе окрикнул я, тут же отворачиваясь и встречаясь взглядом со спешившимся бессмертным.

   Жилистый, гибкий и хлесткий, как плеть. Легкий доспех – не доспех даже, кожаная куртка с нашитыми поверх металлическими пластинами – не стесняет движений. Перчатки плотно обтягивают ладони, изогнутый лук в пол его роста кошкой льнет к ногам. На поясе – перевязь с мечом.

   – Скажи своему другу, elli-e Taelis, чтобы он убрал меч и стал твоей молчаливой тенью, если хочет сохранить жизнь по дарованному тобой праву, – иронично сказал Сумеречный, замирая в шаге от меня.

   Глава отряда.

   – Нэльвё, – повторил я, не оборачиваясь. – Делай, что он говорит.

   Злая и неразборчивая ругань стала мне ответом. На долю секунды я решил, что он не подчинится из глупого, неуместного сейчас упрямства, но тишина безвременья почти сразу сменилась скрежетом вогнанного в ножны меча.

   – Так-то лучше. А теперь – к делу, – и обратился резче, жестче; голосом, в котором звенел только лед и не было ни намека на прежнюю смешливость. – Ты пришел к нам, elli-e. Что тебе нужно?

   – Ответы.

   Губы главы отряда искривились в улыбке. Одна из Сумеречных рассмеялась, и бусины, вплетенные в ее волосы, зазвенели. Ничего чудесного, нежного в этом не было, напротив – жуткое, пугающее. Злое.

   – В самом деле? И не боишься? Скажем, шальной, пущенной с закрытыми глазами стрелы? – насмешливо, с тщательно скрытой угрозой, спросил он. – Или того, что холм, на котором мы стоим, вдруг разверзнется под ногами?

   – А ты не боишься, Эдвин? Песни, которая приходит с каждым новым днем, и от которой дробятся в пыль кости, рвутся жилы, терзаются нервы? Или драконов, которые уже проснулись и рвутся из ледяного плена, срывая с себя путы давно утративших силу Слов?

   A'shes-tairy оцепенел, когда я назвал его, даже не думавшего представляться, по имени – и когда прочитал и сказал то, что мучило их, став худшим из кошмаром.

   – Среди вас есть сказители? – требовательно – по праву, данному Ей. Неоспоримому.

   Пустое, надтреснутое, сломленное:

   – Нет.

   – Драконы уже проснулись, – не спрашиваю – утверждаю, но окончательно убеждаюсь только после его кивка. – Сколько еще воля прежних сказителей сможет удерживать их?

   – Что тебе за дело до нас, Зарерожденный? – резко спросил Эдвин, вскидывая на меня острый, непокорный и живой, невозможно живой взгляд того, кто долго бродит по краю Бездны, зная, что каждый момент рискует сорваться вниз.

   Взгляд, в котором сначала мелькнуло что-то светлое, ясное – но почти сразу сгорело в отчаянии и всепожирающей злости, удушливой, как гарь.

   – Я сказитель. Этого достаточно.

   – Ты ведь и шагу не сделаешь по Сумеречному перевалу.

   – Ошибаешься.

   Он осекся, прежде готовый бросить очередную злую колкость, и замолчал, не сводя с меня долгого, пристального взгляда. В нем боролись неверие, удивление – и надежда.

   – Ты не лжешь.

   – Сколько еще воля сказителей сможет их удерживать?

   – Я не знаю, – оборвал меня он. И, помедлив, все же ответил: – Королева знает.

   – Я приду к ней тогда, когда будет должно, чтобы получить ответы и помочь. Передай ей.

   – Передам, – процедило он. – Даю слово. А теперь убирайтесь. Немедленно. Замешкаетесь – сочту, что ты солгал и всего лишь заговаривал нам зубы, ожидая отряд Безупречного. И тогда не надейтесь уйти живыми.

   За обманчивым спокойствие слов A'shes-tairy плескалась ничем незамутненная ярость. Ни мгновения не сомневаясь в его угрозе и чувствуя направленные на меня стрелы, я развернулся, дернул за руку молчаливую и бледную от испуга Камелию и быстро зашагал прочь. Нэльвё замешкался, но последовал за нами, догнав в несколько размашистых шагов.

   До самого лагеря мы шли, не проронив ни слова. А дойдя, не сговариваясь и ничего не обсуждая, стали собираться в дорогу – прочь от идущей шаг в шаг смерти. Я последним вскочил в седло, оставшись гасить костер, и пустил стремительной рысью вслед за удаляющимися в рассветное небо спутниками.

   Разговоры будут потом. Или не будут вообще – потому что то, что случилось, не касается никого, кроме меня.

***

   Мы скакали все утро, сначала рассветное, серо-мглистое, туманное. Потом – ослепительно яркое и солнечное, постепенно переходящее в такой же ослепительный день. Не останавливаясь, мы гнали коней на восток, безошибочно чувствуя, где лежит Арьеннес – первый город aelvis, воспетый в легендах. Говорят, его невозможно любить, и каждый бессмертный, хоть раз побывавший в Первой розе, дарит ей частичку своей души.

   Говорить было некогда и не о чем. Солнце поднималось нам навстречу, сначала робко расцвечивая небосвод розовато-алым, а потом затопив землю рассветным золотом от края до края. Все исчезло в этом свете новорожденного дня. Все, кроме дороги, ведущей нас, и города.

   Я так отчетливо видел перед собой его, сотканного из солнца и золотой взвеси, что не сразу понял, когда наваждением сменилось Арьеннесом. И это так поразило меня, что я натянул поводья, останавливая тонконогого жеребца. Кони моих спутников проскакали вперед еще с десяток футов – и тоже замерли, остановленные седоками.

   – Вот и Арьеннес, – негромко сказал себе я.

   Место, где начнется новый путь. Наконец-то правильный – и предназначенный мне.

***

   – Приветствую вас, мой лорд, – Эрелайн склонился в поклоне – неглубоком, сдержанном, ином, чем обычно, и от правителя это выражение неприятия не укрылось.

   – Приветствую, – сухо ответил Этвор, коротко кивнув. – Вам есть, что сообщить?

   – Подтвердилось, что Кэррой вьер Шайесс действительно присутствовал в зале, никем не замеченный. Его причастность к заговору не доказана, но не вызывает сомнений. Предполагается, что он не был единственным заговорщиком, присутствующим на церемонии, но конкретных подозрений пока нет. Каким образом в их руки попала печать дома вьер Лиин не установлено. Пока. Я полагаю необходимым провести расследование, подвергнув допросу всех, кто имел доступ к печати. Списки присутствующих с результатами допросов и наблюдений за поведением за гостями в течение церемонии составлены и прилагаются к докладу.

   Он говорил со сдержанным безразличием. Короткие, рубленные, почти что лязгающие фразы сами срывались с языка, выстраиваясь в такой же безликий, как и они сами, текст.

   Текст, за которым он, потерянный, лишенный уверенность хоть в чем-нибудь, мог спрятаться и казаться если не собой прежним, то кем-то другим, спокойным и уверенным.

   – Немного, – резюмировал правитель. Он сцепил руки, и в этом незначительном жесте проскользнуло что-то нервозное, что-то неправильное. Только сейчас Эрелайн заметил, что правитель, несмотря на все свое обаяние, выглядит усталым и издерганным. Как будто не спал всю ночь, переживая о чем-то... или о ком-то.

   – Есть еще что-то, о чем я должен знать? – вскинув голову и сконцентрировав усталый взгляд на нем, спросил Этвор.

   – Сегодня ночью убит Рейген вьер Шадэ. Глава внутренней стражи и участник заговора.

   – Что? – выдохнула стоящая рядом, по правую руку от правителя, леди Айори. Недвусмысленно черное платье и кружевной батистовый платочек, которым она то и дело промачивала совершенно сухие злые глаза, лучше любых слов выражали ее отношение к происходящему. Услышав последнее, леди перестала выражать молчаливую скорбь по загубленной дочери. Полыхнув пламенем глаз, она скомкала платочек – и продолжила: – Глава вашей стражи – участник заговора?! Значит ли это, что в клане, подвластном вам, давно зреет недовольство и неприятие, а вы ничего об этом не знаете?

   – Теперь – знаю, – холодно сказал Эрелайн, поднимая тяжелый взгляд, от которого даже правительницу, ни во что не ставящую других, бросило в дрожь. – Не вам осуждать меня. Смею напомнить, что в руки заговорщиков попала печать вьер Лиин, а не моя – значит, и ваш клан тронул тлен предательства. Но если мне известен и главный заговорщик, и круг лиц, и причины недовольства, вы впервые об этом слышите.

   – Вы правы. Мы не имеем никакого представления ни о личностях заговорщиков, ни об их целях. И рассчитываем на вашу помощь, – сухо проговорил Этвор, перебивая готовую разразиться руганью жену. – Если сочтете возможным, конечно.

   – Разумеется.

   – Я почти уверена, – едко продолжила Айори, считавшая должным озвучивать каждую свою мысль и судить, кто прав, – что этот якобы заговор в рядах вьер Лиин – ничто иное как отражение вашего. Всем известно, что подданные Вас боятся. В отличие от нас.

   – Бояться – не то же, что ненавидеть. Подданных можно держать в подчинении или страхом, или любовью. Но, так как любовь непостоянна и не зависит от воли правителя, страх предпочтительнее. Я полагал это известным вам.

   – Прагматик, – выплюнула Айори, как худшее из ругательств, со злостью и презрением. – Ни минуты в вас не сомневалась! Кто еще мог быть вашим учителем в искусстве политики, кроме вьер Эрн?!

   – Уверяю вас, леди, я знаком не только с трудом вьер Эрн, – за прежним безразличием проскользнула усмешка – впрочем, совершенно неразличимая. – Правителю необходимо разбираться в политической и военной стратегии, уметь своевременно и верным образом реагировать на события, выстраивать линию поведения. А для этого просто необходимо знакомиться с работами политиков и стратегов.

   – Жаль, эти "знания" не помогла вам предотвратить заговор, – с откровенной издевкой фыркнула Айори. – Видимо, не так уж они хороши.

   – Матушка! – не выдержала леди Ириенн, молчавшая прежде, и резко отвернувшись от окна. Черное платье, черный шелк собранных в высокую прическу и спрятанную под вуалью волос делал ее похожей на чернокрылую птицу. – Прекратите. Вы переходите всякие границы.

   – Не вмешивайся, – даже не оборачиваясь, бросила Правительница.

   Тень злости, объявшей девушку, проступила на тонком и изящном лице всего на мгновение. Маска привычно легла на лицо.

   – Может быть. Равно как и вам, – спокойно, нисколько не выказывая раздражения, вернул "шпильку" Эрелайн. И, тем же ровным, нарочито безразличным тоном, продолжил, резко сменив тему: – По какому праву вы позволяете себе приказывать леди Ириенн?

   Айори смешалась, неожидавшая подобного вопроса, но почти сразу взяла себя в руки и ответила с царственным пренебрежением:

   – По праву крови.

   – Вот как? Мне казалось, что отныне леди принадлежит к другому дому, – и жестко закончил, не угрожая – предупреждая. – Впредь я бы попросил вас избегать подобных вольностей. Леди Ириенн – моя жена. Говоря с ней подобным тоном, вы наносите оскорбление не только ей, но и мне. Вы уверены, что вам это нужно?

   Повисла тишина – напряженная, гнетущая, звенящая перетянутой струной, того и гляди не выдержит, лопнет, и разразится буря.

   Легкий стук в дверь заставил всех вздрогнуть. Струна распрямилась. Правитель кашлянул, пряча вздох облегчения, и, поднявшись из-за стола, быстро спросил:

   – Да, Мэлори? Что-то случилось?

   -У вас просят аудиенции, – Эрелайн нахмурился: голос, доносившийся из-за двери, был странно глухим. В нем едва угадывались нежные девичьи нотки, как будто что-то сдавило ей горло.

   Лорд Этвор, мимо которого не прошел этот странный факт, поджал губы и стиснул пальцы до побелевших костяшек.

   – Я сейчас занят, – напряженно следя за реакцией девушки, начал он. – Миледи, не могли бы вы передать, что я приму наших гостей позже. Скажем...

   – У вас просит аудиенции сказитель.

   – Что? – осекся правитель, не веря услышанному. И Эрелайн его понимал: ему самому сейчас казалось, будто он ослышался, потому что... потому что...

   Потому что такого просто не могло быть. Не должно быть.

   – У вас просит аудиенции сказитель. Сейчас, – повторил голос, уже немного окрепший. – Приять его прошение?

   – Да-да, конечно, – правитель рывком встал из-за стола – так, что едва не уронил стул, зацепившийся за край ковра, но даже не заметил этого.

   Он огляделся нервным, скачущим взглядом. Перевел его с Эрелайна на царственную супругу, на дочь – и резко вернулся к нему.

   Этвор кашлянул, выровняв вдруг решивший подвести его голос, и обратился:

   – Повелитель, не присоединитесь ко мне?

   – Сочту за честь.

   Он шагнул за порог последним, пропустив зло сверкающую золотым пламенем глаз Айори, молчаливую и безразличную, будто душу сковало льдом, Иришь, впервые на его памяти взволнованного правителя – и потянул дверь. Она захлопнулась резко и громко, и в этом звуке ему на миг почудился то ли звон скрещивающихся мечей, то ли перестук копыт.

   Путь назад, казавшийся прежде возможным, теперь отрезан.

Октябрь 2012 – ноябрь 2013

Санкт-Петербург

   N'orre Llinadi (ньоррэ Ллинади) – аэльвский; «первопришедшие»

   Nieris (ниерис) – аэльвский; не переводится

   Fae (фаэ) – аэльвский; не переводится

   Thas-elv'inor (тхас-элвъинор) – аэльвский; "отрекшиеся"

   Месяц Поющей Воды – четвертый месяц в году

   Orfen di-erre (Орфен ди-эрре) – аэльвский, "Аметистовые чертоги". Не переводится.

   Elli-e Taelis (элли-э таэлис) – аэльвский; "сказывающий волю". То же, что сказитель

   Llirey aethis (Ллиреи аэтхис) – аэльвский; "Лиирские горы"

   Eneid ri-Vie (Энэйд ри-Виэ) – аэльвский; дословно – "вытканная из камней". Название, не переводится

   Drakkaris (драккарис) – аэльвский; "дракон"

   Faerie Nebulis (фаэри небулис) – аэльвский; "Круг фей"

   Drakkaris flamary (драккарис фламари) – аэльвский; "Драконье пламя"

   Aelari (аэлари) – аэльвский; "смотрящий в ночь"

   «Увертюра ветра», Элер Алиса